Текст книги "Под деревом зеленым или Меллстокский хор"

Автор книги: Томас Гарди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– Что ж вы совсем умолкли? – с непритворным участием спросила немного погодя Фэнси.

– Пустое.

– Нет, не пустое, Дик. Ведь не могла я запретить этим людям проехать мимо.

– Конечно, нет.

– Вы, кажется, обиделись на меня. За что же?

– Не могу сказать – вы сойдетесь.

– Лучше скажите.

– Ладно. – Судя по всему. Дика подмывало высказаться, даже с риском обидеть Фэнси. – Я вот подумал – кал же мы с вами по-разному любим. Стоило этим мужчинам посмотреть на вас, как вы сразу же забыли обо мне и...

– Ну, знаете, сильнее вы меня обидеть не сможете. Договаривайте!

– И на лице у вас было написано, как вам приятно, что вы им нравитесь.

– Не говорите глупостей, Дик! Вы же знаете, что это не так.

Дик с сомнением покачал головой и улыбнулся.

– Всегда доставляет удовольствие, когда тобой восхищаются. Вот я и призналась честно в своей слабости. Но ведь я ничем этого не обнаружила.

Взгляд Фэнси сказал Дику, что она будет стоять на своем, и он великодушно промолчал, чтоб ей не пришлось кривить душой. Да и кроме того, появление Шайнера дало иное направление мыслям Дика – он сразу вспомнил о том главном, что тревожило его до встречи с Фэнси, пока ее слова не приглушили его беспокойства.

– Между прочим, Фэнси, вам известно, почему распускают наш хор?

– Нет, я только знаю, что мистер Мейболд хочет, чтоб я играла на органе.

– А известно вам, почему он этого хочет?

– Нет.

– Да потому, что его уговорил церковный староста – мистер Шайнер, а священник и сам мечтал об этом. Шайнер спит и видит, чтобы по воскресеньям вы играли в церкви. Глядишь, еще и ноты будет вам переворачивать, – ведь орган поставят рядом с его скамьей. Но вы-то ведь его не поощряли?

– Никогда! – горячо воскликнула Фэнси, и глаза ее были сама честность. – Мне он вовсе не нравится, и я впервые слышу о его намерениях! Я не прочь играть на органе в церкви, но я и не помышляла о том, чтобы выжить вас и ваш хор. Я даже и не говорила никому, что умею играть, пока меня не спросили. Неужели вы хоть на минуту могли подумать, что я сама им это предложила?

– Конечно, нет, дорогая.

– Или что он меня хоть капельку интересует?

– Конечно, нет.

От Бедмута до Меллстока миль десять – одиннадцать, а в четырех милях от Бедмута есть отличный постоялый двор "Корабль", фронтон которого украшает мачта и салинг; совершая поездки в город, Дик имел обыкновение делить свое путешествие на три части, – по дороге туда и обратно он останавливался на постоялом дворе, и Красотка никогда не обременяла конюшни Бедмута, – если хозяину надо было в город не надолго. Так было и на сей раз.

Фэнси проводили в небольшую комнату, где подавали чай, а Дик отправился на конюшню – присмотреть, чтобы Красотке задали корм. Заметив, как многозначительно ухмыльнулся конюх и слонявшиеся без дела работники, Дик попытался сделать вид, что между ним и Фэнсп ничего такого нет и он просто везет свою пассажирку домой. Потом он вошел в дом и отворил дверь в комнату Фэнси.

– Знаете, Дик, я вдруг подумала, как-то неловко, что мы тут с вами наедине. Лучше бы вам ко мне не заходить.

– Как жаль, дорогая!

– Конечно, жаль! Мне и самой хотелось, чтобы вы тоже выпили чаю, – вы ведь устали.

– Так давайте попьем вместе. Однажды, если вомните, вы мне в этом отказали.

– Помню, помню, будет уж вам. Вот и сейчас, выходит, я не слишком с вами приветлива, но только я, право, не знаю, как мне быть.

– Ну, как вы скажете, так и будет, – отвечал, недовольно поморщившись, Дик и, бросив прощальный взгляд на аппетитный чайный поднос, был уже готов ретироваться.

– Ах, Дик, если вы так говорите, значит, вы ничего не понимаете, заговорила Фэнси гораздо серьезнее, чем прежде. – Уж вы-то знаете, что я не имею права забывать о своем звании учительницы, даже если вы мне и очень по душе. Священнику совсем не понравится, если учительница его прихода станет уединяться с первым встречным.

– Да ведь я не первый встречный!

– Нет-нет, я имею в виду с молодым человеком. – И тихо добавила: – Если только я с ним не помолвлена.

– Так дело лишь за этим? Тогда давайте, моя бесценная, мое сокровище, не сходя с места, обручимся и сядем вместе пить чай! Все ведь проще простого!

– Ах! А если я не согласна? Ах, да что ж это я наделала! – запинаясь, вымолвила она, покраснев и совсем смутившись. – Выходит, я заставила вас сделать мне предложение!

– Нет, давайте, давайте обручимся. Ну, Фэнси, согласны вы стать моей женой?

– Знаете, Дик, когда мы сюда ехали, вы мне сказали очень обидную вещь, – заговорила Фэнси, будто не расслышав последних слов Дика, однако внимательный наблюдатель заметил бы, что, когда с губ его слетело слово "жена", дыханье Фэнси стало прерывистым.

– А что я такого сказал?

– Будто я хотела понравиться тем мужчинам в двуколке.

– Вы им все равно понравились – хотелось вам того или нет. Но ведь меня-то вы любите, Фэнси?

– Да.

– Очень?

– Очень.

– И вы станете моей женой?

Сердце Фэнси неистово забилось, щеки то вспыхивали ярким румянцем, то бледнели – самые разные мысли проносились в ее голове.

Дик нетерпеливо смотрел на алый, нежный рот девушки и ждал ответа.

– Да, если отец согласится.

Дик подошел к ней, вытянув губы трубочкой, словно намереваясь просвистеть самую нежную мелодию.

– Нет, нет! – испуганно прошептала Фэнси, и скромный Дик чуть-чуть отодвинулся. – Ах, Дик, поцелуй меня, только быстрее, а то кто-то идет! воскликнула Фэнси.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Спустя полчаса Дик вышел из гостиницы и, будь губы Фэнси настоящими вишнями, рот у него оказался бы совсем красным. Во дворе стоял хозяин.

– Эгей, мистер Дьюи! Ха-ха! – засмеялся он, похохатывая деликатно, с передышкой, чтоб не получилось слишком громко; при этом он ткнул Дика локтем под ребро. – Ай, ай, ай, да разве так можно, мистер Дьюи! Заказать чай для пассажирки, а потом заявиться туда самому и распивать его вместе с ней, да еще так долго.

– А вы разве не знаете? – откликнулся Дик, изобразив непритворное изумление. – Не может быть! Ха-ха! – И он, в свою очередь, ткнул хозяина под ребро.

– Что знаю? Ну да. ха~ха-ха!

– Само собой, знаете!

– Само собой. Однако я... ничего я не знаю.

– Ну как же про мисс Фэнси и про меня? – Дик кивнул в сторону комнаты, где находилась Фэнси.

– То-то и есть, что не знаю! – отвечал хозяин постоялого двора, делая круглые глаза.

– Чтоб вы да не знали!

– Провалиться мне на этом месте, ничего я не знаю!

– Но вы же хохотали вместе со мной!

– Ну да, оттого, что вы мне по душе. Вы и сами смеялись.

– Так вы на самом деле не знаете? Вот так раз! Не знать про такое!

– Говорят вам, не знаю, – не сойти мне с этого места.

– Так вот, – начал Дик с невозмутимой торжественностью, выражавшей снисходительное изумление, – мы помолвлены, и я, само собой, о ней забочусь!

– Еще бы! Еще бы! Я-то про это и знать не знаю, вы уж извините, что я малость подшутил, мистер Дьюи. Однако ж чудно! Только в пятницу мы с вашим папашей откровенно толковали про семейные дела, и тут еще подошел лесник Дэй, так ни тот, ни другой даже словечком не обмолвились. А ведь знают меня сто лет, я и на свадьбе гулял у вашего папаши. Вот уж не ожидал от старого приятеля!

– По правде сказать, в пятницу мы еще не говорили отцу о нашей помолвке, это еще не было решено.

– Ага, стало быть, все сладилось в воскресенье. Ну да, воскресный-то день для такого дела самый подходящий.

– Да нет, вообще-то не в воскресенье.

– Небось как уроки кончились в школе, в субботу? Самое подходящее время, лучше и не придумаешь.

– Да нет, не в субботу.

– Так что же, выходит, в пути, по дороге сюда?

– Вовсе нет – стал бы я обручаться в повозке!

– Ну и осел же я! Давно бы мне догадаться, когда оно случилось! Как бы то ни было, день сегодня замечательный, и, надеюсь, в другой раз вы уж приедете с женушкой.

Фэнси должным образом проводили с постоялого двора, помогли ей сесть в экипаж, и новоявленные жених с невестой, Миновав крутой подъем перед Риджвеем, скрылись в направлении Меллстока.

III

ПРИЗНАНИЕ

То было утро позднего лета: утро, когда обильная роса не спешит исчезнуть и трава в тени весь день остается влажной. Часов до одиннадцати фуксии и георгины усыпаны мелкими каплями и брызгами влаги, переливающимися всеми цветами радуги при малейшем движении воздуха; и такие же капли висят повсюду на ветвях, словно серебряные ягодки. Нити, сотканные садовыми пауками, кажутся толстыми и блестящими. А стоит ступить по траве в солнечном и сухом местечке, как из нее, жужжа, вылетают десятки долгоножек.

В одном из таких уголков Фэнси Дэй и ее подружка Сьюзен Дьюи, дочь возчика, старались пригнуть к земле ветку, усыпанную скороспелыми яблоками. Прошло три месяца с тех пор, как Дик и Фэнси приехали вместе из Бедмута, и любовь их за это время расцвела. На пути этой любви было немало преград, и потребовалась немалая хитрость, чтобы сохранить ее в тайне, поэтому страсть все больше захватывала Фэнси, а сердце Дика – в силу тех же причин или других – постоянно переполняли самые нежные чувства. Однако радость Фэнси не была безоблачной.

– Она так богата, богаче любой из нас, – говорила Сьюзен Дьюи. – У ее отца пятьсот акров земли, она может выйти и за доктора, и за священника, да за кого угодно, стоит ей только захотеть.

– По-моему, Дику вовсе незачем было идти на это гулянье, раз он знал, что я не смогу там быть, – с тревогой отозвалась Фэнси.

– Он не знал, что тебя там не будет, а потом уж было неудобно отказываться, – сказала Сьюзен.

– Какая же она собой? Рассказывай.

– Надо признаться, она довольно хорошенькая.

– Неужели не можешь рассказать толком! Ну же, Сьюзен. Сколько раз, ты говоришь, он с ней танцевал?

– Один раз.

– Ты как будто сказала "два раза"?

– И не думала.

– Но ему, наверно, хотелось пригласить ее еще раз.

– По-моему, нет. Ей-то, видно, очень хотелось потанцевать с ним еще. Да и всем другим девушкам тоже, Дик ведь такой красавчик и настоящий кавалер.

– Еще бы... Так как же, ты говоришь, она была причесана?

– Длинные локоны, волосы совсем светлые, и вьются сами, потому она и кажется такой хорошенькой.

– Она старается отбить его у меня. Да, да, старается! А я не могу носить локоны из-за этой несчастной школы. Но я все равно буду носить локоны, пусть даже мне придется бросить школу и уехать домой – буду, и все тут! Посмотри, Сьюзен, ну посмотри же! Разве у нее такие мягкие и длинные волосы, как у меня?

Фэнси высвободила из-под шляпы вьющуюся прядь и распустила ее по плечам, чтоб показать, какие у нее длинные волосы. Она глядела на Сьюзен, стараясь угадать по глазам, что думает подруга,

– По-моему, у нее волосы почти такие же длинные, – сказала мисс Дьюи.

Фэнси, полная отчаяния, молчала.

– Хорошо бы мои были посветлее, как у нее! – печально заговорила она. Но у нее они не такие мягкие, правда? Ведь правда?

– Не знаю.

Фэнси рассеянно глянула на порхавших одна около другой бабочек – желтую и красную с черным, и тут только заметила, что к ним приближается Дик.

– Сьюзен, вон идет Дик, – легок на помине!

– Ну, если так, я пошла домой, я тут лишняя. – Сыозен и в самом деле повернулась и ушла.

Показался прямодушный Дик, вся провинность которого на этом гулянье, или пикнике, заключалась лишь в том, что, любя одну-единственную Фэнси, он горько вздыхал без нее и тем самым лишил себя невинных радостей, которые могло бы доставить ему гулянье; он и с соперницей-то Фэнси стал танцевать с горя – просто не зная, как убить этот скучный, нудный вечер. Но Фэнси этому не верила.

Фэнси обдумала, как ей держаться. Упрекать Дика? О нет.

– Я ужасно расстроена, – сказала она, делая вид, что с превеликим огорчением разглядывает под деревом несколько упавших яблок; однако настороженное ухо уловило бы в ее голосе выжидательные нотки, – она словно хотела посмотреть, как отзовется Дик на ее слова.

– Из-за чего ты расстроилась? Что случилось? – горячо откликнулся Дик. – Я разделю с тобой твое горе, милая, и помогу тебе.

– Нет, нет, ты мне помочь не можешь! Никто не может!

– Отчего же? Что б там ни было, не надо так огорчаться. Скажи мне, дорогая, в чем дело?

– О, это совсем не то, что ты думаешь. Просто ужасно, и грех этот на мне!

– Грех? Да разве ты, Фэнси, способна грешить! Быть этого не может, я знаю.

– Может, может! – твердила Фэнси, очень мило разыгрывая безутешное отчаяние. – Я поступила дурно, и мне стыдно в этом сознаться. Никто меня не простил бы, никто! А уж ты и подавно! Я позволила себе кокетничать!

– Что? Неужели кокетничать? – Дик с трудом сдержал готовое прорваться негодование. – Да ведь только позавчера ты говорила мне, что в жизни своей ни с кем не кокетничала!

– Нет, кокетничала, – и так все нехорошо вышло! Я позволила другому говорить мне о любви, и...

– Боже мой! Но я прощу тебя – если это не твоя вина, – да, прощу! Теперь Дик чувствовал себя совсем несчастным. – И ты поощряла его?

– Ах, я сама не знаю... да, хотя нет. Да нет, пожалуй, все-таки поощряла?

– А кто же это?

Молчание.

– Скажи мне.

– Мистер Шайнер.

После долгого молчания, которое нарушил стук упавшего на землю яблока, мучительный вздох Дика и всхлипывание Фэнси, Дик заговорил с непритворной суровостью:

– Рассказывай все, все как есть.

– Он посмотрел на меня, а я – на него, и он мне сказал: "Пойдемте к воде – я покажу вам, как ловить снегирей". А мне, мне так хотелось научиться, – я давно мечтала поймать снегиря! Я не устояла перед соблазном и говорю ему: "Хорошо", – а он: "Тогда идемте". И я пошла с ним к нашей прекрасной реке, и тут он говорит: "Внимательно следите за тем, что я буду делать, и тогда научитесь сами: я обмазываю веточку птичьим клеем, отхожу в сторонку и прячусь в кустах; тут прилетает умница-птичка, садится на ветку, хлопает крыльями, и она – ваша, не успеете вы и..." – и... забыла что!

– Чихнуть, – мрачно отозвался Дик из пучины поглотившего его отчаяния.

– Нет, не чихнуть, – всхлипнула Фэнси.

– Тогда, значит, "глазом моргнуть"! – Дик говорил тоном человека, решившего узнать всю правду или погибнуть.

– Вот, вот! Потом я взялась за перила, чтобы перейти по мостику и... Вот и все.

– Ну, особого греха тут нет, – сказал Дик строго, но уже повеселев. Правда, я никак не возьму в толк, чего это Шайнеру вздумалось обучать тебя не его это дело. Однако, сдается мне, тут было еще что-то, посерьезнее, а не то с чего бы тебе так расстраиваться?

Он заглянул Фэнси в глаза. О горе горькое! В них по-прежнему читалась вина.

– Нет, Фэнси, ты сказала мне не все. – Для добродушного юноши Дик говорил довольно сурово.

– Ах, не будь таким жестоким! Теперь я боюсь тебе сказать! Если бы не твоя суровость, я бы все рассказала – а теперь не могу!

– Ну же, Фэнси, милая, рассказывай. Я прощу тебя, я не могу не простить, клянусь небом и землей, не могу – хочу я того или нет, – ведь я так тебя люблю.

– И вот, когда я взялась рукой за перила, он коснулся моей руки.

– Негодяй! – выпалил Дик, мысленно стирая воображаемого соперника в порошок.

– Он посмотрел на меня и наконец спросил: "Вы влюблены в Дика Дьюи?" "Может быть", – отвечала я, а он: "Очень жаль, если так, я ведь хочу жениться на вас, всем сердцем хочу..."

– Ну и наглец! Хочет на тебе жениться. – Дик содрогнулся от горького, презрительного смеха. Но вдруг осекся, сообразив, что его могли и не принять в расчет. – Только я не знаю, может, ты и в самом деле собираешься... за него, – заключил он с леденящим душу безразличием отверженного.

– Да нет же, что ты! – отвечала Фэнси, и ее всхлипыванья начали мало-помалу стихать.

– Ну, если так, – Дик стал понемногу приходить в себя, – получается, ты раздула эту историю – наговорила всяких страхов, а кончила пустяками. И я знаю, почему ты это затеяла, – все из-за этого гулянья! – Он отвернулся от Фэнси и с решительным видом отошел на несколько шагов, словно все ему опостылело, даже Фэнси. – Тебе хотелось, чтоб я тебя приревновал, но я не позволю так с собой обращаться, – бросил он ей через плечо и гордо зашагал прочь, словно вознамерившись отправиться в самую отдаленную из английских колоний.

– О Дик, Дик! – Фэнси бросилась за ним кроткая, как овечка, – под конец она и в самом деле испугалась. – Ты меня убиваешь! У меня дурные наклонности, уж такая я гадкая, и я ничего не могу с собой поделать. Прости меня, Дик! Я тебя всегда люблю, даже когда ты выглядишь глуповато и мне кажется, что ты для меня недостаточно хорош, – я все равно тебя люблю, Дик, люблю! Но есть и кое-что посерьезнее, хотя это и не касается нашей с Шайнером прогулки.

– Что же еще? – спросил Дик. Он уже не собирался бежать в колонии, а, напротив, ударился в другую крайность: стоял как вкопанный, словно и не собирался идти домой.

– Это и вправду серьезно, – сказала Фэнси, утирая слезинки, предвещавшие новый поток слез. – Отец сказал мистеру Шайнеру, что был бы счастлив видеть его своим зятем, если он добьется моего согласия, и что он охотно разрешает ему ухаживать за мной.

IV

СОГЛАШЕНИЕ

– Это и вправду серьезно. – Дик давно не говорил так вдумчиво.

Дело в том, что Джеффри понятия не имел о постоянных встречах и прогулках его дочери с Диком. Впервые услышав, что молодые люди как будто нравятся друг другу, он заявил, что, прежде чем разрешить что-либо подобное, он должен все хорошенько обдумать, и очень неразумно со стороны Дика, уж не говоря о Фэнси, показываться и впредь на людях вместе. Но Джеффри преспокойно позабыл об услышанном и, разумеется, ничего не обдумал. А время меж тем шло, и в силу одного этого мысли Джеффри снова обратились к мистеру Шайнеру. Даже Шайнер начал было думать, что для Фэнси Дик больше не существует, хотя, со своей стороны, этот на редкость беспечный джентльмен еще не предпринял никаких шагов.

– Отец ведь поговорил не только с мистером Шайнером. – продолжала Фэнси, – он и мне прислал письмо, где пишет, что будет рад, если я приму благосклонно его ухаживания.

– Я должен сейчас же повидаться с твоим отцом! – И Дик решительно двинулся к югу; однако, вспомнив, что мистер Дьюи живет к северу, повернул обратно.

– А по-моему, нам лучше поехать к нему вместе. Не надо говорить ему, зачем ты явился, и вообще подождем, пока ты ему понравишься, завоюешь его ум через сердце, – ведь так всегда и надо сближаться с людьми. Думаю, мы вот как сделаем: я еду домой в следующую субботу помочь нашим собирать мед. Ты можешь приехать ко мне, перекусишь у нас, попьешь чаю, а уж отец пусть сам догадывается, зачем ты приехал, ты же ему ничего не говори.

– Пусть будет так, дорогая. Ио я честно и открыто попрошу у него твоей руки и не стану дожидаться, пока он сам догадается.

Тут влюбленный Дик приблизился к своей милой и хотел поцеловать ее в щеку, но губы его лишь скользнули по пряди волос на затылке – Фэнси вдруг резко отвернулась.

– И я надену хороший костюм и чистый воротничок и начищу ботинки, как в воскресенье. Вот увидишь, какой я буду приличный, а для начала это очень важно.

– Только, Дик, не надевай тот старый жилет, ладно?

– Что ты! Да разве я...

– Я не хотела тебя обидеть, Дик, дорогой, – виновато промолвила Фэнси, испугавшись, что обидела любимого, – твой жилет вовсе не плох, только, по-моему, он хорош для человека женатого, а не для того, кто... (она умолкла и, вся вспыхнув, продолжала) кто еще только ухаживает за девушкой.

– Конечно, я надену самый лучший зимний жилет, на кожаной подкладке, тот, что сшила мама. У него очень красивая подкладка. Да вот еще как-то на днях мне пришлось расстегнуться – чтоб показать одному парню эту самую подкладку, и он сказал, что такую красивую, крепкую подкладку не зазорно поставить на жилет и самому королю.

– Не знаю, право, что мне-то надеть, – сказала Фэнси, словно ей было все равно, как ни одеться, и она только сейчас занялась этим важным вопросом.

– Да то синее платье, что ты надевала на прошлой неделе.

– У него воротник плохо лежит. Нет, его я не надену.

– А мне это все равно.

– Тебе-то конечно.

– Значит, все в порядке. Для тебя ведь главное – как бы мне понравиться? Правда, милая? Я-то наряжаюсь лишь для тебя, это уж верно.

– Ну да, но мне не хочется, чтоб меня опять видели в том же платье.

– Ну конечно, а вдруг какому-нибудь встречному не понравится твой нескладный воротник. А вот влюбленного мужчину, Фэнси, куда меньше интересует, какое впечатление производит он на посторонних женщин.

Трудно сказать, что звучало в словах Дика, – добродушная шутка или мягкий упрек.

– Коли на то пошло, Дик, признаюсь, – отвечала с веселой откровенностью Фэнси, – хоть я и влюблена, мне не хочется, чтобы чужие люди видели меня плохо одетой. Должно быть, мы, женщины, уж так устроены.

– Ты – лучшая из женщин.

– Да, если сделать ударение на слове "женщина", – проговорила Фэнси, наблюдая, как вокруг цветущей мальвы вьются бабочки, – словно досужие женщины вокруг витрины со шляпками.

– Так как же быть с платьем? Почему не надеть то, в котором ты была у нас на вечеринке?

– Оно сидит хорошо, да одна девушка, наша соседка, Бет Тэйлор, сшила себе почти такое же (тот же фасон, хоть материал дрянной и дешевенький), вот почему я и не могу надеть свое. Ах, боюсь, я совсем не смогу поехать.

– Ну, как же так? Поезжай, пожалуйста! – с отчаянием воскликнул Дик. А почему бы не поехать в этом платье?

– Что ты! В этом старье? Пожалуй, если в субботу я надену серое, для воскресенья может сойти и синее. Да, так я и сделаю. А вот капор или шляпку? Что мне больше к лицу?

– По-моему, лучше капор – более спокойно и солидно.

– А чем плоха шляпка? Разве она меня старит?

– Да нет, в шляпке тоже хорошо. Только в ней ты выглядишь уж очень... ты не рассердишься?

– Ничуть, я ведь надену капор.

– ...Пожалуй, уж очень кокетливо и легкомысленно – для помолвленной девушки.

Фэнси на минуту задумалась.

– Да, конечно. Но все-таки шляпка лучше. Попросту сказать, шляпка вообще лучше. Да, милый Дик, придется мне все-таки надеть шляпку, сам понимаешь – так надо.

* ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *

ОСЕНЬ

I

ЗА ОРЕХАМИ

Дик, нарядившись в "приличный" костюм, ворвался в гостиную к Фэнси, сияя от радости.

Было два часа пополудни в пятницу, как раз накануне того дня, когда Фэнси собиралась навестить отца; в классах шла уборка, и поэтому детей, поскольку они и в субботу не учились, пораньше отпустили домой.

– Фэнси! Как хорошо, что и у тебя свободны эти полдня! Красотка захромала на переднюю ногу, делать мне нечего, вот я и решил устроить себе передышку и зайти за тобой, – идем в лес за орехами.

Фэнси сидела у окна: на коленях у нее лежало синее платье, в руках были ножницы.

– За орехами! Идем. Боюсь только, я еще с часок провожусь тут...

– Да зачем же? Когда-то нам еще удастся провести вместе целых полдня...

– Я хочу надеть это платье, когда буду в воскресенье в Иелбери. А оно, оказывается, так плохо сидит, что надо его переделать. Просила ведь портниху сшить его точно по той выкройке, что я ей дала. А она возьми да сделай все по-своему, и я в этом платье просто уродина.

– Так сколько же ты с ним провозишься? – разочарованно протянул Дик.

– Совсем не долго. Садись, я буду шить и разговаривать с тобой. Присядь, милый.

Дик уселся. Разговор шел весьма оживленно, ножницы щелкали, иголка так и мелькала в руках Фэнси, но к половине третьего беседа стала перемежаться легким постукиванием по сапогу палкой, которую Дик срезал по дороге. Фэнси без умолку болтала, но порой ее ответы на вопросы Дика звучали так невпопад, что было ясно – ее больше всего заботило лежавшее на коленях синее платье.

Часы пробили три. Дик встал, обошел всю комнату, заложив руки за спину, изучил всю мебель, тронул клавиши фисгармонии, перелистал все книги, какие попались под руку, и погладил Фэнси по голове. Но иголка все так же мелькала и ножницы щелкали по-прежнему.

Часы пробили четыре. Дик нетерпеливо кружил по комнате; зевнул украдкой; пересчитал все сучки в досках стола; зевнул, не таясь; пересчитал на потолке мух; зевнул во весь рот; отправился на кухню, вышел во двор и так основательно изучил устройство колодца, что мог бы прочитать об этом лекцию. Вернулся к Фэнси и, увидев, что она еще не кончила шить, пошел в огород; осмотрев капусту и картофель, отметил, что эти овощи выглядят как-то удивительно по-женски, выдернул несколько сорняков и возвратился в дом. Часы пробили пять, но иголка мелькала по-прежнему, а ножницы щелкали.

Дик попытался убить муху, содрал всю кору со своей палки и, вконец испортив ее, выбросил в помойное ведро, взял на фисгармонии несколько чудовищно фальшивых аккордов и нечаянно опрокинул вазу с цветами: вода ручейком потекла со стола на пол, образуя озерко. Поразмыслив и старательно работая ногой, Дик придал лужице очертания Англии и Уэллса.

– Ах, Дик, ну зачем ты развел такую грязь?

– Прости, пожалуйста. – Он подошел к синему платью и сурово уставился на него. И тут его словно осенило.

– Фэнси!

– Да?

– Ты, помнится, сказала, что завтра, в Иелбери, наденешь серое платье и будешь в нем вечером, когда я приду к мистеру Дэю просить твоей руки?

– Да.

– А синее наденешь только в воскресенье?

– Синее только в воскресенье.

– Так ведь, милая, меня в воскресенье там не будет.

– Верно, но днем я пойду с отцом в Лонгпаддлскую церковь, народу соберется тьма-тьмущая и все на меня будут смотреть, а у платья так плохо лежит воротник.

– Я этого никогда не замечал, да и никто не заметит.

– Могут заметить.

– Тогда отчего бы не надеть серое и в воскресенье? Оно ничуть не хуже синего.

– Конечно, можно надеть и серое. Только оно не такое красивое; да и гораздо дешевле синего; и потом, я ведь уже надену его в субботу.

– Тогда, милая, надень платье в полосочку.

– Конечно, можно бы.

– Или то, другое, темное.

– Ну да, можно бы и его; только мне хочется пойти в чем-нибудь новеньком, чего на мне еще не видели.

– Понятно, понятно, – сказал Дик, и нотки любви в его голосе уже явственно заглушались другими чувствами, и рассуждал он в этот момент так: "Значит, пусть у меня, которого она, по ее словам, любит больше всех на свете, пропадут эти разнесчастные полдня отдыха только потому, что ей захотелось надеть в воскресенье это платье, которое и надевать-то вовсе незачем, разве только для того, чтобы покрасоваться перед лонгпаддлскими франтами. А меня там вовсе и не будет".

– Выходит, эти три платья хороши для меня, но не хороши для молодых людей из Лонгпаддла, – сказал он.

– Да нет же, Дик, дело не в этом. Хотя, честно говоря, мне хочется произвести на них впечатление. Но я уже скоро дошью.

– Когда же все-таки?

– Через четверть часика.

– Отлично, через четверть часа я вернусь.

– Так зачем же тебе уходить?

– А почему бы и не уйти?

Дик вышел из дому, прошелся немного по дороге, потом уселся у калитки. Тут он погрузился в размышления, и чем больше размышлял, тем больше злился и все яснее становилось ему, что мисс Фэнси Дэй помыкает им самым бессовестным образом, что она совсем не простушка, у которой до него не было возлюбленного, как она не раз торжественно его заверяла, и что, если она и не кокетка, то все же кавалеров у нее было хоть отбавляй; что в голове у нее одни наряды; что ее чувства хоть и пылки, но не глубоки; что она слишком много думает о том, как бы понравиться другим мужчинам. "Больше всего на свете она любит свои волосы и свой румянец, – думал Дик, начиная злиться, совсем как отец, – затем идут ее платья и шляпки, а уж потом, быть может, и я!"

Терзаясь недобрыми чувствами к своей милой, Дик не хотел смягчиться, и вдруг у него мелькнула злобная мысль. Он не зайдет за ней через четверть часа, как обещал. Да, она вполне заслужила такое наказание. И хотя лучшая часть дня безвозвратно потеряна, все-таки он пойдет за орехами, как собирался, но пойдет один!

Дик перемахнул через забор и быстро зашагал по дороге, пока мили через две извилистая тропка, прозванная Змеиным лазом, не взбежала на холм и не исчезла в густом орешнике, словно в кроличьей норе. Дик нырнул в чащу и пропал среди кустов, и вскоре уж ничто не напоминало о его присутствии, кроме шуршания веток и треска сучьев.

Никто и никогда не собирал орехов так истово, как Дик в этот день. Он трудился словно каторжный. Час проходил за часом, а он и не думал передохнуть. Наконец, когда солнце село и стало невозможно отличать орехи от укрывавших их листьев, он взвалил на плечи мешок, полный прекраснейших плодов леса, нужных ему не больше, чем груда булыжников, вышел из лесу, пересек проезжую дорогу и, посвистывая, направился домой.

Вероятно, никогда еще, ни прежде, ни после, мистер Дьюи не был столь невысокого мнения о мисс Фэнси Дэй, как в тот день. В самом деле, весьма возможно, что еще одно-два синих платья, перешитых ради лонгпаддлских молодых людей, – и в голове у Дика окончательно прояснилось бы, и он снова стал бы свободным человеком.

Но Венера рассудила иначе, – по крайней мере, в тот день. Кукушкина тропка, по которой он шел, пересекала круто поднимавшийся к небу, ярдов на пятьдесят, холм. Наверху, на фоне ярко догоравшего заката, виднелся какой-то неясный силуэт. Дик поначалу решил, что это отделившаяся от своих соседок ветка, но вот ветка чуть шевельнулась, и, подойдя ближе, Дик понял, что перед ним сидит, склонив голову на руку, живой человек. Трава приглушала шаги Дика, и лишь когда он оказался совсем рядом, человек узнал его. Еще секунда, и Дик очутился лицом к лицу с Фэнси.

– Дик, Дик! Ох, это ты, Дик!

– Да, Фэнси, – виновато отвечал Дик, опуская на землю мешок с орехами.

Швырнув на траву зонтик, Фэнси кинулась к Дику, прижалась головой к его груди и хотела что-то сказать, но разразилась такими истерическими рыданиями, каких никогда еще не знала история влюбленных.

– О Дик! – выговорила Фэнси сквозь слезы. – Куда же ты девался? Я пережила такие муки, мне казалось, ты больше никогда не придешь! Это жестоко, Дик. Нет, это справедливо! Я исходила вдоль и поперек весь лес, все искала тебя, пока совсем не выбилась из сил, – не могла больше и шагу сделать и вернулась сюда! О Дик, как только ты ушел, мне сразу подумалось, что я тебя обидела, и я бросила платье, оно так и осталось недошитым, я и не подумаю дошивать его и в воскресенье надену старое! Честное слово, Дик, когда тебя нет рядом, мне все равно, что на мне надето, да, да, ты не поверишь, но мне совершенно все равно! Я бросилась за тобой, я видела, как ты поднялся по Змеиному лазу и ни разу не оглянулся, и тут ты нырнул в чащу, я – за тобой, но не смогла тебя догнать. О, как мне хотелось вырвать все эти противные кусты, только бы опять увидеть тебя, моего ненаглядного. И я стала звать тебя, но ответа не было, а я побоялась кричать громче – вдруг бы услышал кто другой. Потом я все ходила и ходила по лесу, и мне, Дик, было так страшно. Я закрыла глаза и представила себе, как ты смотришь на какую-нибудь другую женщину, хорошенькую и милую, но лживую и бессердечную, и говоришь себе: "Ах, она ничуть не хуже Фэнси, ведь Фэнси обманывала меня, кокетничала и больше думала о себе, чем обо мне, ну так пускай эта девушка будет теперь моей милой". Ах, Дик, ты этого не сделаешь, правда? Ведь я так люблю тебя!