Текст книги "Джуд незаметный"

Автор книги: Томас Гарди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

VII

С той недели Джуд Фаули и Сью больше не появлялись на улицах Олдбрикхема.

Никто не знал, куда они уехали, да и никто этим не интересовался. Однако всякий, кто захотел бы проследить пути этой неприметной пары, без особого труда обнаружил бы, что они, пользуясь особенностью профессии Джуда, переезжали с места на место и вели полукочевой образ жизни, который на первых порах даже доставлял им некоторое удовольствие.

Как только до Джуда доходили слухи, что где-то предполагаются каменотесные работы, он тотчас же отправлялся туда, отдавая предпочтение местам, наиболее отдаленным от тех, где он или Сью жили раньше. Там Джуд оставался на более или менее долгий срок, в зависимости от продолжительности работы, а затем переезжал на новое место.

Так жили они два с половиной года. За это время Джуду случалось и обтачивать каменные крестовины окон в загородных особняках, и устанавливать парапет для городской ратуши, и облицовывать тесаным камнем гостиницу в Сэндборне и музей в Кэстербридже; бывал он и в Иксонбери, и в Стоук-Бэрхиллзе. Позже он попал в Кеннетбридж – небольшой процветающий городок милях в двенадцати южнее Мэригрин; никогда он еще не работал так близко от родной деревни, удерживаемый болезненным страхом при мысли, что его станут расспрашивать о его жизни те, кто был знаком с ним в пору его пылкой многообещающей юности, посвященной занятию науками и закончившейся кратковременным неудачным браком.

В одних местах он задерживался на несколько месяцев, в других всего лишь на несколько недель. Внезапное и странное отвращение к работе в церквях, – как епископальных, так и нонконформистских, – вдруг родившееся у него из мучительного чувства своей непонятости, одиночества, осталось и после того, как он обрел душевное равновесие, и объяснялось оно не столько страхом перед новыми гонениями, сколько болезненной щепетильностью, не позволявшей ему искать работу у тех, кто не одобрил бы его образа жизни, а также сознанием разрыва между его прежними идеалами и нынешними поступками, ибо от убеждений, с которыми он когда-то пришел в Кристминстер, почти ничего не осталось. На жизнь он теперь смотрел примерно так же, как Сью в пору их первого знакомства.

В майский субботний вечер, почти три года спустя после того, как Арабелла наблюдала Джуда и Сью на сельскохозяйственной выставке, некоторые из тех, кому довелось там встретиться, свиделись вновь.

В Кеннетбридже шла весенняя ярмарка, и хотя размах этого старинного торжища был совсем не тот, что в прежние времена, на длинной прямой улице города около полудня царило необычное оживление. В этот час в Кеннетбридж, вместе с другими экипажами, въехала по северной дороге легкая двуколка и остановилась у дверей гостиницы Общества трезвости. Из двуколки вышли две женщины: та, что правила лошадью, обычная крестьянка на вид, и другая, крепкая и хорошо сложенная, в глубоком вдовьем трауре. Мрачный цвет и строгий покрой ее одежды как-то не вязались с пестротой и сутолокой провинциальной ярмарки.

– Я только разузнаю, где это находится, Энни, – сказала вдова своей спутнице, когда лошадь и двуколку принял вышедший к ним слуга, – а потом вернусь сюда, и мы с тобой перекусим. Я еле ноги таскаю от голода.

– Очень хорошо, – ответила другая женщина, – хотя я охотнее остановилась бы в "Шахматной доске" или "Флаге". Не очень-то много получишь в этих домах трезвости.

– Не надо предаваться чревоугодию, дитя мое, – с укоризной возразила особа в трауре. – Это вполне пристойное место. Так вот, мы встретимся здесь через полчаса… или, может быть, все-таки пойдешь со мной посмотреть, где будет заложена новая церковь?

– Мне это неинтересно. Потом все расскажешь.

Спутницы отправились каждая по своим делам; женщина в трауре шла твердым, уверенным шагом, всем своим видом показывая, что она не имеет ничего общего с окружающей ее пестрой толпой. Справляясь о дороге, она пришла к месту, огороженному забором, за которым виднелся котлован, предназначенный для фундамента здания; на досках забора висело несколько объявлений, возвещающих о том, что первый камень часовни будет заложен в три часа дня лондонским проповедником, пользующимся большой популярностью среди своей паствы.

Внимательно прочитав эти объявления, вдова в трауре двинулась в обратный путь, с досужим видом наблюдая за движением и сутолокой ярмарки. Вскоре ее внимание привлек небольшой лоток с пирожками и имбирными пряниками; он был накрыт безупречно чистой скатертью, и стоял между более затейливыми сооружениями из дерева и холста. Хозяйка лотка была молодая женщина, видимо, неопытная в торговом деле; ей помогал мальчик с лицом восьмидесятилетнего старика.

– Вот тебе на! – пробормотала про себя вдова. – Да это его жена Сью… если они вообще женаты! – Она приблизилась к ларьку и приветливо проговорила: – Здравствуйте, миссис Фаули.

Сью вспыхнула, узнав Арабеллу под креповой вуалью.

– Добрый день, миссис Картлетт, – сухо ответила она. Но голос ее несколько смягчился, как только она заметила на Арабелле траур. – Как?.. Неужели вы потеряли…

– Моего бедного мужа, да-да! Он внезапно скончался шесть недель назад и оставил меня не очень-то обеспеченной, хоть он и был мне добрым мужем. Если трактиры и приносят доход, то все забирают себе те, кто производит спиртное, а не те, кто им торгует… Ну, а ты как поживаешь, малыш? Наверно, не узнал меня?

– Нет, узнал. Вы та тетя, которую я сначала считал своей мамой, но потом понял, что вы вовсе не моя мама, – ответил Старичок на уэссекском диалекте, который он к тому времени полностью освоил.

– Так, так. Впрочем, это неважно. Я твой друг.

– Джуд, – обратилась к мальчику Сью, – сходи с подносом на вокзал, по-моему, должен прийти еще один поезд.

Когда мальчуган ушел, Арабелла продолжала:

– Да, из бедняжки красавца не выйдет! Неужто он и вправду не знает, что я его мать?

– Не знает, но чувствует, что с его происхождением связана какая-то тайна, – только и всего. Джуд собирается рассказать ему все, когда он станет старше.

– С чего это вы затеяли торговать пряниками? Вот удивительно!

– Это мы так, на время придумали, пока находимся в затруднительном положении.

– Значит, вы все еще живете с ним?

– Да.

– Замужем?

– Конечно.

– И детишки есть?

– Двое.

– И, вижу, ожидаете третьего?

От грубости и бесцеремонности вопроса Сью болезненно сжалась, и ее нежный маленький рот дрогнул.

– О господи!.. Я хочу сказать, слава богу! О чем же тут плакать! Многие гордились бы на вашем месте!

– А я и не стыжусь… напрасно вы так думаете! Но порой мне кажется так ужасно и трагично – производить на свет живые существа!.. Для этого надо быть очень самонадеянной… И вот я задаю себе вопрос, дано ли мне на это право?

– А вы не задумывайтесь над этим, милочка. Но вы мне так и не сказали, с чего вам вздумалось заняться таким делом. Джуд был раньше таким гордецом, что далеко не всякое занятие считал для себя подходящим, не говоря уж о торговле с лотка!

– Возможно, мой муж немного изменился с тех пор. Думаю, теперь он уж не такой гордый! – Губы Сью дрогнули снова. – Ну, а мне пришлось заняться торговлей после того, как Джуд простудился. Как-то в начале года он облицовывал стены мюзик-холла в Куортершоте, шел проливной дождь, работа была спешная, и надо было закончить ее к сроку. Теперь ему лучше, но болел он долго и тяжело. С нами живет старушка вдова, наша старинная приятельница, она помогала нам во время его болезни, но скоро она уезжает.

– Ну, а что касается меня, я тоже, благодарение богу, достаточно уважаемая особа и после утраты мужа стала ко всему относиться серьезнее… Но почему все-таки вы выбрали именно пряники?

– Чисто случайно. Джуд с детства обучался ремеслу булочника, и ему пришло в голову попробовать делать пряники, тем более что этим можно заниматься, не выходя из дому. Мы называем их "кристминстерские пирожки". Их очень Охотно берут.

– Никогда таких не видела. Скажите на милость! Да тут и окна, и башни, и шпили! К тому же они, ей-богу, очень вкусные! – Не спросив разрешения, она взяла пряник и бесцеремонно его ела.

– Да, – сказала Сью, – они воплощают воспоминания Джуда о кристминстерских колледжах. Как видите, тут и окна с ажурными переплетами, и галереи. Ему взбрело в голову делать их из теста.

– Все еще сходит с ума по Кристминстеру, даже когда лепит свои пряники! – рассмеялась Арабелла. – Как это на него похоже! Просто одержимый! Наверное, теперь уж он навсегда останется таким чудаком!

Сью вздохнула, и на лице ее отразилось страдание – она не могла слышать, когда осуждали Джуда.

– Неужто вы сами-то не считаете его чудаком? Бросьте! Уж, верно, считаете, как бы сильно его ни любили!

– Конечно, Кристминстер для него нечто вроде навязчивой идеи, и он никогда от этого не излечится. Он до сих пор видит в нем рассадник возвышенных и смелых мыслей, тогда как на самом деле это просто сборище заурядных школьных учителей, отличительная черта которых – рабское преклонение перед традициями.

Арабелла с насмешливым любопытством смотрела на свою собеседницу, – ее не столько удивлял смысл ее слов, сколько ее манера выражаться.

– Чудно слышать такое от торговки пряниками! Почему вы снова не пойдете в учительницы?

Сью покачала головой.

– Меня не возьмут.

– Из-за развода?

– Да, и еще по другим причинам. Впрочем, я и не стремлюсь к этому. Мы отказались от всяких честолюбивых замыслов и были очень счастливы, пока он не заболел.

– Где вы живете?

– Мне бы не хотелось отвечать на этот вопрос.

– Здесь, в Кеннетбридже?

По выражению лица Сью Арабелла поняла, что угадала.

– А вот и малыш возвращается! – продолжала она. – Мой сын и Джуда!

Глаза Сью сверкнули.

– Вам не к чему лишний раз мне об этом напоминать! – воскликнула она.

– Ладно, хотя я, может, и не прочь забрать его к себе. Но ей-богу, – ах, грех сказать, да сказала такое слово, – мне жаль отнимать его у вас… Правда, у вас и своих достаточно, зато мальчуган в хороших руках, уж это-то я знаю. И я не из таких, что идут наперекор воле господа бога. Теперь я стала другой.

– Неужели? Как бы я хотела научиться смирению!

– А вы попытайтесь, – ответила вдова с видом человека, нисходящего до собеседника с безмятежных высот своего духовного и социального превосходства. – Хвалиться тем, что прозрела, не стану, но теперь уж я не та, что раньше. Как-то после смерти Картлетта я проходила мимо церкви по соседней улице и вошла туда, чтобы укрыться от ливня. После тяжелой утраты мне необходима была чья-то поддержка, ну а поскольку это праведнее, чем джин, я стала аккуратно ходить в церковь и обрела там успокоение. Но мне пришлось расстаться с Лондоном, и теперь я живу в Элфредстоне с моей подружкой Энни, чтобы быть поближе к родным местам. Сюда-то я приехала не ради ярмарки. Просто сегодня днем известный лондонский проповедник будет закладывать здесь первый камень новой часовни, вот мы с Энни и явились сюда. Ну, а теперь мне пора – она ждет меня.

Арабелла попрощалась с Сью и ушла.

VIII

Днем пополудни Сью, как и все, кто находился на кеннетбриджской ярмарке, услышала пение, доносившееся с конца улицы из-за обклеенной объявлениями Ограды. Любопытным, глазевшим в щели забора, была видна толпа людей, одетых в черное сукно, со сборниками песнопений в руках, которые окружили котлован, вырытый под фундамент новой часовни. Среди них стояла и Арабелла Картлетт в своем глубоком трауре. Ее чистый сильный голос отчетливо выделялся в хоре других голосов; следуя мелодии, он то повышался, то понижался, а ее полная грудь так же равномерно поднималась и опускалась в такт пению.

В тот же день, часа два спустя, Энни и миссис Картлетт, попив чаю в гостинице, отправились в обратный путь через открытое нагорье между Кеннетбриджем и Элфредстоном. Арабелла сидела, задумавшись, но мысли ее были не о новой часовне, как сначала предполагала Энни.

– Не знаю, что со мной, – хмуро сказала наконец Арабелла. – Я приехала сюда, думая только о бедняге Картлетте и о том, как будет распространяться слово божие через заложенное сегодня новое святилище. Но что-то произошло и направило все мои мысли по другому пути, Энни! Я опять слышала о нем и видела ее!

– Кого?

– Я слышала о Джуде и видела его жену. И с тех пор никак не могу выкинуть его из головы, хотя старательно пела гимны, а ведь думать про такое совсем не подобает набожной женщине.

– Ты бы думала лучше о том, что говорил сегодня лондонский проповедник, да попробовала бы отбросить всякие нечестивые мысли.

– Уже пробовала, да сердце в грех вводит, не могу с ним справиться.

– Я по себе знаю, что значит иметь нечистые мысли. Если б ты только знала, какие сны мне порой снятся, ты бы тоже поняла, что и мне приходится бороться с собой. (Энни тоже с недавних пор стала серьезнее относиться к жизни, так как ее бросил любовник.)

– Но что же все-таки делать? – мрачно твердила Арабелла.

– Возьми прядь волос твоего покойного мужа, вложи их в траурный медальон и смотри на них все время.

– Какие такие волосы, у меня нет ни клочка… да если б и были, все равно бы не помогло. Пусть говорят, что религия приносит утешение, я хочу одного – вернуть Джуда.

– Ты должна что есть силы бороться против этого чувства, раз он принадлежит другой. Слыхала я еще об одном хорошем средстве для пылких вдов вроде тебя: пойди в сумерках на могилу мужа и долго стой перед ней на коленях.

– Чушь! Я не хуже тебя знаю, что мне надо делать, да только ничего такого не делаю.

Они молча ехали по прямой дороге, пока слева на горизонте не показалась Мэригрин. Доехав до перекрестка, они свернули с шоссе на проселочную дорогу, которая шла в их деревню, и за низиной увидели колокольню деревенской церкви. Проехав еще дальше, они миновали одинокий домик, в котором Арабелла и Джуд жили первые месяцы своей супружеской жизни и где была заколота свинья, и тут уж вдова не могла больше владеть собой.

– Он больше мой, чем ее! – вырвалось у нее. – Какое она имеет на него право, хотелось бы мне знать! Уж я бы непременно отбила его, если бы могла!

– Постыдись, Эбби! Твой муж только шесть недель как скончался! Молись и отгоняй молитвой грешные мысли!

– Нет, молиться я не стану, будь я проклята! Чувство есть чувство! Не желаю больше быть хныкающей святошей – вот смотри!

С этими словами Арабелла выхватила из кармана связку религиозных брошюр, часть которых она раздала на ярмарке, и швырнула ее за живую изгородь.

– Попробовала я это лекарство – оно мне не помогло. Мне надо быть такой, какой я родилась на свет!

– Тише! Не волнуйся, душенька. Сейчас приедешь домой, выпьешь чайку, и не будем больше говорить об этом. И по этой дороге ездить больше не будем, потому что она ведет туда, где живет он, а это тебя расстраивает. Вот увидишь, сейчас ты успокоишься.

И действительно, Арабелла мало-помалу успокоилась. Они перевалили через гребень холма и, когда начали спускаться по длинному прямому откосу, увидели бредущего впереди худощавого пожилого человека, который задумчиво шел, держа в руке корзинку. На всей его внешности лежал отпечаток неряшливости и еще чего-то неуловимого, наводящего на мысль о том, что он сам себе и прислуга, и экономка, и наперсник, и друг, так как некому на свете позаботиться о нем. Остаток пути лежал под гору, и, догадавшись, что этот человек идет в Элфредстон, они предложили его подвезти, на что тот охотно согласился.

Арабелла взглянула на него раз, другой и наконец сказала:

– Если не ошибаюсь, мистер Филотсон?

Путник повернулся, и в свою очередь посмотрел на нее.

– Да, меня зовут Филотсон, – ответил он, – но я не узнаю вас, мэм.

– Зато я вас хорошо помню, вы были учителем в деревне Мэригрин, а я – одной из ваших учениц. Мне приходилось каждый день бегать в школу из Крескома, потому что вы обучали лучше, чем наша учительница. Вы, конечно, не можете помнить меня так, как я вас. Меня зовут Арабелла Донн.

Он отрицательно покачал головой.

– Нет, – вежливо ответил он, – этой фамилии я не помню! Да и вряд ли мне удалось бы узнать в вашей представительной особе тоненькую девочку, какой вы, несомненно, были в то время.

– Ну, положим, у меня всегда было достаточно мяса на костях. Сейчас я живу здесь у друзей. А знаете, за кем я была замужем?

– Нет!

– За Джудом Фаули, тоже одним из ваших бывших учеников… Кажется, одно время он посещал вечернюю школу?.. Если не ошибаюсь, вы встречались с ним и после…

– Боже, боже мой! – воскликнул Филотсон, теряя всю свою чопорность. – Вы – жена Фаули? Да… да… у него была жена. И он, насколько я помню…

– Развелся с ней, так же как вы развелись со своей… Только у него, пожалуй, были на это более основательные причины.

– В самом деле?

– Может, он и прав, что поступил так. Это оказалось лучше для нас обоих, потому что я вскоре снова вышла замуж, и все шло прекрасно, пока – совсем недавно – не умер мой муж. А вот вы поступили неправильно.

– Нет, правильно! – возразил Филотсон с внезапно вспыхнувшим раздражением. – Хоть мне и не хотелось бы говорить об этом, но я уверен, что поступил правильно, справедливо и с моральной точки зрения – честно. Я пострадал за свои поступки и взгляды, но не отступлюсь от них, пусть даже потеря жены повлекла за собой многие другие потери.

– Вы лишились из-за нее места в школе и хорошего заработка, не так ли?

– Мне не хочется говорить об этом. Недавно я вернулся сюда, в Мэригрин.

– И снова ведете школу, как раньше?

Тяжелое горе, угнетавшее его, заставило, его заговорить.

– Да, я веду школу, – ответил он. – Как раньше? Нет. Меня толька терпят. После надежд, которые я лелеял, и успешного продвижения по службе это последнее прибежище – возвращение к нулю со всеми проистекающими отсюда унижениями. Но все-таки это пристанище. Мне нравится уединенность места, и священник здешнего прихода, знавший меня еще до того, как я, выражаясь чужими словами, поступил так эксцентрично со своей женой и этим погубил свою репутацию учителя, согласился принять мои услуги, несмотря на то что остальные школы закрыли передо мной свои двери. Вот почему, хотя мне и платят пятьдесят фунтов в год, после того как всюду платили двести, я предпочитаю работать здесь, а не ехать в другое место, рискуя подвергнуться прежним нападкам.

– Вы правы. Душевный покой – наша постоянная радость. Ей пришлось не лучше вашего.

– Вы хотите сказать, что ее жизнь сложилась неудачно?

– Как раз сегодня я случайно встретилась с ней в Кеннетбридже. Да, жизнь ее никак нельзя назвать удачной! Муж ее болен, а ее саму гложет тревога. Говорю вам еще раз: вы сделали глупейшую ошибку и получили по заслугам за тот вред, что сами себе причинили. Простите меня за грубость, но вы сами замарали свое гнездо.

– Как так?

– Она была чиста перед вами.

– Какой вздор! Они даже не обжаловали развода.

– Потому что не придавали этому значения. Она была не виновата в том, на основании чего вы получили свободу, – не виновата, по крайней мере, в то время, когда вас разводили. Я видела ее после этого и из разговора с ней убедилась в этом.

Филотсон судорожно ухватился за край двуколки: сообщение Арабеллы явно ошеломило и расстроило его.

– Однако… она же хотела уйти от меня, – возразил он.

– Да. А вам не надо было ее отпускать. Только так и обуздывают зазнаек, которые, правы они или виноваты, воображают о себе невесть что. Ничего, живо одумалась бы! Мы ведь все одинаковые. Так уж заведено на свете! В конце-то концов все к тому же и сводится! Как он – не знаю, но думаю, она все еще любит своего муженька. А вы слишком поспешили. Я бы на вашем месте не отпустила ее! Держала бы на цепи, пусть побрыкалась бы, потом бы смирилась. Нет ничего вернее рабства и жесткой хватки для укрощения нас, женщин! Кроме того, на вашей стороне закон… Моисей это понимал. Вы помните, что он говорит?

– К сожалению, что-то не припоминаю сейчас, мэм.

– А еще называетесь учителем! Я часто думала о словах Моисея, слушая их в церкви, хотя в то время была еще не прочь погулять с кавалером. "И будет муж чист от греха, а жена понесет на себе грех свой". Это чертовски несправедливо по отношению к нам, женщинам, но мы должны улыбаться и молчать. Ха-ха-ха!.. Ну что ж, ваша жена получила по заслугам!

– Да, – промолвил Филотсон с горечью, – жестокость – закон, господствующий в природе и в обществе, и мы при всем своем желании не можем его обойти!

– Так не забывайте о нем в следующий раз, мистер Филотсон.

– Ничего не могу обещать вам, мэм. Я очень мало знаю женщин.

Они спустились на равнину неподалеку от Элфредстона и, минуя городские окраины, подъехали к мельнице, где, по Словам Филотсона, у него было дело; здесь они остановились, и учитель, всецело поглощенный какими-то своими мыслями, сошел с двуколки и распрощался с ними.

Тем временем Сью, повеселевшая было от неожиданного успеха своей торговли на ярмарке, снова вернулась к печальным мыслям. Когда все ее «кристминстерские пирожки» были проданы, она повесила на руку пустую корзину и скатерть, которой накрывала лоток, отдала остальные вещи мальчику и направилась вместе с ним домой. Пройдя с полмили по переулку, они встретили старушку, которая несла на одной руке ребенка в распашонке, а другой вела малютку, еще неуверенно стоявшую на ногах.

Сью поцеловала детей и спросила:

– Как он себя чувствует?

– Все лучше и лучше! – радостно ответила миссис Эдлин. – Не беспокойтесь, ваш супруг поправится еще до того, как вы снова станете матерью.

Повернув за угол, они подошли к старинным, крытым темной черепицей домикам, окруженным садами и фруктовыми деревьями. В один из них они вошли, без стука подняв щеколду, и сразу оказались в общей комнате, где в кресле сидел Джуд. Обостренные черты его и без того тонкого лица и детски вопрошающий взгляд говорили о том, что он перенес тяжелую болезнь.

– Как? Неужели все продала? – спросил он, и в лице его мелькнул живой интерес.

– Все. И арки, и коньки, и окна – все.

Рассказав ему, сколько денег удалось выручить, Сью вдруг замолчала. Лишь когда они остались вдвоем, она сообщила о неожиданной встрече с Арабеллой и о ее вдовстве.

Джуд встревожился.

– Как? Она живет здесь? – спросил он.

– Нет. В Элфредстоне, – ответила Сью. Лицо Джуда по-прежнему было мрачно.

– Мне казалось, что лучше рассказать тебе все, – продолжала Сью, взволнованно целуя его.

– Конечно… Боже мой! Так, значит, Арабелла здесь, а не где-то в трущобах Лондона! Ведь от нас до Элфредстона каких-нибудь двенадцать миль! Что она там делает?

Сью рассказала ему все, что ей было известно.

– Она ударилась в набожность, – добавила она, – и разговаривает соответствующим языком.

– Знаешь, – сказал Джуд, – быть может, и к лучшему, что мы решили уехать отсюда. Сегодня мне гораздо легче, и через неделю-другую я буду достаточно здоров, чтобы пуститься в путь. Тогда миссис Эдлин сможет вернуться к себе домой, – наш дорогой, преданный друг, единственный на свете!

– Куда же ты думаешь ехать? – с беспокойством спросила Сью.

Тут Джуд признался в том, что было у него на уме. Он сказал, что, возможно, ее удивит его план, так как до сих пор они упорно избегали мест, где жили раньше. Но в последнее время он почему-то часто думал о Кристминстере, и поэтому, если она не возражает, он хотел бы вернуться туда. Что им за дело, если их там знают? Это ненужная, чрезмерная щепетильность с их стороны. Если он не будет в состоянии работать, они смогут торговать пирожками. Он не стыдится бедности, а быть может, скоро он настолько окрепнет, что сможет вновь заняться резьбой по камню.

– Почему ты так любишь Кристминстер? – задумчиво спросила Сью. – Такие, как ты, мой дорогой, Кристминстеру не нужны.

– Что поделать – люблю, и все тут! Люблю этот город, хотя и знаю, как он ненавидит людей, подобных мне, так называемых самоучек, как он презирает наши добытые в труде знания, меж тем как ему первому следовало бы уважать их… Знаю, как он издевается над нашей неправильной речью и над ошибками произношения, вместо того чтобы сказать: я вижу, ты нуждаешься в помощи, мой бедный друг! И все же он для меня центр вселенной, город моей юношеской мечты, и ничто этого не изменит. Быть может, он наконец очнется и проявит великодушие. Я часто молюсь об этом! Мне так хотелось бы вернуться туда, жить там… быть может, там и умереть! Думаю, через две-три недели я, пожалуй, встану на ноги. Будет июнь, и мне хотелось бы приехать туда к определенному дню.

Надежда на скорое выздоровление не обманула Джуда. Через три недели они прибыли в город, с которым были связаны многие воспоминания, и ступали по мостовой, испещренной солнечными бликами, отраженными от его древних осыпающихся стен.