Текст книги "Грист"

Автор книги: Тони Дэниел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Я – Молли и только Молли, – сказала она. – Да, я всего лишь один из аспектов, но и все они, и все слои моей пелликулы – это Молли. Все это программирование, и весь этот грист, все это тоже я, Молли. Женщина, которую ты прежде любил. Но теперь я рассеяна по всей Диафании, по всему Мету. Я вплетена во внешний грист. Я созерцаю.

– А что ты созерцаешь?

– Солнце. Я созерцаю солнце. Когда-нибудь я его напишу, но пока еще не готова. Чем больше я созерцаю, тем менее готовой себя чувствую. Скорее всего, я буду созерцать еще очень долго. – Она чуть сжала его руку. – Но я как была, так и осталась Молли. А Бен не был Тадеушем. А Тадеуш – был. И Бена ела поедом ревность, но ревность к кому? Он считал, что имеет право решать свою собственную судьбу. Мы все имеем такое право. Он считал, что у него оно тоже есть. А было оно у него или не было? Я даже и не знаю.

– Трудный вопрос.

– Это никогда не стало бы вопросом, если бы не Алетея Найтшейд.

– Что случилось? – спросил Андре, все еще не открывая глаз. Теплое пожатие ее руки. Яркий свет на его затылке. – Где ты была?

– Понимаешь, Андре, Бен вонзился прямо в сердце Тадеуша. Как нож. С тем же успехом это мог бы быть настоящий нож.

– Как он смог это сделать?

– Когда это случилось, я была в Элизиуме, – пояснила Молли.

– На Марсе?

– На Марсе. Я была в составе команды, ты же знаешь. Консультант по эстетике. Меня тогда снова наняли.

Андре открыл глаза, и Молли тут же к нему повернулась. Безжалостный свет резко обозначил морщинки в уголках ее рта и на лбу. На той ее части, которая здесь. «Мы постарели, – подумал Андре. – И совсем растеряли прошлую близость».

– Все это как-то неопрятно… органика и все такое… поначалу. Там, где перестраивали Бена, рядом с одним из паровых вентилей была лаборатория. Были пульсации почти на разрыв и луч, расщепляющий на квантовом уровне, что, насколько я понимаю, крайне неприятно для процессируемого. К слову сказать, нечто подобное происходит, если ты множественный и решишь вдруг разбрестись по частям. В такие моменты мы особенно уязвимы.

– Когда перестраивали Алетею, Тадеуш тоже был там?

– Да, был. Вместе с Беном.

– И попал таким образом в интегрирующее поле, – подытожил Андре. – Как попал бы и любой, кто был рядом. И произошло слияние возможных будущих.

– Да, – кивнула Молли. – В этот момент каждый стал частью каждого.

– Бен, и Тадеуш, и Алетея.

– Бен понимал, что его любовь обречена.

– И это привело его в ярость?

– Нет. Это привело его в отчаяние. Беспросветное отчаяние. Не забывай, что я тоже была там. Я это чувствовала.

– И в тот момент, когда включили интегрирующее поле…

– Бен вонзился в сердце Тадеуша. Он протолкнул себя туда, где он просто не мог быть.

– Что ты имеешь в виду – «не мог быть»?

– Ты слышал когда-нибудь эти истории из далекого прошлого, когда эффект Мерсера был еще только-только открыт, о влюбленных или супружеских парочках, пытавшихся слиться в одно существо?

– Результаты были кошмарные. Рождались уроды, чудовища. И, к счастью, почти сразу умирали.

Андре попытался представить себе, каково это было бы, присутствуй в его пелликуле или в его конвертате некая сущность, отличная от него. Если бы ему приходилось все время терпеть неустранимое соседство этой сущности, другого. Едва ли не важнейшая особенность пелликулы состоит в том, что она ни при каких обстоятельствах не сделает ничего такого, чего не хочет вся личность. Она попросту не может – как не может взбунтоваться против тебя твой гаечный ключ.

Молли подошла к картине, окинула ее критическим взглядом и что-то смахнула с уголка холста. Затем повернулась – лицо и фигура на фоне диких Поллоковых клякс.

– Произошел взрыв, – сказала Молли. – Все аспекты погибли. Алетея не успела еще трансмутировать. Мы думаем, что не успела. Скорее всего, она погибла при взрыве. Ее тело было разрушено.

– А как насчет тебя?

– Я была в гристе. Само собой, меня разбросало, но я тут же сформировалась наново.

– А в каком виде присутствовал Тадеуш?

– Биологический грист с времяопережающими ядрами клеток. Он выглядел нормальным человеком.

– Он походил на Бена?

– Моложе, сильно моложе. Бену-то было уже под сорок. – Молли бледно улыбнулась и кивнула, словно только что что-то сообразив. – Ты знаешь, иногда мне кажется, что именно это и было причиной.

– Что – «это»?

– Что дело совсем не в том, что Тадеуш стал богом. Главное, что он выглядел лет на девятнадцать. У Алетеи всегда была слабость к молоденьким.

– Ты молодая.

– Спасибо, Андре. Ты всегда был очень галантен. Только, знаешь, даже тогда у моего аспекта было много седых волос. Я ведь решила – по глупости, может быть – никогда не растить себе новое тело.

Она стояла спиной к окну – силуэт, окантованный светом. Забыть все это. Забыть о розысках и видениях. Он положил руки ей на плечи и заглянул во фрактальные глаза.

– Ты красивая, – сказал он. – Для меня ты всегда была очень красивой.

Они не стали уходить из мастерской. Молли вырастила на полу постель. Они робко, застенчиво раздели друг друга. И он, и она почти что забыли, как это делается. За все время жизни на Тритоне у Андре не было любовницы.

Она отвернулась от него и вырастила на полу зеркало. В полный рост, точно такое же, какое было когда-то в их спальне. Не для туалетно-косметических целей. Во всяком случае – в примитивном их понимании. Она стала над зеркалом на четвереньки и бегло оглядела себя. Тронула свою грудь, волосы. Тронула лицо.

– Я не могу поместиться в раму, – пожаловалась она. – Я никогда не смогу написать свой автопортрет. Я больше не могу себя увидеть.

– А никто никогда и не мог, – сказал Андре. – Это всегда был такой фокус освещения.

Словно услышав его слова, день мгновенно выключился, и мастерская погрузилась в кромешную тьму. На Кон-ноте не бывало ни рассветов, ни закатов, ни сумерек.

– Семь часов, – констатировала Молли.

Андре почувствовал ее руку на своем плече. На своей груди. Она потянула его на себя, и вскоре они уже лежали вместе прямо на невидимом в темноте зеркале. Зеркало не сломается, не разобьется, ее грист не допустит этого.

Андре медленно, нежно вошел в нее. Молли двигалась под ним маленькими судорожными движениями.

– Я вся здесь, – сказала она через какое-то время. – Теперь я вся твоя.

В полной, хоть глаз выколи, темноте он представил себе ее тело.

А затем почувствовал легкие толчки ее пелликулы в его пелликуле, в микроскопическом расстоянии, их разделявшем.

Возьми меня, сказала она.

Он так и сделал. Он захлестнул ее пелликулу своей, и она не противилась. Он коснулся ее в самой потаенной глубине и нашел способ совокупиться, способ проникнуть в нее и здесь. Молли, живая и теплая плоть, которую он обнимал и защищал.

И на какой-то миг видение Молли Индекс в ее истинной форме.

Такая – и совсем не такая, – как абрис ее тела, виденный им на фоне окна, с ярким светом в контражуре, окружающим ее, как белый горячий нимб. Вся она, раскинувшаяся на сотню миллионов миль. Сосредоточенная здесь, под ним. То и другое и не то и не другое.

– Ты, Молли, истинное чудо, – сказал Андре. – Все в точности как всегда.

– В точности как всегда, – сказала она, и он почувствовал, как она его обволакивает, почувствовал теплую вспыш-

ку, бегущую по коже Диафании, нежданный прилив крови к лицу вселенной. И зябкую дрожь, пробежавшую по сердцу Солнечной системы.

Позднее, все так же во тьме, он сказал ей правду.

– Я знаю, что он жив. Бен не убил его, Бен только его ранил.

– И почему же ты так решил?

– Потому что Бен даже не пытался убить его. Бен пытался причинить ему боль.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Молли, тебе известно, где он сейчас?

Он начал уже думать, что она задремала, но в конце концов получил ответ:

– А с какой такой стати я тебе это скажу?

Андре выдохнул, выдохнул полностью, до исчерпания легких. «Я был прав», – подумал он. Он вдохнул, стараясь ни о чем не думать. Стараясь сосредоточиться на дыхании.

– Возможно, это сделает грядущую войну покороче, – сказал он. – Мы думаем, что он – главный ключ.

– Вы, священники?

– Мы, священники.

– Я не верю, что будет война. Все это просто разговоры. Другие БАЛы сумеют приструнить Амеса.

– Я хотел бы, что бы ты оказалась права, – сказал Андре. – Очень хотел бы.

– Как может Тадеуш быть ключом к войне?

– Он тесно связан со структурой нашего пространства – времени. В некотором роде он и есть структура нашего пространства – времени. Он впечатан в нее. А теперь я начинаю думать, что он завяз в ней. Он не может из нее высвободиться и стать простым нормальным Беном. Теперь уже никогда. Я думаю, что вот так Бен отомстил самому себе. За то, что увел у себя Алетею Найтшейд.

Еще одно долгое молчание. И бывает же такая полная тьма.

– Да, в общем-то, я думаю, что ты и сам уже все сообразил, – сказала Молли.

– Что – все?

– Куда он направился, где он сейчас.

Андре немного подумал, и оказалась, что Молли права. Ответ лежал на поверхности.

– Он направился туда, где оказываются в конечном итоге все беглые куски и огрызки гриста, – сказала Молли. – Он пошел искать ее. Любые куски ее, какие уж там сохранились. Искать их в гристе.

– Алетея, – сказал Андре. – Ну конечно же, Алетея.

Вдрабадан

Кость имела серийный номер, вырезанный на ней гристом, 7sxq688N. ТБ выудил кость из кучи, валявшейся на корме старой баржи, приспособленной им под жилье, взял ее конец в рот и сильно дунул. Из другого конца вылетело облачко пыли. Он случайно вдохнул, закашлялся и кашлял, пока не очистил свои трахеи от частичек сухого костного мозга. Похоже, это была берцовая кость, длинная как дудка.

– Высокий ты был, семь-эс-экс-кью, – сказал ТБ. – И как это ты только вконец не рассыпался.

Затем некая доля его усиленного гриста обволокла кость и починила в ней весь испорченный грист, после чего кость и вправду рассыпалась, измельчилась в пыль, а затем и мельче чем в пыль, чтобы потом быть использованной для лечения Джилл, для починки ее грудины и других переломанных костей.

«Но даже этого мало, – думал ТБ, – слишком уж все изувечено. Она умирает. Джилл умирает, и я не в силах ее спасти».

– Ну, подержись еще немного, маленькая, – сказал он хорихе.

Джилл лежала в складках своего мешка, раскрытого и поставленного на кухонный стол. ТБ заглянул на мгновение в ее мысли, увидел суматоху боя и кровь, а затем погрузил ее в сон, в глубочайшие его глубины» где сны неотличимы от химических процессов в мозгу, – чтобы Джилл спала и только жила, но не думала. Одновременно он направил грист чинить ее изорванное тело.

Слишком поздно. Даже тогда, когда мать-крысиха только-только завершила свое отмщение, даже тогда было слишком поздно.

Но сколь же славная была битва!

«И это я ее послал. Это я ее сделал охотницей. Все это я, а в результате она умирает». ТБ не мог на нее больше смотреть. Он встал, подошел к раздолбанному кухонному синтезатору и сделал себе чай. Как и всегда, чай получился не горячий, а чуть теплый. ТБ нагреб из очага не совсем прогоревших углей, поставил на них кружку, чтобы немного согрелась, а затем сел, закурил и подсчитал дневную добычу.

Десять живых, а еще два десятка они с Бобом перебили палками. Живые крысы скреблись и копошились в парусиновом мешке, тщетно пытаясь выбраться. Крысы – это ей, Джилл, на кормежку. Если натаскиваешь ловчего хорька на крыс – корми его крысами, и ничем больше. Магазинный хорьковый корм это полная дурь. И когда Джилл съест их, он будет знать. Он будет знать, что это были за крысы и откуда они явились. Джилл умеет вынюхивать это, как никто другой. В этом она просто изумительна.

Только она их не съест. Она умрет, потому что ты взял кусочек программы, сплошь состоявший из кусанья и царапанья, и одел его в тело, а теперь взираешь на то, что из этого получилось.

Но она же не обязательно должна умереть такой жуткой смертью. Она может угаснуть безболезненно. Она может исчезнуть как испортившийся код.

ТБ снова долго и пристально заглянул в будущее. Неужели там нет ничего, никакого способа? Сосредоточившись, он своей волей, отточенной, как щуп со стальным наконечником, перебирал нити возможных будущих. Отыскивал в ворохе грубых очесов серебряное волоконце. Отыскивал мир, в котором Джилл переживет эту битву. Отыскивал и не видел, не мог найти. «Но ведь этот мир должен там быть. Там есть каждое возможное будущее, и, если ты их разглядишь, ты можешь обратиться в прошлое и произвести в нем изменения, которые воплотят то, единственно нужное будущее. Ты – то есть я. Я могу».

«Но только я не могу. Я не вижу его, не могу отыскать. Хочу, но не могу, вот так-то, маленькая Джилл. Мне очень жаль».

Потому что будущее, где выживает Джил, было слишком невероятным, было таким микроскопически тонким волоконцем в этой груде очесок, что оно даже в принципе было почти ненаходимо, нераспознаваемо. А не умея распознать, он не мог его и воплотить.

Ну и конечно же, он видел, куда ведут почти все нити.

Джилл будет умирать долгой мучительной смертью. Это он видел ясно. И еще он видел, что у него не хватит духа убить ее быстро, избавить от мучений. Впрочем, уж это-то можно было понять и без особых провидческих способностей.

«И как это вышло, что я так озабочен судьбой какой-то там горстки шерсти и кодов, прозябающей здесь, в этой жопе мироздания?

А как я могу быть не озабочен, если я знаю Джилл?»

Пройдет еще два дня по счету дней на Чирье, прежде чем маленькая хориха умрет. Само собой, никаких таких дней тут не будет. Весь здешний свет – это гнилостная люминесценция, исходящая от завалов мусора. Значительная часть этого мусора продолжала жить. На Чирье был постоянный полумрак, которому шла уже третья сотня лет. В процессе медленного разложения органических остатков образовалось болото. А еще Гнилая река, представлявшая собою не более чем болотный ручей, бесконечно циркулировавший в такт прецессии модуля. Где находился Чирей? А кому какая разница? В конце всего, в тупике системы, где щупальца Мета змеями заползли в астероидный пояс. Да хоть так, хоть иначе – все едино. Здешнее вращение совсем не бралось обеспечивать гравитацию для людей. Никто и не почесался бы ради здешнего населения. Чирей был раскручен – до тяготения, к слову сказать, чуть превышавшего земное, – чтобы покомпактнее упрессовывать мусор, иначе людское дерьмо захлестнуло бы весь астероидный пояс.

Полвека назад был установлен огромный мусоропровод, опорожнявшийся в Чирье. Для защиты от противотоков в нем имелись односторонние клапаны. В Чирей стекались все отбросы внутренней системы; сервисный грист использовал часть этих отбросов на расширение свалки, чтобы она вмещала новые поступления. И все это оседало здесь. Из Чирья почти ничего не выходило наружу, чем остальная система была очень довольна.

Кто-то, кряхтя и ругаясь, зашлепал по мелководью к барже. Собственно говоря, не «кто-то», а вполне конкретная Глэдис – ведьма, жившая неподалеку в пересохшей дренажной трубе. Было слышно, как она нащупала сходни и стала выбираться из воды. ТБ не пошевелился. Ведьма замолотила в дверь своей всегдашней палкой, про которую она говорила, что это – заколдованная змея. Может, так оно и было. На Чирье и не такое случалось. Люди и грист образовывали здесь самые дикие комбинации, порою – непостижимые.

– ТБ, мне нужно поговорить с тобой по делу, – сказала ведьма.

ТБ заткнул уши, но это мало помогло, потому что ведьма замолотила еще громче.

– Впусти меня, ТБ. Я знаю, что ты дома. Подходя, я видела тут свет.

– Ничего ты не видела, – сказал ТБ, обращаясь к запертой двери.

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Ну ладно.

ТБ нехотя открыл дверь. Глэдис тут же вошла и быстро, с тревожным любопытством огляделась по сторонам.

– Что ты там стряпаешь?

– Ничего.

– Приготовь мне что-нибудь.

– Глэдис, моя старая плита почти уже не работает.

– Засунь в нее одну из этих твоих крыс, и я съем, что получится.

– Глэдис, я не хочу так делать, не хочу и не буду. – ТБ открыл морозильник, покопался в нем, извлек мороженое на палочке и протянул его ведьме. – Вот, – сказал он. – Шоколадное вроде бы.

Глэдис взяла мороженое и вгрызлась в него, как в мясистую кость. Через считаные секунды от мороженого осталась только коричневая размазня на ее губах и подбородке. Глэдис облизнулась и вытерла рот драным засаленным рукавом.

– А еще есть?

– Нет, у меня больше нет, – сказал ТБ. – А если б и было, я бы тебе не дал.

– Жадина.

– В наше время такие штуки трудно достать.

– А как поживает твоя ловчая хориха?

– Сегодня она сильно пострадала, разве Боб тебе не сказал? Она умирает и скоро умрет.

– Мне очень печально слышать такое.

ТБ не хотелось говорить с Глэдис о Джилл, и он сменил предмет разговора.

– На этой свалке просто тьма крыс.

– Там, откуда они берутся, их еще больше.

– Мне ли этого не знать!

Глэдис подтащила к себе табуретку и буквально рухнула на нее. Она была европейской породы, а может, и нет, трудно сказать. На ее грязном, сто лет не мытом лице резко выделялось белое пятно, занимавшее рот и часть подбородка, где она вытирала мороженое.

– Почему ты их так ненавидишь? Про Боба-то я понимаю, он – псих. Но ведь ты-то же вроде нормальный.

– И совсем я их не ненавижу, – сказал ТБ. – Просто я так зарабатываю на жизнь.

– Правда, что ли?

– Я их совсем не ненавижу, – повторил ТБ. – Так о чем ты хотела поговорить?

– Мне нужно отлучиться на неделю.

– Да куда?

– Я хочу повидаться со своей теткой. Последнее время только о ней и думаю. У нее был когда-то котенок. И вот я решила, что мне тоже нужна кошка. Ну, знаешь, для компании. Чтобы помогала мне в колдовстве. Она же у меня знаменитая, корабли водила.

– Кошка?

– Нет, моя тетка.

– Так ты что, заберешь у тетки этого котенка?

– Нет, ты что! – оскорбилась Глэдис. Она подалась вперед и заговорила заговорщицким голосом: – Этот котенок должен был уже вырасти, и я думаю, что это была девочка. Теперь у нее должны уже быть котята, и я смогу забрать одного из них.

– Слишком уж много тут предположений, – мягко заметил ТБ.

– Я уверена, что так оно и есть. И мой ангел, Том, он тоже сказал мне ехать.

Том был одним из сверхъестественных существ, с которыми Глэдис находилась в контакте. Обитатели Чирья пускались порою в очень дальний путь, чтобы посоветоваться с Глэдис. Говорили, что она даже может точно сказать, где зарыты серебряные ключи.

– Ну, если уж Том тебе так сказал, нужно ехать, – согласился ТБ.

– Вот и я говорю, – кивнула Глэдис. – Только нужно, чтобы, пока меня не будет, ты присмотрел за моим домом.

– Глэдис, ты же живешь в дренажной трубе.

– Она уже совсем сухая. И я не хочу, чтобы, пока я отсутствую, туда вселился кто-то другой. Такое жилье еще поискать.

– Я только и могу, что зайти иногда и проверить.

– И если какие вдруг там объявятся, ты должен их прогнать.

– Я не собираюсь никого прогонять.

– Ты должен. Я на тебя полагаюсь.

– Я скажу им, что это место уже занято, – сдался ТБ. – Это все, что я могу обещать.

– Скажи им, что это место заколдовано, – сказала Глэдис. – И что если я застану их в своем доме, то наложу на них проклятие.

– Ладно, – согласился ТБ, еле сдерживая смех. – Что-нибудь еще?

– Еще поливай мою гортензию.

– А это что еще за хрень?

– Это не хрень, а цветок. Только ткни сперва пальцем в землю и, если еще влажная, не поливай.

– Тыкать пальцем в эту грязь?

– Там не грязь, а чистый, специально купленный грунт!

– Ну тогда ладно, полью.

– А ты позволишь мне спать сегодня здесь?

– Нет, Глэдис.

– Но я же боюсь возвращаться. Гарольд сегодня совсем взбесился.

Гарольдом звали дьявола, сидевшего на левом плече Глэдис. Том говорил ей в правое ухо, а Гарольд – в левое. У Гарольда можно было спрашивать насчет денег, и он отвечал через Глэдис – если был к тому расположен.

– Ты не можешь остаться здесь. – ТБ встал и потянул Глэдис с табуретки. С близкого расстояния ее вонь буквально валила с ног. – И вообще уходи, мне еще нужно многое сделать. – Он повел упиравшуюся ведьму к двери.

– Да какие еще там у тебя дела?

Ведьма вырвалась, однако садиться больше не стала. ТБ обошел ее по дуге и распахнул дверь.

– Разные, – сказал он и добавил, указывая в наружный полумрак: – Иди домой, Глэдис, а я зайду туда уже завтра.

– Эти два дня я буду еще здесь, – ответила ведьма. – Ты, значит, начинай проверять послепослезавтра.

– Договорились, – согласился ТБ и указал рукой на дверь. – А теперь уходи, Глэдис, чтобы я мог заняться своими делами.

Глэдис дошаркала до двери, остановилась и обернулась.

– Послепослезавтра, – повторила она. – Какое-то время меня не будет. Я надеюсь на тебя, ТБ.

– Ты можешь надеяться, что я буду приглядывать за твоей халупой.

– И ничего не украдешь.

– Уж это я точно могу обещать.

– Ну, вроде все. Я на тебя надеюсь.

– Спокойной ночи, Глэдис.

– Спокойной ночи.

Ушла наконец. Немного послушав, как Глэдис плюхает по берегу, ТБ вспомнил, что дверь так и стоит нараспашку, встал и запер ее. Через пару минут в дверь снова постучали. ТБ обреченно вздохнул и пошел открывать. И впустил Боба.

Боб вытащил откуда-то из одежды бутыль студенистой жидкости. Это был чирьевый самогон, густой, как недельная моча и такой же желтый.

– Выпьем, – сказал он, ставя бутылку на стол. – Я пришел напоить тебя вдрабадан и кое о чем расспросить.

– Не буду я пить эти твои помои, – мотнул головою ТБ.

Боб взял бутылку сам, приложил горлышко ко рту, сделал два огромных глотка и сунул бутылку прямо в лицо ТБ. ТБ ее взял.

– Мать твою! – сказал Боб. – Мать твою сучью!

– А ведь права была Глэдис, что ты – псих.

– Она что, заходила?

– Только что ушла. Сказала, что хочет, чтобы я присмотрел за ее халупой.

– Не пойдет она ни к какой своей тетке.

– А что, может, и пойдет.

– Хрен там. Глэдис никогда не уходит далеко от своей канавы.

ТБ посмотрел на бутылку. Затем он отвел глаза, поднес бутылку ко рту и сделал глоток, стараясь не чувствовать вкуса. И все равно почувствовал. Это было похоже на старый, с уймой ржавчины растворитель для краски. А еще ощущалось некоторое количество полудохлого гриста. ТБ не мог не анализировать поганую жидкость, так уж он был сконструирован. Детергент для промывки канализации. Господь милосердный. Не давая себе времени подумать, он глотнул еще раз.

– Допивай уж

Во взгляде Боба сквозила зависть.

– Нет, теперь ты, – великодушно сказал ТБ и вернул ему бутылку.

– А я, в общем-то, и не против.

Боб откинулся назад, раскрутил в бутылке остатки жуткого зелья и влил их себе в горло. Затем издал дикий вопль, от которого вздрогнул даже ТБ, повидавший вроде бы всякое.

– Пивом бы запить, – мечтательно сказал Боб.

– Пиво тут совсем не к месту, да и все равно у меня нет.

– Пошли тогда к Ру Джун и погоняем шары.

– Да поздно же, как хрен знает что.

– Да брось ты, время детское.

ТБ задумался. От самогона по всем его кишкам расползлось приятное тепло. Но было и неприятное ощущение, что тот же самогон проест их насквозь, если его чем-нибудь не разбавить. А что до Джилл, с ней дело ясное. Она будет спать и спать и в какой-то момент во сне и умрет. Надо бы, конечно, остаться с ней. Надо честно смотреть в лицо последствиям своих поступков.

– Подожди, только плащ возьму.

Весь Чирей, куда ни взгляни, тлел тусклым синеватым сиянием. Прямо над головой точно так же тлела противоположная, очень далекая сторона цилиндра. ТБ по личному опыту знал, что там почти сплошь водная трясина. Каждые несколько минут в неоглядных завалах мусора надувался очередной пузырь болотного газа, надувался, лопался и тут же вспыхивал, превращался в белый сияющий шар. Эти шары были размером с хороший аэростат, однако отсюда, с огромного расстояния, они выглядели крошечными светлячками. ТБ попал однажды под такую штуку. Вырвавшийся метан перевернул его лодчонку, и на момент вспышки он был в воде, что, надо думать, спасло его от превращения в нечто вроде пережаренного тоста. А ведь и там, на той стороне тоже жили люди – люди, умевшие более-менее уберегаться от газа. Ну а не уберегся – значит, не повезло.

Боб направился к забегаловке не обычным, как все нормальные люди, путем, а по каким-то своим, хитрым проходам, по глубоким ущельям в монбланах мусора, а порою и по туннелям, пролегавшим под ними. В какой-то момент ТБ почувствовал, что сверху что-то капает, поднял голову и увидел огромные сталактиты, образованные некоей мерзкой светящейся субстанцией.

– Сейчас мы прямо под старушкой Гнилушкой, – пояснил Боб. – А то, что сверху, это придонный ил.

– Ну и что ты о нем думаешь? – поинтересовался ТБ.

– По большей части – отработанный медицинский грист, – без задержки откликнулся Боб. – Ни на хрен не нужный, ничего не стоящий, а отчасти даже заразный.

– Это уж и к бабке не ходи.

– А путь зато раза в два короче.

Так оно и вышло. От выхода из туннеля до таверны было не более сотни футов. Они поднялись на крыльцо, прошли сквозь завесу из полосок пластика, предназначенную для защиты от мух, и оказались в ярко освещенном зале. Непривычный свет заставил ТБ на мгновение зажмуриться. Народу было много, и все больше знакомые. Чен играл на стойке бара сам с собою в домино, причем костяшки, по вечной своей манере, комментировали каждый ход нечленораздельным ворчанием. У бильярда Жестяной Он, Ноланд и Большой Балбес смотрели, как Сестренка Мэри, известная шлюха, выцеливает шар. Она ударила и положила в лузу полосатый.

Жестяной Он хлопнул ТБ по плечу, а Боб сразу потянулся за бутылкой виски, стоявшей на полке за Балбесом.

– Старина ТБ, – сказал Жестяной Он. – Пей, это виски. И протянул ТБ фляжку.

Чен поднял глаза от костяшек.

– Вы бы попробовали мой виски, – сказал он и снова вернулся к игре.

ТБ приложился к фляжке Жестяного. Этот продукт был гораздо лучше Бобова самогона, а потому он приложился еще раз.

– Хорошо эта шлюха орудует кием, – сказал подошедший Ноланд. – Она делает Балбеса, как дырявую шляпу.

Смысл этой фразы остался для ТБ полной загадкой. Гристовая заплата Ноланда давно уже барахлила, и его речь становилась все более невнятной для окружающих, впрочем, его это нимало не печалило.

Боб стоял за спиной Сестренки Мэри и подавал ей советы. В конце концов она обернулась и спокойно, без малейшей злобы припечатала его спиной к стенке. Боб там и остался, уважительно наблюдая, как она целится и кладет очередной полосатый. Большой Балбес пробормотал проклятие, и шлюха широко улыбнулась. Зубы у нее были совсем черные от бетельного ореха.

ТБ задумался, сколько она берет и сколько у него накоплено. Мелькнула было мысль, не сменяет ли она перепихон на несколько крыс, но он тут же эту мысль отбросил. Сестренка Мэри не любила бартера. Ей были нужны ключи или что-нибудь красивое.

Жестяной Он снова предложил ТБ фляжку, и тот не отказался.

– Я должен с тобой поговорить, – сказал Жестяной Он. – Ты должен помочь мне с моей мамашей.

– А что там с ней приключилось?

– Умерла она, вот что.

– Умерла. – ТБ приложился к фляжке вторично. – И давно?

– Три месяца.

ТБ ждал продолжения. Было ясно, что это не все.

– Она не дает мне себя закопать.

– Это в каком же смысле не дает закопать? Она же мертвая, верно?

– Ну да, по большей части. – Жестяной смущенно огляделся по сторонам и продолжил, перейдя на шепот: —

Ее пелликула не хочет умирать. Шляется по всему дому и таскает за собой ее тело, как тряпичную куклу. И мне никак от нее не избавиться.

– Ты хочешь сказать, что тело ее умерло, а пелликула таки живет?

– Ну да, я ж тебе битый час об этом толкую! – Жестяной Он забрал у ТБ фляжку и прикончил ее содержимое. – Слушай, ТБ, ну что мне с ними делать? Она насквозь провоняла весь дом, и каждый раз, когда я вышвыриваю старую ведьму наружу, этот грист волочет ее обратно. И совсем ведь не устает, ломится в дверь хоть целую ночь, пока я не открою.

– Хорошенькая у тебя проблема.

– Это уж точно, что проблема! Хорошая была мамаша, но теперь, если по-честному, я начинаю ее ненавидеть.

ТБ обреченно вздохнул.

– Может, я сумею что-нибудь сделать, – сказал он. – Только не сегодня.

– Ну заходи тогда завтра. Моя баба сготовит тебе что-нибудь поесть.

– Постараюсь зайти.

– ТБ, ты обязан мне помочь. Все же знают, что у тебя с гристом особые отношения.

– Что смогу – сделаю, – сказал ТБ и направился к бару, оставив Жестяного наблюдать за бильярдной игрой.

У стойки он заказал холодное пиво, и Чен достал ему бутылку из холодильника. Это был отличный способ притушить жжение, все больше разгоравшееся в желудке. Он присел на барную табуретку и начал пить пиво. Ченов бар был сплошь облицован видавшими виды рекламными плитками – мертвыми, разумеется, дни их блужданий по станциям Мета минули безвозвратно. В большинстве своем эти рекламы восхваляли продукты, о которых ТБ и слыхом не слыхал. Однако одна из них – та, на которой стоял стакан с пивом, – все же оказалась знакомой. Это был вербовочный призыв государственной службы, и в нем выступал Амес тех далеких времен, когда он был еще не Могучим и Ужасным Командиром Системы, а всего лишь губернатором занюханного Меркурия. Реклама осеклась посреди воззвания Амеса к достойнейшим гражданам Мета приезжать на Меркурий, чтобы влиться в Новую Элиту. Рекламный Амес застыл, широко разинув широкий рот, зиявший на его широкой ряшке. Дно пивного стакана почти точно укладывалось в круглое «О» этого рта.

ТБ глотнул пива и снова поставил стакан.

– Заткни хлебало, – сказал он недружелюбно. – Вот это свое хлебало, ты заткни его на хрен, будь милостив.

Чен вскинул глаза от костяшек, которые, тут же почувствовав, что он не уделяет им достаточного внимания, стали переругиваться между собой.

– Ты со мной говоришь? – поинтересовался он.

– Нет. – ТБ ухмыльнулся и помотал головой. – Я мог бы и тебя попросить заткнуться, но ты и так не слишком много говоришь.

Ночь – то есть время, считавшееся на Чирье за таковую, – была уже на исходе, а народу в забегаловке все прибывало. Один за другим подходили мусорщики, крысоловы и фермеры, что-то растившие на отстойниках. По преимуществу мужчины, но попадались и женщины, и некие совсем уж бесполые груды лохмотьев. К ТБ привязался какой-то тип, пытавшийся впарить ему моток отработанной световой трубки. Трубка переболела какой-то заразой и была сплошь в крапинках. Слушая объяснения продавца, что трубку можно перезарядить, ТБ согласно кивал, однако от бартера отказался, а потом еще Чен окинул трубочника нехорошим взглядом, и тот пошел дальше. ТБ заказал себе вторую бутылку и выудил из кармана три металлических ключа. Такая уж на Чирье была валюта. Два ключа были ломаные, а третий был вроде бы из настоящей латуни и мог что-то стоить. ТБ положил ключи на стойку, Чен быстренько сгреб их и переправил в сейф.

К ТБ подошел Боб и дружески хлопнул его по спине.