Текст книги "Левиафан"

Автор книги: Томас Гоббс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Бывает иногда, что человек знает определенное место, в пределах которого ему следует искать; тогда он мысленно пробегает по всем его частям таким же образом, как потерявший драгоценность стал бы искать ее, бегая с места на место по комнате, или же как гончая рыщет по полю, пока не найдет след, или как человек пробегает словарь, чтобы отыскать рифму.

Благоразумие. Иногда человек желает знать последствия какого-нибудь действия, и тогда он представляет себе подобное действие в прошлом и его результаты, предполагая, что одинаковое действие приводит к одинаковым последствиям. Например, тот, кто предвидит, что последует за преступлением, вспоминает, какие последствия подобного преступления он наблюдал раньше, при этом ход его мыслей следующий: преступление, представители власти, тюрьма, судья, виселица. Этот род мыслей называется предвидением, благоразумием или предусмотрительностью, а иногда – мудростью, хотя такая догадка вследствие трудности наблюдать все обстоятельства бывает очень обманчива. Но несомненно одно: чем богаче опыт человека, тем он более благоразумен и реже обманывается в своих ожиданиях. Только настоящее имеет бытие в природе, прошедшее имеет бытие лишь в памяти, а будущее (things to come) не имеет никакого бытия. Будущее есть лишь фикция ума, применяющего последствия прошлых действий к действиям настоящим, что с наибольшей, но не абсолютной уверенностью делает тот, кто имеет наибольший опыт. И хотя мы говорим о благоразумии, когда результат отвечает нашему ожиданию, однако по существу это лишь предположение, основанное на вероятности. Ибо предвидение будущих вещей, которое есть провидение, присуще лишь тому, чьей волей это будущее должно быть вызвано к жизни. Лишь от него одного и сверхъестественным путем исходит пророчество. Лучший пророк, естественно, является лучшим угадчиком, а лучший угадчик тот, кто больше всего сведущ и искусен в вещах, о которых он гадает, ибо он имеет больше всего знаков, чтобы при их помощи угадать.

Знаки. Знаком (sign) является предыдущее событие по отношению к последующему и, наоборот, последующее по отношению к предыдущему, если подобная последовательность была наблюдаема раньше, и, чем чаще такая последовательность была наблюдаема, тем меньше неуверенности в отношении знака. Вот почему, кто имеет больше опыта в каком-нибудь роде дел, тот имеет в своем распоряжении больше знаков, при помощи которых он может гадать насчет будущего, а следовательно, является наиболее благоразумным. При этом такой человек настолько благоразумнее новичка в подобного рода делах, что преимущество первого не может быть уравновешено природным или импровизированным остроумием второго, хотя многие молодые люди, может быть, думают по-другому.

Однако не благоразумие отличает человека от животного. Бывают животные, которые в возрасте одного года больше замечают и преследуют то, что им полезно, следовательно, более благоразумны, чем десятилетние ребята.

Опыт прошлого. Подобно тому, как благоразумие есть предположение будущего, основанное на опыте прошлого, точно так бывает предположение прошедшего, выведенное из других вещей (не будущих, а тоже прошлых). Тот, кто, например, наблюдал ход вещей и последовательность событий, при которых цветущее государство дошло сначала до гражданской войны, а затем до гибели, угадает при виде гибели другого государства, что подобная война и подобный ход событий имели место и здесь. Но в такой догадке почти так же мало уверенности, как и в отгадывании будущего, ибо они основаны лишь на одном опыте.

Насколько я могу вспомнить, нет другой способности (act) ума, вложенной природой в человека таким образом, чтобы для ее применения требовалось лишь одно, а именно родиться человеком и жить, пользуясь своими пятью чувствами. Те другие способности, о которых я буду говорить позднее и которые кажутся присущими лишь человеку, приобретены и умножены изучением и трудолюбием, а у большинства ученых людей – просвещением и дисциплиной, и все они возникли благодаря изобретению слов и речи. Ибо человеческий ум не имеет никакого другого движения, кроме ощущения мыслей и связи мыслей, но при помощи речи и метода эти способности могут быть развиты до такой степени, что человек делается отличным от всех других живых существ.

Бесконечное (Infinite). Все, что мы себе представляем, конечно (finite). В соответствии с этим мы не имеем никакой идеи, никакого понятия о какой-либо вещи, называемой нами бесконечной. Человек не может иметь в своем уме образ бесконечной величины, точно так же он не может себе представить бесконечной скорости, бесконечного времени, бесконечной силы или бесконечной власти. Когда мы говорим, что какая-либо вещь бесконечна, то обозначаем лишь, что не способны представить себе конец и пределы названной вещи, так как имеем представление не о самой бесконечной вещи, а лишь о нашей собственной неспособности. Поэтому имя Бога употребляется не с тем, чтобы дать нам представление о Нем, ибо Он непостижим и Его величие и сила непредставляемы, а лишь с тем, чтобы почитать Его. Точно так же, как я уже говорил, все, что понимаем, сначала было воспринято нами в ощущении сразу целиком или по частям, ибо у человека не может быть никакой мысли, никакого представления о вещи, которые бы не содержались в ощущении. Ни один человек поэтому не может представить какую-либо вещь иначе как находящейся в определенном месте, обладающей определенной величиной и способностью быть делимой на части; точно так же никто не может представить ни того, чтобы какая-либо вещь находилась целиком в этом и одновременно в другом месте, ни того, чтобы две или более вещи могли быть одновременно в одном и том же месте, ибо ни то, ни другое никогда не было и не может быть воспринято ощущением, а все это нелепые, бессмысленные разговоры, принятые на веру обманутыми философами и обманутыми или обманывающими схоластами.

ГЛАВА IV

О РЕЧИ

Происхождение речи. Хотя книгопечатание и является остроумным изобретением, оно не имеет большого значения по сравнению с изобретением письменности. Но неизвестно, кто первый изобрел письменность. Первым, кто принес ее в Грецию, говорят, был Кадм, сын финикийского царя Агенора ". Это было полезное изобретение для продления памяти о прошлом и для взаимной связи человеческого рода, рассеянного по столь многим и отдаленным областям земли; оно было к тому же весьма трудным, ибо требовало внимательного наблюдения за различными движениями языка, неба, губ и других органов речи, чтобы создать столько же различных букв для их запоминания. Но наиболее благородным и выгодным из всех других изобретений было изобретение речи, состоящей из имен (names), или названий (appellations), и их связи; при их помощи люди регистрируют свои мысли, вызывают их в памяти, если они были в прошлом, и сообщают их друг другу для взаимной пользы и общения. Без способности речи у людей не было бы ни государства, ни общества, ни договора, ни мира, так же как этого нет у львов, медведей и волков. Первым творцом речи был сам Бог, который научил Адама, как называть тварей, подобных тем, которые Он ему показал, и в этом вопросе Священное писание дальше не идет. Однако этого было достаточно, чтобы научить Адама прибавлять еще имена по мере дальнейшего опыта и использования этих тварей, а также постоянно соединять эти имена так, чтобы быть понятым. Таким образом, с течением времени могло накопиться столько слов, сколько нужно было Адаму, хотя и не столько, сколько необходимо оратору или философу. В самом деле, я не нахожу в Священном писании ничего, откуда прямо или косвенно можно было бы вывести заключение, что Адам знал названия всех фигур, чисел, мер, цветов, звуков, представлений, отношений; еще меньше оснований думать, будто он знал названия слов и выражений (speech) вроде общее, специфическое, утвердительное, отрицательное, желательное, неопределенное, которые все полезны; и совсем он не знал бытие (entity), умышленность (intentionality), сущность (quiddity) и других ничего не выражающих слов схоластов.

Однако весь этот язык, приобретенный и обогащенный Адамом и его потомством, был снова утрачен при постройке Вавилонской башни, когда Бог покарал каждого человека за его мятеж забвением прежнего языка. И так как при этом люди были вынуждены рассеяться по различным частям света, то необходимым следствием этого было постепенное создание ими существующего ныне разнообразия языков – по мере того, как их научала этому нужда (мать всех изобретений). С течением времени это разнообразие стало повсюду еще более богатым.

Употребление речи. Общее употребление речи состоит в том, чтобы перевести нашу мысленную речь в словесную, или связь наших мыслей – в связь слов. Польза от этого двоякая. Первая – это регистрация хода мыслей. Так как мысли имеют склонность ускользать из нашей памяти, заставляя нас, таким образом, возобновлять весь процесс их формирования заново, то ускользнувшие мысли могут быть снова вызваны в памяти при помощи тех слов, которыми они были обозначены. Первое применение имен состоит, таким образом, в том, что они служат метками (marks, or notes) для воспоминания. Второе – в том, что многие люди, пользующиеся одними и теми же словами, обозначают (при помощи их связи и порядка) друг другу свои понятия или мысли о каждой вещи, а также свои желания, опасения или другие чувства. В силу их применения они и называются знаками (signs). Специальные способы употребления речи суть следующие. Во-первых, регистрировать то, что путем размышления мы открываем как причину вещи, настоящей или прошлой, а также то, что какая-нибудь вещь, настоящая или прошлая, может, как мы полагаем, произвести или иметь своим следствием; это в общем есть приобретение технических знаний. Во-вторых, сообщать другим то знание, которое мы приобрели, т. е. давать советы или учить друг друга. В-третьих, сообщать другим наши желания и намерения, дабы мы могли взаимно помогать друг другу. В-четвертых, развлекать самих себя и других, играя нашими словами для невинного удовольствия или украшения.

Злоупотребление речью. Этим способам употребления соответствуют также четыре злоупотребления речью. Первое, когда люди неправильно регистрируют свои мысли из-за неустойчивого значения употребляемых ими слов, в силу чего люди регистрируют в качестве своих представлений то, что они никогда не представляли, и, таким образом, обманывают себя. Второе, когда они употребляют слова метафорически, т. е. в ином смысле, чем тот, для которого они предназначены, обманывая этим других. Третье, когда они словами объявляют как свою волю то, что ею не является. Четвертое, когда слова употребляют, чтобы причинить боль друг другу. В самом деле, мы видим, что природа вооружила живые существа для причинения боли врагу: одних – зубами, других – рогами, а третьих – руками. Но причинение боли человеку языком есть злоупотребление речью, кроме тех случаев, когда это относится к человеку, которым мы обязаны руководить; но в таком случае это уже не причинение боли, а наставление и исправление.

Имена собственные и общие. Способ, благодаря которому речь служит для запоминания последовательности причин и следствии, состоит в применении имен и их связи. Из имен некоторые суть собственные и относятся лишь к одной вещи, как, например, Петр, Джон, этот человек, это дерево; некоторые же общи многим вещам, например человек, лошадь, дерево. Каждое из этих последних, хотя и является одним именем, есть имя различных, особых вещей и в отношении всех их в совокупности называется всеобщим (universal), причем в мире нет ничего более общего, кроме имен, так как каждая из наименованных вещей индивидуальна и единична.

Всеобщие имена (Universal). Одно всеобщее имя применяется ко многим вещам в силу их сходства в отношении какого-нибудь качества или другой акциденции; в то время как собственное имя вызывает в памяти только одну вещь, всеобщее имя вызывает любую из этих многих вещей.

Некоторые из всеобщих имен обладают большим общим объемом, другие меньшим, причем имена большего объема заключают в себе имена меньшего объема, некоторые же, кроме того, имеют одинаковый объем и взаимно включают друг друга. Например, имя тело имеет более широкое значение, чем слово человек, и содержит последнее в себе, а имена человек и разумное одинакового объема и взаимно включают друг друга. Однако здесь следует заметить, что под именем не всегда разумеется, как в грамматике, одно только слово, но иногда совокупность многих слов. Так, все эти слова – тот, кто в своих действиях соблюдает законы своей страны,– составляют лишь одно имя, равнозначное слову справедливый.

Употребляя имена то более широкого, то более ограниченного значения, мы заменяем запоминание последовательности представляемых в уме вещей запоминанием последовательности названий. Например, если человек, который совершенно не обладает способностью речи (скажем, родившийся и оставшийся глухонемым), поставит перед собой треугольник, а рядом с ним два прямых угла (каковы углы квадрата), то он может путем размышления сравнить их и найти, что три угла этого треугольника равны тем двум прямым углам, которые стоят рядом. Однако если показать этому человеку другой треугольник, отличный по форме от предыдущего, то он не будет знать, не затратив нового труда, будут ли три угла и этого треугольника также равны двум прямым. Человек же, умеющий пользоваться словами, заметив, что равенство обусловлено не длиной сторон, не какой-либо другой особенностью его треугольника, а исключительно тем, что у него прямые стороны и три угла и что это все, за что он назвал его треугольником, смело выведет всеобщее заключение, что такое равенство углов имеется во всех треугольниках без исключения, и зарегистрирует свое открытие в следующих общих терминах: три угла всякого треугольника равны двум прямым углам. Таким образом, последовательность, найденная в одном частном случае, регистрируется и запоминается как всеобщее правило, что избавляет наш процесс познания от моментов времени и места, а нас – от всякого умственного труда, за исключением первоначального, а также превращает то, что мы нашли истинным здесь и теперь, в вечную и всеобщую истину.

Но польза слов для регистрации наших мыслей ни в чем так не очевидна, как при счете. Идиот от рождения, который не способен выучить наизусть порядка имен числительных, как один, два и три, может наблюдать каждый удар часов и качать при этом головой или говорить "один, один, один", но никогда не будет знать, который час бьет. Кажется, было время, когда числительные не употреблялись и люди были вынуждены применять пальцы одной или обеих рук к тем вещам, счет которых они желали иметь. Вот почему у одних народов имеется лишь десять числительных имен, а у других лишь пять, после чего счет начинается сызнова. Если человек, умеющий считать до десяти, станет произносить имена чисел в беспорядке, то он растеряется и не будет знать, когда кончить счет. Еще меньше он будет способен складывать, вычитать и совершать все другие арифметические действия. Таким образом, без слов нет возможности познания чисел, тем более – величин, скоростей, сил и других вещей, познание которых необходимо для существования и благоденствия человеческого рода.

Когда два имени соединены вместе, образуя связь, или утверждение, как, например, "человек есть живое существо", или такое: "если кто-либо человек, то он живое существо", то, если последнее имя – живое существо – обозначает все то, что обозначает первое имя – человек, утверждение, или последовательность слов, истинны, в противном случае они ложны. Ибо истина и ложь суть атрибуты речи, а не вещей. Там, где нет речи, нет ни истины, ни лжи. Ошибка может быть тогда, когда мы ждем того, чего не будет, или предполагаем то, чего не было, но в этом случае человек никак не может быть виновен во лжи.

Необходимость определений. Так как мы видим, что истина состоит в правильной расстановке имен в наших утверждениях, то человек, который ищет точной истины, должен помнить, что обозначает каждое употребляемое им имя, и соответственно этому поместить его; в противном случае он попадет в ловушку слов, как птица в силок, и, чем больше усилий употребит, чтобы вырваться, тем больше запутается. Вот почему в геометрии (единственной науке, которую до сих пор Богу угодно было пожаловать человеческому роду) люди начинают с установления значений своих слов, которые они называют определениями.

Отсюда видно, насколько необходимо каждому человеку, стремящемуся к истинному познанию, проверять определения прежних авторов и или исправлять их, если они небрежно сформулированы, или формулировать их самому заново. Ибо ошибки, сделанные в определениях, увеличиваются сами собой по мере изучения и доводят людей до нелепостей, которые в конце концов они замечают, но не могут избежать без возвращения к исходному пункту, где лежит источник их ошибок. В силу этого получается, что те, кто доверяет книгам, поступают подобно тем, кто складывает много маленьких сумм в большую, не проверяя, были ли эти маленькие суммы правильно сложены или нет. Когда же они в конце концов находят явную ошибку, то все-таки не сомневаются в правильности своих оснований и не знают, каким образом эту ошибку исправить. Точно так же и люди, доверяющие книгам, проводят время в порхании по ним. Этих людей можно уподобить птицам, влетевшим через дымовую трубу и видящим себя запертыми в комнате; они порхают, привлекаемые обманчивым светом оконного стекла, но у них не хватает ума сообразить, каким путем они влетели. Таким образом, в правильном определении имен лежит первая польза речи, а именно приобретение знания, а в неправильном определении или отсутствии определения кроется первое злоупотребление, от которого происходят все ложные и бессмысленные учения. В силу этого люди, черпающие свои знания не из собственного размышления, а из книг, доверяясь их авторитету, настолько ниже необразованных людей, насколько люди, обладающие истинным познанием, выше их. Ибо незнание составляет середину между истинным знанием и ложными доктринами. Естественное ощущение и представление не подчиняются глупости. Природа не может ошибаться, и по мере накопления богатства языка люди становятся мудрее или глупее среднего уровня. Точно так же без письменности никто не может стать необычайно мудрым или (если только его память не парализована болезнью или плохим устройством органов) необычайно глупым. Ибо для мудрых людей слова суть лишь марки (counters), которыми они пользуются для счета, для глупцов же они полноценные монеты, освященные авторитетом какого-нибудь Аристотеля, или Цицерона, или Фомы, или какого-либо другого ученого мужа.

Содержание имен. Имена могут быть даны всему, что может быть сосчитано, т. е. сложено одно с другим и образовать сумму или вычтено одно из другого и образовать остаток. Римляне называли денежные счета rationes, а операцию счета – ratiocinatio, и то, что мы в долговых расписках и в счетных книгах называем статьями счета, они называли nomina, т. е. именами, и отсюда, кажется, они распространили слово ratio на способность счета во всех других вещах. Греки имеют лишь одно слово logos для речи и разума. Это не значит, будто они полагали, что не может быть речи без разума, а лишь то, что не может быть рассуждения без речи. Самый акт рассуждения они называли силлогизмом, что означает суммирование связей разных высказываний. Так как одни и те же вещи могут быть приняты в расчет на основании различных знаков, то их имена, чтоб показать это различие, могут быть различным образом повернуты и изменены. Это разнообразие имен может быть сведено к четырем общим категориям.

Имена. Во-первых, вещь может быть принята в расчет в качестве материи, или тела, как живая, чувствующая, разумная, горячая, холодная, движущаяся, находящаяся в покое; под всеми этими именами подразумевается материя, или тело, так как все таковые имена суть имена материи.

Во-вторых, вещь может быть принята в расчет, или рассматриваема, из-за какой-либо акциденции или качества, которые мы в ней воспринимаем, как, например, из-за того, что она приведена в движение, имеет такую-то длину, горячая и т. п., и тогда мы от имени самой вещи путем небольшого изменения или преобразования составляем имя той акциденции, которую мы принимаем во внимание; например, если нас интересует в вещи то, что она живая, то мы принимаем в расчет жизнь; то, что она движется, мы обозначаем словом движение; что она горячая – словом жара; что она длинная – словом длина и т. п. Все эти имена суть имена акциденций, или свойств, которыми одна материя, или тело, отличается от другой; эти имена носят название абстрактных имен, так как они отвлечены от рассмотрения (account) материи, но, конечно, не от самой материи.

В-третьих, мы можем принимать в расчет свойства нашего собственного тела, причем делаем следующее различение: например, при виде какой-нибудь вещи мы принимаем в соображение не саму вещь, а ее вид, цвет, ее мысленный образ в нашем представлении, а слыша какую-нибудь вещь, принимаем в соображение не ее, а лишь слышание, или звук, которое есть наше представление или восприятие вещи ухом. Такие имена суть имена представлений.

Употребление положительных имен. В-четвертых, мы можем принимать в расчет или в соображение сами имена и речи и давать им имена. Ибо общее, всеобщее, особенное, двусмысленное есть имена имен, а утверждение, вопрос, повеление, рассказ, силлогизм, проповедь, просьба и многие другие подобные – имена речей. Все эти имена исчерпывают разнообразие имен положительных, которые даются, чтобы обозначить нечто существующее в природе или воображаемое человеческим умом, как, например, тела или свойства тел, которые существуют или могут быть представлены существующими, или, наконец, слова и речь.

Отрицательные имена и их употребление. Имеются также другие имена, называемые отрицательными. Эти имена суть знаки, обозначающие, что какое-нибудь слово не есть имя вещи, о которой идет речь. Таковы слова ничто, никто, бесконечное, непостижимое, три минус четыре и т. п. Такие имена, однако, полезны для размышления или для направления мыслей и вызывают в уме наши прошлые размышления и, хотя они не имена какой-нибудь вещи, тем не менее заставляют нас отказаться от неправильно употребляемых слов.

Слова, не имеющие значения. Все остальные имена есть лишь пустые звуки, причем они бывают двух видов. К первому относятся новые слова, смысл которых еще не установлен определением; огромное количество таких имен сочинено схоластами и малодушными философами.

Второй вид – когда люди образуют имя из двух имен, значения которых противоречат друг другу и несовместимы одно с другим; примером подобного имени может служить невещественное тело, или (что то же самое) невещественная субстанция, и большое количество других подобных имен. Ибо если два имени, из которых составлено какое-нибудь ложное утверждение, соединить в одно, то оно совсем ничего не обозначает. Если, например, такое высказывание, как четырехугольник кругл,– ложное утверждение, то имя круглый четырехугольник ничего не обозначает и является пустым звуком. Точно так же если неправильно говорить, что добродетель может быть влита или вдуваема и выдуваема, то слова влитая добродетель, вдунутая добродетель столь же абсурдны и бессмысленны, как круглый четырехугольник. Вот почему вряд ли вы встретитесь с каким-нибудь бессмысленным и лишенным всякого значения словом, которое не было бы произведено от латинского или греческого слова. Француз редко слышит, чтобы нашего Спасителя называли именем parole, но часто слышит, что Его называют словом verbe. Однако слова verbe и parole отличаются друг от друга только тем, что одно – латинское, а другое – французское.

Понимание. Когда человек, слыша какую-нибудь речь, имеет те мысли, для обозначения которых слова речи и их связь предназначены и установлены, тогда мы говорим, что человек данную речь понимает, ибо понимание есть не что иное, как представление, вызванное речью. Вот почему если речь специфически свойственна человеку (что, как известно, есть на самом деле), то и понимание также специфически свойственно ему. Вот почему не может быть понимания абсурдных и ложных утверждений, если они всеобщи; и хотя многие думают, что они их понимают, они лишь спокойно повторяют слова или вызубривают их наизусть.

Какого рода речи обозначают влечения, отвращения и страсти человеческой души, а также их применение и злоупотребление, об этом я буду говорить после изложения вопроса о страстях.

Непостоянные имена. Имена таких вещей, которые вызывают в нас известные эмоции, т. е. доставляют нам удовольствие или возбуждают наше неудовольствие, имеют в обиходной речи непостоянный смысл, так как одна и та же вещь вызывает одинаковые эмоции не у всех людей, а у одного и того же человека – не во всякое время. Действительно, так как мы знаем, что все имена даются, чтобы обозначить наши представления, и что все наши аффекты суть тоже лишь представления, то, различно воспринимая одни и те же вещи, мы едва ли можем избежать различного их названия. И хотя природа воспринимаемого остается всегда одной и той же, тем не менее различие наших восприятии этой вещи – принимая во внимание разнообразие устройства тел и предвзятость мнений – накладывает на каждую вещь отпечаток наших различных страстей. Вот почему, рассуждая, человек должен быть осторожен со словами, которые помимо значения, обусловленного природой представляемой при их помощи вещи, имеют еще значение, обусловленное природой, наклонностями и интересами говорящего. Таковы, например, имена добродетелей и пороков, ибо то, что один человек называет мудростью, другой называет страхом', что один называет жестокостью, а другой – справедливостью; один – мотовством, а другой – великодушием; один – серьезностью, а другой – тупостью и т. п. Вот почему такие имена никогда не могут быть истинными основаниями для какого-нибудь умозаключения. Не в большей степени такими основаниями могут служить метафоры и тропы речи, но эти менее опасны, ибо в них в отличие от других имен открыто выражено собственное непостоянство.

ГЛАВА V

ГЛАВА V

О РАССУЖДЕНИИ (REASON) И НАУЧНОМ ЗНАНИИ (SCIENCE)

Что такое рассуждение. Когда человек рассуждает, он лишь образует в уме итоговую сумму путем сложения частей или остаток путем вычитания одной суммы из другой, или, что то же, если это делается при помощи слов, образует имя целого из соединения имен всех частей или от имени целого и одной части образует имя другой части. И хотя в некоторых вещах (например, в числах) люди помимо сложения и вычитания называют еще другие действия, как умножение и деление, но эти последние суть то же самое, что первые, ибо умножение есть лишь сложение равных вещей, а деление – лишь вычитание какой-нибудь вещи, повторенное столько раз, сколько мы можем. Эти операции свойственны не только числам, но и всякого рода вещам, которые могут быть сложены одна с другой или вычтены одна из другой. Ибо если арифметика учит нас сложению и вычитанию чисел, то геометрия учит нас тем же операциям в отношении линий, фигур (объемных и плоских), 'углов, пропорций, времен, степени скорости, силы, мощности и т. п. Логики учат нас тому же самому в отношении последовательности слов, складывая вместе два имени, чтобы образовать суждение, и два суждения, чтобы образовать силлогизм, и много силлогизмов, чтобы составить доказательство. Из суммы же, или из заключения силлогизма, логики вычитают одно предложение, чтобы найти другое. Политики (writers of politics) складывают вместе договоры, чтобы найти обязанности людей, а законоведы складывают законы и факты, чтобы найти правильное и неправильное в действиях частных лиц. Одним словом, в отношении всякого предмета, в котором имеют место сложение и вычитание, может быть также и рассуждение, а там, где первые не имеют места, совершенно нечего делать и рассуждению.

Определение рассуждения. На основании всего этого мы можем определить то, что подразумевается под словом рассуждение, когда включаем последнее в число способностей человеческого ума, ибо рассуждение в этом смысле есть не что иное, как подсчитывание (т. е. складывание и вычитание) связей общих имен с целью отметить и обозначить наши мысли. Я говорю отметить их, когда мы считаем про себя, и обозначить, когда мы доказываем или сообщаем наши подсчеты другим.

Когда рассуждение бывает правильным. Подобно тому как в арифметике неопытные люди должны, а сами профессора могут ошибаться, точно так и в другого рода рассуждениях могут ошибаться и выводить неправильные заключения самые способные, самые внимательные и опытные люди. Это не значит, что рассуждение само по себе всегда бывает правильным в такой же мере, в какой арифметика является точным и непогрешимым искусством, и рассуждение одного человека или какого угодно числа людей не дает уверенности в его правильности, точно так же как не дает уверенности в правильности какого-либо счета то обстоятельство, что его единодушно одобрило большое число людей. Вот почему при возникновении спора по поводу какого-либо мнения спорящие стороны должны добровольно согласиться между собой считать правильным мнение какого-либо арбитра, или судьи, решению которого они готовы подчиниться, если не хотят, чтобы спор довел их до свалки или в силу отсутствия правильного рассуждения, установленного природой, остался нерешенным. Так же следует поступать во всяких спорах. А когда люди, считающие себя умнее других, крикливо требуют, чтобы судьей было правильное рассуждение как таковое, но при этом, однако, добиваются, чтобы правильным считалось рассуждение не кого-то другого, а лишь их собственное, то это так же неприемлемо (intolerable) в человеческом обществе, как в карточной игре по вскрытии козыря использование людьми во что бы то ни стало в качестве козыря той масти, наибольшее количество которой находится в их руках. Ибо эти люди притязают не больше и не меньше как на то, чтобы каждая из их страстей, которая овладела ими в данную минуту, была принята за правильное рассуждение – и это в их собственных тяжбах. Претендуя на это, они тем самым обнаруживают отсутствие у них правильного рассуждения.

Польза и цель рассуждения. Польза и цель рассуждения заключается не в том, чтобы найти сумму или истину одной или нескольких связей, лежащих далеко от первых определений и установленных значений имен, а в том, чтобы начать с этих последних и двигаться вперед от одной связи к другой. Ибо не может быть уверенности в правильности конечных заключений без уверенности в правильности всех тех утверждений и отрицаний, на которых они были основаны или из которых они были выведены. Точно так же, как глава семейства, который при подсчете складывал бы в одну сумму суммы всех счетов расхода, не проверяя, насколько правильно составлен каждый счет тем, кто его представил, и не зная, за что он платит, был бы в этом случае не в лучшем положении, чем если бы он принял весь счет оптом, доверяясь искусству и честности составителя счетов,– точно так же тот, кто, рассуждая о всех других вещах, принимает заключения, доверившись авторам, а не выводит их из первичных данных каждого счета (каковыми являются значения имен, твердо установленные определениями), напрасно тратит свой труд: он ничего не знает, а лишь верит.