Текст книги "Джуд незаметный"

Автор книги: Томас Гарди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

– Нет, я дурная и беспринципная, и ты это знаешь, конечно, – сказала она сквозь слезы.

– Я знаю одно – что ты моя дорогая Сью, и никто и ничто в мире не разлучит меня с тобой!

При всей своей умудренности во многих вопросах Сью все еще оставалась таким ребенком, что эти слова утешили ее, и к концу пути они снова были в прекрасном настроении. Около десяти часов поезд прибыл в Олдбрикхем – главный город Северного Уэссекса. Так как Сью не захотела остановиться в гостинице Общества трезвости из-за его телеграммы, Джуд навел справки, и какой-то парень вызвался проводить их в отель "Джордж" и свез туда на тележке их багаж; это оказалась та самая гостиница, где Джуд останавливался с Арабеллой, когда они встретились после многих лет разлуки.

Озабоченный их устройством, Джуд не сразу узнал это место, тем более что они вошли с другого входа. Заняв каждый свой номер, они спустились вниз поужинать. Воспользовавшись минутной отлучкой Джуда, официантка обратилась к Сью:

– Мне помнится, мэм, что ваш родственник, или друг, или кем он там вам приходится, уже останавливался у нас как-то, он приехал так же поздно, как сегодня, и с ним была жена, эдакая леди, совсем на вас не похожая...

– Да? – с замиранием сердца: проговорила Сью. – Должно быть, вы ошибаетесь! Давно это было?

– Месяца два назад. Такая дородная, красивая женщина. Они занимали вон ту комнату.

Когда Джуд вернулся и сел за ужин, у Сью был унылый и жалкий вид.

– Джуд, – печально сказала она, прощаясь с ним на лестничной площадке, – нам с тобой что-то не так хорошо, как раньше! Мне здесь не нравится – противное место! И тебя я люблю меньше, чем любила.

– Ты чем-то расстроена, дорогая? Откуда такая перемена в настроении?

– Жестоко было привозить меня сюда!

– Почему?

– Ты был здесь недавно с Арабеллой, вот почему!

– Боже мой!.. – сказал Джуд, озираясь. – Верно, это та самая гостиница! Но я же этого не знал, Сью. И почему это жестоко, раз мы находимся здесь сейчас просто как родственники?

– Скажи мне, когда это было. Ну, говори же!

– Накануне того дня, когда мы с тобой встретились в Кристминстере и вернулись вместе Мэригрин. Я же тебе говорил, что виделся с нею.

– Ты говорил только, что виделся с нею, но не сказал мне всего. По твоим словам выходило, что вы встретились как чужие, совсем не как муж и жена, и что ты с нею не мирился.

– Мы и не мирились, – печально произнес Джуд. – Мне трудно это объяснить, Сью.

– Ты меня обманул! Ты, моя последняя надежда! Я никогда тебе этого не прощу, никогда!

– Но ведь ты же сама хочешь, дорогая, чтобы мы были друзьями, а не любовниками. Это так непоследовательно…

– Можно ревновать и друга!

– Я тебя не понимаю. Мне ничего не разрешается, а тебе я должен разрешить все. В конце концов, ты тогда была в хороших отношениях со своим мужем.

– Нет, не была. Как ты можешь так думать, Джуд! Ты хоть и не намеренно, но обманул меня.

Она так расстроилась, что Джуду пришлось увести ее в номер и прикрыть Дверь, чтобы их никто не услышал.

– Это та самая комната? По лицу твоему вижу, что та. Я не желаю здесь оставаться. Какое вероломство – сойтись опять с ней! А я-то прыгала из окна!..

– Но послушай, Сью, ведь она как-никак была моей законной женой, если не…

Сью упала на колени перед кроватью, зарылась лицом в одеяло и заплакала.

– Никогда еще не видел такого безрассудства! Вот уж поистине собака на сене, – не удержался Джуд. – Ни к тебе не подступись, ни к кому другому!

– Ну как же ты не понимаешь? Ну почему? А я-то прыгала из окна! Почему ты такой грубый?

– Прыгала из окна?

– Я не могу этого объяснить!

Он действительно плохо понимал ее. Но все же кое-что понял и стал любить еще больше.

– Я-то думала, ты с тех пор никого не любил, не хотел никого на свете, – продолжала Сью.

– Это так и есть. Не любил и не люблю, – ответил Джуд, расстроенный не меньше, чем она.

– Но ты, наверное, много думал о ней! Иначе…

– Да нет, зачем же… Ты тоже меня не понимаешь, с женщинами вечно так! Чего ради поднимать столько шуму из-за пустяков?

Подняв голову от одеяла, Сью сказала с обидой:

– Если б не это, я, может, и согласилась бы остановиться в гостинице Общества трезвости, – как ты хотел, ведь я уже почти свыклась с мыслью, что я твоя!

– Это не имеет значения, – сухо отозвался Джуд.

– Я считала, что Арабелла тебе больше не жена, раз она по своей воле ушла от тебя столько лет назад. Такая разлука, как ваша или моя с Ричардом, – это, по-моему, конец брака.

– Больше я ничего не могу сказать, не задевая Арабеллу, а отзываться о ней дурно не хочу. Все же должен сказать тебе одно – и, по-моему, это решает дело. Она вышла замуж за другого самым настоящим образом. Я узнал об этом только при встрече с нею здесь.

– Вышла за другого? Но это же преступление… По крайней мере, так принято считать, хотя никто не думает этого всерьез.

– Ну вот, теперь я узнаю в тебе прежнюю Сью. Да, это преступление, как ты сама это признаешь, хотя и убеждаешь себя в противном. Но я никогда не донесу на Арабеллу! Особенно теперь, когда угрызения совести заставили ее просить у меня развода, чтобы законно оформить новый брак. Так что сама понимаешь, я вряд ли когда-нибудь еще увижусь с ней.

– И ты в самом деле ничего не знал, когда встретился с ней? – уже мягче спросила Сью, вставая с колен.

– Ничего. Принимая это во внимание, тебе, право, не следует сердиться, моя милая.

– Я не сержусь. Но в гостиницу Общества трезвости не пойду.

– Ну и ладно! – засмеялся он. – С меня довольно и того, что мы вместе. Я, ничтожный смертный, большего и не заслуживаю, ведь для меня ты словно призрак – бесплотный, нежный и дразнящий. Когда я обнимаю тебя, мои руки, кажется, вот-вот пройдут сквозь твое тело, – как сквозь воздух. Прости мне мою, как ты это называешь, грубость и помни: нас завела в ловушку игра в родственные чувства, когда на самом деле мы были чужими. Вражда между нашими родителями придавала тебе в моих глазах особую привлекательность, с какой не сравнится обычная новизна знакомства.

– Прочти мне эти чудесные строчки из "Эпипсихидиона" Шелли, они будто обо мне написаны, – попросила она, становясь с ним рядом. – Ты знаешь их?

– Я почти ничего не знаю наизусть, – уныло ответил он.

– Да? Вот они:

 
Там было существо, его мой дух
Встречал в своих скитаньях в небесах
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Для человека слишком хрупок, серафим
Был в женском лучезарном облике сокрыт…
 

Нет, это слишком лестно для меня, не буду дальше читать. Но скажи мне, что это я. Ну скажи!

– Это так и есть, дорогая, это в точности ты.

– Тогда я тебя прощаю! Можешь поцеловать меня вот тут. – Она осторожно приложила палец к щеке. – Только чтоб поцелуй был недолгий.

Он послушно выполнил ее приказание.

– Ты ведь очень любишь меня, правда? Хоть сама-то я не… Ну, да ты понимаешь!

– Да, моя радость! – сказал он со вздохом и, пожелав ей спокойной ночи, ушел.

VI

Когда Филотсон вернулся учительствовать в свой родной Шестон, жители города приняли в нем участие и, по старой памяти, встретили его с искренним почтением, хоть и не сумели оценить по достоинству его разнообразных познаний, как оценили бы, вероятно, где-нибудь в другом месте. А когда вскоре после приезда он ввел в свой дом хорошенькую жену, они и ее встретили радушно, отметив, однако, про себя, что уж слишком она хорошенькая, и горе ему, если он не будет как следует присматривать за ней.

Первое время после отъезда Сью ее отсутствие не вызывало никаких толков. Через несколько дней ее место в школе заняла новая учительница, но и это прошло незамеченным, так как Сью исполняла должность помощницы Филотсона лишь временно. Однако когда месяц спустя Филотсон в разговоре со знакомым случайно обмолвился, что не знает, где находится его жена, это возбудило всеобщее любопытство, и обитатели города вскоре пришли к заключению, что Сью изменила мужу и сбежала от него. Подавленность Филотсона, его рассеянность в часы занятий лишь придавали правдоподобие такому объяснению.

Филотсон отмалчивался, сколько мог, делая исключение лишь для Джиллингема, однако врожденная честность и прямота заставили его заговорить, как только о поведении Сью пошли ложные слухи. Как-то утром, в понедельник, в школу зашел председатель школьного комитета и, побеседовав о делах, отвел Филотсона в сторону, чтобы их дальнейший разговор не услышали ученики.

– Извините меня, Филотсон, но поскольку все говорят о ваших семейных делах… Правда ли; что жена ваша не уехала в гости, а тайно сбежала со своим любовником? Если так, весьма вам – сочувствую.

– Можете не сочувствовать. И никакого секрета здесь нет.

– Значит, она поехала навестить друзей?

– Нет.

– Так что же случилось?

– Она уехала при обстоятельствах, обычно вызывающих сочувствие к мужу. Но я сам дал ей свое согласие.

Председатель смотрел на него, ничего не понимая.

– Я говорю вам то, что есть, – с досадой продолжал Филотсон. – Она попросила отпустить ее к любимому человеку, и я отпустил ее. Почему бы нет? Она взрослый человек, и это вопрос ее совести, а не моей. Я не тюремщик. Больше я ничего не хочу объяснять и прошу вас оставить этот допрос.

Школьники заметили серьезное выражение на лицах обоих мужчин и, придя домой, рассказали родителям, что с миссис Филотсон приключилась какая-то история. Затем служанка Филотсона, девочка только что со школьной скамьи, рассказала, как он помогал своей жене укладываться в дорогу, предлагал ей денег и написал дружеское письмо ее молодому человеку с просьбой позаботиться о ней. Взвесив обстоятельства дела, председатель переговорил с другими членами комитета, и Филотсону предложили явиться для дачи объяснений. После продолжительной беседы учитель, по обыкновению бледный и усталый, вернулся домой. Там его ожидал Джиллингем.

– Ты был прав; – произнес Филотсон, тяжело опускаясь на стул. – Мне предложили подать в отставку по причине моего недостойного поведения: я, видишь ли, дал свободу своей измаявшейся жене или, как они выражаются, поощрил прелюбодеяние. Но я не уйду по своей воле!

– Я бы, пожалуй, ушел.

– А я не уйду. Какое им дело? В конце концов, это вовсе не отражается на моих учительских способностях. Пусть сами уволят меня, если хотят.

– Если ты подымешь шум, дело попадет в газеты, и ты не получишь места ни в одной школе. Комитет ведь должен считаться с тем, что ты наставник юношества, в этом смысле твой поступок влияет на общественную нравственность, и общепринятой точки зрения твою позицию оправдать нельзя. Ты уж позволь мне это сказать.

Но Филотсон не желал слушать своего друга.

– Мне все равно, – заявил он. – Я не уйду, пока меня не выгонят, хотя бы потому, что, уходя добровольно, я как бы признаю, что поступил неправильно. А между тем я с каждым днем все более убеждаюсь, что я прав и перед богом, и с точки зрения простой, неизвращенной человечности.

Джиллингем понимал, что его строптивый друг не сможет долго отстаивать такие взгляды, но не стал спорить, и не прошло и четверти часа, как Филотсоку вручили официальное уведомление об увольнении. Чтобы написать его, члены комитета специально задержались после ухода учителя. Он заявил, что не согласен с увольнением, и передал дело на решение собрания горожан, куда к отправился сам, хотя выглядел совсем больным и Джиллингем уговаривал его остаться дома. Филотсон взял слово и так же твердо, как в разговоре со своим другом, возражал против решения комитета, утверждая, что речь идет о его личных, семенных делах, которые никого не касаются. Комитет опроверг его заявление, указав, что всякие ненормальности в личной жизни учителей также подлежат контролю со стороны комитета, поскольку они затрагивают нравственность обучаемых. На это Филотсон ответил, что не видит, каким образом проявление милосердия может повредить нравственности.

Зажиточные и уважаемые граждане города, как один, ополчились против Филотсона, но, к немалому его удивлению, у него оказались и неожиданные защитники числом более десяти человек.

Как уже говорилось выше, Шестон служил пристанищем разного рода бродягам, стекавшимся в Уэесекс на многочисленные базары я ярмарки в летние и осенние месяцы. И вот, хотя Филотсон никогда не водил с ними компании, они доблестно выступили в защиту заведомо проигранного дела. В числе их были два коробейника, владелец тира с двумя помощницами, заряжавшими ружья, два боксера, хозяин карусели, пряничник, две торговки метлами, выдававшие себя за вдов, и владельцы силомера и качелей.

Эта благородная фаланга сочувствующих и еще несколько присоединившихся к ним независимых, у которых семейная жизнь тоже шла не совсем гладко, подходили к Филотсону и горячо пожимали ему руку, после чего в таких сильных выражениях высказывали свое мнение собравшимся, что дело дошло до потасовки, в пылу которой было разбито три окна и сломана классная доска, манишка городского советника оказалась залита чернилами, а церковного старосту так ударили картой Палестины, что голова его насквозь проткнула Самарию; много было наставлено синяков и разбито носов, в том числе, к общему ужасу, нос приходского священника, пострадавшего от усердия какого-то просвещенного трубочиста, ставшего на сторону Филотсона. Увидев кровь на лице священника, Филотсон чуть не застонал от сознания неловкости и унизительности происшедшего и горько пожалел, что не принял предложенную ему отставку, а вернувшись домой, почувствовал себя так плохо, что слег и на другой день не смог встать с постели.

Это прискорбное и нелепое событие явилось для него началом серьезной болезни. Он лежал в своей одинокой спальне в том трогательно-грустном настроении, какое бывает у пожилого человека, осознавшего, что жизнь его как в общественном, так и в личном плане сложилась неудачно. Джиллингем навещал его по вечерам и однажды завел разговор о Сью.

– Ей все равно, есть я или нет, – сказал Филотсон. – С чего бы ей мною интересоваться?

– Она не знает, что ты болен.

– Тем лучше для нас обоих.

– Где же она теперь живет со своим любовником?

– Наверное, в Мелчестере. По крайней мере, раньше он жил там.

Джиллингем вернулся домой, подумал и написал Сью анонимное письмо с расчетом, что оно как-нибудь дойдет до нее; письмо он вложил в конверт, адресованный на имя Джуда в кафедральный собор. Оттуда оно было направлено в Мэригрин, в Северном Уэссексе, а из Мэригрин в Олдбрикхем его переслала вдова, в свое время ухаживавшая за бабкой Джуда, так как только она одна и знала его теперешний адрес.

Через три дня вечером, когда солнце во всем своем великолепии склонялось к закату над долиной Блекмур и окна Шестона казались жителям этой долины огненными языками, больному учителю послышалось, что кто-то подъехал к дому, и через минуту в дверь спальни постучали. Филотсон не ответил, дверь нерешительно приоткрылась, и вошла Сью.

На ней был светлый весенний костюм, и в ее появлении было что-то призрачно-нереальное, словно в комнату впорхнул мотылек. Он взглянул на нее, покраснел, хотел было что-то сказать, но удержался.

– У меня нет тут никаких дел, – начала она, наклонив к нему испуганное лицо. – Но до меня дошли слухи, что ты болен, серьезно болен, и вот, зная, что ты допускаешь возможность иных отношений между мужчиной и женщиной, чем плотская любовь, – я приехала.

– Я не так уж серьезно болен, дружок мой. Мне просто нездоровится.

– Этого я не знала. Боюсь, что в таком случае мой приезд ничем не оправдан.

– Да, да. Пожалуй, тебе лучше было бы не приезжать. То есть я хочу сказать, что ты чуточку поспешила. Ну да ладно, пусть будет так. Ты, наверное, ничего не слышала о событиях в нашей школе?

– Нет. А что?

– Я ухожу отсюда на другое место. Не поладил со школьным комитетом, и мы решили расстаться – вот и все!

Ни в эту минуту, ни после Сью даже не догадывалась о том, какие неприятности он навлек на себя, дав ей свободу. Ей это просто не приходило в голову, а новостей из Шестона она не получала. Они немного поговорили о том, о сем, и когда ему был подан чай, он приказал изумленной маленькой служанке принести чашку чаю Сью. Эта молодая особа интересовалась их делами гораздо больше, чем они предполагали: спустившись в кухню, она возвела глаза к небу и в совершенном изумлении всплеснула руками. Во время чаепития Сью подошла к окну.

– Какой чудесный закат, Ричард! – проговорила она задумчиво.

– Они почти всегда хороши, когда смотришь отсюда, наверное, потому, что лучи пронизывают туман над долиной. Но это не для меня: солнце не заглядывает в сумрачный угол, где я лежу.

– А может, ты полюбуешься им хоть сегодня? Небо словно разверзлось над нами!

– И хотел бы, да не могу.

– Я помогу тебе.

– Нет… Кровать невозможно передвинуть.

– А вот посмотри, что я сделаю.

Она сняла со стены вращающееся в раме зеркало и поставила его на подоконник так, чтобы в нем отражался закат, а затем стала поворачивать до тех пор, пока отраженные лучи не упали на лицо Филотсона.

– Ну вот, теперь тебе видно, какое солнце огромное и яркое! – воскликнула она. – Я уверена… я так надеюсь на то, что оно тебя подбодрит!

В голосе ее была ласковость раскаявшегося ребенка, который не знает, чем еще он может загладить свою вину.

– Странное ты создание, – печально усмехнулся Филотсон, когда в глаза ему блеснуло солнце. – Вздумала вдруг приехать ко мне после всего того, что между, нами произошло!

– Не будем ворошить прошлое! – быстро сказала она. – Мне надо доспеть на омнибусе к ближайшему поезду. Джуд не знает, что я здесь, потому что его не было дома, когда я выезжала, так что мне надо поскорее вернуться. Я так рада, что тебе лучше, Ричард. Ты ведь не чувствуешь ко мне ненависти? Ты всегда был таким добрым моим другом!

– Рад слышать, что ты так думаешь, – хрипло проговорил он. – Нет, ненависти к тебе я не чувствую.

Пока шел этот отрывистый разговор, в комнате быстро стемнело. Когда принесли свечи и Сью было пора уезжать, она вложила свою руку в руку Филотсона, вернее, лишь слепа коснулась ее, так мимолетно было это движение. Она отвернулась, и Филотсон заметил при этом, что у неё задрожали губы и слезы набежали на глаза. Когда она почти совсем затворила за собой дверь, он вдруг позвал ее?

– Сью!

Он понимал, что ему не следует этого делать, но не мог удержаться. Она вернулась.

– Сью! – прошептал он. – Хочешь, помиримся? Оставайся… Я все прощу, все забуду.

– Нет, нет, – поспешно возразила она, – ты не можешь меня простить!

– Ты хочешь сказать, что фактически он уже стал твоим мужем?

– Считай, что так. Он хлопочет о разводе со своей женой Арабеллой.

– С женой? Для меня новость, то он женат!

– Это был неудачный брак.

– Как твой.

– Да, как мой. Он делает это не столько ради себя, сколько ради нее. Она писала, что этим он окажет ей услугу, потому что она сможет снова выйти замуж и жить, как все порядочные женщины. Джуд согласился.

– Жена?.. Услуга?.. Да, конечно, это услуга – дать ей полную свободу, хотя мне это что-то не нравится… Но как бы там ни было, я могу все простить, Сью.

– Нет, нет, я не могу вернуться к тебе после того, как поступи ла так дурно!

В лице Сью мелькнул испуг, который охватывал ее всякий раз, как Филотсон пытался выступать в роли мужа, а не друга. В таких случаях она любым способом старалась оградить себя от его супружеских чувств.

– Мне надо идти. Я приеду еще раз, можно?

– Я вовсе не хочу, чтобы ты уходила. Я хочу, чтобы ты осталась.

– Спасибо, Ричард, но мне надо идти. Раз ты не настолько болен, как я думала, я не могу остаться.

– Ты его – с головы до ног! – сказал Филотсон так тихо, что Сью не расслышала этих слов, закрывая за собой дверь.

Ее испугал порыв учителя, к тому же она стыдилась призваться даже ему, какой неполноценной и несовершенной должна была казаться мужчине, та любовь, которую она дарила теперь Джуду. Вот почему она не решалась сказать ему о своих неопределенных отношениях с Джудом, и Филотсон терпел адские муки, представляя себе, как это нарядное, носящее его имя существо, в котором сочувствие к нему мешается с отвращением, нетерпеливо стремится домой, к своему возлюбленному.

Джиллингем так близко принимал к сердцу дела Филотсона и так за него беспокоился, что два, а то и три раза в неделю поднимался в Шестон по круче холма, хотя путешествие в оба конца составляло около девяти миль и он совершал его между чаем и ужином, после тяжелого рабочего дня в школе. Придя в первый раз после посещения Сью, он застал своего друга в нижнем этаже и заметил, что его апатия сменилась более спокойным и сосредоточенным настроением.

– Она была у меня после твоего последнего посещения, – сказал учитель.

– Кто? Миссис Филотсон?

– Да.

– Ага!

– Значит, вы помирились?

– Нет, она просто приехала поиграть полчасика в заботливую сиделку, взбила своими белыми ручками мои подушки и уехала.

– Вот потаскушка, черт бы ее подрал!

– Что ты сказал?

– Ничего.

– Но все-таки?

– Я говорю: вот капризница, вот мучительница! Не будь она твоей женой…

– А она и не жена мне, она жена другого, разве что не по имени и не по закону. Разговор с ней навел меня на мысль, что для ее блага мне следует полностью порвать законные узы, связывающие нас. Мне думается, я смогу это сделать сейчас, после того, как она побывала у меня и отказалась остаться, даже когда я сказал, что прощаю ее. Мне кажется, это облегчит дело развода, хоть я и не сразу это сообразил. Что толку держать ее на привязи, раз она мне уже не принадлежит? Я знаю, я абсолютно уверен в том, что она воспримет такой шаг как величайшее благодеяние. Потому что если она сочувствует мне, жалеет и даже оплакивает меня как близкого человека, как муж я ей невыносим и даже противен – именно противен, не будем стесняться в выражениях, – а стало быть, у меня остается лишь один достойный мужчины милосердный выход – завершить то, что я начал. К тому же и с практической точки зрения ей лучше быть независимой. Я безнадежно погубил свою карьеру, поступив так, как мне казалось лучше для нас обоих, хотя она об этом не знает; теперь у меня впереди жестокая нужда, – до самой могилы – так как в учителя меня больше не возьмут. Лишившись права учительствовать, я, вероятно, весь остаток моих дней буду вынужден добывать себе хлеб тяжким трудом, и одному это будет легче. Могу еще добавить, что на мое решение повлияло известие о том, что Фаули тоже разводится.

– О-о, значит, у него тоже есть супруга? Любопытная парочка, нечего сказать!

– Мм… Меня не интересует мое мнение по этому вопросу. Скажу только, что развод не принесет Сью вреда и откроет ей возможность счастья, о котором она до сих пор не мечтала; Они ведь смогут тогда пожениться. Это им следовало сделать с самого начала.

Джиллингем помедлил с ответом.

– Едва ли я соглашусь с твоими обоснованиями, – мягко проговорил он, так как привык уважать чужие взгляды, даже если их не разделял. – Но решение твое считаю правильным; если только ты сможешь его осуществить, в чем я сильно сомневаюсь