Текст книги "Марко Висконти"

Автор книги: Томазо Гросси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

– Это еще ничего, – холодно отвечал мошенник. – Хуже будет, если он велит повесить своего управляющего. Но не в этом дело. Известно ведь: кто смел, тот и съел. А я, не жалея себя, сделал все, что можно было сделать. И вы это знаете. Подумайте сами, разве мне, помимо всего прочего, не доставило бы удовольствия насолить этим мошенникам горцам, которые в Лимонте хотели меня убить и из-за которых мне пришлось покинуть селение, где я жил припеваючи, не хуже любого князя?

Лодризио бил себя кулаком по лбу и повторял:

– Проиграть такую игру! Погубить все надежды!

– Хорошо еще, – продолжал Пелагруа, – что нас никто не подозревает. Не мне, конечно, себя хвалить, но дело сделано очень тонко – так тайно, так запутанно, что сам дьявол концов не найдет. Опасность миновала, и ничто не грозит ни мне, ни вам…

– Ну, это еще видно будет, несчастный глупец! – перебил его Лодризио. – Я еще заставлю тебя заплатить за все. Может быть, ты хочешь, чтобы я радовался, что, падая, только повредил себе ноги, а не сломал шею? А теперь прочь с моих глаз! Завтра вечером отправляйся в свой замок в Розате, и будь проклят тот день, когда я тебя оттуда вызвал! А пока узнай, что говорят о ночном сражении, и до отъезда сообщи мне. И помни, что на поверку ты оказался никчемным человеком. Добавлю только одно: держи язык за зубами, а еще лучше – проглоти его вовсе.

– Что до этого, – отвечал Пелагруа, – то можете спать спокойно: считайте, что вы говорили не со мной, а с каменной стеной, а я набрал в рот воды и вообще вас не видел.

Выпроводив управляющего из Розате и оставшись один, Лодризио предался безудержной ярости. Он познакомился с Пелагруа в Розате незадолго до того, как Марко уехал в Черульо. Рыбак рыбака, как говорится, видит издалека: они быстро сошлись друг с другом, разумеется не забывая о разнице в их положении. Господин оставался господином, а слуга – слугой. Понимая друг друга с полуслова и соединив, так сказать, рога и когти, сердца и души, они решили всеми силами помогать Марко в его предприятиях, связав все свои надежды на возвышение с его успехом. Но когда Пелагруа привез из Тосканы известие о том, что Марко стал правителем Лукки, заговорщики растерялись, полагая, что, занимаясь новыми хлопотами и удовольствовавшись своим приобретением, Марко не захочет больше возвращаться к старым делам, которые, как им казалось, с некоторых пор шли весьма плохо. Поэтому они решили сами позаботиться о себе и воспользоваться первым же удобным случаем. Случай этот не замедлил представиться. Отчаявшись завладеть Миланом с помощью оружия, Баварец решил получить его изменой. Он попытался подкупить некоторых миланских военачальников, щедро обещая им деньги, чины, высокие посты, но все было напрасно. Тогда он обратился к Лодризио, уже известному ему своим мятежным и честолюбивым характером и неоднократными изменами Торриани и Висконти, и обещал ему ни много ни мало, как сделать его правителем Милана, если он сумеет сдать ему город. Предатель тут же клюнул на эту приманку, рассказал обо всем Пелагруа, и последний, приехав из замка в Розате, задумал описанную выше операцию, которая окончилась столь неудачно.

Теперь Лодризио горестно вспоминал о грандиозном здании, которое рухнуло на его глазах, и размышлял о том довольно неприятном положении, в котором он оказался.

После неудачи прошедшей ночи не могло быть и речи о новых переговорах с Баварцем: его немецкие отряды, измученные частыми вылазками миланцев, с трудом удерживали свои позиции, а солдаты Италии (так назывались союзники императора), лишенные денег и продовольствия, всеми презираемые и предаваемые, постепенно покидали поля сражения, и было ясно, что император вскоре будет вынужден снять осаду и отправиться восвояси. На Адзоне надеяться не приходилось: Лодризио понимал, что господин Милана его подозревает, хотя тог и оказывал ему ежедневно бесчисленные знаки внимания. Так куда же ему было деваться? За какую соломинку мог он ухватиться в этот миг кораблекрушения?

Когда вместе с известием о судьбе Лукки Пелагруа привез Лодризио другое, не менее странное известие о любви Марко к дочери графа дель Бальцо, Лодризио сразу усмотрел в этой любви нить, с помощью которой можно было вновь втянуть Висконти в миланские интриги. Затем завязанные с Баварцем сношения, которые должны были поднять его на такую высоту, о какой раньше он даже и не помышлял, заставили его позабыть об этой возможности. Так дневной свет, врывающийся в распахнутые окна комнатушки, затмевает мерцание лучины, которая кажется нам яркой и красивой, когда ставни закрыты; но теперь в душе тщеславного интригана, не находившего иного выхода, вновь затеплилась прежняя, хотя и слабая надежда.

Мысль о том, что эта глупая блажь (так Лодризио называл любовь Марко к Биче) может оказаться достаточно сильной, чтобы заставить его друга рисковать уже приобретенной им властью над Луккой, ни на минуту не приходила в голову человеку такого склада, каким был Лодризио. Это, конечно, глупость, но такое влечение, говорил он себе, может вызвать у него интерес к другому городу, гораздо более заманчивому, чем Лукка, – к городу, о котором он так долго мечтал. Не достаточно ли бывает иногда небольшой гирьки, чтобы заставить чашу весов склониться в другую сторону? И Лодризио тешил себя надеждой, что держит теперь в руках такую гирьку и может в нужный момент бросить ее на ту чашу весов, которую надо будет опустить.

Глава XXII

На другой день вечером у Лодризио вновь появился Пелагруа и подтвердил, что в городе никто ничего не подозревает об их сговоре с Баварцем и что император действительно готовится снять осаду и вернуться в Германию. Немного успокоившись и перестав терзаться опасениями, Лодризио слегка подобрел к своему наперснику и принялся расспрашивать его о Биче и Отторино.

– У меня есть важные новости, – отвечал управляющий из Розате, которому очень хотелось вернуть себе милость Лодризио. – Я встретил того оруженосца графа, который, как вы знаете, у меня в руках, и он сказал мне, что в их доме идут большие приготовления.

– Приготовления к чему?

– К свадьбе.

– И граф согласен? У него пропал страх перед Марко?

– Согласен? О нет, и страх его вовсе не уменьшился, но что поделаешь, раз он такой теленок? Девица жить не может без своего суженого, мать открыто держит ее сторону, и не мудрено, если…

– Мы должны вмешаться, – перебил его Лодризио, – и во что бы то ни стало расстроить этот брак. Очень хорошо, что Марко без ума от ее прекрасных глаз, но узнай он, что девица уже выдана и дела не поправить, – это будет похуже! Он помучается, выкинет какую-нибудь штуку, каких и прежде выкидывал немало, – ну, а потом? Неужели ты думаешь, что он не смирится с этим, когда он так далеко, обременен делами и упоен своим могуществом? Конечно, смирится,

– Это верно, – отвечал управляющий из Розате. – Однако он влюблен в нее даже сильнее, чем вы думаете, и может статься, что, потеряв ее, он взбеленится пуще прежнего. И я думаю, что гнев его прежде всего обрушится на меня – ведь это я не помешал их браку!.. К тому же мой друг узнал, что обрученные хотят сразу после венчания уехать неизвестно куда. И вот тут-то, когда девица исчезнет, мы все останемся с носом. Марко либо впрямь обезумеет и в своем безумии погубит и себя, и всех нас, либо, сохранив рассудок, поступит так, как вы сказали, – с головой уйдет в тосканские дела, чтобы не думать больше о родных местах, память о которых будет только увеличивать его муки.

– Итак, за дело: надо помешать этому браку, – сказал Лодризио.

– Сделаю, – отвечал Пелагруа. – Когда он отправлял меня из Лукки, он тоже мне на это намекнул, но он не хочет, чтобы трогали Отторино…

– С этим молодым человеком пусть будет что будет. Во всяком случае, действуй так, как я скажу.

– Я в вашем распоряжении, но… если…

– Разговор у меня с тобой короткий: брось свои увертки. Если ты хочешь идти по моей дороге, то не бойся срезать извивы.

– Я от своих слов не отступаю: если я порой и сомневаюсь, то уж не после того, как решение принято. Когда придет время действовать, вы сами увидите: все будет сделано без разговоров. Вы плохо меня знаете: ведь я еще не мог… Ну ладно, не будем тратить лишних слов… Надо печь хлеб, а не месить впустую тесто.

– Однажды ты это уже доказал!

– А чем я виноват, – возразил Пелагруа, – коли сам дьявол сунул в это дело свои рога?

Так и закончился разговор между двумя злодеями.

А теперь нам пора вернуться к Биче и Эрмелинде, о которых мы совсем уже забыли.

В тот вечер, когда девушка вернулась с праздника, устроенного Марко, и принесла помилование для Лупо, мать из ее путаных слов вынесла печальную уверенность в том, что Висконти любит ее дочь. Трудно себе представить, что ощутила Эрмелинда при столь неожиданном и невероятном открытии: страх за дочь и жалость к ней, гнев против Марко и – скажем о том, в чем она не осмеливалась признаться даже самой себе, – мгновенную вспышку давней страсти; на какую-то минуту Биче показалась ей не такой любимой и дорогой, как обычно. Это внезапное открытие потрясло ее до глубины души; ее охватил стыд и почти ужас; но, отбросив и преодолев все то, что было жестокого, нематеринского в этом странном смешении тайных порывов, она ощутила нежную жалость, которая заставляла ее так заботливо относиться к дочери.

Зная, как страстно Биче любит Отторино, Эрмелинда не сомневалась, что даже если бы Марко (а это представлялось ей невероятным) сделал ее дочери предложение, она все равно была бы с ним несчастна, и, чтобы уберечь ее от этого, решила ускорить свадьбу, о которой они уже условились с молодым человеком. Этим она надеялась уничтожить все надежды Марко и поскорей отдать дочь под защиту супруга.

Едва Висконти уехал в Тоскану, Эрмелинда начала склонять мужа в пользу союза, которого он сам когда-то добивался. Но, представьте себе, граф пришел в неописуемое бешенство. Бесполезно было напоминать ему, что он сам способствовал зарождению любви дочери к молодому человеку, а мать, напротив, старалась заставить ее вести себя осмотрительней. Однако осада длилась день за днем, и настойчивость жены, не оставлявшей его в покое, грусть любимой дочери, действие времени, понемногу смягчавшего страх, внушенный ему словами Марко, а главное, сознание, что тот теперь далеко, занят целым морем новых дел и вряд ли помнит о своей угрозе, – все это делало графа добрее и сговорчивее. Окончательно же его заставило сдаться известие о том, что Марко стал владыкой Лукки. Граф решил, что Марко теперь уже совсем увяз в Тоскане и вряд ли сможет думать о чем-нибудь другом. Это сделало его более покладистым, и вскоре Отторино уже было разрешено посещать столь долго закрытый для него дом; однако принимали его тайно, только по вечерам, когда на улице уже было темно, чтобы – не дай бог! – любопытные его не заметили и слух об этом не достиг ушей сеньора Лукки, который славился тем, что умел держать свое слово. Вот так известие о возвышении Марко, смешавшее карты Лодризио и его подручного, управляющего из Розате, способствовало восстановлению мира в семействе графа дель Бальцо.

Что же касается Отторино, то все беды и невзгоды, пережитые им из-за Биче, только еще больше укрепили его любовь к ней. Если прежде мечты о возлюбленной переплетались в его пылкой душе с другими стремлениями, то теперь они стали единственным смыслом его существования Я говорю – смыслом существования, потому что, глубоко огорченный столкновением с Марко, юноша решил, что у него никогда больше не будет ничего общего с его прежним господином, а потому он лишился и цели в жизни, которая до этого состояла в том, чтобы служить Висконти, от которого зависели его возвышение и слава. Те люди и места, которые напоминали ему о прошлых радостях и несбывшихся надеждах, вызывали у него теперь только раздражение, и в сердце Отторино сохранилась лишь любовь к Биче; единственным его желанием было поскорей жениться на ней, тотчас же покинуть с ней родные края и уехать в Палестину сражаться с сарацинами. В те времена к такому решению обычно приходил каждый, кому жизнь на родине не сулила больше ничего хорошего.

Но можно ли поверить, что родители девушки согласились бы выдать ее за человека, собравшегося предпринять столь долгое и опасное путешествие в поисках сомнительного и нелегкого будущего? Однако, представьте себе, страх, который внушал им Марко, оказался сильнее. Эрмелинда решилась на этот нелегкий шаг, чтобы избавить дочь от испытаний, которым со временем могли ее подвергнуть любовь или, скорей, каприз Висконти. Кроме того, она хотела уберечь Отторино от ненависти, которую питал к нему его господин, и оградить от ревности к столь сильному и могущественному сопернику.

Что же касается графа, то он соглашался на эту тяжкую жертву, чтобы сохранить пути для отступления и в любом случае иметь возможность заявить Марко, будто он вовсе не нарушил своего слова, чтобы заставить того поверить, будто Отторино похитил его дочь, или она сама сбежала с ним, или вообще придумать что угодно, лишь бы выгородить себя.

Так обстояли дела в то время, когда между Лодризио и Пелагруа произошел разговор, о котором мы только что рассказали.

Было решено устроить венчание в доме графа, как только будет снята осада и прекратятся военные действия. Граф согласился на него только с условием, что брак будет заключен тайно, что новобрачные тут же уедут в Кастеллето – маленький замок на Тичино, которым, как мы уже упоминали, владел Отторино, – и что они задержатся там не дольше, чем это будет необходимо, чтобы подготовиться к поездке в Святую Землю. Лауретта и Лупо, которым предстояло их сопровождать, были рады разделить с ними их судьбу.

Время шло, и то мгновение, которого все ждали с таким трепетом – одни с невыразимым страхом, другие же с нетерпением, – все приближалось. Уже Баварец, отчаявшись чего-либо достичь затяжной осадой, предпочел пойти на переговоры с Адзоне и снял свой лагерь. Мало-помалу отряды крестьянских ополченцев, прибывшие в Милан, чтобы помочь ему в минуту опасности, стали покидать город, отправляясь по домам. Жители Лимонты также готовились к возвращению в родные горы, гордясь славой, обретенной в ночной стычке, в которой они потеряли всего четырех человек, павших от немецких клинков.

Копейщики монастыря святого Амвросия, которые по распоряжению наместника должны были оставаться в Милане, пришли пожелать доброго пути своим друзьям. Лупо спросил, где Винчигуэрра, которого не было видно среди собравшихся, и ему ответили, что он погиб в одной из вылазок в Борго возле ворот Тичино. Некоторые из его товарищей, стоявшие на башне, видели, как он был сбит с коня, но, поднявшись, продолжал отбиваться, словно лев, размахивая железной палицей. На какой-то миг он исчез в толпе врагов, навалившихся на него со всех сторон. Многие думали, что он попал в плен, но вскоре все увидели его окровавленную голову, насаженную на копье.

– Он погиб, как настоящий солдат, выполняя свой долг, – сказал Лупо. – Да упокоит господь его душу!

И после этого разговор шел только о вещах приятных.

В то утро, когда славные горцы должны были тронуться в путь, к графу под большим секретом вызвали лимонтского священника, чтобы обвенчать Отторино и Биче. Хотя Адзоне на самом деле уже примирился с церковью, в Милане продолжало еще действовать папское отлучение, снятое лишь несколько месяцев спустя. Вот почему бракосочетание прошло скромно, без обычных церемоний и торжеств, приличествующих знатности и богатству новобрачных.

Марта, мать утонувшего Арригоццо, собрав свои пожитки, пришла в это утро попрощаться с семьей графа, в доме которого ее так гостеприимно и сердечно приютили.

Эрмелинда предложила ей и ее мужу остаться в доме графа. Микеле было уже заколебался, но добрая старуха, отведя его в сторону, сказала так:

– Послушай, Микеле, проживем те немногие дни, которые нам остались, как жили всегда. Вспомни, в те неурожайные годы, когда наш бедный Арригоццо (да будет господь к нему милостив) был еще малышом, разве провидение нас когда-нибудь оставляло? Разве мы обременяли кого-нибудь? Благодарение богу, глаза мои еще видят, пальцы мне еще служат; буду вязать весь день, а если понадобится, и всю ночь – так мы забудем о времени и как-нибудь перебьемся.

Выслушав ее, муж вытер глаза и сказал:

– Ты права, Марта.

И оба они уехали вместе со своими земляками.

Бедная женщина, как мы говорили, явилась попрощаться к графу, держа в руках все свои скромные пожитки. Она низко поклонилась хозяину и поцеловала руку хозяйке дома, которая заговорила с ней самым приветливым и любезным тоном, что было особенно редко в те времена, когда разница в общественном положении проявлялась намного сильнее, чем в наши дни, и когда, казалось, и общие взгляды, и обычаи, и законы не допускали какой-либо близости между знатью и простыми людьми, словно они были существами разной породы.

Графиня тайно уже вручила священнику, хорошо знавшему щепетильность и скромность своих земляков и особенно робкий и стеснительный характер Марты, добрую пригоршню серебряных амвросиев и просила его как можно осторожнее и деликатнее передать их старушке, которая так твердо и даже не без гордости сносила свою честную бедность.

Под конец Марта подошла к Биче и хотела было поцеловать ей руку, но та ласково погладила по плечу и сказала:

– Прощай, добрая Марта! Помни обо мне, помни, что в те дни, когда я была маленькой, ты часто носила меня на руках. Молись за меня и прощай. Быстро пройдут оставшиеся мне дни, и когда ты узнаешь, что путь мой окончен, пролей слезу над бедной Биче, которая родилась и росла среди вас и надеялась, устав от жизненных мучений, уснуть под милой землей своей родины, оплакиваемая своими родными и близкими.

Пораженные и словно зачарованные неведомым духом, который, казалось, говорил устами их дочери, граф и Эрмелинда смотрели на нее, не осмеливаясь ее перебить, но когда в ее последних словах прозвучало глубокое и ясное предчувствие близкого конца, оба не смогли более сдерживаться и зарыдали.

Жена лодочника, с которой прощалась девушка, была охвачена состраданием и нежностью, когда Биче с тоской и любовью заговорила о столь дорогих ее сердцу местах. Рыдая, Марта пыталась ощупью найти руку дочери графа. Наконец ей это удалось, и она с мягкой настойчивостью притянула ее к себе, покрывая бесчисленными поцелуями.

Несколько минут царило молчание. Одна Биче не плакала: слишком сильное волнение не давало прорваться навертывавшимся на глаза слезам. Наконец, когда она немного успокоилась, ее захлестнул прилив необычайной нежности. Слегка пожав руку Марты, она вновь повторила:

– Прощай, молись за меня!

И когда та направилась к двери, Биче бросилась на шею к матери и, спрятав лицо у нее на груди, залилась горькими слезами.

Глава XXIII

Как только раздался звук рога, который был сигналом к отправлению ополченцев из Лимонты, Биче перестала плакать, вытерла глаза и лицо и вышла на балкон, а за ней последовали отец и мать. Они смотрели, как из ворот вынесли знамя с изображением аиста, как священник вышел первым, а за ним по двое пошли его земляки, направляясь к воротам Альджизио. Лодочник и его жена замыкали процессию. Марта подняла голову, чтобы попрощаться с господами, и была приятно обрадована, увидев, что Биче оправилась и вышла проводить их.

Было решено, что новобрачные выедут в Кастеллето утром следующего дня.

Когда настал условленный час, девушка, внешне все время остававшаяся спокойной, оторвалась наконец после долгих объятий и бесчисленных поцелуев от матери и, оставив ее всю в слезах, бросилась к лестнице, поспешно спустилась во двор, вскочила на приготовленного ей коня и выехала на улицу. Отторино, Лупо, Лауретта и двое оруженосцев графа, которые должны были сопровождать супругов до Кастеллето, немедленно сели на своих лошадей и последовали за ней. У ворот Биче увидела сокольничего и его жену, которые ждали здесь, чтобы попрощаться с ней и со своими детьми. Но при одной мысли, что ей придется вновь испытать волнение прощания и горечь разлуки, Биче ощутила столь сильное желание поскорее оказаться вне родных стен и вдали от людей, с которыми ей так трудно было расставаться, что она проехала мимо, опустив голову на грудь, и не ответила на поклон сокольничего и его жены.

Маленькая группа в молчании проехала значительную часть пути, ведущего в Сесто Календе. Наконец Отторино, положив руку на шею послушного иноходца, на котором ехала Биче, и не мешая его мерному шагу, заговорил:

– Ты помнишь, Биче, как мы однажды оказались на утесах в Моркате? Ты сидела между мной и отцом, не отнимая у меня своей руки… Тогда в моем сердце впервые зародилась надежда, что когда-нибудь ты станешь моею. Сколько препятствий пришлось преодолеть нам с тех пор! Сколько вынести горя! Но теперь ты моя, моя навсегда! В жизни у меня нет ничего дороже тебя. Я с такой верой, с такой любовью хочу отдать тебе всю свою жизнь, чтобы ты не жалела о том, что решилась соединить свою судьбу с моею!

И юноша продолжал изливать чувства, переполнявшие его душу. Биче так устала от перенесенных волнений, что почти не понимала его нежных слов и только ласково смотрела на своего супруга и, словно сквозь сон улавливая лишь общий смысл произносимых им фраз, слушала их, как сладкую музыку. Девушка, как она сама потом говорила, и правда находилась в таком состоянии, что ей казалось, будто все это сон.

Вскоре они добрались до Галларате, где сошли с коней и остановились на несколько часов отдохнуть на постоялом дворе. Здесь их разыскал гонец, который вручил Отторино письмо. Юноша вскрыл его и чрезвычайно удивился, увидев под ним подпись Марко. В письме говорилось, что Марко поспешно, в большой тайне, вернулся из Лукки и ждет Отторино в замке Сеприо, чтобы немедленно сообщить ему чрезвычайно важные известия. В приписке добавлялось, что Марко чувствует себя очень виноватым перед Отторино и хотел бы искупить свою вину.

Отторино был глубоко взволнован и растерян. Эти новости внезапно изменили все его планы на будущее, поставив его в совершенно иное положение. Решение оставить родные края, к которому он пришел за неимением другого выхода, было худшим из всех возможных. Где-то в сокровенных глубинах его души всегда жила тайная мечта, слабая, неясная надежда на примирение. Гнев молодого человека на Марко был подобен гневу влюбленного, который вспыхивает, как пламя, но тут же гаснет, едва любимая попросит прощения. Не зная за собой иной вины, кроме отказа жениться на дочери Рускони, и полагая, что этого было недостаточно, чтобы Марко так сильно его возненавидел, Отторино приписывал раздражение своего господина злым наветам, и ему казалось, что рано или поздно у Марко откроются глаза и он вернет ему свое расположение.

И подумать только, что теперь сам Марко искал его, просил прощения, протягивал ему руку! И это был тот самый великий человек, которого он любил и почитал, несмотря на его высокомерие и раздражительность, несмотря на еще свежую боль обиды и стыда за нанесенное оскорбление!

– Сейчас я должен сначала поехать в Кастеллето, – сказал Отторино гонцу. – Передай своему господину, что я еще засветло прибуду в Сеприо.

– Нет, нет, поезжайте сейчас, прошу вас! – ответил гонец. – Меня очень торопил управляющий замка, но я потерял много времени, пока вас разыскал.

– Но как ты догадался, что я здесь? – спросил Отторино.

– Один из конюхов графа дель Бальцо сказал мне, что вы поехали в эту сторону. Я поскакал за вами, но не смог догнать вас раньше.

– А кто дал тебе это письмо?

– Управляющий замка в Сеприо еще вчера вечером. Туда прибыл какой-то знатный сеньор, и сразу в разные стороны отправили пять или шесть гонцов.

– Ты знаешь этого знатного сеньора?

– Нет, я недавно в этих краях, но если судить по почестям, которые ему воздавали, это, должно быть, очень большой человек. Он высокого роста, средних лет, красивый, выглядит так-то… – И гонец настолько точно описал внешность Марко, что никаких сомнений больше не оставалось.

Отторино подумал, что любое промедление было бы не только неприличным, но и непростительным из-за серьезности последствий, которые оно могло за собой повлечь. Поэтому он решил тотчас же скакать в Сеприо и оттуда немедленно вернуться к жене.

До замка Сеприо было немногим более получаса езды. Поездка туда и обратно не должна была бы оказаться более длительной, чем та остановка, которую новобрачные собирались сделать в Галларате. Отторино попросил гонца подождать, а сам, радостный и довольный, побежал сообщить новости Биче.

– Так это Марко? – испуганно спросила девушка. – Это Марко зовет вас к себе? О, не уезжайте, Отторино, бежим от этого человека, увезите меня в Кастеллето.

– Но он уже не тот, что прежде, уверяю тебя. Он сам просит прощения и хочет искупить причиненное мне зло.

– О, нет, нет, нет, не уезжайте! Бежим от этого человека, бежим, пока еще есть время!

– Послушай, радость моя, – сказал Отторино, беря ее за руку, – твои страхи, твои волнения безосновательны. В конце концов, разве он был когда-нибудь с тобой невежлив или нелюбезен? Разве он не даровал помилование Лупо благодаря твоим просьбам и заступничеству твоего отца?

При упоминании о страшной ночи, картины которой постоянно жили в ее душе, Биче ощутила такой прилив ужаса, что, положив руку на плечо мужа, сказала:

– Ах, Отторино, вы ведь знаете не все!

– Как? – воскликнул тот в изумлении. – Значит, и ты узнала тогда Марко? А я-то думал… Да, это правда: рыцарь, который выбил меня из седла на турнире, был Марко. Но знаешь ли ты, что жизнь моя – это дар его великодушия? Знаешь ли ты, что он поразил меня тогда затупленным копьем?

В первое мгновение Биче в замешательстве едва не проговорилась о том, что Марко ее любит, но, заметив, что супруг ее не понял, она успела прийти в себя, взвесила всю серьезность своей тайны и вспомнила настойчивые просьбы матери, советовавшей ничего не говорить Отторино, чтобы не поссорить его с этим могущественным сеньором. Вот почему она склонила голову на грудь и замолчала.

Когда же молодой человек с жаром и настойчивостью принялся говорить о великодушии Марко, о его возвышенности и благородстве и выказал безграничную веру в него и горячее желание снова стать его другом, броситься в его объятия, когда он стал убеждать жену в важности этого примирения для их судьбы, Биче после долгих колебаний, расспросов и объяснений согласилась, наполовину убежденная, наполовину смирившаяся, на поездку мужа в Сеприо.

– Вы скоро вернетесь, не правда ли? – спросила под конец Биче.

– Самое позднее часа через два я буду здесь, – ответил Отторино, – ведь мне нужно только повидать его и уговориться с ним о следующей встрече. А ты пока подожди здесь с твоей Лауреттой, под охраной Лупо и двух оруженосцев твоего отца.

– А вы разве никого не возьмете с собой?

– Повторяю, я обернусь очень быстро; со мной поедет гонец, доставивший письмо, и этого вполне достаточно: в округе все спокойно. – Сказав это, он обнял жену, поцеловал ее и уехал.

Прошли условленные два часа, прошел и третий, а Отторино все не возвращался. Любое пятнышко, которое Биче, выглядывая из окна, замечала в той стороне, откуда он должен был приехать, казалось ей белым султаном ее мужа, любой звук она принимала за стук копыт его коня. Она то ходила взад и вперед по комнате со своей служанкой, то звала Лупо, чтобы узнать, что он об этом думает, то выбегала на балкон и смотрела вдаль, то в мучительном ожидании сидела одна в уголке. Так в волнении прошел еще один час, затем другой; прошло уже пять часов с тех пор, как Отторино уехал, а его все еще не было.

– Послушайте, – сказал ей наконец брат Лауретты, – если вы мне позволите, я съезжу в замок Сеприо узнать, в чем дело, или можно послать туда одного из оруженосцев вашего отца.

– Лучше, если съездишь ты, – ответила Биче. – Передай Отторино, чтобы он возвращался, чтобы непременно приехал к вечеру. Когда вы поедете обратно, уже стемнеет, и ты понадобишься ему как провожатый. Ты видишь, в каких муках ты меня оставляешь! Скажи ему об этом… Или нет, не расстраивай его из-за меня Наверное, он не мог поступить иначе. Скажи ему только, чтобы он приехал вместе с тобой, чтобы обязательно приехал… Попроси, попроси его от моего имени и постарайся, чтобы он выполнил мою просьбу.

Лупо вышел. Провожая его до дверей, Биче повторяла опять и опять:

– Помни, не уезжай оттуда без него.

Увидев из окна, что он готов тронуться в путь, она вновь кивком головы напомнила ему то, что совсем недавно говорила.

Прошло еще немного времени, и наступил вечер. И вот наконец вдали послышался стук копыт. Биче выбежала на балкон.

– Едут, едут! – воскликнула она.

От волнения и нахлынувшей радости она едва могла перевести дух. Тем временем к гостинице подъехал небольшой отряд всадников, на лестнице послышался топот людей, поднимавшихся наверх.

– Отторино, это вы? – спросила Биче, устремляясь навстречу идущим.

Но это был не он; при свете ночника Биче разглядела одного из оруженосцев своего отца, который вел за руку человека, привезшего письмо от Марко и уехавшего затем с Отторино. Низко поклонившись, гонец сказал Биче, что он приехал из Сеприо, где оставил ее мужа в целости и сохранности, что тот до сих пор к ней никого не присылал, надеясь скоро окончить дела и приехать к ней, как и обещал, но что теперь, видя невозможность вернуться до утра, он послал его в сопровождении шести слуг, чтобы они тотчас же отвезли ее в Кастеллето вместе со служанкой и оруженосцами отца.

– А Лупо? – спросила Биче.

– Лупо, раз уж он приехал, остался с ним. Отторино решил послать его ночью исполнить одно поручение хозяина замка.

– Так что же нам делать?

– Ваш муж прислал меня сказать вам, чтобы вы ни о чем не беспокоились – завтра утром вы непременно увидите его в Кастеллето.

– А Лупо тоже приедет утром в Кастеллето? – спросила Лауретта.

– И Лупо тоже, – ответил посланец.

– Теперь же, если вы позволите, – сказал оруженосец графа, – я прикажу приготовить коней.

Биче кивнула головой. В один миг все было готово, и кавалькада тронулась в путь. Рядом с госпожой и служанкой ехали те двое слуг, с которыми она вела переданный выше разговор, а остальные держались в нескольких шагах позади.

Ночь была темной, погода, казалось, вот-вот совсем испортится. Вокруг не было видно ни души. Когда они отъехали довольно далеко от деревни, Биче услышала позади гул голосов, крики, звуки ударов и попросила оруженосца отца, ехавшего рядом с ней, вернуться и прекратить начавшуюся, как ей показалось, ссору.