Текст книги "Под деревом зеленым или Меллстокский хор"

Автор книги: Томас Гарди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Случилось, что как раз в этот день Дику пришлось уехать из Меллстока. В понедельник в соседней деревушке Чармли умер от чахотки один молодой парень, приятель Дика, а он давно обещал больному другу проводить его в последний путь. Когда Дик зашел во вторник в школу сообщить об этом Фэнси, трудно сказать, что его сильнее мучило – грусть ли оттого, что он не сможет присутствовать при ее блистательном дебюте в роли органиста, или досада на то, что в такой знаменательный день любимая будет лишена удовольствия его видеть. Так или иначе, сообщение было сделано. Фэнси приняла его мужественно, хотя несколько раз повторила, что очень огорчена и что теперь ее выступление потеряло для нее всякий смысл.

В воскресенье, около одиннадцати утра, Дик отправился выполнять свою печальную миссию. Похороны должны были состояться сразу после утренней службы, ехать туда было неудобно, а пройти предстояло добрых четыре мили, и потому выйти из дому пришлось пораньше. Правда, он бы мог отправиться и на полчаса позже, но в последнюю минуту ему подумалось, что если он сделает крюк и пройдет лишнюю милю до школы, то ему, быть может, повезет и он увидит, как его любимая отправляется в церковь. Поэтому, вместо того чтобы отправиться в Чармли прямиком через овечий выгон, он пошел по тропинке к школе и очутился против дверей как раз в тот момент, когда из них появилась его богиня.

Если когда-либо женщина была похожа на божество, то именно Фэнси Дэй казалась богиней в это воскресное утро, когда нисходила по ступенькам школьного крыльца в голубом облаке нежнейших тонов. Со смелостью, неслыханной для школьной учительницы во все времена существования сельских школ, – что, несомненно, в какой-то мере объяснялось состоятельностью ее папаши, отчего она и учила ребят не ради хлеба насущного, – Фэнси надела шляпу с пером, а волосы, которые всегда скромно подбирала в пучок, распустила по плечам пышными локонами.

Бедный Дик обомлел: он никогда не видел ее столь головокружительно прекрасной, разве только на вечеринке в рождественский сочельник, когда ее волосам была дана такая же упоительная свобода. Но как только Дик вновь обрел способность соображать, его восторженное удивление сменилось менее приятными чувствами.

Фэнси вспыхнула – быть может, смутилась? – и невольно откинула локоны назад. Она не ожидала его увидеть.

– Что, Фэнси, ты не сразу узнала меня в трауре?

– Здравствуй Дик, ну да, я не сразу узнала тебя в черном.

Он снова взглянул на легкомысленные локоны и шляпу.

– Ты никогда еще не была так прелестно одета, милая!

– Мне приятно это от тебя слышать, Дик, – сказала она, лукаво улыбнувшись. – Для женщины нет ничего важнее. Я и в самом деле выгляжу неплохо?

– Как будто ты сама не знаешь! Ты помнишь... я хочу сказать, может, ты забыла, что меня там сегодня не будет?

– Нет, не забыла, Дик; только знаешь, мне захотелось немного принарядиться, – уж ты прости меня.

– Конечно, дорогая, конечно, тут и прощать нечего. Я только подумал, что мы и во вторник, и в среду, и в четверг, и в пятницу говорили о том, что в воскресенье я в церкви быть не смогу, и я очень сокрушался, и ты, Фэнси, тоже сокрушалась, чуть не плакала, и говорила, что, если меня не будет, тебе не доставит никакой радости быть в центре внимания.

– Конечно, милый, какая уж там радость... Но ведь могу же я себе позволить маленькое удовольствие... – надулась Фэнси.

– Без меня?

Она смущенно посмотрела на Дика.

– Я знаю, ты на меня сердишься. Дик, и все из-за того, что я впервые за все время, что здесь живу, распустила в воскресенье волосы и надела шляпу с пером, и надо же было так случиться, что как раз в этот день тебя со мной не будет. Да, да, признайся, так оно и есть! А по-твоему, я должна бы всю неделю помнить, что тебя в церкви не будет, и не стараться принарядиться? Да, да, ты так думаешь, Дик, и это нехорошо с твоей стороны!

– Вот уж нет, совсем нет, – искренне и просто отвечал Дпк, – я вовсе не думал о тебе плохо. Я только подумал, что, если бы тебе пришлось уехать, мне бы и в голову не пришло стараться кому-нибудь понравиться. Но, конечно, мы с тобой совсем разные.

– Да, может, и разные.

– А что скажет священник?

– Ну уж это мне совершенно безразлично! – ответила она гордо. – Только он не скажет ничего такого, что ты думаешь. Не скажет, нет, нет.

– Наверно, у него не хватит духу.

– Ну, Дик, скажи, что ты совсем-совсем меня простил, а то мне пора идти, – вдруг развеселилась Фэнси и взбежала обратно на крыльцо. – Пойдите сюда, сэр, скажите, что вы меня прощаете, а потом поцелуйте, – с локонами вы меня еще ни разу не целовали. Да, да, можно в губы – вам ведь этого и хочется?

Дик последовал за Фэнси в уголок крыльца, где и не замедлил воспользоваться полученным разрешением.

– Вот тебе и утешение от всех горестей, – продолжала Фэнси. – Прощай, не то я опоздаю. Приходи завтра, сегодня ты, должно быть, устанешь.

Они расстались, и Фэнси отправилась в церковь. Орган стоял около алтаря рядом с кафедрой и был отлично виден священнику и всем молящимся. Тут и уселась Фэнси, в первый раз на таком видном месте, – раньше она сидела всегда в дальнем углу церкви.

– Силы небесные – какой стыд! Локоны и шляпа с пером! – всполошились дочери мелкопоместных дворян, которых украшали либо локоны, но без шляпы с пером, либо шляпа с пером, но без локонов.

– В церковь надо надевать капор! – говорили почтенные матроны.

Фэнси заметила, что, читая проповедь, мистер Мейболд все время чувствовал ее присутствие, что он не только не возмущен новшествами в ее туалете, но любуется ею. Однако она не понимала, что в эти минуты он любил ее, как не любил прежде ни одну женщину, что ее близость доставляла ему какое-то неизъяснимое наслаждение и что в это утро он гордился ее успехом совсем не так, как подобает гордиться служителю церкви каким-либо нововведением у себя в храме.

Бывшие участники хора, смирившись сердцем, не заняли на этот раз своих мест на галерее (ее теперь предоставили школьникам, которые не пели в хоре, и их учителю), а разместились со своими женами в разных уголках церкви. Чуть ли не впервые в жизни они не принимали участия в церковной службе и потому чувствовали себя не в своей тарелке, смущались и не знали, куда девать руки. Возчик предложил вообще не идти в этот день в церковь, а отправиться за орехами, но дед Уильям даже и слышать об этом не хотел.

– Нет, – укоризненно сказал он и процитировал Писание: "Хоть это и постигло нас, да не отвратятся сердца наши, и да не сойдем мы с пути праведного".

Так и сидели они и смотрели, как по спине их удачливой соперницы струились локоны и как колыхалось перо на шляпе, когда она наклоняла голову. После первых робких аккордов Фэнси заиграла вполне уверенно, и под конец мелодия лилась уже легко и звучно. Но музыкантам, – может быть, справедливо, а может быть, в силу предвзятости, – все казалось, что в непритязательной старой церкви их простые мелодии были гораздо больше к месту, чем сложные аккорды и пассажи, которые извлекала из органа Фэнси.

VI

ИСКУШЕНИЕ

Торжество окончилось, и Фэнси вернулась к себе в школу. Около пяти часов вечера пошел дождь, и, не зная, чем заняться, она, скучая, забрела в класс. Она сидела и раздумывала, – не о своем ли милом Дике Дьюи? Не совсем так. О том, как ей надоело жить одной; как не хочется возвращаться в Иелбери, где распоряжается чудачка-мачеха; что лучше уж выйти за кого угодно, чем ехать домой; что до свадьбы еще долгих восемь-девять месяцев.

Окна в классе находились высоко, и Фэнси могла усесться на каменном подоконнике, забравшись сперва на парту. Сумерки сгущались: набросив на плечи легкую шаль и надев капор, Фэнси устроилась на подоконнике, как любила делать в ненастные, унылые дни, отворила окно и стала глядеть на дождь.

Окно выходило в поле, называвшееся Рощицей: отсюда с подоконника в первое время их знакомства она, бывало, поглядывала на шляпу Дика, который прохаживался возле школы. Сейчас вокруг не было ни души, из-за дождя все сидели по домам, разве что кому была особая нужда отправиться в путь, а в воскресенье это случается реже, чем в будни.

Так сидела она и раздумывала – о своем ли милом или о впечатлении, которое она произвела сегодня в церкви, кто знает? Погруженная в свои думы, она увидела в дальнем конце Рощицы темную фигуру мужчины, который шел без зонта. Человек подходил все ближе и ближе, и наконец Фэнси разглядела, что он в глубоком трауре и что это Дик. Да, Дик, чье сердце переполняли безрассудство и нежность, отшагал под дождем четыре мили без плаща и без зонта, вопреки наказу любимой не приходить, потому что он устанет. Он решил пройти лишнюю милю, чтобы хоть десять минут побыть с Фэнси.

– Ах, Дик, да ведь ты же насквозь промок! – воскликнула она, когда он подошел к окну. – Твой сюртук блестит, словно лакированный, а шляпа – боже мой! С нее так и льет!

– Пустяки, милая! – весело отвечал Дик. – От сырости мне еще отродясь вреда не бывало, хоть и жалко выходной костюм. Да ничего нельзя было поделать – все мы отдали свои зонты женщинам. Не знаю, когда получу свой обратно.

– А на плече, погляди, какое-то грязное пятно.

– Да, это лак с гроба бедняги Джека, я запачкался, когда мы ставили его на дроги! Беда невелика – ведь это последняя услуга, которую я ему оказал. Стыдно жалеть сюртук для старого друга.

Фэнси на секунду прикрыла рот рукой. За ладошкой ее маленькой руки в эту секунду спрятался легкий зевок.

– Я не хочу, чтобы ты стоял под дождем, Дик. И садиться тоже не надо. Ступай домой и переоденься. Сию же минуту.

– Один поцелуй в награду за то, что я тащился в такую даль, – взмолился Дик.

– Ну что ж, если я до тебя дотянусь.

Дик заметно огорчился, что его не пригласили войти. Фэнси высунулась из окна, Дик взобрался на цоколь, но все равно не смог коснуться ее губок. Если б Фэнси очень постаралась, то сумела бы опустить голову еще чуть ниже, но тогда ее локоны намочило бы дождем.

– Ничего, Дик, поцелуй мне руку, – сказала она, протягивая пальчики. А теперь до свидания.

– До свидания.

Дик медленно побрел прочь и, пока мог видеть Фэнси, все время оборачивался. Глядя ему вслед, она сказала себе почти непроизвольно, помня об успехе, выпавшем на ее долю в то утро:

– Дик славный, и я его очень люблю, но какой жалкий вид у человека под дождем, когда он без зонтика и насквозь промок!

Дик исчез из виду, и она хотела было спуститься с подоконника, но, взглянув в другую сторону, увидела, что по дороге идет еще кто-то. Это тоже был мужчина. И тоже с головы до пят в черном; но он шел под зонтом.

Человек подходил все ближе, но косой дождь заставил его так наклонить зонт, что сверху ей не было видно его лица, и он тоже ее не видел. Поравнявшись с окном, он прошел прямо под ней и, глядя на раскрытый зонтик, она отметила наметанным женским глазом, что он из прекрасного шелка и изящной формы, а в те времена это было редкостью. Человек дошел до дверей школы, и Фэнси сразу потеряла его из вида. Вместо того чтобы идти дальше по дороге, как Дик, он круто свернул к крыльцу школы.

Фэнси спрыгнула на пол, второпях сбросила шаль и капор, пригладила и поправила волосы и, убедившись, что локоны в порядке, прислушалась. Тишина. Прошла почти минута – ни звука. Потом послышался легкий стук в дверь, словно далеко в лесу стучал по дереву дятел, – она едва расслышала этот тихий стук. Фэнси собралась с духом и распахнула дверь.

На крыльце стоял мистер Мейболд.

Жаркий румянец заливал его лицо, глаза ярко блестели – таким привлекательным она его еще не видела.

– Добрый вечер, мисс Дэй.

– Добрый вечер, мистер Мейболд, – отвечала Фэнси, и голова у нее пошла кругом. Она заметила, что не только лицо его пылало, но и голос звучал как-то необычно, а рука, когда он ставил в угол зонтик, дрожала, как осиновый лист.

Ни один из них не сказал больше ни слова, мистер Мейболд вошел в класс, затворил дверь и приблизился к Фэнси. Сейчас, в доме, выражение его лица уже нельзя было разглядеть – быстро темнело.

– Я хочу серьезно поговорить с вамп, – сказал священник. – То, что я вам скажу, возможно, будет для вас полной неожиданностью, но для меня – это самое главное в жизни. Не знаю, как для вас, мисс Дэй.

Никакого ответа.

– Фэнси, я прошу вас стать моей женой.

Услышав слова священника, Фэнси содрогнулась, как человек, который от нечего делать надумал бросить вниз по горному склону снежный ком и вдруг увидел, что его забава вызвала обвал. И в наступившей мертвой тишине отчетливо слышалось дыхание мужчины и женщины, но оно было разным – он, объяснившись, стал постепенно дышать ровнее и спокойнее, ее же дыханье стало частым и прерывистым, она почти задыхалась.

– Я не могу, мистер Мейболд, не могу! Не просите меня! – воскликнула она.

– Не торопитесь с ответом! – умолял он. – И выслушайте меня, пожалуйста. С моей стороны это не внезапный порыв. Я люблю вас больше полугода. Возможно, именно поэтому я и стал интересоваться школьными делами. Вы лучше поймете меня и, может быть, даже станете больше меня уважать, если я честно признаюсь вам, что все эти месяцы я боролся с собой – я думал, что мне не следует любить вас. Но я решил прекратить эту борьбу! Я проверил свое чувство; ни одну женщину не смогу я полюбить более искренне! Я очарован вами, я ценю таланты, облагородившие вашу натуру, – и этого для меня достаточно, более чем достаточно! Ничего другого и не требуется от хозяйки скромного приюта священника – а таким и будет мой дом, где бы он ни находился. Ах, Фэнси, я наблюдал за вами, сурово порицал вас, строго судил свои собственные чувства и все же нашел их разумными, – женщина, подобная вам, может вызвать чувства в любом мужчине, и потому в моем желании видеть вас своей женой нет ничего необдуманного, никаких скрытых и неблаговидных мотивов. Фэнси, согласны вы быть моей женой?

Молчание.

– Не отказывайте мне, не говорите, "нет", – молил он. – Вы поступите опрометчиво – я хочу сказать, жестоко! Разумеется, жить мы будем не здесь. Один мой друг из Йоркшира давно предлагает мне обменяться с ним приходом, но я до сих пор отказывался – из-за своей матушки. Теперь мы переедем туда. Вы станете развивать свое музыкальное дарование; у вас будет фортепьяно, какое вы пожелаете; Фэнси, у вас будет все, чего вам захочется: собственный выезд, цветы, птицы, приятное общество; мы с вами отправимся на несколько месяцев путешествовать, и после этого вы не ударите в грязь лицом в любом обществе! Вы согласны быть моей женой, Фэнси?

Снова наступило молчание, только дождь барабанил по стеклам, и наконец Фэнси произнесла слабым, разбитым голосом:

– Да, согласна.

– Благослови вас бог, любимая! – Он шагнул вперед и хотел обнять девушку. Она поспешно отпрянула.

– Нет, нет, только не сейчас! – взволнованно прошептала она. – Много чего... но соблазн слишком велик, и я не в силах устоять; сейчас я не могу вам сказать, но сказать я должна! Нет, нет, не подходите ко мне, прошу вас! Мне надо подумать. Я еще сама не знаю как следует, что я вам обещала, мне надо привыкнуть. – Она села за парту и, закрыв лицо руками, разрыдалась. Ах, оставьте меня, оставьте! – всхлипывала Фэнси. – Уходите же! Уходите!

– Но расстраивайтесь, дорогая, не надо! – Священнику стоило немалого труда сдержаться и не подойти к ней. – Как-нибудь потом, в свободную минутку, вы расскажете мне, что вас так огорчает. Я счастлив, – я на седьмом небе от счастья! – потому что вы дали мне слово.

– А теперь уходите и оставьте меня одну!

– Но... как же я могу уйти? Вы в таком состоянии. Пока вы не успокоитесь...

– Если так, – сказала Фэнсн и, сделав над собой усилие, встала, – я уже успокоилась.

Священник скрепя сердце направился к двери.

– До свидания! – нежно прошептал он. – Я зайду завтра, в это же время.

VII

ПОСЛЕ РАЗДУМИЙ

На другое утро священник встал чуть свет. Первым делом он написал длинное дипломатичное письмо своему йоркширскому другу. Потом, покончив с легким завтраком, направился лугами в Кэстербридж с письмом в кармане, которое он собирался отправить по городской почте, чтобы оно пришло к адресату на день раньше.

Утро было туманное, и деревья звучно роняли капли влаги, собранной из пропитанного сыростью воздуха, а вместе с каплями на землю иногда падал из своей чашечки желудь. В лугах, на живых изгородях, складками висела потемневшая от влаги паутина, а опавшие листья пестрели всеми оттенками коричневого, зеленого и желтого цветов.

Приближаясь к проселочной дороге, священник услышал негромкое веселое посвистыванье, а затем и легкие шаги человека, шедшего в том же направлении, что и он сам. Выйдя на перекресток, священник увидел веселую, открытую физиономию Дика Дьюи. Дик приподнял шляпу, и священник свернул на ту дорогу, по которой шел Дик.

– Доброе утро, Дьюи. Какой у вас жизнерадостный вид! – сказал мистер Мейболд.

– Да, сэр, у меня хорошее настроение, – и даже очень! Сейчас вот иду в Кэстербридж забрать Красоткин хомут; в субботу мы оставили его там для починки.

– И я в Кэстербридж, значит, нам по пути, – сказал священник.

Дик легонько подпрыгнул, чтобы попасть в ногу с мистером Мейболдом, а тот продолжал:

– Кажется, я не видел вас вчера в церкви, Дьюи, или вы стояли в нише?

– Нет, я ходил в Чармли. Бедняга Джек Данформ еще задолго до своей кончины просил меня проводить его в последний путь, и вчера были похороны. Конечно, я не мог отказаться, хотя мне очень хотелось быть в этот день в нашей церкви и послушать новую музыку.

– Да, вам бы надо было прийти. Музыкальная часть богослужения прошла успешно, весьма успешно, и самое отрадное – никто из участников старого хора не выказал ни малейшего недоброжелательства. Все с величайшей охотой присоединились к пению.

– Ясное дело, мне тоже хотелось бы быть при этом, – сказал Дик и улыбнулся про себя, – если учесть, кто играл на органе.

Тут священник слегка покраснел и сказал:

– Да, да, – хотя и не понял истинного смысла слов Дика, который, не получив более пространного ответа, продолжал, после некоторого колебания, улыбаясь, как гордый своей любовью влюбленный.

– Вы, должно быть, знаете, сэр, о чем я говорю? Вы, конечно, слыхали обо мне... и мисс Дэй?

Мейболд побледнел, обернулся и посмотрел Дику в глаза.

– Нет, – натянуто произнес он, – я ничего не слышал о вас и мисс Дэй.

– Ну, как же... она – моя нареченная, и будущим летом мы поженимся. Мы пока что об этом никому не говорили – ведь ждать еще много месяцев, но так решил ее отец, и нам, конечно, пришлось согласиться. Но ведь время пролетит быстро...

– Да, время пролетит быстро – время уходит с каждым днем, да, да.

Произнося эти слова, Мейболд совершенно не понимал, что говорит. Он почувствовал во всем теле какую-то слабость и дрожь. Понимал он только одно – юное создание, чья прелесть до того опьянила его, что он принял самое безрассудное в своей жизни решение, – было далеко не ангелом, а просто женщиной.

– Но вы понимаете, сэр, – продолжал ничего не подозревавший Дик, – с одной стороны, оно и лучше. К тому времени я стану компаньоном своего отца, – дело-то сейчас очень расширилось, – и на будущий год мы собираемся прикупить еще парочку лошадей. Одну мы уже присмотрели – каурая, прямо ягодка, шея дугой, роста добрых полтора метра, и ни шерстинки серой, – нам ее предлагают за двадцать пять крон. А чтоб не отстать от века, я заказал несколько карточек, так позвольте, сэр, вручить одну и вам.

– Разумеется, – отвечал священник, машинально беря из рук Дика карточку.

– Я сверну сюда, – сказал Дик. – А вы, наверно, прямиком в город?

– Да.

– Всего доброго, сэр.

– Всего доброго, Дьюи.

Мейболд неподвижно стоял на мосту, держа в руках карточку, пока шаги юноши не замерли вдали. Придя в себя, он прежде всего прочитал то, что было написано на карточке:

Дьюи и сын, возчики

Перевозка и доставка

Меллсток

N. В. Мебель, уголь, картофель, живность и другой груз доставляются в любое место без задержки.

Мистер Мейболд облокотился о парапет моста и стал смотреть на реку. И не вглядываясь, он видел, как вода стремительно вырывается из-под арок моста, падает плавно небольшими порогами, а затем разливается широкой заводью, где среди пучков длинной зеленой травы, вздымающейся и опадающей под напором течения, резвятся ельцы, пескари и форели. Простояв минут десять, священник выпрямился, достал из кармана письмо, тщательно порвал его на мелкие клочки, – так что и двух слогов не осталось рядом, – и бросил всю горсть бумаги в воду. Он стоял и глядел, как клочки кружились в водовороте и устремлялись прочь, как их уносило вдаль, к океану, и как они постепенно исчезали из виду. Наконец он сдвинулся с места и быстро зашагал обратно, в Меллсток.

Дома он долго и мучительно собирался с силами, наконец, сел за письменный стол и написал следующее:

"Дорогая мисс Дэй,

по чистой случайности мне стал ясен смысл Ваших слое: "Соблазн слишком велик", Вашего расстройства и Ваших слез. Сегодня я знаю то, чего не знал вчера, – что вы не свободны. Отчего же Вы не сказали мне этого? Отчего? Вы думали, я это знал? Нет, я не знал. Если б знал, мой приход к Вам был бы непростителен. Но я не упрекаю Вас! Возможно, тут и нет Вашей вины – не знаю. Хотя я не могу выразить, какому испытанию подвергли вы мое о Вас мнение. Я все равно люблю вас, Фэнси, и то, что я сказал Вам, не утратило силы. Но, отдавая должное достойному человеку, который полагается на Ваше слово, подумайте, честно ли будет при сложившихся обстоятельствах, если Вы ему откажете?

Искренне Ваш

Артур Мейболд".

Он позвонил.

– Велите Чарльзу сию минуту отнести вот эти тетради и эту записку в школу.

Служанка взяла у него пакет и письмо, и вскоре священник увидел в окно, как мальчик вышел из ворот, держа пакет под мышкой, а письмо в руках. Подперев рукой голову, Мейболд смотрел, как мальчик спустился по дороге и свернул на тропинку, бежавшую по берегу реки в сторону школы.

Тут ему повстречался другой мальчишка, и после непринужденного приветствия, за которым последовал легкий обмен тумаками, встречный мальчишка направился к дому священника, а первый скрылся за поворотом.

Мальчишка постучался в дверь, и мистеру Мейболду вручили записку.

Он узнал почерк. Распечатав конверт нетвердой рукой, он прочел:

"Дорогой мистер Мейболд!

Всю ночь напролет, полная грусти, я серьезно думала над вопросом, который Вы задали мне вчера вечером, и над своим ответом. Давать Вам такой ответ я, как честная женщина, не имела права.

По натуре я, как, возможно, и все женщины, склонна восхищаться изяществом манер и тонкостью ума, более того, меня вечно манит мечта жить в окружении более изысканном, чем то, к которому я привыкла. Вы к тому же так лестно отозвались обо мне, а похвалы для меня дороже жизни. Всем этим и вызван был мой необдуманный ответ. Тщеславие и гордыня – так зовутся охватившие меня чувства. Вероятно, таковы они и есть на самом деле.

Надеюсь, что после этого объяснения Вы великодушно освободите меня от слова, которое я слишком поспешно Вам дала.

И еще одна просьба – навсегда сохраните в тайне нашу вчерашнюю встречу и все, что произошло между нами. Если это откроется, навеки будет омрачено счастье благородного человека, который мне верит и которого я по-прежнему люблю и буду любить всегда.

Искренне Ваша

Фэнси Дэй".

На этом переписка между священником и Фэнси закончилась, если не считать полученной от него записки в несколько слов:

"Скажите ему все. Так будет лучше. Он вас простит".

* ЧАСТЬ ПЯТАЯ *

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

I

УЗЕЛ, КОТОРЫЙ НЕ РАЗВЯЖЕШЬ

Последний день пашей повести следует сразу за тем переломом во временах года, когда сельские жители ложатся спать под шум дождя в домах, окруженных голыми деревьями, а проснувшись утром, с изумлением видят, что за ночь ветви оделись зеленью; когда ландшафт словно обременен неожиданно плотной сверкающей листвой; когда прилетает козодой и начинает призывать лето своим напевом из одной-единственной ноты; когда яблони уже отцвели и дорожки и трава в садах усыпаны облетевшими лепестками; когда нежные венчики цветов темнеют и головки клонятся долу под тяжестью хлопотливых пчел, а те жужжат все громче и громче, и наполняющий все вокруг звон переходит в мощное гуденье; когда кукушки, дрозды и воробьи, до той поры веселые и неназойливые друзья, становятся шумными и навязчивыми соседями... Жилище Джеффри Дэя в Иелберийском лесу снаружи выглядело так же, как и всегда в это время года, но неистовый лай собак во дворе говорил о том, что в доме происходит что-то необычное. И правда, для жилища нелюдимого лесника зрелище было редкостное у Джеффри собралось многочисленное общество.

В комнате сидели и стояли в принужденных позах наши старые знакомцы дед Джеймс и дед Уильям, возчик, мистер Пенни, трое ребятишек – в том числе Джимми и Чарли, – а сверх того несколько сельских дам и джентльменов из более отдаленных мест, которых нет надобности называть по именам. Из дому было видно и слышно, как Джеффри хлопотал в пристройке и в саду, стараясь в этот день пораньше отделаться от повседневных дел и забот. Рукава его рубашки были закатаны, и рабочий фартук до поры до времени закрывал новые, парадные брюки, в которые он облачился с самого утра. Бегло оглядев ульи не роятся ли пчелы, – он наконец раскатал рукава и вошел в дом; разговаривая с возчиком Дьюи, Джеффри, чтобы не терять времени, застегивал манжеты, затем поднялся наверх, надел новый жилет, снова спустился вниз и, застегивая на ходу жилет, продолжал начатый разговор, уставившись в лицо возчику словно перед ним было зеркало.

Количество мебели в комнате до крайности уменьшилось – убрали те предметы обстановки, которых было по два, в том числе и часы Томаса Вуда, и Изикиел Сондерс наконец остался единственным судьей во всем, что касалось времени.

Фэнси еще не выходила, в своей комнате наверху она надевала все те одежды и украшения, какие полагались невесте, и скорее нервно, чем весело, посмеивалась в ответ на замечания, миссис Дьюи и миссис Пенни, которые помогали ей одеваться, потому что миссис Дэй, сославшись на головную боль, заперлась с самого утра у себя в спальне. У миссис Пенни с каждого виска спускалось по девять закрученных штопором локонов, и гребень торчал на макушке, словно замок на скале.

Разговор шел об оглашении, в последний раз состоявшемся в прошлое воскресенье.

– И как прозвучали наши имена? – лукаво спросила Фэнси.

– Чего уж там, – отвечала миссис Пенни. – Сроду не слыхивала ничего лучше.

– Ну а как же все-таки?

– Ах, до того мило, до того хорошо, правда ведь, Рейбин? – крикнула миссис Пенни вниз возчику через незаделанную щель пола:

– Что такое? – откликнулся возчик, вопросительно глядя на потолок.

– Правда ведь, оглашение Дика с Фэнси в прошлое воскресенье прозвучало очень хорошо? – снова донесся сверху голос миссис Пенни.

– Еще как, ребятки! Особенно в первый раз. А уж как вся паства зашепталась – просто страх, верно, сосед Пенни? – сказал возчик, подхватывая нить разговора и обращаясь к сидевшему в двух шагах от него мистеру Пенни очень громко, чтоб его услышали наверху.

– Просто не могу припомнить, чтобы когда еще так шептались, – отвечал мистер Пенни, тоже очень громко, – пусть слышат наверху. – А девушки от зависти даже в лице переменились. Право слово, сроду не видал, чтоб так завидовали невесте.

Лицо Фэнси то и дело вспыхивало румянцем; а сердце то и дело трепетало от радости.

– Да, может, это только потому, что в ту минуту никто не молился? сказала она с притворным равнодушней.

– Ну, нет, ничего подобного. Все из-за вашего высокого положения. Они так переполошились, будто застали Дика, когда он, обнимал и целовал вас. Правда, миссис Дьюи?

– Вот, вот, похоже на то.

– До чего же любят люди судачить про других! – воскликнула Фэнси. – Да ведь, милая, коли вы сложили про себя песню, чего же винить тех, кто ее распевает?

– Господи! Как я все это выдержу? – снова вымолвила невеста, на этот раз обращаясь лишь к находившимся в ее комнате женщинам. Лицо у нее пылало, широко раскрытые глаза блестели, она дышала тяжело и прерывисто.

– Отлично все выдержишь, детка, – спокойно отвечала миссис Дьюи. Самое страшное – когда за тобой приезжают, чтоб ехать в церковь, а уж когда идешь к алтарю, откуда только храбрость берется. Я сама через все это прошла и глазом не моргнув, хотя, само собой, опустила очи долу и приняла скромный вид, как оно и подобает девушке. И ты смотри про это не забудь, Фэнси.

– А я, как сейчас помню, входила в церковь смирная, будто овечка, подхватила миссис Пенни. – Да ведь Пенни, вы знаете, какой коротышка. Но, само собой, внутри-то у меня все дрожало. Ну, думаю, чему быть, того не миновать! Вот и вы скажите таким же манером: "Чему быть, того не миновать!"

– Неужели в словах "чему быть, того не миновать" такая удивительная сила? – спросила Фэнси.

– Еще бы! Если только скажете с верой, то и не заметите, как обвенчаетесь.

– Ну, если так – хорошо, – сказала Фэнси, вспыхнув. – Чему быть, того не миновать!

– Ай да невеста – не посрамит жениха! – сказала миссис Дьюи.

– Надеюсь, он придет вовремя! – продолжала невеста, придумывая новую причину для тревог, раз предыдущая была опровергнута.

– Страх как будет жалко, если он не придет, коли вы уж так расхрабрились, – сказала миссис Пенни.

Дед Джеймс, уловивший обрывки разговора женщин, громко промолвил внизу озорным голосом:

– А я помню такие случаи, когда жених и вовсе не являлся на свадьбу.

– Да, верно, бывало раньше и такое, – подхватил мистер Пенни, протирая стекла очков.

– Ах, вы только послушайте, что они там внизу говорят, – зашептала Фэнси. – Тише, тише! Она прислушалась.

– Всякое бывало, ведь правда, Джеффри? – продолжал дед Джеймс, обращаясь к вошедшему Джеффри.

– Что бывало? – спросил Джеффри.

– Да когда жених не являлся в церковь.

– А то как же, – отвечал лесник.

– Вот я и говорю, один раз было так, что свадьба не состоялась, потому что жениху невеста надоела, он взял и не явился. А в другой раз жених шел лесом и попал в капкан и три месяца провалялся в постели, пока не поправился, так что пришлось делать оглашение снова.

– Какой ужас! – воскликнула Фэнси.

– Да они это нарочно, милочка, чтобы подразнить тебя, – сказала миссис Дьюи.

– Прямо жалость берет, как подумаешь, чего только не проделывают с бедными невестами, – опять донеслось снизу. – Послушали бы вы моего шурина причетника Уилкинса, – чего он только не нагляделся за тридцать-то лет, присутствуя при венчаниях, – то одно стрясется, то другое, горе одно, прямо волосы встают дыбом.

– По-моему, такие случаи бывают не часто, – с затаенной тревогой заметила Фэнси.