Текст книги "Под деревом зеленым или Меллстокский хор"

Автор книги: Томас Гарди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Джеффри невозмутимо отрезал себе кусок мяса новым ножом и спросил Дика, не положить ли ему еще кусочек.

Накрывая на стол к обеду, Фэнси приготовила и чайный сервиз, – у деревенских жителей было принято, в целях экономии времени, сразу обедать и пить чай.

– Таких лодырей, сплетников, шалопаев и сорвиголов, как у нас в приходе, свет не видывал, – продолжала миссис Дэй, не глядя ни на кого из присутствующих и проворно собирая со стола чашки коричневого дельфтского фаянса. – Небось ведь и о моем чайном сервизе будут болтать!

Она ушла, забрав чашки, блюдца и чайник для заварки, и вернулась с сервизом белого фарфора. Кроме того, она принесла что-то завернутое в коричневую бумагу. Развернув эту бумагу, под которой оказался еще слой папиросной бумаги, миссис Дэй извлекла сверкающий серебряный чайничек.

– Дай я тебе помогу, – примирительно сказала Фэнси, вставая с места. Я просто не догадалась поставить хорошую посуду. Это все оттого, что я подолгу не бываю дома (тут она глянула на Дика) и иногда ужасно все путаю.

Ее улыбка и кроткие речи быстро сгладили неловкость.

Через несколько минут, убедившись, что больше ничто не бросает тени на честь хозяйки дома, миссис Дэй заняла свое место во главе стола и принялась с большим достоинством разливать чай. Дик, к своему немалому удивлению, обнаружил, что, покончив со своими чудачествами, она превратилась в весьма здравомыслящую женщину, с чрезвычайной серьезностью относящуюся к своим огорчениям.

VII

ДИК ПОМОГАЕТ ПО ДОМУ

Непреднамеренные намеки Джеффри относительно мистера Шайнера возымели-таки свое действие, и по дороге домой Дик, вместо того чтобы болтать без умолку, вел весьма сдержанную беседу. А после одного его замечания, высказанного с чрезмерной горячностью и слишком прямо, Фэнси тоже умолкла. Они ехали, изредка обмениваясь короткими фразами в два-три слова, касающимися лишь самых обыденных вещей.

Они добрались до места позже, чем Фэнси предполагала, и прислуживающая ей женщина ушла, не дождавшись; само собой разумеется, что Дик не мог оставить девушку одну в пустом доме и счел своим долгом помочь ей заново обосноваться после недельного отсутствия. Он перенес в дом мебель и посуду (а также клетку с канарейкой), распряг лошадь и пустил ее пастись на соседнем лужке, уже зеленевшем молодой травой, потом разжег камин, в котором уже лежали дрова. За делами они почувствовали себя свободнее, и у них немного развязались языки.

– Ну вот, – сказала Фэнси, – а каминные щипцы-то мы забыли.

В свое время, приехав на новое место, Фэнси обнаружила в гостиной своей "почти полностью обставленной" квартиры, о которой писал управляющий школами, стол, три стула, каминную решетку и кусок ковра. Ее тогда выручила добросердечная приятельница, которая дала ей в пользование каминные щипцы и кое-что из посуды, пока Фэнси не привезет из дома все недостающее.

Дик занялся камином, орудуя вместо кочерги кнутовищем; в конце концов он совсем испортил кнут и, возвращаясь домой, вынужден был погонять лошадь прутом.

– Чайник закипел, сейчас я вас напою чаем, – сказала Фэнси и принялась рыться в корзине, которую привезла с собой.

– Спасибо, – ответил Дик, который устал с дороги и не имел ничего против чашки чая, тем более в обществе Фэнси.

– Нет, вы поглядите – всего одна чашка с блюдцем! И о чем только мать думала! Придется как-нибудь обойтись одной – вы не возражаете, мистер Дьюи?

– Ничуть, мисс Дэй, – отозвался любезный молодой человек.

– ...если я вам дам только чашку? Или только блюдце?

– Нисколько не возражаю.

– Так что же?

– Если вам нравится блюдце, то я возьму чашку.

– А если мне нравится чашка, то вы возьмете блюдце?

– Совершенно верно, мисс Дэй.

– Благодарю вас, мистер Дьюи, мне, конечно, больше нравится чашка. Постойте, надо же еще найти ложки!

Фэнси опять полезла в корзину; минуты через две или три она подняла голову и спросила:

– Может, вы как-нибудь обойдетесь без ложки?

– Прекрасно обойдусь, – ответил на все согласный Дик.

– Дело в том, что ложки куда-то подевались, – наверно, завалились на самый низ. А, вот одна есть! Дать вам ее, мистер Дьюи, или не надо?

– Не надо. Мне ложку не обязательно.

– Тогда я возьму ее себе. Я без ложки не могу. А вам придется мешать чай ножом. Будьте добры, снимите чайник с огня, а то он весь выкипит.

Дик метнулся к камину и с готовностью снял чайник.

– Ну вот, вы так торопились, что вымазали руку сажей. Чайник берут тряпкой – неужели вас дома этому не научили, мистер Дьюи? Ну, ничего, пойдемте, я тоже вымою руки.

Они пошли в соседнюю комнату, где на табуретке стоял таз.

– У меня только один таз, – сказала она. – Закатывайте рукава, а я тем временем вымою руки.

Она опустила руки в воду и вдруг воскликнула:

– Ах, какая досада, – воды для вас совсем не осталось – разве что вы принесете из колодца, а он ужас какой глубокий. Все, что было в кувшине, я вылила в чайник и в этот таз. Может, вы вымоете руки в той же воде, что и я?

– С удовольствием. А чтобы не тратить время зря, я, с вашего разрешения, не буду ждать, пока вы кончите.

С этими словами он опустил руки в таз, и они стали плескаться в четыре руки. Впервые в жизни прикоснувшись к женским рукам под водой, Дик отметил про себя, что ощущение это довольно приятное.

– Я уж не пойму, где мои руки, а где ваши, они совсем перепутались, сказала Фэнси, поспешно вынимая руки из воды.

– Ну и пусть себе – я, по крайней мере, ничего не имею против, – сказал Дик.

– Батюшки – полотенце-то я не достала! Всегда вспоминаешь о полотенце, когда руки уже мокрые!

– Само собой.

– "Само собой"! Как это скучно, когда с тобой во всем соглашаются! Подите сюда, мистер Дьюи. Вы не сумеете поднять крышку сундука локтем, а потом как-нибудь вытащить из-под белья полотенце? Только ни в коем случае не трогайте ничего мокрой рукой – сверху лежат накрахмаленные вещи.

С помощью ножа и вилки Дик умудрился достать полотенце из-под кисейного платья, не замочив последнего.

– Боюсь я за это платье, – осмелился он сказать неодобрительным тоном, когда они вместе вытирали руки.

– Что? – спросила мисс Дэй и посмотрела в открытый сундук, где лежало платье, о котором шла речь. – А, знаю, что вы хотите сказать, – по-вашему, священник не позволит мне надевать кисейное платье?

– Вот именно.

– Ну что ж, мне прекрасно известно, что в глазах церкви кисея – слишком вызывающий наряд и не подходит для девушек, которые зарабатывают на жизнь своим трудом. Но мы еще посмотрим.

– Надеюсь, вы это говорите не серьезно?

– Вполне серьезно: мы еще посмотрим. – На лице Фэнси появилось решительное выражение, которое очень ей шло и могло не понравиться разве что епископу, священнику или дьякону. – Думается, я сумею переубедить любого священника, которому нет еще сорока лет.

Дик предпочел бы, чтобы она не бралась переубеждать священников.

– Мне не терпится отведать вашего чудесного чаю, – сказал он довольно непринужденным тоном, но без излишней вольности, как подобает человеку, занимающему промежуточное положение между гостем и постоянным обитателем дома, и с вожделением посмотрел на свое пустое блюдце.

– И мне тоже. Что-нибудь еще нам нужно, мистер Дьюи?

– По-моему, больше ничего, мисс Дэй.

Пододвинув себе стул, Фэнси задумчиво поглядела в окно, где можно было увидеть лишь Красотку, с аппетитом щипавшую свежую траву.

– Никто, видно, мной не интересуется, – проговорила Фэнси, устремив широко раскрытые грустные глаза куда-то мимо Красотки.

– А мистер Шайнер? – предположил Дик слегка обиженным тоном.

– Да, я и забыла, вот разве что он. Обескураженный подобным ответом, Дик тут же пожалел, что упомянул Шайнера.

– Наверно, настанет время, что и вы, мистер Дьюи, будете кем-нибудь интересоваться? – продолжала она с большим чувством, глядя ему прямо в глаза.

– Наверно, – ответил Дик с не меньшим чувством,. и, в свою очередь, впился взглядом ей прямо в зрачки. Фэнси поспешила отвести глаза.

– Я хочу сказать, – продолжала она, предотвратив тем самым пылкое излияние, – я хочу сказать, что никто не идет узнать, вернулась я или нет, даже священник.

– Если вам хочется его видеть, я заеду к нему по дороге – вот только напьемся чаю.

– Нет, нет! Ни в коем случае не зовите его – незачем ему приходить сюда, когда у меня все вверх дном. Священники – это такой несуразный народ. Они совсем теряются, когда в доме беспорядок, бродят из угла в угол и предлагают всякие нелепости в таких заумных выражениях, что голова идет кругом и хочется, чтобы они сгинули с глаз долой. Положить вам сахару?

В этот момент на тропинке, ведущей к школе, показался мистер Мейболд.

– Ну вот! Идет! Как жаль, что вы здесь, то есть, как это неловко, ах, ах! – воскликнула Фэнси; лицо ее вспыхнуло, и она, казалось, досадовала не столько на священника, сколько на Дика.

– Не беспокойтесь, мисс Дэй, я могу и удалиться, до свидания! оскорбленно сказал Дик и, надев шляпу, торопливо вышел через заднюю дверь.

Он запряг лошадь и, залезая на сиденье, увидел через окно, как священник, взобравшись на стул, вбивает в стенку гвоздь, а Фэнси с кротким видом стоит рядом и держит клетку с канарейкой, словно всю свою жизнь ни о чем другом и не помышляла, кроме как о священниках и канарейках.

VIII

ДИК СОВЕТУЕТСЯ С ОТЦОМ

По пути домой Дик погрузился в такие мучительные раздумья, перебирая в уме все происшедшее между ним и Фэнси, что дорога и окрестные предметы казались ему призрачным покровом, задернувшим гораздо более реальные картины, нарисованные его воображением. Может, она с ним просто кокетничает? Ее поведение давало ему некоторые основания полагать, что она его любит, и ровно столько же оснований полагать, что не любит. Она не убрала руку, когда он положил сверху свою; три или четыре раза они глубоко заглянули друг другу в глаза; она позволила ему некоторую вольность, когда они мыли руки; ей, по-видимому, не понравился разговор о Шайнере. С другой стороны, она гоняла его по всему дому, как послушного пса или кота, не отрицала, что Шайнер питает к ней особое расположение, и, видимо, ничего не имела против того, чтобы мистер Мейболд в нее влюбился.

Так размышлял он, сидя на передке повозки ногами наружу и подпрыгивая всем телом в такт ходу Красотки; и вдруг, подъезжая к столбу у меллстокского перекрестка, он увидел, что навстречу ему в легком фургоне спускается с холма отец, которого тоже потряхивало на сиденье, но гораздо меньше единственно лишь по причине попадавшихся на дороге камней. Через минуту они съехались.

– Тпрру, – сказал возчик Веселому.

– Тпрру, – эхом отозвался Дик.

– Привез, значит, – миролюбиво осведомился возчик.

– Да, – ответил Дик, поставив в конце такую бесповоротную точку, словно до конца своих дней не собирался больше произнести ни единого слова. Веселый решил, что на этом разговор окончен, и двинулся было вперед.

– Тпрру, – окликнул его возчик. – Вот что я тебе скажу, Дик. Совсем ты из-за этой Фэнси извелся. Ничто тебе не мило, целыми днями знай по ней тоскуешь.

– Ну что ты. отец, – пробормотал Дик, не придумав ничего более умного.

– То самое – тпрру, Веселый! Ох, уж эти женщины, только и знают, что сбивать с толку парней.

– Брось, отец, ты просто повторяешь то, что целый свет говорит.

– Целый свет в общем-то частенько дело говорит, Дик, – он знает, что к чему.

Дик окинул взглядом просторы давно заложенного его владельцем имения.

– Вот если бы я был такой богатый, как помещик, – да только он сам гол, как сокол, – я бы тогда поговорил с Фэнси кой о чем.

– Я бы тоже этого хотел, сынок, от всего сердца. Ну что ж, делай как знаешь, у тебя своя голова на плечах. Красотка шагнула вперед.

– Ну, а что, отец, если бы, – тпрру, Красотка! – если бы я и в самом деле немножко думал о ней и если бы она тоже, хоть этого и нет, как, по-твоему, она ведь очень даже – очень даже – ничего себе?

– Конечно, она ничего себе, кто говорит. Когда соберешься жениться, бери любую порядочную девчонку – она будет ничем не хуже других; в главном-то они все одинаковые, разница только в пустяках. Само собой, она ничего себе, одного я в толк не возьму, – зачем молодому парню вроде тебя, что живет дома припеваючи за спиной у отца с матерью, которые послали его в такую хорошую школу, что даже другим детям обидно, – зачем ему гоняться за девицей, которая ищет мужа с денежками, зачем ему бросать привольную жизнь, взваливать себе на шею такую обузу и мыкаться с женой и детьми, когда у самого нет ни кола, ни двора, ни гроша за душой, – убей меня бог, не пойму, зачем ему это нужно, вот тебе и весь мой сказ, сынок.

Дик посмотрел на уши Красотки, потом на холм, но ни один из встретившихся его взгляду предметов не подсказал ему ответа на этот вопрос.

– Да, наверное, затем же, зачем это было нужно тебе, отец.

– Ах, черт, тут ты меня поймал, сынок! – восхищенно воскликнул возчик, у которого была достаточно широкая натура, чтобы оценить артистический щелчок по носу, даже если этот нос – его собственный.

– А я все-таки кой о чем спросил ее по дороге, – сказал Дик.

– Да ну? Силы небесные, вот твоя мать обомлеет! Ну и что же? Она, само собой, согласна?

– Я не спрашивал, пойдет она за меня или нет; дай ты мне договорить и объяснить, что мне непонятно. Я просто спросил, нравлюсь ли я ей.

– Фьюю!

– Она четверть мили молчала, а потом сказала, что не знает. Вот мне и непонятно, как это понимать.

Последние слова были произнесены с твердостью человека, который решил, стиснув зубы, пренебречь насмешками.

– А понимать надо так, – веско произнес возчик, – что понимать пока нечего. Что ж, Дик, не буду кривить душой и скажу тебе честно – отец ее побогаче нас, и я не откажусь от такой невестки, если уж без невестки не обойтись.

– Но что же все-таки, по-твоему, она хотела этим сказать? – упорствовал неудовлетворенный Дик.

– Отгадчик я плохой, Дик, тем более что дело без меня было; да и то сказать, кроме твоей матери, я сроду ни с кем таких разговоров не вел.

– А что сказала мать, когда ты ее спросил? – осведомился Дик.

– У нас все было по-другому.

– Но все-таки разницы большой нет.

– Ну, если так – дай бог памяти, что же она сказала? Погоди. Я, значит, смазывал свои рабочие башмаки прямо на себе и стоял наклонившись, а она в это время – порх мимо садовой калитки, точно этакий листочек. "Энн", говорю, и тут... Да нет, Дик, это тебе не поможет: уж больно мы с твоей матерью были чудн_о_й парой, по крайней мере половина пары была чудн_о_й, я то есть, а мать твоя не то чтоб очень уж была красивая, а в обращении приятная.

– Не важно. Значит, ты сказал: "Энн..."

– Значит, я сказал "Энн"... "Энн, – говорю, а сам наклонился еще ниже и знай надраиваю башмаки, – пойдешь за меня?.." А что было дальше, и не помню – больно много с тех пор времени прошло. Может, твоя мать вспомнит – у нее на это дело память покрепче будет. В общем, в конце концов мы как-то поженились. Свадьба была на страстной, во вторник, – и в этот же день Меллстокский клуб устроил шествие, и весь народ вывалил на улицу. А денек выдался замечательный – солнце пекло на славу. Вовек не забуду, как я вспотел по дороге в церковь – и от жары и со страха. Да ты не горюй, Дик, пойдет за тебя Фэнси, с другим не убежит – как бы не так.

– Не знаю, – отозвался Дик, похлестывая Красотку по крупу особым манером, что отнюдь не следовало расценивать как предложение сдвинуться с места. – А тут еще священник Мейболд – тоже мне поперек дороги стал.

– А что Мейболд? Неужто она вбивает в твою доверчивую голову, что он в нее влюблен? До чего ж эти девчонки много о себе понимают!

– Нет, нет. Но он к ней зашел, и она так на него посмотрела и на меня так посмотрела – совсем по-разному, и когда я уезжал, он подвешивал ей клетку с канарейкой.

– Ну а отчего бы ему не подвесить ей клетку? Что в этом такого, черт подери? Слушай, Дик, я не говорю, ты трус, но что ты совсем спятил, так это как пить дать.

– А, чего там!

– Ну и что ж ты думаешь делать, Дик?

– Не знаю.

– Тогда я тебе еще одну новость скажу. Кто, ты думаешь, виноват, что наш оркестр выгоняют из церкви? Тебе сказали?

– Нет. А разве не священник?

– Шайнер, вот кто. Он влюблен в твою Фэнси, и ему, видишь ли, хочется, чтобы она сидела за этим несуразным инструментом и стучала пальчиками по клавишам.

При этом известии грудь Дика стеснили противоречивые чувства.

– Шайнер дурак! Хотя нет, не в этом дело. Не верю я этому, отец. Да ведь Шайнер никогда бы не решился на такое, не спросясь ее. Значит, он с ней поговорил и увидел, что она не против... Нет, это все выдумки.

– А кто говорит, что она против?

– Я.

– Вот ты-то и есть дурак.

– Почему же, отец?

– Она когда-нибудь тебе говорила, что ты ей больше по сердцу?

– Нет.

– Ну и ему небось не говорила. Не знаешь ты, Дик, что за штучки эти девчонки, черт бы их побрал. Она будет клясться, что жить без тебя не может, и ведь вправду жить без тебя не может и любит тебя без памяти, а все-таки возьмет и стрельнет глазами в другого парня, даром что любит тебя без памяти.

– Она меня вовсе не любит без памяти, и в него тоже глазами не стреляла.

– Так, может, она любит его, а в тебя стреляла глазами?

– Не знаю я, как все это понимать, – мрачно сказал Дик.

– А я одно понимаю, – сказал возчик, усаживаясь поудобнее и взмахивая кнутом, – не можешь разобраться, что у девушки на уме, значит, тебе на роду написано быть холостяком. Но-но, Веселый!

И фургон поехал своим путем.

Дик решительно натянул вожжи, и его повозка осталась на месте. Неизвестно, сколько времени лошадь, повозка и человек пребывали бы в этом неподвижном состоянии, если бы, сопоставив все горестные события, Дик наконец не пришел к мысли, что надо что-то делать, а простояв на дороге всю ночь, он отнюдь не улучшит своего положения.

Добравшись домой, он поднялся к себе в спальню, захлопнул дверь с таким видом, точно навсегда уходил из этого мира, достал листок бумаги, открыл пузырек с чернилами и принялся писать письмо. Оскорбленное достоинство автора выпирало из каждой строчки послания, в значительной степени затемняя изложение фактов и намерений; из письма трудно было понять, перестал ли он любить мисс Фэнси Дэй с этого часа и минуты, или никогда всерьез ее не любил и не собирался любить, или до сих пор умирал от любви, но теперь намеревался излечиться, или до сих пор был вполне здоров, а впредь собирался неизлечимо заболеть.

Он положил письмо в конверт, запечатал и надписал адрес строгим почерком, не позволяя себе никаких легкомысленных завитушек. Затем, положив письмо в карман, направился к школе, отмеривая каждым шагом добрых три фута. С решительным видом подошел к школьной калитке, секунду помялся, затем повернул обратно и, возвратясь домой, разорвал письмо и сел за стол.

Он взял в письме совершенно неверный тон – это было ясно как божий день. Тут требовался небрежный тон бывалого человека. Дескать, он питает к ней некоторую склонность, но и не так, чтобы уж очень; однако, будучи человеком светским, считает возможным, между прочим, осведомиться, есть ли у нее к нему что-нибудь серьезное или нет, и надеется, что она сумеет улучить минуту ответить ему на этот вопрос.

На сей раз он нашел письмо удовлетворительным во всех отношениях и, выйдя из дому, велел пробегавшему мимо мальчишке отнести его в школу, добавив, чтобы тот не оборачивался, если он, Дик, станет кричать ему вслед и требовать письмо назад, а делал бы, как ему первоначально приказано. Отрезав себе таким образом путь к отступлению, Дик постоял некоторое время, глядя вслед своему гонцу, а затем пошел в дом, насвистывая какие-то судорожные обрывки мелодии и, видимо, в эту минуту меньше всего расположенный свистать.

Письмо было доставлено адресату. Прошла ночь, за ней следующий день ответа не было. Еще один день. И еще. В пятницу вечером Дик решил, что, если ответа не будет на следующий день, в воскресенье он встретится с Фэнси лицом к лицу и поговорит начистоту.

Его размышления были прерваны отцом, который пришел из сада, держа в каждой руке по мешку, в котором жужжал рой пчел.

– Дик, – сказал он, – отвези-ка завтра вместо меня эти два роя миссис Мейболд, а я поеду с фургоном.

Дик обрадовался предстоящей поездке: миссис Мейболд, мать священника, которой недавно взбрело в голову разводить пчел (под невинным предлогом, что так у нее будет свой собственный дешевый мед), жила в десяти милях от Меллстока в городке Бедмут-Реджис, известном своими целебными водами; поездка займет у него весь день и поможет убить время, оставшееся до воскресенья. Дик тщательно вымыл лучшую рессорную повозку, смазал оси и положил в нее мешки с пчелами.

* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *

ЛЕТО

I

ВЫЕЗД ИЗ БЕДМУТА

Изящно посаженная, чуть склоненная головка, густые каштановые кудри; легкая поступь маленьких ножек; красивая вышивка на юбке; ясные, глубокие глаза; одним словом – прелесть с головы до пят – вот какова была Фэнси! Сердце Дика рванулось к ней.

Случилось это в Бедмуте, на углу Мэри-стрит, около памятника королю Георгу III, там, где за углом дома начинается безбрежное пространство почти неподвижного океана, в тот день окрашенного в яркие, зеленовато-опаловые тона. Едва Дик с Красоткой показались из-за угла, как вдруг справа от них на фоне сверкающего переливами красок океана возникла Фэнси Дэй. Она обернулась и узнала Дика.

Дик тотчас же позабыл про письмо и не стал раздумывать, почему это Фэнси очутилась здесь, а подъехал прямо к цепям эспланады, потеснив двух инвалидов в колясках, которые ожили к лету и только-только выползли на солнышко в чистых рубашках и свеже выглаженных костюмах; на Дика тоже едва не наехал неуклюжий мальчишка, кативший тележку с хлебом, не глядя по сторонам. Дик спросил Фэнси, не собирается ли она сегодня вернуться в Меллсток.

– Да, я жду почтовую карету, – отвечала Фэнси, как видно тоже стараясь не думать о письме.

– Так я прекрасно могу доставить вас домой. Поедемте со мной! Зачем вам ждать еще целых полчаса?

Непонятно почему, Фэнси вдруг утратила всякую решимость и не знала, как ей поступить; тогда Дик решил дело тем, что спрыгнул на землю и без долгих разговоров помог Фэнси взобраться в повозку.

Щеки девушки вспыхнули, потом на них заиграл, как всегда, легкий румянец, и, наконец, глаза их встретились. Оба почувствовали замешательство, какое возникает, когда уже проделано все, что полагается при данных обстоятельствах. Дик, правивший лошадью, чувствовал себя менее неловко, чем Фэнси, которой было решительно нечем заняться, отчего она еще мучительнее чувствовала близость Дика и все яснее понимала, что, согласившись сесть с ним рядом, она примирилась с тоном его записки. Красотка трусила по дороге, повозка подпрыгивала, подпрыгивал и Дик, невольно подпрыгивала и Фэнси; и она чувствовала себя в какой-то мере пленницей.

– Очень признателен вам, мисс Дэй, что вы составили мне компанию, сказал Дик, когда они проезжали мимо расположенных полукружьем крыльев "Королевской гостиницы", где его величество король Георг III много раз бывал на балах, устраиваемых мэром.

Мисс Дэй, полагавшая, что Дик чувствует себя хозяином положения, – о чем тот вовсе и не помышлял, – усмотрела в его словах великодушную попытку утешить ее, пленницу.

– Я поехала вовсе не для того, чтобы составить вам компанию, – сказала она.

Ответ прозвучал неожиданно резко, и это несколько удивило молодого Дьюи. Однако тут уместно будет заметить, что, если девушка отвечает грубостью на вежливое замечание юноши, значит, сердце ее тщетно пытается ожесточиться против него.

Молчание длилось, пока они ехали вдоль берега океана, и уже осталось позади десятка два деревьев, из тех, что окаймляют дорогу, ведущую из города на Кэстербридж и Меллсток.

– Хоть я и ехал вовсе не за этим, но приехал бы и ради одного этого, сказал Дик, когда они поравнялись с двадцать первым деревом.

– Вот что, мистер Дьюи, не любезничайте со мной, пожалуйста, это нехорошо и ни к чему.

Дик уселся, как сидел раньше, и, откашлявшись, стал бросать на Фэнси красноречивые взгляды.

– Право, всякий подумал бы, что у вас ко мне есть дело и вы сию минуту к нему приступите, – непримиримо продолжала Фэнси.

– Да, конечно, всякий подумал бы.

– Никаких у нас с вами дел нет и быть не может!

Начало вышло неудачное. Дик переменил тактику и заговорил весело, как человек, твердо решивший никогда не влюбляться, чтобы не испытывать огорчений.

– Так как вам сейчас живется, мисс Дэй? Должно быть, весело?

– И вовсе не весело, Дик, вы же знаете.

– Веселиться не обязательно значит наряжаться.

– А я и не думала, что веселиться значит наряжаться. Господи! До чего же вы стали образованный!

– Похоже, нынешней весной с вами много чего приключилось.

– Вы что-нибудь заметили?

– Да так, ничего. Просто кое-что слышал.

– Что же это вы слышали?

– Слышал про одного красавчика с латунными запонками, медным кольцом и оловянной цепочкой для часов; говорят, он имеет какое-то отношение к вам. Только и всего.

– Ну, и расписали же вы мистера Шайнера, ведь вы его имели в виду? Запонки у него, как вам известно, золотые; цепочка настоящая серебряная; про кольцо я, правда, ничего в точности сказать не могу, да он и надевал-то его всего один раз.

– Пускай носил бы хоть каждый день, да не показывал всем и каждому.

– Для меня он ровно ничего не значит, – невозмутимо заметила Фэнси.

– Не больше, чем я?

– Вот что, мистер Дьюи, – сурово сказала Фэнси, – о нем я думаю не больше, чем о вас!

– Не больше?

Она отвернулась, чтобы получше обдумать все значение вопроса.

– Этого я вам точно сказать не могу, – отвечала она не без лукавства.

Они ехали довольно медленно, и вскоре их обогнала другая повозка, в которой тряслись фермер, его жена и работник; фермерша и работник во все глаза уставились на парочку. Фермер упорно глядел на хвост своей лошади.

– Отчего ж это вы не можете мне сказать? – спросил Дик, подхлестнув Красотку, так что теперь онп ехали почти вплотную за фермером, фермершей и работником.

Фэиси молчала, смотреть им было не на что, и оба поневоле стали разглядывать то, что маячило перед глазами: они заметили, что жена фермера стиснута между мужчинами, и каждый из них, чтоб дать ей побольше места, примостился на самом краешке сиденья и едет только что не на колесе, а шелковая накидка фермерши при каждом толчке вздувается у нее между лопатками, точно воздушный шар, и сразу же опадает. Почувствовав, что на нее смотрят, фермерша обернулась, и тогда Дик ярдов на десять приотстал.

– Фэнси, отчего же вы не можете мне ответить? – повторил он.

– Оттого, что вы значите для меня ровно столько, сколько я значу для вас, – тихо сказала она.

– Вы для меня – все на свете, – отвечал Дик, осторожно кладя руку рядом с рукой Фэнси и выразительно глядя на округлую линию ее щечки.

– Нет, Ричард Дьюи, не смейте меня трогать! Я ведь ничего не сказала, и сама еще не знаю, как отнесусь к вашим чувствам, – может, выйдет совсем наоборот, понимаете? Не трогайте меня, сэр! Ради бога, Дик, не надо. Ой, посмотрите-ка!

Причиной внезапного испуга Фэнси был совсем некстати показавшийся из-за правого плеча Дика фургон для перевозки досок; в нем лениво развалились четыре плотника, разъезжавшие по округе в поисках работы. Они глазели по сторонам и, по-видимому, были больше всего заняты тем, что перемывали косточки каждому живому существу, попадавшемуся им на глаза. Дик вышел из трудного положения, пустив лошадь рысью, и вскоре фургон с плотниками был уже еле виден, – пыль, поднятая колесами, обволакивала их, словно мгла.

– Скажите же, Фэнсж, ведь вы меня любите...

– Нет, Дик, не скажу; еще не время.

– Почему же, Фэнси?

– Не обижайтесь, но пока вам лучше называть меня "мисс Дэй". Да и мне не следовало называть вас Диком.

– Чепуха! Вы же знаете, ради вашей любви я готов на все. По-вашему, с любовью можно поступать как хочешь – то полюбить, то разлюбить, то упиваться ей, то ее отвергнуть?

– Нет, нет, я совсем так не думаю, – мягко возразила Фэнси. – но мне кажется, мне не следует думать о вас слишком много, пусть даже...

– Но ведь вам хочется думать обо мне, правда? Признайтесь же. Не надо таить правду, Фэнси. Пускай говорят, что женщина должна скрывать свои чувства, притворяться, будто не любит, и всякое такое, – не в этом счастье, уж поверьте мне. Женщина, честная в любви, как и во всем остальном, блистает добродетелями ярче всех, и в конце концов ей воздают должное.

– Ну если так, тогда я, наверное, немножко люблю вас, Дик, – нежно прошептала она, – но, прошу вас, больше ни слова.

– Раз вам так хочется, я сейчас ничего больше не скажу. Но немножко-то вы меня все-таки любите?

– Ну вот, зачем же вы заставляете меня повторять? Больше я ничего сейчас сказать не могу, будьте довольны и этим.

– Во всяком случае, я могу называть вас Фэнси? В этом ведь нет ничего дурного.

– Да, можете.

– И вы не станете больше называть меня "мистером Дьюи"?

– Хорошо, не стану.

II

ДАЛЬШЕ ПО ДОРОГЕ

Признания милой вдохновили Дика, и он тронул Красотку кнутом – хлестнул ее по шее, почти у самых ушей. Красотка, погруженная в свои думы и никак не ожидавшая, что Дик способен достать кнутом так далеко – ведь за всю поездку кнут добирался лишь до ее боков, – разом вскинула голову и пустилась резвой рысью, к великому удовольствию сидевшей позади парочки, как вдруг за поворотом дороги показалась повозка, в которой по-прежнему тряслись фермер, его работник и фермерша в развевающейся накидке.

– Чтоб им пусто было! Опять мы их нагнали.

– Ничего не поделаешь. У них такие же права на дорогу, как и у нас.

– Так-то оно так, да только неприятно, когда тебя разглядывают. Хорошо, когда на дороге ни души. Смотрите, какие коленца они выкидывают!

Тут колеса повозки фермера попали в рытвину, повозка резко накренилась, и все трое качнулись влево, когда же миновали яму, все трое подались вправо, выпрямились и снова затряслись по-прежнему.

– Станет дорога пошире, мы их обгоним.

Когда же появилась возможность осуществить это намерение., они услышали за собой легкий шорох колес, и мимо пронеслась новенькая двуколка, до того начищенная, что спицы колес сливались в сплошной сверкающий круг и отбрасывали на дорогу дрожащий луч, а дверцы и задняя стенка коляски сверкнули в глаза Дику и Фэнси, словно зеркало. Тот, кто правил, – по всей видимости, владелец экипажа, – был весьма недурен собой; рядом с ним сидел Шайнер, Проезжая мимо Дика и Фэнси, оба обернулись и с откровенным восхищением воззрились на девушку, пока им не пришлось обратить свое внимание на повозку фермера, которую они также обогнали. Дик мельком взглянул на Фэнси, пока ее столь пристально изучали, и затем, погрустнев, снова занялся Красоткой.