Текст книги "Травести"

Автор книги: Том Стоппард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Джойс. Имелись ли иные расхождения между Тцара и Хюльсенбеком?

Тцара. Имелись.

Джойс. В отношении чего?

Тцара. В отношении задач и принципов дадаизма.

Джойс. Приведите пример требований Хюльсенбека.

Тцара. Международный революционный союз всех творческих людей на основе радикального коммунизма.

Джойс. А что требует в отличие от него Тцара?

Тцара. Признания права мочиться разноцветной мочой.

Джойс. Права каждого человека мочиться мочой другого цвета в каждом отдельно взятом случае или права отдельных людей постоянно мочиться мочой определенного цвета? Или право каждого человека в любое время мочиться мочой всех цветов?

Тцара. Все это скорее относилось к утверждению, что писать не менее естественно, чем писать.

Джойс (встает, закончив показ фокусов). Только упаси вас господи делать оба дела в одну шляпу.

Для Тцара это уже чересчур.

Тцара. Ах ты высокомерная лужа ирландской блевотины! Ах ты четырехглазая кикимора болотная, картофелина засраная! Твое искусство с треском провалилось. Ты превратил его в религию, и оно сдохло вместе со всем остальным, а ты сидишь возле гниющего трупа на поминках и отщипываешь от него кусочки! Время гениев прошло! Сейчас нам нужны вандалы и осквернители, простодушные разрушители, которые сокрушат века барочных изысков, разрушат храм, чтобы наконец можно было заявить без ложного стыда о том, как важно быть артистом! Дада! Дада! Дада!! {Бьет об пол всю посуду, какая ему только подворачивается под руку, после чего становится в гордую позу)

Джойс остается в неподвижности.

Джойс. Ах ты взбалмошный человечек с потребностью в самовыражении, далеко превосходящей возможности твоего скудного дарования! Само по себе это, конечно, вовсе не постыдно, но этого мало, чтобы называть себя художником. Художник – это волшебник, посланный людям для исполнения их прихотей, для удовлетворения их потребности в бессмертии. Пусть возводят кругом храмы и разрушают, с начала веков и по сей день, в горящей Трое и на полях Фландрии! Если во Вселенной есть хоть какой-то смысл, то именно он отражается в произведениях искусства, пусть даже они восхваляют тиранов или воспевают ничтожества. Что осталось бы от Трои, если бы ее не воспел поэт? Пыль. (Закончив эту тираду, Джойс достает из шляпы кролика, надевает шляпу на голову и уходит с кроликом подмышкой)

Издалека доносится голос Карра.

Карр. «Ну а если низшие сословия не будут подавать нам пример, какая от них польза? У них, по-видимому, нет никакого чувства моральной ответственности».

Тцара подходит к двери, за которой слышится голос Карра. Он открывает ее и удаляется.

(Продолжает читать вслух) «Как дела, дорогой Эрнест? Что привело тебя в город?» – «Развлечения, развлечения! А что же еще? Как всегда, жуешь, Алджи?» Алджи…

Входит старый Карр с книгой в руке.

Карр. Алджи! Тот, другой. Мой личный триумф в ответственной роли Алджернона Монкрифа. Театр «Цур Кауфляйтен» на Пеликанштрассе, в этот весенний вечер «Английская труппа» с жемчужиной английской сцены – комедией «Как можно быть…». А как первого-то звали? Забыл. Комедия Оскара Уайльда. В роли Алджи – Генри Карр. В ролях Тристан Роусон, Сесиль Палмер, Этель Тернер, Эвелин Коттон… остальных забыл. Билеты по пять франков, четыре бобика с носа, зал полон, пришлось отдать кучу мест этому ирландскому хаму и его дружкам, – но я, однако, незлопамятен, тем более что тело его давно покоится на кладбище, что вон на том холме; никто ни на кого не в обиде, полное отпущение грехов. Конечно, неприятно было ввязываться в судебное разбирательство из-за нескольких франков, – и это после того, как я сам заплатил за брюки и организовал аншлаг! – и после этого он мне всучил десять франков словно чаевые! – а затем потребовал с меня двадцать пять франков за билеты! – даже и глазом не моргнул! Вот, посмотрите, что я нашел… {Извлекает из кармана потрепанный документ?) Bezirkgericht Zьrich, Цюрихский окружной суд, рассмотрел дело доктора Джеймса Джойса – кислых щей доктор! – истца и ответчика по встречному иску против Генри Карра, ответчика и истца по встречному иску, в следующих пунктах: а) иск: должен ли ответчик и истец по встречному иску (это я) выплатить истцу и ответчику по встречному иску (это он) двадцать пять франков? б) встречный иск: должен ли истец и ответчик по встречному иску выплатить ответчику и истцу по встречному иску триста франков? Вы все поняли? Джойс утверждал, что я ему должен двадцать пять франков за билеты. Я же сказал, что это Джойс должен мне триста франков, которые я потратил на брюки и так далее, приобретенные мной для исполнения роли Генри – да нет, того, другого…

Наверное, вы уже заметили, что у меня иногда ум за разум заходит, но вы же сами понимаете, как это бывает в моем возрасте – попадешь в борозду, вроде все идет гладко, а потом – фюйть! – мысль перепрыгнула непонятно куда… Постой, постой! Его звали Алджернон – да, да, Алджернон! Ага, мы на верном пути, сейчас начнем рассказывать все сначала. Между прочим, если кто-нибудь сюда пришел, чтобы похихикать над дешевой комедией про старца, страдающего склерозом, то он может валить домой, потому что сейчас я расскажу вам, как я познакомился с Лениным и как эта встреча изменила весь ход мировой истории. А это что такое? {Смотрит на документу себя в руке?) Ах да! Erkannt – постановили. Первое: der Beklagte, ответчик, Генри Карр, обязан выплатить den Klдger, истцу, Джеймсу Джойсу, двадцать пять франков. Встречный иск Генри Карра отклонен. Герр Карр выплачивает доктору Джойсу также шестьдесят франков на покрытие издержек и как моральную компенсацию. Какая-то пародия на правосудие! Потом он еще раз в суд обратился, по поводу оскорбления личности. Утверждал, что я называл его мошенником и хамом… Иск, разумеется, не приняли к производству. Это он все из-за денег затеял, этот Джойс. Впрочем, дело давнее. После войны он уехал из Цюриха, отправился в Париж, прожил там двадцать лет и снова вернулся сюда в декабре сорокового. Опять началась война… но к тому времени он был больной человек, прободение язвы, а в январе он уже умер… похоронили его холодным вьюжным днем на кладбище Флунтерн, там вон, на вершине холма.

Он мне недавно приснился, приснилось, что он стоит на свидетельском месте, тут я ему и учинил перекрестный допрос, практически выиграл дело, получил от него все – и за штаны, и за все остальное, а затем я как ему бросил в лицо: «А что делали вы во время Великой войны?» А он мне отвечает: «Я? Я „Улисса“ писал. А вот вы что делали?»

Даже и глазом не моргнул!

Занавес

Действие второе

Библиотека. Кроме книжных шкафов и т. п. в библиотеке должна присутствовать конторка, за которой находится С ее ил и; хорошо, если конторка будет похожа на закрытую со всех сторон кафедру.

Сесили. Итак, продолжим.

Война застала Ленина и Крупскую в Галиции, которая тогда принадлежала Австро-Венгрии. После непродолжительного пребывания в лагере для интернированных их выпустили в Швейцарию, где они поселились в Берне. В шестнадцатом году Ленин перебирается в Цюрих, поскольку там была лучшая библиотека…

На сцене включается свет, и мы видим библиотеку.

…намереваясь провести в этом городе не более двух недель. Но Цюрих понравился и ему и Наде, и они решили поселиться в нем на более длительный срок. Сняли комнату по адресу Шпигельгассе, четырнадцать, в доме сапожника по фамилии Каммерер. Во время войны Цюрих притягивал, словно магнит, беженцев, изгнанников, шпионов, анархистов, художников и радикалов со всей Европы. Здесь можно было видеть Джеймса Джойса, воздвигавшего у всего мира на глазах основание для памятника, на котором зиждется бессмертная слава его создателя, – книги, ставшей известной человечеству под названием «Улисс». Здесь, в погребке «У молочника» по адресу Шпигельгассе, один, каждый вечер собирались в своем «Кабаре Вольтер» дадаисты под предводительством темноволосого, похожего на мальчишку и никому тогда еще не известного румынского поэта…

Мы видим Джойса, проходящего между шкафами; затем Карра, который идет за ним следом; на этот раз он одет в куртку, кремовые фланелевые брюки, соломенную шляпу; в глазу монокль, а в руках огромные ножницы, которыми он демонстративно щелкает в воздухе. Джойс и Карр скрываются из вида.

Сесили. Каждое утро в девять часов, сразу после открытия, Ленин появлялся в библиотеке.

Появляется Ленин; он говорит по-русски: «Здравствуйте!»

Ленин занимался в библиотеке, пока она не закрывалась на обеденный перерыв, а после обеда возвращался и продолжал работать до шести, кроме четверга, который был выходным. Он работал над книгой «Империализм, как высшая стадия капитализма».

Мы видим, как Ленин работает, заваленный книгами и записями.

Двадцать второго января семнадцатого года, выступая перед эмигрантской молодежью в Цюрихском народном доме, Ленин сказал: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции». Мы все тогда думали так. Но не прошло и месяца, как один польский товарищ по фамилии Вронский ворвался к Ульяновым домой с новостью: в России произошла революция…

Надя входит точно так же, как в прологе. Она и Ленин повторяют весь русский диалог из пролога, но на этот раз Сесили педантично переводит их реплики для публики, не пропуская даже отдельных «да» и «нет». Ленин и Надя уходят; по пути Надя говорит Сесили по-русски «до свидания».

Как писала Надежда Крупская в своих «Воспоминаниях о Ленине»: «С первых же минут, как только пришла весть о Февральской революции, Ильич стал рваться в Россию». Но в окруженной со всех сторон воюющими державами Швейцарии такое было легче сказать, чем сделать. Россия воевала с Германией, да и союзники не слишком привечали Ленина, поскольку его отношение к войне представляло для них потенциальную опасность…

Появляется Карр, одетый в веселенькую курточку и соломенную шляпу, Карр пришел в библиотеку в качестве «шпиона» – мы видим это по его поведению, которое меняется только тогда, когда Сесили обращается к нему.

Не было никаких сомнений в том, что англичане и французы сделают все возможное для того, чтобы Ленин не покинул Швейцарию. И что они все время следят за ним. Ах!

Карр вручает Сесили визитную карточку, которую он получил от Беннетта в первом действии.

Сесили. Тристан Тцара. Дада, Дада, Дада… Младший брат Джека!

Карр. А вы – Сесили?

Сесили. Тс-с!

Карр. Да, это вы!

Сесили. А вы, судя по визитной карточке, брат Джека, декадентствующий нигилист.

Карр. Но я вовсе не декадентствующий нигилист. Пожалуйста, не думайте, что я декадентствующий нигилист.

Сесили. Если это не так, то вы самым непозволительным образом вводили нас в заблуждение. Надеюсь, вы не ведете двойной жизни, прикидываясь декадентствующим нигилистом – в частности, выставляя плоды своих теоретических изысканий в галерее на Банхофштрассе. Это было бы лицемерием.

Карр (глядя на нее с изумлением). Гм! Конечно, я бывал весьма легкомысленным.

Сесили. Очень рада, что вы это признаете.

Карр. Если вы уж заговорили об этом, должен признаться, что шалил я достаточно.

Сесили. Не думаю, что вам следует этим хвастаться, хотя, вероятно, это вам доставляло удовольствие. Вы, наверное, причинили немало огорчений вашему брату.

Карр. Что ж, мой брат тоже причинил немало огорчений мне, да и всем дадаистам. Его мать тоже не особенно от него в восторге. Мой брат Джек – простофиля, и, если вы позволите, я объясню вам почему. Он сказал мне, что вы – хорошенькая, в то время как вы на первый взгляд – самая прелестная девушка в мире. Вы выдаете книги на дом?

Сесили. Я думаю, вам не следует так говорить со мной в рабочее время. Впрочем, поскольку справочный зал вот-вот закроется на обед, я вам прощаю. Интеллект у мужчин не так часто встречается, чтобы походя пренебрегать им. Какие книги вас интересуют?

Карр. Любые.

Сесили. Неужели ваши интересы так безграничны?

Карр. Речь идет скорее о расширении кругозора. Я получил чрезмерно методичное образование, в результате чего я знаю кое-что про аардварка, слегка владею абаком и разбираюсь в абстракционизме. Аардварк, кстати, – это разновидность африканской свиньи, которая встречается по большей части…

Сесили. Я тоже прекрасно знаю, что такое аардварк, мистер Тцара. Признаюсь честно, вы мне чем-то очень симпатичны.

Карр. В области политики дальше анархизма я не продвинулся.

Сесили. Понятно. Что же касается вашего старшего брата…

Карр. Большевик А вы, я полагаю…

Сесили. Циммервальдистка!

Карр. О Сесили, не возьметесь ли вы за мое исправление? Займемся этим за обедом. Я уверен, у меня от этого разыграется аппетит. Знаете, как у меня разыгрывается аппетит, когда мне приходится отрекаться от своих убеждений за стаканом рейнвейна.

Сесили. Боюсь, что сегодня у меня нет на это времени. Ленин просит, чтобы во время перерыва я навела справки.

Карр. Ленин? Это ваша подруга? Гувернантка с опытом ищет новое место?

Сесили. Ничего подобного. Я имею в виду Владимира Ильича Ленина, который с моей скромной помощью пишет свой труд «Империализм, как высшая стадия капитализма».

Карр. Ах да – Ленин. Но, разумеется, сейчас, когда в Петербурге революция, он наверняка отчаянно рвется в Россию?

Сесили. Разумеется. Когда история революции будет написана, Швейцарии в ней вряд ли будет отведено много места. Как, впрочем, и в любой другой истории. Но все дороги для него закрыты. Придется пробираться переодетым и с фальшивыми документами. Ах, боюсь, я уже сказала слишком много! Владимир абсолютно уверен, что агенты следят за ним и втираются в доверие к его знакомым. Англичане наиболее настойчивы, хотя при этом крайне бестолковы. Только вчера посол получил секретное распоряжение не сводить глаз с морских портов.

Карр (растерянно). С морских портов?

Сесили. В то же самое время консул в Цюрихе получил целую пачку шифрованных телеграмм, содержание которых предполагает напряженную и драматичную деятельность: «Задай им жару!», «Пусть попляшут!» и «Выкинь коленце!», а также телеграмму лично от посла, в которой написано: «Сегодня вечером мысленно с вами, Хорэс!»

Карр: Подозреваю, что могу пролить свет на эту загадку. Последние недели консул участвовал в репетициях спектакля, премьера которого состоялась вчера вечером в театре «Цур Кауфляйтен» на Пеликанштрассе. Я оказался в числе приглашенных.

Сесили. Теперь мне ясно, почему он практически полностью передал дела в руки своего дворецкого, который, по счастью, симпатизирует радикалам.

Карр. Боже мой!

Сесили. Вы удивлены?

Карр. Да нет, у меня тоже есть дворецкий.

Сесили. Боюсь, что я не одобряю наличие прислуги!

Карр. Вы совершенно правы: обычно у нее нет совести.

Сесили. В социалистическом будущем ее не будет ни у кого!

Карр. И я того же мнения. И кому же дворецкий передает корреспонденцию консула?

Сесили. Вашему брату Джеку. Ах боже мой, что это я! Вы ничуточки не похожи на вашего брата. В вас есть что-то британское.

Карр. Смею заверить, я – такой же болгарин, как и он.

Сесили. Джек – румын.

Карр. Это одно и то же. Одни говорят так, другие этак

Сесили. Никогда не знала, но подозревала что-то в этом роде.

Карр. Так или иначе, я уверен, что теперь, когда премьера «Эрнеста» состоялась, консул освободит своего дворецкого от дипломатической работы. Скажу по чести, консул имел сногсшибательный успех в ответственной роли…

Сесили. Эрнеста?

Карр. Нет, того, другого.

Сесили. Но что вы имеете в виду, когда говорите «Эрнест»?

Карр. «Как важно быть Эрнестом… то есть серьезным» Оскара Уайльда.

Сесили. Оскара Уайльда?

Карр. Так вы с ним знакомы?

Сесили. Нет, в художественной литературе я успела добраться только до буквы «Г». Я не знакома с Уайльдом, но наслышана о нем, и то, что я слышала, мне не по душе. По словам Владимира Ильича, подлинное искусство – это искусство жизни.

Карр. Ars longa, vita brevis,[14]14
  Искусство вечно, жизнь коротка (лат.)


[Закрыть]Сесили!

Сесили. Не будем вдаваться в тонкости, которые имеют значение исключительно в упадочном языке образованных классов, мистер Тцара! Я хотела всего лишь обратить ваше внимание на тот факт, что Оскар Уайльд был буржуазным индивидуалистом и к тому же всегда был разодет в прах и пух.

Карр. В прах и пух?

Сесили. Ну, или в пух и прах, если вам угодно.

Карр. Если он и был иногда слишком хорошо одет, то искупал это тем, что был бесконечно далек от политики.

Сесили. Социальная критика – единственная обязанность искусства и оправдание его существования.

Карр. Ваши взгляды на обязанность и оправдание искусства весьма своеобразны, Сесили, но, к сожалению, то, что мы именуем искусством, по большей части этой функции как раз не выполняет, что не мешает ему утолять общую для нищих и королей потребность в прекрасном.

Сесили. Во времена, когда считали, что звезды решают, кому быть королем, а кому нищим, мистер Тцара, искусство, естественно, укрепляло в первом уверенность в своем праве, а второго утешало в его горе. Но сейчас мы живем в эпоху, когда стало известно, что общественное устройство определяется материальными факторами, и на нас лежит новая ответственность – ответственность за происходящие в обществе изменения.

Карр. Нет, нет и еще раз нет, бедная моя девочка! Искусство не способно изменить общество, это общество изменяет искусство!

С этого момента спор начинает становиться все более и более ожесточенным.

Сесили. Искусство или занимается социальной критикой, или его попросту не существует!

Карр. Вы знаете Гилберта и Салливена?

Сесили. Гилберта знаю. Салливена – нет.

Карр. Если бы вы знали «Иоланту» так, как я ее знаю…

Сесили. Сомневаюсь в этом.

Карр. «Терпение»!

Сесили. Да как вы смеете!

Карр. «Пираты»! «Пинафор»!

Сесили. Возьмите себя в руки!

Карр. «Руддигор»!

Сесили. Вы в Публичной библиотеке, мистер Тцара.

Карр. «Гондольеры», мадам, в конце-то концов!

Очередной «прыжок во времени».

Сесили. Я думаю, вам не следует так говорить со мной в рабочее время. Впрочем, поскольку справочный зал вот-вот закроется на обед, я вам прощаю. Интеллект у мужчин не так часто встречается, чтобы походя пренебрегать им. Какие книги вас интересуют?

Карр. Любые на ваш вкус. О Сесили, не возьметесь ли вы за мое исправление? Займемся этим за обедом.

Сесили. Боюсь, что сегодня у меня нет на это времени. Придется вам исправляться самостоятельно. Вот статья Владимира Ильича, которую я для него перевожу. Вам, наверное, известно, мистер Тцара, что в правительствах Западной Европы в настоящее время насчитывается десять министров-социалистов?

Карр. Должен признаться, род моих занятий не давал мне возможности сосредоточиться на проблемах европейской политики. Но десять министров – это звучит впечатляюще.

Сесили. Это звучит скандально. Они поддерживают империалистическую войну. Ревизионисты, такие, как Каутский и Макдональд, отвлекают внимание рабочих от подлинной борьбы, от борьбы классов.

Карр (удивленно). Вы имеете в виду Рамсея Макдональда, Сесили?

Сесили. Ну, разумеется, не Флору Макдональд, мистер Тцара!

Карр. Но это откровенный большевик!

Сесили. Он сотрудничает с капиталистической системой и оттягивает ее разрушение. Карл Маркс доказал, что капитализм копает себе могилу.

Карр. Нет, нет и еще раз нет, бедная моя девочка! Маркс заблуждался. Заблуждался добросовестно, но от этого заблуждение не перестает быть заблуждением. К несчастью, Маркс изучал капиталистическую систему в самый неудачный период ее развития. Промышленная революция уже загнала обездоленных в трущобы городов и принудила их к рабскому труду на фабриках, но еще не успела приобщить их к благам индустриального общества. Маркс пришел к выводу, что богатство капиталистов образуется из украденной у пролетариев прибавочной стоимости. Именно так, по его мнению, устроен капитализм. Это ложное умозаключение было выведено им из другой, также ложной, посылки, утверждающей, что человеческое поведение обусловлено принадлежностью человека к определенному классу. Но и тут он ошибся: пропасть между классами стала сужаться, вместо того чтобы стать окончательно непреодолимой. Критический момент так и не наступил. Он растворился в воздухе. Процесс повернул вспять как раз тогда, когда после восемнадцати лет каторжного труда «Капитал» наконец вышел из печати: лишнее доказательство того, как слеп порою бывает творец. До чего прелестно вы сейчас выглядите, Сесили, – вы похожи на пунцовую розу!

Сесили. Потому что меня сейчас вытошнит прямо на вашу педерастическую соломенную шляпку – вы, жалкий зануда! – вы, лицемерный хвастливый хлыщ! – вы, буржуазный образованный обманщик! – вы, художник чертов! Маркс предупреждал, чтобы мы остерегались либералов, филантропов, сторонников постепенных реформ – они не добьются перемен. Их добьются только те, кто отважится пойти на лобовое столкновение с буржуазией, ибо таковы законы истории! Когда Ленину был двадцать один год, в России свирепствовал голод. Интеллигенция организовала помощь голодающим – бесплатные кухни, раздачу семенного зерна и тому подобное. Возглавил эту кампанию Лев Толстой. Ленин не принял в ней участия. Он понимал, что голод может стать движущей силой революции. Так он думал в Самаре в восемьсот девяностом – девяносто первом годах, в возрасте двадцати одного года. Совсем еще юноша, а уже понимал такие вещи, так что не говорите мне о вашей высшей морали, вы, надутый, начитавшийся Канта зануда. Вы говорите со мной о классовой борьбе, а на самом деле только и мечтаете о том, как бы увидеть меня в одних панталонах…

Карр. Неправда!

Но это правда. По мере того как Сесили продолжает свой монолог, мы постепенно получаем возможность взглянуть на нее глазами Карра. Разноцветные лучи прожекторов начинают играть на ее теле, а общий свет гаснет, за исключением луча прожектора, который направлен на Карра. Откуда-то из тысяча девятьсот семьдесят четвертого года доносятся слабые звуки биг-бэнда, играющего тему из «Звезды стриптиза». Карр в трансе. Музыка звучит все громче. К этому времени Сесили может, скажем, взобраться на свою конторку, которая, вероятно, празднично освещена на манер сцены кабаре.

Сесили. Единственное верное учение – это учение Маркса и Ленина, противопоставленное ревизионизму, оппортунистическому либеральному экономизму, социал-шовинистическому буржуазному индивидуализму, квазидадаистическому патернализму, псевдоуайльдовскому афоризму, субджойсианскому догматизму и катехизису, кубизму, экспрессионизму и ревматизму!..

Карр. Заберите… заберите все к чертям собачьим!

Обычное освещение.

Сесили. Я думаю, вам не следует так говорить со мной в рабочее время. Впрочем, поскольку справочный зал вот-вот закрывается на обед, я вам прощаю. Интеллект у мужчин не так часто встречается, чтобы походя пренебрегать им. Какие книги вас интересуют?

Карр. Книги? Какие книги? Что вы имеете в виду, Сесили? Я прочитал статью мистера Ленина, и в ней сказано все. Надеюсь, Сесили, я не оскорблю вас, если скажу честно и прямо, что в моих глазах вы зримое воплощение предельного совершенства.

Сесили. Внешнего или внутреннего?

Карр. И того и другого.

Сесили. О Тристан!

Карр. А вы, вы любите меня? Вы согласны поверить мне все ваши тайны?

Сесили. Какой вы глупый! Конечно. Я ведь жду вас уже несколько месяцев.

Карр (удивленно). Уже несколько месяцев?

Сесили. С тех пор как Джек признался мне, что у него есть младший брат, декадентствующий нигилист, моей девичьей мечтою стало познакомиться с вами, взяться за ваше исправление и полюбить вас.

Карр. О Сесили! (Карр пытается обнять Сесили, в результате чего стаскивает ее за конторку, где исчезает и сам. Впрочем, он тут же появляется оттуда.) Но, моя дорогая Сесили, неужели вы хотите сказать, что не полюбили бы меня, если бы… (и скрывается обратно)

Входит Надя, в строгом платье, с саквояжем и книгой.

Надя. С первых же минут, как только пришла весть о Февральской революции, Ильич стал рваться в Россию… Сон пропал у Ильича с того момента, когда пришли вести о революции, и вот по ночам строились самые невероятные планы.

Входит Ленин, одетый во все черное, как лютеранский священник, но в белом пасторском воротничке. Они с Надей переглядываются друг с другом с выражением отчаяния на лицах. Ульяновы ужасно похожи на уайльдовскую пару – мисс Призм и каноника Чезюбла.

Но об этом можно было думать только в ночном полубреду.

Надя снимает капор, Ленин снимает шляпу и отстегивает воротничок.

Надо достать паспорт какого-нибудь иностранца из нейтральной страны.

Ленин (диктует Наде, которая записывает в блокнот). Письмо Якову Ганецкому в Стокгольм от девятнадцатого марта тысяча девятьсот семнадцатого года. «Ждать больше нельзя, тщетны все надежды на легальный приезд. Необходимо во что бы то ни стало немедленно выбраться в Россию, и единственный план – следующий: найдите двух шведов, похожих на меня и Зиновьева. Но мы не знаем шведского языка, поэтому шведы должны быть глухонемыми. Посылаю вам на всякий случай наши фотографии».

При этих словах Карр выглядывает из-за конторки Сесили. На нем нет пиджака.

Карр. Двое шведских… глухонемых???

Невидимая рука утаскивает его за конторку.

Надя. План, упомянутый в этом письме, так и не был осуществлен.

Ленин извлекает из картонной коробки светлый парик и напяливает его на голову. Надя продолжает строчить в своем блокноте.

Письмо В.А. Карпинскому в Женеву, от того же девятнадцатого марта тысяча девятьсот семнадцатого года.

Ленин (диктует). Дорогой Вячеслав Алексеевич! Я всячески обдумываю способ поездки. Абсолютный секрет – следующее.

Чтобы подчеркнуть важность своих слов, Ленин ударяет кулаком по конторке Сесили, случайно нажимая на звонок. Сесили выскакивает на мгновение, но тут же, не замеченная Лениным, прячется обратно.

Ленин. Возьмите на мое имя бумаги на проезд во Францию и Англию. Я поеду по ним через Англию (и Голландию) в Россию. Я могу одеть[15]15
  Так у Ленина. (Прим. ред.)


[Закрыть] парик. Фотография будет снята с меня уже в парике, и в Берн в консульство я явлюсь с Вашими бумагами уже в парике.

Снова появляется Карр, на этот раз полностью одетый, и начинает подслушивать то, что говорит Ленин.

(Ленин продолжает) Вы тогда должны скрыться из Женевы минимум на несколько недель до телеграммы от меня из Скандинавии… Ваш Ленин. P.S. Пишу Вам, ибо уверен, что между нами все останется в секрете абсолютном.

Входит Тцара. Он не замечает Карра, a Карр не замечает его. Тцара подходит к конторке Сесили и нажимает на кнопку звонка. Сесили выскакивает из-за конторки.

Сесили. Джек!

Тцара (поворачиваясь на голос). Сесили!

Сесили. У меня есть для вас сюрприз. Кто бы, вы думали, у нас здесь? Ваш брат!

Тцара. Что за чушь! У меня нет никакого брата! (Поворачивается в другую сторону и замечает Карра) О, боже!

Ленин и Надя замечают происходящее и начинают смотреть тоже.

Карр. Дорогой брат, я пришел, чтобы сказать тебе, что я очень сожалею обо всех причиненных тебе в прошлом огорчениях и что я намерен в будущем жить совсем по-другому.

Сесили. Джек, неужели вы оттолкнете руку вашего брата?

Тцара. Ничто не заставит меня пожать ему руку. Он сам знает почему.

Сесили. Джек, если вы не пожмете руку вашему брату, я никогда не прощу вас.

Тцара. Не очень-то и нужно. Какое мне дело до вашего прощения? Дело в том, что он больше мне не…

В этот момент Ленин снимает парик, и Тцара узнает его.

Ах, это вы, товарищ! Вы знакомы с моим братом Тристаном?

Карр сердечно обменивается рукопожатием с удивленными Лениным и Надей, а затем протягивает руку Тцара.

Карр. Очень рад вас видеть, товарищ! И вас, жена товарища! И тебя, брат!

Тцара (пожимая руку Карру). Делаю это в первый и последний раз!

Сесили. Как приятно видеть примирение родственных сердец! Оставим их наедине друг с другом.

Надя. План, упомянутый в этом письме, так и не был осуществлен.

Ленин и Надя собирают свои вещи и уходят, Сесили следует за ними.

Карр. Она просто прелесть, эта Сесили! Я положительно в нее влюблен. И это ставит меня перед моральной дилеммой. Чтобы решить ее, я должен попробовать вот эту сдобную лепешку. Не хочешь взять вон тот сладкий пирог?

Декорации библиотеки сменяются декорациями кабинета Карра, обмен репликами продолжается.

Тцара. Но я не люблю пироги. Кроме того, я поклялся, что никогда больше не подам тебе руки.

Карр. А я и не собираюсь жать тебе руку, когда ем сдобные лепешки. Этими двумя делами нельзя заниматься одновременно. (Обращаясь к Беннетту, который входит с блюдом сдобных лепешек?) Кстати, Беннетт, нам не пишут ничего такого, что касалось бы вас и мистера Тцара?

Беннетт. Ставки на Ленина слегка упали, но вы по-прежнему можете ставить сто к одному против него, сэр.

Карр. Сто к одному?

Тцара. Поставьте десятку за меня, прошу вас, Беннетт. На то, что к Рождеству Ленин будет командовать парадом.

Карр. И за меня, Беннетт, тоже десятку. На то, что Ленина отправят на свалку истории.

Беннетт. Хорошо, сэр.

Беннетт выходит. Карр и Тцара берут с подноса по сдобной лепешке.

Тцара. Я шокирован, Генри. Неужели ты позволишь так называемому долгу встать на пути у твоей любви к Сесили Каррутерс?

Карр. Я не могу принять решение, пока не покончу с лепешками! (Он берет с подноса еще одну лепешку?)

Входит Надя, одетая в дорожный костюм. В руках у нее чемодан и пара свертков. Где пролегает граница между кабинетом и библиотекой, в этот момент не вполне ясно.

Надя. В тот же самый день, девятнадцатого марта, произошло общее собрание представителей различных групп русских политэмигрантов, находившихся в Швейцарии. На нем обсуждались пути и способы возвращения в Россию. Мартов выдвинул проект – добиться пропуска эмигрантов через Германию в обмен на интернированных в России германских и австрийских пленных.

Входит Ленин, одетый также по-дорожному и с багажом в руках.

Ленин. Двадцать первое марта, письмо Карпинскому в Женеву. «План Мартова хорош: только мы (и Вы) не можем делать этого прямо».

Надя. В итоге переговоры взял на себя председатель Циммервальдского комитета товарищ Гримм. Двадцать пятое марта. Телеграмма Ставки Германского верховного командования Министерству иностранных дел в Берлине: «Не имеем возражений касательно транзита русских революционеров, если таковой будет произведен под конвоем в специальном поезде».

Карр (поедая сдобную лепешку). Постарайтесь меня понять: я обожаю Сесили, но американцы вот-вот вступят в войну. Будет крайне глупо, если в этот момент какие-нибудь большевики заставят Россию выйти из игры. Это могло бы полностью изменить весь ход событий. Поймите, я всегда выступаю за правое дело. Вы же помните подлую маленькую Польшу – нет, не Польшу, ту, другую…

Ленин. Телеграмма большевикам, отъезжающим из Скандинавии в Санкт-Петербург: «Notre tactique: méfiance absolue, aucun soutien nouveau gouvernement, Kerensky surtout soupçonnons, armement proletariat seule garantie, élection immédiate douma de Petrograd aucun rapprochement autres partis».[16]16
  Наша тактика: абсолютное недоверие, никакой поддержки новому правительству, Керенский вызывает особенные подозрения, вооруженный пролетариат – единственная опора, немедленные выборы в Петроградскую думу, никакой поддержки другим партиям (франц).


[Закрыть]