Текст книги "Туннель Эго"

Автор книги: Томас Метцингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Теперь предположите, что мы взяли группу из тысячи тщательно отобранных граждан и позволили им вполне законным путём входить в область пространства феноменальных состояний, которую делает доступной псилоцибин, как это было в двух последних псилоцибиновых исследованиях, предпринятых Роландом Гриффитсом и его сотрудниками. Из-за того, что ЛСД и псилоцибин очень похожи в этом отношении, то эмпирически допустимым заключением будет то, что девять будут иметь серьёзные, длительные психотические реакции, у троих из них этит реакции будут длиться более двух суток и, что вполне возможно, с негативными эффектами, которые останутся на всю жизнь. Триста тридцать граждан оценили бы свой опыт как единственный наиболее духовно-значимый опыт в жизни; 670 сказали бы, либо то, что это было наиболее значительное переживание в их жизни, или одно из пяти наиболее важных переживаний. Можем ли мы взвешивать девятерых индивидов против 670?

Предположим далее, что отдельные граждане решили, что они готовы принять этот риск и потребовали законный и максимально безопасный доступ к этому региону их пространства феноменальных состояний. На почве этики, должно ли государство вмешиваться, возможно, утверждая, что эти люди не имеют права ставить своё умственное здоровье под угрозу и, тем самым, становиться обузой для общества? Тогда мы немедленно должны были бы запретить алкоголь. Что, если эксперты по правовым вопросам будут настаивать на том, что, как и в случае со смертной казнью, одно неправильное решение, одна не проходящая психотическая реакция это уже слишком много и принимать риски такого рода будет неэтично? Что, если социальные работники и психиатры ответят, что решение сделать такие переживания незаконными увеличило общее число серьёзных психиатрических осложнений среди населения и сделало их статистически невидимыми? Что если представители церкви будут указывать на то (в точном соответствии с базовым постулатами редукционного материализма), что эти переживания – всего лишь «Nes-Zen», недействительное, но лишь кажимость без эпистемологической ценности? Должны ли граждане в свободном обществе иметь право находить самостоятельно ответ на этот вопрос? Имело бы значение то, если бы соотношение риска и выгоды было бы 80/20 соответственно? Что, если граждане, не имеющие какого-либо духовного интереса, будут чувствовать себя ущемленными в правах и будут бороться за право заниматься чистым «пустым» гедонизмом, наслаждаться «Есть-ностью» Мастера Экхарта одной забавы ради? Что, если ультраконсервативные верующие, вместе со стареющими хиппи, крепко верящими в «психоделические таинства», почувствуют себя глубоко оскорблёнными и будут протестовать против богохульства и профанации чисто развлекательного, гедонистического применения таких веществ? Таковы конкретные примеры этических вопросов, по которым мы не обнаружили надёжного нормативного консенсуса в прошлом. Мы ещё не придумали способа разумного обращения с этими веществами, а именно – стратегии минимизации рисков при том, что людям будет предоставлена возможность наслаждаться их потенциальной полезностью. Всё, что мы сделали, так это объявили соответствующие части пространства феноменальных состояний вне пределов допустимого, чем сделали практически невозможным академическое исследование этих веществ и рациональную оценку риска в большинстве стран. Разрушаются жизни из-за того, что мы не сделали наше домашнее задание.

Цена отказа может расти. Многие новые психоактивные вещества-галлюциногены, такие, как 2С-В (4-бромо-2,5-диметоксифенэлиламин, уличное название «Венера» или «Нексус») или 2С-Т-7 (2,5-диметокси-4-(п) – пропилтиофенетиламин, «Голубая Мистика» или «Т7») появились на чёрном рынке без какого-либо клинического тестирования, и число таких препаратов будет расти.

Это достаточно старые (и простые) задачи, домашнее задание, которое мы никогда не делали. Сегодня, структура спроса меняется, технология становится более точной, рынки увеличиваются. В наших ультрабыстрых, соревновательных и безжалостных современных обществах, очень немногие ищут глубокие духовные переживания. Им нужна бдительность, концентрация и эмоциональная стабильность, а также харизма. То есть, всё то, что ведёт к профессиональному успеху и облегчает стресс, связанный с жизнью в бешенном темпе. Немного осталось Олдосов Хаксли, но возник новый демографический фактор: В богатых обществах, люди становятся старше, чем когда либо до этого. И они стремятся не только к количеству, но и к качеству жизни. Большая Фарма всё это знает. Каждый слышал о модафиниле и, возможно, о том, что он уже используется в Иракской Войне, но уже к этому времени появились по крайней мере сорок новых молекул. Да, есть много ложной информации и паникерство не является правильным отношением. Но технология не стоит на месте и становится только лучше.

Большие фармацевтические компании, обходя границу между законными и незаконными веществами, спокойно разрабатывают многочисленные новые составляющие; они знают, что «немедицинское использование» их когнитивных усилителей принесет им в будущем огромные прибыли. К примеру, Цефалон, создатель модафинила, заявил, что приблизительно 90 процентов выписанных рецептов были выписаны не по прямому назначению. Нынешняя распространенность Интернет-аптек дала открыла для них мировой рынок сбыта, а также предоставила новые инструменты для массовых тестов на наличие потенциальных долговременных эффектов.

Современная нейроэтика должна будет выработать новый подход к политике в отношении наркотиков. Ключевой вопрос заключается в том, какие состояния мозга могут быть законными? Какие участки пространства феноменальных состояний должны быть объявлены недопустимыми?

Важно помнить, что на протяжении тысяч лет люди всех культур использовали психоактивные вещества для того, чтобы вызвать особые состояния сознания: Не просто религиозный экстаз, расслабленную жизнерадостность, повышенную осознанность, но и простую, тупую интоксикацию. Новым фактором являются инструменты, которые становятся всё лучше и лучше. Поэтому, мы должны решить, какие из этих измененных состояний могут быть интегрированы в нашу культуру, и каких нужно избегать любой ценой.

В свободных обществах, целью всегда должна быть максимизация автономности гражданина. Мы должны трезво взглянуть на эту задачу. Нам следует снизить цену, которую мы платим смертями, зависимостью, а также уроном, наносимым нашей экономике потерей продуктивности сотрудника. Однако, вопрос не только в том, как защитить себя; нам стоит также определить скрытые выгоды, которые могут принести нашей культуре эти психоактивные вещества. Должны ли духовные переживания, подобные тем, которые вызываются некоторыми классическими галлюциногенами, быть в принципе запрещёнными? Приемлемо ли запрещать студентам, серьёзно изучающим теологию или психиатрию, доступ к таким состояниям измененного сознания? Приемлемо ли, чтобы любой, кто находится в поиске действительного духовного или религиозного переживания, или хотя бы просто кто хочет испытать это сам, должен нарушить закон и принять на себя риск, связанный с неопределенной дозировкой, химической нечистотой и опасными условиями? Многие аспекты нашей нынешней политики в отношении наркотиков достаточно произвольны и этически несостоятельны. Насколько этично, к примеру, допускать рекламирование таких опасных веществ, вызывающих зависимость, как алкоголь и никотин? Должны ли государства, путём налогообложения этих веществ, получать прибыть от саморазрушающего поведения своих граждан? Нам нужны хорошо сформулированные законы, охватывающие каждую молекулу и её соответствующий нейрофеноменологический профиль. Нейроэтика обязана учитывать не только физиологические эффекты, которые оказывает вещество на мозг, но также и психологические и социальные риски, возникающие из-за огромной ценности переживаний, которые дарит то или иное измененное состояние мозга, что, несомненно, очень трудная задача. Дело пойдёт быстрее, если мы сможем прийти к основному нравственному консенсусу, поддерживаемому большей частью обычной публики – гражданами, для которых эти правила будут созданы. Государственные агентства не должны лгать своим целевым аудиториям; скорее, им следует вернуть к себе доверие, в частности, молодого поколения. Регулировать чёрные рынки гораздо труднее, чем легальные рынки. Так же, политические решения, в целом, воздействуют на поведение потребителя слабее, чем это делает культурный контекст. Законы, сами по себе, не помогут. Для ответа на вызовы, которые бросают нам новые психоактивные вещества, нам необходим новый культурный контекст.

Есть другие пути, по которым проблемы нейроэтики будут затрагивать нашу повседневную жизнь. Множество блестящих экспериментов, предпринятых моими друзьями-нейробиологами, к примеру, тех, которые были посвящены нейронной синхронии и чтению мыслей, представляют собой эксперименты, за которые я сам никогда бы не взялся. К тому же, как философ-паразит, я получаю пользу от исследовательских практик, которые сам считаю сомнительными из нравственных соображений. Котята и макаки, которых мы постоянно приносим в жертву в ходе экспериментального исследования сознания, не интересуются теорией сознания; результаты этих экспериментов в интересах лишь нашего вида. Однако, мы преследуем этот интерес, заставляя страдать представителей других видов, насильно заставляя их находиться в чрезвычайно неприятных состояниях сознания и даже отказывая им в праве на существование. Насколько это приемлемо с этической перспективы? Как теоретик, имею ли я право интерпретировать данные, которые получены путём мучения животных? Имею ли я нравственное обязательство бойкотировать эксперименты такого рода?

Как и в случае с этической проблематикой, которую поставило перед нами машинное сознание, этот пример изображает ведущий принцип, с которым согласится практически каждый: Нам не следует увеличивать общее количество страдания во вселенной до тех пор, пока нас к этому не вынуждают обстоятельства. Нет иной нравственной темы, в которой пропасть между озарением и человеческим поведением была бы настолько непреодолимой, в которой то, что мы уже знаем, так сильно расходится с тем, как мы поступаем. То, как мы веками обращались с животными, совершенно неприемлемо. Учитывая всё наше новое знание относительно нейронного основания сознательного переживания, бремя, которое несёт с собой доказательство, сегодня переходит на плечи мясоедов и, возможно, интеллектуальных плотоядных, вроде меня, философов-паразитов и других людей, получающих косвенным образом пользу от этически сомнительной исследовательской практики.

Или представьте, к примеру, что мы могли бы разработать методологически корректный и успешный метод «мозговой дактилоскопии». Давайте предположим, что мы возьмём за основу этого метода сканирование нейронного коррелята сознательного переживания, который сопутствует намеренной лжи (на самом деле, первые кандидаты на эту роль уже обсуждались). Тогда, мы бы смогли сконструировать эффективные, высокотехнологичные детекторы лжи, которые не полагаются на поверхностные физиологические эффекты, такие, как проводимость кожи или изменения в периферическом потоке крови. Это был бы чрезвычайно полезный инструмент в борьбе с терроризмом и преступностью, но он также фундаментально бы изменил нашу социальную действительность. Нечто, что было ранее парадигмой собственности, а именно – содержимое собственного ума, резко превратится в общественное дело. Определенные простые формы политического сопротивления, вводящие в заблуждение власти при проведении опросов, совершенно исчезнут. С другой стороны, общество во многом выиграет от увеличившейся прозрачности. Невинные заключенные будут спасены от смертной казни. Вообразите, что на дебатах, происходящих во время президентской кампании, красный фонарь загорался бы перед кандидатом каждый раз, когда нейронный коррелят лжи активизировался бы в её или его мозгу.

Хотя, приблизительно безошибочный детектор лжи позволит даже большее: Он изменит наши себя-модели. Если, в качестве граждан, мы знаем, что секретов, в принципе, больше не существует, что мы более не можем скрывать информацию от государства, тогда оплот повседневной жизни (по крайней мере, повседневной жизни в Западном мире), радость интеллектуальной автономии, исчезнет. Простого осознания того, что существуют такие криминалистические нейротехнологии, будет достаточно для того, чтобы всё изменилось. Хотим ли мы жить в таком обществе? Перевесят ли преимущества наносимый вред? Как (если это вообще возможно) можем мы предотвратить неправильное использование этих технологий? Как и в случае с усилением познавательных способностей, новые возможности создадут новые проблемы (подумайте о собеседованиях при приёме на работу, о процессах развода, миграционном контроле или медицинских страховых компаниях), при этом, коммерческий потенциал огромен. Центральная задача для нейроэтики в ближайшем будущем будет заключаться в защите индивидуальных прав на конфиденциальность. Является ли наш умственный внутренний мир, содержимое нашего Туннеля Эго, неприкосновенным, областью, в которую государство не имеет права доступа? Стоит ли нам определить «умственную сферу конфиденциальности», или же всё, что может быть раскрыто современной нейробиологией, должно быть предоставлено для принятия политических решений? Окажемся ли мы вскоре перед необходимостью создания United Kingdom's Data Protection Act для человеческого мозга? Технологии развиваются, они постоянно усовершенствуются и иного пути просто нет.

Что есть хорошее состояние сознания?

Нейроэтика важна, но сама по себе недостаточна. Я предлагаю выделить новое ответвление прикладной этики – этику сознания. В контексте традиционной этики, мы задаём вопрос: «Что является хорошим поступком?». Настало время задать другой вопрос: «Что является хорошим состоянием сознания?». Я вполне осведомлён о ряде теоретических сложностей, с этим связанных. Я не буду приводить здесь развёрнутую дискуссию по этому поводу, но моя интуиция подсказывает мне, что желательное состояние сознания должно удовлетворять, по крайней мере, трём условиям: Оно должно минимизировать страдание как людей, так и других существ, которые способны страдать; в идеале, оно должно обладать эпистемологическим потенциалом (то есть, это состояние сознание должно содержать компонент озарения и расширяемого знания); а ещё оно должно иметь поведенческие последствия, которые увеличат вероятность появления будущих разновидностей ценного опыта. Этика сознания относится не только к опыту феноменального переживания. Её контекст шире.

Этика сознания дополняет традиционную, фокусируя внимание на тех поступках, первичная цель которых состоит в изменении собственного опытного состояния или состояния других индивидов. Учитывая новые потенциальные возможности таких действий, равно как и связанные с ними риски, а также учитывая недостаточность нашей нравственной интуиции в данной области, задача состоит в оценке этической ценности различный типов субъективного опыта, как такового. Вы можете называть это рациональным поиском нормативной психологии или нормативной нейрофеноменологией. Если технология сознания развивается из натуралистического поворота в образе Homo Sapiens, тогда нам следует иметь дело с нормативами. Развитие этики сознания позволит нам вернуться к нравоучительным дебатам относительно широкого спектра вопросов, появляющихся в ходе непрерывных исторических переходов. Поскольку, мы вырабатываем отношение к себе с позиции того, чем человеческое существо является, а также того, чем оно должно стать, то центральный вопрос можно сформулировать так: «Что есть хорошее состояние сознания?»

Туннель Эго развился в качестве биологической системы репрезентации и обработки информации, которая, в свою очередь, является частью социальной сети коммуницирующих Туннелей Эго. Теперь мы видим себя затянутыми в гущу плотной сети технических систем репрезентации и обработки информации: С приходом радио, телевидения и Интернета, Туннель Эго оказался встроенным в глобальное облако данных, которое характеризуется быстрым ростом, возрастающей скоростью и собственной автономной динамикой. Оно задаёт темп наших жизней. Оно беспрецедентно расширяет наше социальной окружение. Оно начало менять конфигурацию наших мозгов, которые отчаянно пытаются адаптироваться в этих новых джунглях – информационных джунглях, экологической нише, непохожей на все те, которые мы когда-либо заселяли. Возможно, наше телесное восприятие изменится по мере того, как мы научимся контролировать множество аватар во множестве виртуальных реальностей, встраивая нашу сознательную самость в совершенно новые разновидности сенсомоторных циклов. Предположительно, растущее число социальных взаимодействий будут взаимодействиями типа аватар-аватар и нам уже известно, что общественные взаимодействия в киберпространстве усиливают чувство присутствия гораздо сильнее, чем это когда-либо могла делать графика высокого разрешения. В конце концов, мы сможем понять, чем, по большей части, была наша социальная жизнь – взаимодействием между образами, в высшей степени опосредованным процессом, в контексте которого ментальные модели индивидов начинают каузально влиять друг на друга. Мы можем прийти к видению коммуникации, как процесса установки и контроля динамических внутренних моделей в мозгах других людей.

Для тех из нас, кто интенсивно работает с ним, Интернет стал частью себя-модели. Мы используем его в качестве внешнего хранилища памяти, в качестве когнитивного протеза, а также для эмоциональной саморегуляции. Мы думаем при помощи Интернета и он помогает нам в определении наших желаний и целей. Мы учимся многозадачности, диапазон нашего внимания сужается и многие из наших социальных взаимоотношений имеют на удивление бестелесный характер. «Онлайн зависимость» стала психиатрическим термином. Множество молодых людей (включая растущее число студентов университетов) страдают от дефицита внимания и более неспособны концентрироваться на старомодной серийной символической информации; чтение обычных книг для них затруднительно. В то же время, следует признать ценность новой информации и возрастающую гибкость и автономию, которую предоставляет нам Интернет. Понятно, что интеграция сотен миллионов человеческих мозгов (и Туннелей Эго, этими мозгами производимых) в новые посредничающие среды уже начало изменять структуру сознательного опыта, как такового. Результат этого процесса непрогнозируем.

Что же мы должны делать относительно такого развития? С перспективы этики сознания, ответ прост: Мы должны понять, что новые медиа также являются технологиями сознания и мы должны вновь задаться вопросом о том, чем должно быть хорошее состояние сознания.

Тематически связанная задача, с которой мы сталкиваемся – это управление собственным вниманием. Способность обращаться к окружающей среде, к собственным чувствам и другим индивидам – это естественно развившаяся особенность человеческого мозга. Внимание – ограниченный ресурс и оно абсолютно необходимо для хорошей жизни. Нам нужно внимание для того, чтобы действительно слушать других, равно как и самих себя. Нам нужно внимание для того, чтобы действительно наслаждаться чувственными удовольствиями, равно как и для эффективного обучения. Внимание необходимо нам для того, чтобы действительно присутствовать во время секса или для того, чтобы любить, или просто для созерцания природы. Наши мозги могут производить лишь ограниченное количество этого ценного ресурса в день. Сегодня, реклама и индустрия развлечений атакуют сами основы нашей способности к опыту, погружая нас в необъятные, запутывающие джунгли медиа. Они пытаются обворовать нас, украв как можно больше нашего драгоценного ресурса, и они делают это всё более действенными и умными способами. Конечно же, они всё более выигрывают в достижении своих целей при помощи новых открытий в области ума человека, которые предоставляет им когнитивная наука и наука о мозге («нейромаркетинг» – одно из нелепых модных словечек). Мы можем видеть вероятный результат эпидемии расстройства дефицита внимания, наблюдающийся у детей и молодёжи, в выгорании к моменту наступления среднего возраста, в повышающемся уровне тревожности больших частей населения. Если я прав относительно того, что сознание представляет собой пространство агентства внимания и если также правда то, что опыт управления и удержания фокуса внимания представляет собой один из глубочайших слоёв феноменальной самости (это обсуждалось в главе 4), тогда мы как раз становимся свидетелями не просто организованного нападения на пространство сознания per se, но и лёгкой формы деперсонализации. Новые посредничающие (в оригинале medial – прим. перев.) среды могут порождать новую форму пробуждения сознания, которая имеет сходство со слабо-субъективными состояниями – смесью сна, деменции, интоксикации и инфантилизации.

Моё предложение относительно отражения этого нападения на резервы нашего внимания заключается в учреждении уроков медитации в наших школах. Молодёжь должна быть осведомлена относительно ограниченной природы своей способности ко вниманию. Также, их нужно обучать техникам повышения собственной осознанности и максимизации их способности поддержания последней – эти техники помогут им в сражении против коммерческих грабителей нашего внимания (что закономерно подорвёт искушение прибегнуть к изменяющим сознание наркотикам). Уроки медитации, разумеется, должны быть лишены всякого религиозного оттенка – никаких свечей, никаких благовоний, никаких колокольчиков. Они должны проходить в контексте гимнастических занятий. Мозг также является частью тела – частью, которую можно и нужно заботливо тренировать.

Сейчас, в новую эпоху нейропедагогики, когда мы знаем гораздо больше о критических фазах формирования мозга человека, разве не должны мы извлечь выгоду из этого знания для максимизации автономии будущих взрослых индивидов? В частности, не должны ли мы рассказать нашим детям о тех состояниях сознания, которые мы считаем ценными и научить их получать к ним доступ, культивировать их в раннем возрасте? Образование – не только академическое достижение. Вспомните, что один позитивный аспект нового образа Homo Sapiens заключается в осознании необъятности пространства наших феноменальных состояний. Почему бы не научить наших детей извлекать пользу из этой необъятности лучшим образом, чем это делали их родители – способом, который гарантирует им здоровый и устойчивый ум, обогащает их внутренние жизни и поставляет им новые инсайты? К примеру, виды счастья, ассоциированные с сильными переживаниями от созерцания природы или телесными упражнениями и физической нагрузкой в основном упоминаются, как позитивные состояния сознания, равно как позитивно и более тонкое внутреннее восприятие этической когерентности. Если современная нейронаука говорит нам о том, что доступ к этим типам субъективного переживания лучше всего обретается во время определенных критических периодов становления ребенка, нам следует систематично извлекать пользу из этого знания, как в школе, так и в домашних условиях. Тем самым, если осознанность и управление вниманием являются желательными, мы должны задаться вопросом о том, чем может помочь нейробиология в их реализации в системе образования. Каждый ребенок имеет право на предоставление ему «нейрофеноменологического инструментария» в школе; как минимум, это должно включать в себя две техники медитации – одну тихую и одну в движении; две стандартные техники глубокой релаксации, такие, как аутогенная тренировка и прогрессивное расслабление мускулов; две техники улучшения воспоминания сновидений, включая индукцию осознанных сновидений; возможно, курс, который может называться «медиа гигиена». Если новые возможности манипуляции угрожают ментальному здоровью наших детей, мы обязаны снабдить их эффективными инструментами, при помощи которых они могли бы защитить себя от новых опасностей, увеличивая собственную автономию. Мы вполне можем разработать лучшие медитативные техники, чем техники тибетских монахов, описанные в главе 2. Если исследование сновидений сопровождается безопасными способами улучшения последующего воспоминания сновидений и совершенствования искусства осознанных сновидений, не должны ли мы сделать это знание доступным для наших детей? А как же опыт управляемого выхода из тела? Если исследование зеркальных нейронов прояснит пути, которыми дети развивают эмпатию и общественную сознательность, не должны ли мы извлекать пользу из этого знания в наших школах?

Как мы будем вести эти дискуссии в открытых обществах постметафизического века? Вопрос этики сознания поднимается не ради создания ещё одной академической дисциплины. Скорее, он поднят для создания основы нормативных дискуссий, которые сейчас становятся необходимыми. По мере того, как мы медленно движемся в направлении третьей фазы Революции Сознания, в этих дискуссиях, наряду с экспертами, должны участвовать непосвященные. Если, учитывая натуралистический поворот в образе человеческих существ, мы разовьем рациональную форму этики сознания, тогда в самом этом процессе мы должны породить культурный контекст, который смог бы заполнить вакуум, созданный успехами когнитивной науки и нейрологии. Общества так же являются самомоделирующими сущностями.

Оседлать тигра: новый культурный контекст

Как нам интегрировать в общество всё наше новое знание о природе ума человека и все новые возможности действия в разумной, аргументированной и этически когерентной манере? Я набросал несколько идей, но не стоит воспринимать это как проповедь каких-то истин. У меня есть свои идеи о том, чем может являться ценное состояние сознания, а у вас может быть своё. В сфере нормативов не может быть никакого экспертного знания. Философы – не святые, равно как и не священники, которые могут дать непосредственное озарение относительно того, что хорошо с нравственной точки зрения. Нет телефонного номера горячей линии, по которому мы могли бы обратиться за помощью. Мы все вместе должны сделать это. Публичные дебаты, которые сейчас стали необходимы, должны включать каждого, а не только учёных и философов. Философы могут помочь с организацией и структурированием дебатов, а также просвещая относительно логической структуры этических аргументов и истории вынесенных на обсуждение проблем. В конечном счёте, однако, общество должно создать новый культурный контекст для себя. Если ему не удастся сделать это, оно рискует оказаться задавленным технологическими последствиями и психосоциальными издержками Революции Сознания.

Некоторые общие пункты уже могут быть сделаны. Во-первых, нам нужно признать, что перспективы открытой и свободной демократической дискуссии в глобальном масштабе достаточно тусклы. Населения авторитарных обществ со скудными образовательными системами растут намного быстрее, чем населения демократических стран. В последних, как правило, количество населения снижается из-за низкой рождаемости. Более того, главными мировыми игроками являются уже не государства, но международные корпорации, которые имеют склонность быть авторитарными. Как заметил Хайм Харари, бывший президент Weizmann Institute of Science, эти корпорации управляются лучше, чем большинство демократических национальных государств. Мы должны бороться, чтобы защитить открытые общества от иррационализма и фундаментализма, от всех тех, кто отчаянно ищет эмоциональной безопасности и придерживается закрытых мировоззрений, так как они не в силах вынести натуралистический поворот в образе человечества. Лучшим образом это можно сделать через создание культуры сознания: Гибкого отношения, общего подхода, который, когда это только возможно, максимизирует автономию индивидуального гражданина и придерживается «принципа феноменальной свободы» в качестве генеральной линии. Мы должны отдавать себе отчёт в том, что решения, которые принимает общество, оказывает влияние на индивидуальный мозг и индивидуальное пространство феноменальных состояний. До тех пор, пока это не представляет угрозы интересам других, людям должно быть позволено исследовать свой собственный ум и проектировать собственные сознательные действительности-модели, в соответствии со своими желаниями, потребностями и верованиями.

Развитие культуры сознания не имеет ничего общего с установлением религии или определенной политической силы. Напротив, истинная культура сознания всегда будет подрывной, вдохновляющей индивидов на принятие на себя ответственности за свою собственную жизнь. Сегодняшнее отсутствие подлинной культуры сознания выражает собой на социальном плане тот факт, что философский проект просвещения застрял: Нам не хватает не веры, но знания. Нам не хватает не метафизики, но критической рациональности, не великих теоретических представлений, но новой практичности в использовании собственного мозга. Критический вопрос – это то, как извлечь пользу из прогресса эмпирических наук об уме для того, чтобы повысить автономию индивида и защитить его от нарастающих возможностей манипуляции. Можем ли мы оседлать тигра? Если мы демистифицируем сознание, не потеряем ли мы тут же и наше чувство человеческой солидарности?

Если рациональная нейроантропология показывает нам позитивные аспекты того, что значит быть человеческим существом, значит, мы можем систематически развивать эти аспекты в самих себе. Здесь я подразумевал только два из тех позитивных аспектов, которые следует поощрять и культивировать, но их может быть гораздо больше! Если мы – появившиеся путём естественного развития познающие субъекты, рациональные мыслители мыслей и творцы теорий, тогда нам следует продолжать пестовать и оптимизировать именно эту черту в себе. Если нейроантропология привлекает наше внимание к широте нашего феноменального пространства возможностей, нам следует расценивать её, как силу, и начать систематически исследовать наше опытное пространство, во всей его глубине. Развитие культуры сознания будет означать расширение Туннеля Эго и исследование пространства измененных состояний сознания путями, которые нам всем принесут выгоду. Взаимодействие технологии виртуальной реальности, новых психоактивных веществ, древних психологических техник, таких, как медитация, и будущей нейротехнологии, откроют нам вселенную самоисследования, едва представимую сегодня.