Текст книги "Мастер Альба"

Автор книги: Том Шервуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

ГРАНИЛЬЩИК АЛМАЗОВ

Правильным кругом, словно циркулем отчерченная, стояла рукотворная пещера. С усмирёнными, сокрытыми в тайниках, арбалетами и чёрным дуплом люка в самом центре она напоминала коварного дикого зверя с вырванными клыками. Обездвижен и связан стерегущий дракон, и ничто не мешает теперь запустить руки в кучи сокровищ. Но всё же ещё не время.

Обойдя с зажжённым факелом по кругу всё помещение, высмотрел Альба в стороне, между колоннами, ещё одну дверь. Закрыта на засов, открывается внутрь. Что ж думать? Убрали засов, отворили. Альба встал у проёма, на мгновение замер. Потом повернулся к Бэнсону, спросил:

– Ты чувствуешь запах?

– Запах? – переспросил непонимающе Бэнсон.

– Там человек. Живой человек. И находится там очень долго.

– Может, взять один арбалет? – спокойно и рассудительно произнёс Бэнсон, внимательно вглядываясь в чёрную глубину открывшегося за дверью коридора.

– Не нужно. Этот человек там, похоже, просто живёт. От него не исходит опасности.

Пошли, ступая неторопливо и мягко. Альба молча показал пальцем вверх, на потолок. Бэнсон, придержав шаг, вскинул глаза. А, понятно. Жирная, висящая хлопьями сажа от факела. Много раз проходил здесь хозяин, много. Тянется сажа непрерывной и ровной дорожкой, и это значит, что на своём пути хозяин нигде не задерживался, шёл ровно. Значит, ловушек в коридоре нет.

Прошли поворот, и обнаружились ступени, уводящие вверх. Потускнел огонь факела: потёк спереди свет белого дня. Вышли в просторное каменное помещение, без потолка, с высоченными стенами. Квадратный, огромный колодец. Солнце стоит высоко, так что лучи его заполняют всё до самого дна. А на дне, в середине, помещён какой-то причудливый столик-станок, а за ним восседает, согнувшись, худой человек с собранными сзади в пучок волосами. Спиной к вошедшим. Станок перед ним жужжит и поскрипывает.

– Здравствуйте, мой господин, – произнёс человек, не поднимая лица. – Минутку мне дайте, я гранчик закончу. Скол здесь был неприятный, так я его до конца зашлифую, чтоб уже не возвращаться.

Спустя ровно минуту скрипучий шумок прекратился, человек привстал, вынул из-под себя и отставил в сторону табурет. Повернулся. На лице его светилась улыбка, – счастливая, чистая.

– Мой господин, – проговорил было он, но, натолкнувшись взглядом на вошедших, вздрогнул и переменился в лице.

– Кто вы?! – испуганно выкрикнул он, пятясь и закрываясь рукой.

– Мы – друзья, – быстро произнёс Альба. – Не тревожься, тебе ничего не грозит. Не грозит, но ты всё же вернись к своей скамейке и сядь. Сядь! Мы принесли тяжёлые вести.

Человек торопливо и часто закивал, робко приблизился к своему столику, сел.

– Какие тяжёлые вести? – подняв брови “домиком”, проговорил, почти простонал он. – Что ещё может случиться в моей горестной жизни? Какие ещё несчастья может послать мне судьба? Ей, кажется, уже нечем меня удивить!

– Цинногвер убит.

И человек вдруг тихо заплакал. Горько, с неброским отчаянием, открыто и безутешно, словно ребёнок. Он прижался грудью к краю стола, его дрожащие пальцы бесцельно хватали лежащие на нём стальные блестящие инструменты и тут же роняли. Инструменты печально звенели. Альба подошёл к нему, положил ладонь на плечо, склонил скорбно голову. Плачущий человек поднял лицо и, дрожа как в лихорадке, прерывисто заговорил:

– Почему на земле такое возможно?! Зачем умирают такие прекрасные люди?! Откуда берутся убийцы?!..

Он вытер глаза, быстро и глубоко вздохнул. Положил свою ладонь на руку Альбы и торопливо спросил:

– Им отомстили?

– Да, – твёрдо ответствовал Альба. – Рядом с Цинногвером легли и затихли навечно девять злодеев. Можешь не сомневаться. Мы (кивок в сторону массивной фигуры Бэнсона) были там и приложили к этому руку.

– Отомстить – это главное, – закивал заплаканный человек, и глаза его чуточку посветлели.

– Но, – Альба развёл в стороны руки, – остался ещё один виновник того, что случилось с Цинногвером. Один уцелел. И мы сейчас идём по его следу.

– Найдите его! – закричал, вскочив, человек и вцепился в собственные волосы. – Найдите его! Убийца должен лежать в земле!

– Найдём, – уверенно произнёс Альба. – Найдём. Хотя сам он не совсем убийца. Потому что все злодейства совершает чужими руками. Он очень опытен, хитёр и опасен.

– Найдите его, – едва слышно простонал человек.

– Обещаю! – Альба успокаивающе похлопал его по спине.

А Бэнсон стоял возле входа и, стараясь понять, что происходит, поглаживал рукой свою гладко обритую голову. Он недоумевал, он изумлялся, но терпеливо молчал. Альба же, видя, что плачущий человек понемногу стал успокаиваться, спросил у него:

– Как твоё имя?

– У меня больше нет мирского имени, – горько произнёс тот.

– А духовное?

– Нет и духовного. Я до смерти теперь – просто “гранильщик”.

– Что же ты делаешь здесь?

– Вы же видите. Шлифую алмазы.

– Цинногвер доверил мне ключ. Но всего рассказать не успел. Ты, гранильщик, открой мне, что здесь происходит.

– Ты что же – наследник имения?

– Скорее – исполнитель последней воли хозяина. А наследует имение ваша юная госпожа.

– О, это чудесно! Она прекрасный человек…

– Спасибо за одобрение. Так что же ты делаешь здесь? Как ты попал сюда, кто тебя кормит, для кого ты шлифуешь алмазы?

Гранильщик медленно подошёл к одной из стен каменного колодца и сдёрнул висящий на ней полог-ковёр. Открылся невысокий и узкий проём. Не без торжественности обитатель колодца сделал приглашающий жест рукой.

– Здесь – мой дом и убежище. У дальней стены, в каменном жёлобе протекает ручей. Еду мне раз в день спускают сверху, со стены, на верёвке. Я мог бы сказать, что здесь же и мой ремесленный цех, но скорее здесь склад готовых алмазов. Цех же – во дворике. За тот час, когда солнце встаёт высоко и освещает весь двор до его основания, я сажусь за станок и шлифую алмазы. Часа хватает – после этого глаза устают. Потом я забираюсь сюда, в темноту, и провожу оставшийся день в размышлениях и молитвах. После Цинногвера вы – первые гости в моём доме-убежище. Прошу вас, входите!

– Быть может, нужно огня? – спросил Альба, шагнув в тёмное помещение.

– Огня сейчас будет в избытке! – заявил загадочно человек.

Он подождал, когда в странное помещение протиснется Бэнсон, зашёл после этого сам, погремел чем-то в невидимом чёрном пространстве и вынес во дворик большое стеклянное зеркало, окантованное лёгкой буковой рамой. Он вскинул зеркало над головой, поймал падающий сверху солнечный свет и направил его толстый сноп в тёмные узкие двери. Стоящие внутри Альба и Бэнсон замерли в изумлении. Здесь, на дальней стене, на деревянном планшете, вспыхнули и засияли гроздья самоцветных камней. Казалось, что всё пространство маленькой тусклой каморки заполнилось живыми волшебными искрами. Гранильщик качал и подёргивал зеркалом, и огни на планшете мерцали и прыгали. Альба выскочил наружу, встал и раскинул в стороны руки.

– Это необыкновенная, немыслимая красота! – с детским восторгом и ликованием прокричал он гранильщику. – Ты – чародей!

Гранильщик, явно смущаясь, опустил зеркало, а Альба повернулся к выбирающемуся из волшебной каморки Бэнсону и проговорил:

– Непременно это нужно показать Симеону!

– А кто этот Симеон? – с отчётливой ноткой опаски поинтересовался гранильщик.

Альба подошёл к нему и, сделавшись строг, пояснил:

– Убийца, за которым мы гонимся, похитил ребёнка. Хотел вырастить из него свирепого пса. А когда я стал наступать его компании на пятки, он велел взять тонкий кинжал и прибить им ребёнка к дереву, пронзив его маленькую ладошку. Чтобы меня задержать. Вот этот мальчик и есть Симеон. Он здесь, с нами. И я хочу его с тобой познакомить.

– Ребёнок? – спросил не без трепета алмазный мастер, и в лице его что-то дрогнуло. – Конечно же, я покажу… У меня тоже были детишки. Три человечка…

– Почему это – были? – спросил Альба, быстро взглянув на нахмурившегося Бэнсона.

– Убили их всех. Разбойники ночью залезли в наш дом – и убили. Я был ювелиром, и довольно богатым. Так вот, они искали драгоценности в доме, да всех и зарезали – жену, детей, двух бабушек и прислугу. Меня спас случайный мой гость, остановившийся у нас на ночь новый заказчик. Это был сэр Цинногвер. Он выскочил из своей комнаты в одном нижнем белье, но со шпагой, и при мне заколол четверых негодяев. Но двое всё-таки убежали. Цинногвер мне обещал, что недолго они проживут без отмщения. Спустя месяц он нашёл их, привёз, и я их узнал. И он их повесил – ночью, на дереве в нашем саду, рядом с могилами моих близких. И я долго не помнил себя, а очнулся – вот здесь, и спаситель мой предложил мне жильё, еду и работу. Что держало меня в том чудовищном мире? Я решил, что нужно быть благодарным судьбе хоть за это – прожить остаток отмеренной жизни в уединении, занимаясь привычным для меня ремеслом. Цинногверу привозят откуда-то раз в полгода алмазы, тусклые камушки, довольно объёмный мешочек. Я их граню и шлифую, и превращаю в брильянты. Только работа помогает мне хоть на время забыть о моих детишках, жене и прочих убитых…

Он замолчал, горестно глядя в землю, опираясь на своё зеркало в раме. Альба тронул Бэнсона за руку, вынул из скобы на стене догорающий факел и молча пошёл по тоннелю назад, в круглую тайную залу.

Здесь он взял новый факел из заготовленной Цинногвером связки, зажёг его и спросил у Бэнсона:

– Не можешь понять?

– Не могу! – горячо откликнулся тот. – Регент Ци – откровенный злодей. Почему же все здесь говорят о нём с такой неподдельной любовью! Оплакивают так искренне и так безутешно! Все, все! И хозяйка, и слуги, и этот несчастный гранильщик!

– Да, сказал задумчиво Альба, прохаживаясь вокруг хищной пасти люка. – Ты же не знаешь ещё истории этой хозяйки. Красивая девочка, правда? И честная, и добросовестная. Как и её родители. Семейная, наследственная черта. Регент случайно их встретил, а узнав их поближе, тотчас исполнил бесовский, чудовищный замысел. Семья обедневшего дворянина жила на окраине сада своего бывшего поместья, во флигеле [5]5
  Флигель – маленькая жилая постройка во дворе имения.


[Закрыть]. И однажды ночью во флигель проникли убийцы. Они закололи четверых родственников девочки – дядю, племянницу, двоюродную сестру и её младшего брата. А девочку забрали с собой. Мать и отец остались одни – в разорённом и залитом кровью доме, в состоянии невыносимого горя и ужаса. Они были убеждены, что это злодейство совершил их новый сосед, богатый землевладелец, купивший за долги их основное имение. Он много раз предлагал продать ему ещё и флигель с садом, но глава семьи не соглашался. Тогда сосед, очевидно, нанял убийц. По счастью, в эту ночь мимо ехал одинокий путник, спешащий к заболевшей матери. Этот рыцарь-одиночка напал на тех из злодеев, которые остались искать в оцепеневшем и замершем доме припрятанное добро. Их было трое, и они связали родителей девочки и уже калили железо, чтобы ценой страшных мучений вырвать у них признание – где спрятаны предполагаемые фамильные ценности. Рыцарь заколол всех троих. Потом развязал стариков и поклялся им, что найдёт остальных убийц, предаст их заслуженной каре и освободит, если, конечно, жива ещё, их любимую дочь. И слово сдержал: спас девочку и привёз вот в этот свой маленький замок. Потом перевёз сюда и родителей, и скажи мне, добрый мой Бэнсон, где бы ещё он нашёл более преданных ему слуг? Теперь у него были надёжные хранители ценностей, верные и благодарные ему навсегда, беспредельно, до смерти. Казалось бы, страшное дело закончено. Но Регент Ци добавил ещё один штрих к бесовской картине. Он сообщил троим спасённым им людям, что больная мать, к которой он так спешил, умерла, его не дождавшись: ведь он был занят спасением девочки. И к их неиссякающей благодарности прибавилось ещё и неиссякающее чувство вины. Альба умолк, а Бэнсон, присев на какой-то бочонок, в крайнем недоумении расширил глаза, в которых метался тёмный огонь.

– Но, Альба, – проговорил он хриплым, недобрым голосом, – ведь история семьи девочки очень похожа…

– На историю семьи гранильщика? Конечно, похоже. Всё строго продумано и толково устроено – там и здесь. Ему нужен был ювелир, который бесплатно увеличивал бы его состояние и который был бы ещё и предан ему беспредельно.

– Значит, главный убийца – это сам Цинногвер?

– И он же – главный спаситель. С теми, кто нападал, с наёмниками, он договаривался, что они как будто бы будут убиты и должны упасть после короткой стычки. Он же, прекрасно тренированный фехтовальщик, всех заколол по-настоящему, насмерть.

– Всех – насмерть?

– Говорю же тебе, он очень опытен в фехтовании. В монастыре Девять звёзд своё дело знают. И лично мне известен только один человек, который смог простоять в поединке с Цинногвером почти четыре минуты. Это Томас Локк из Бристоля. Отчасти, конечно, потому, что клинок у него был для Регента непривычный.

Тут Альба дёрнул Бэнсона за рукав и добавил:

– Кстати, Бэн, об оружии.

Он подошёл к планширам и полкам с оружием и стал перебирать эти зловещие орудия смерти, пристально рассматривая качество ковки и остроту лезвий. Бэнсон сидел на своём бочонке, молчал, с горькой тяжестью в сердце осмысливал услышанное только что. Вдруг голос Альбы вывел его из задумчивости. Он поднял голову.

– Вот! – старый мастер протянул ему какой-то огромный, невероятный топор.

– Топор?! – недоверчиво-радостно сказал Бэнсон, протягивая могучую руку.

На длинное древко, заморское, чёрное, было насажено громадное двухлопастное лезвие, очень похожее на букву “Ф”. Бэнсон взял в руку этот двойной бердыш [6]6
  Бердыш – длинный топор с широким лезвием в виде полумесяца.


[Закрыть] и, сразу почувствовав грозную тяжесть, поставил концом древка на пол. Двойное, в две противоположные стороны обращённое лезвие оказалось на три ладони выше его головы.

– Посмотри, – сказал восхищённо Альба, – как придумано!

Он повернул топор древком к себе и показал, что на конце его, в футе от края, имеется плоский шарнир. И оконечный, в фут длиной черенок (с набалдашником на конце – для упора ладони) может поворачиваться и вставать под прямым углом к рукояти.

– Возьми черенок в руку, – предложил Альба, сложив конец древка на манер кочерги, – и раскрути топор над головой.

Бэнсон попробовал. Топор вдруг превратился в огромный, окруживший Бэнсона металлическим блеском, свистящий диск. Если бы кто-нибудь в этот миг попытался подойти к нему ближе, чем на три ярда, – тут же был бы разрезан надвое.

– Какое чудо! – воскликнул раскрасневшийся Бэнсон, опуская и рассматривая топор.

– А главное, – добавил, подходя, Альба, – только тебе по руке. Серьёзное оружие. В книгах видел, но что где-то подобное ещё сохранилось – не знал.

– Но как же, – спросил вдруг озадаченно Бэнсон, – его можно будет открыто носить? Нет, нельзя…

– Можно, – сказал уверенно Альба. – Мы попросим нашу юную хозяйку, и она сошьёт на него квадратный чехол, на котором будет изображён католический крест. Ты, таким образом, превратишься в странствующего монаха, немого, придурковатого. Ты холода не очень боишься? Нет? Тогда будешь ещё и полуголым. А своё могучее туловище обмотаешь веригами [7]7
  Вериги – тяжёлые цепи и обручи, носимые на теле с целью искупления грехов.


[Закрыть].

Тут Альба вытянул из пирамиды с оружием длинную боевую цепь со складной кованой “кошкой” [8]8
  Кошка – металлический крюк, который, подбросив, цепляют за гребень стены, чтобы влезть затем по привязанной к нему цепи или верёвке.


[Закрыть] на конце.

– Это придаст твоему монашеству достоверности, а при нужде – такая цепь легко превратится в оружие.

Альба нагрузил Бэнсона добытым железом, сам набрал в мешок денег, и два охотника за сбежавшим убийцей отправились назад, к ждавшей их у дальней двери юной хозяйке этого странного и страшного замка.

ВСТРЕЧА НА КЛАДБИЩЕ

В путь отправлялись на следующий день. А остаток дня предыдущего посвятили подготовке и сборам. Бэнсон молча паковал и увязывал выбранное Альбой снаряжение, а сам старый монах весь вечер провёл в разговорах с юной хозяйкой. Она, притихшая, с заметно похудевшим и тёмным лицом, сидела на краешке скамьи в обеденной зале, и рядом сидел маленький Симеон. (Она не выпускала из своих рук его ладошку с поджившим уже струпиком-шрамом.) Бэнсон, время от времени проходивший мимо, ухватывал обрывки разговора. Он понял, что Альба поручил заботу о малыше новой владелице поместья, и внутренне с ним согласился, считая, что с собой на столь опасное дело мальчика брать нельзя, здесь же забота о нём будет надёжной. Он слышал, что Альба передал в её владение все накопленные Регентом деньги и драгоценности. Слышал, как монах предупредил, что заново взвёл все ловушки в круглом подземном хранилище. Что отныне любой, пришедший как друг, должен сказать ей секретное слово – “Мастер Альба”. Если же он произнесёт лишь “Ци” или “Регент”, – пусть отправляется под болты арбалетов: это враг. И ещё – монах попросил разыскать в ближайшем селении человека с тремя лошадьми и разрешить ему пасти лошадей на Регентовых лугах.

Странная пара вышла ранним утром из ворот ухоженного поместья: полуголый, высокий, с цепями на теле, с бессмысленным лицом человек и невысокого роста монах в коричневом рубище с капюшоном. Полуголый юродивый [9]9
  Юродивые – от рождения слабые умом люди, многие из которых способны к ясновидению и прорицательству.


[Закрыть] нёс на могучем плече длинный шест с чёрной квадратной хоругвью [10]10
  Хоругвь – вертикально свисающее полотнище с воинскими или церковными знаками.


[Закрыть], на которой белел длинный прямой католический крест.

Они дошли до широкой реки.

– Теймар, – показав на неё рукой, сообщил Альба.

Здесь они почти под прямым углом повернули и двинулись по берегу навстречу течению, в сторону Лонстона.

Бэнсон не слышал многое из того, о чём говорил Альба с наследницей. Монах, умело удлиняя шаг до размера Бэнсонового, объяснил ему на ходу, что узнал от юной хозяйки, где находится человек, разводящий собак-далматинов, которых покупают вельможи для поездок в каретах. Этот человек тайно вывел новую породу собак – небывало свирепых и сильных, и продал десяток щенков в монастырь Девять звёзд. Этих щенков предполагалось увезти куда-то на юг, в местность с очень жарким климатом. Теперь туда же, по предположению Альбы, бросился прятаться сбежавший злодей патер Люпус со своей страшной командой.

– А этот собачник знает, в какое именно место? – спросил переставший на время быть глухонемым Бэнсон.

– Думаю, что знает, – ответил Альба. – Ему должны были об этом поведать.

– Но для чего?

– Для того, чтобы получить рекомендации, как правильно кормить и содержать щенков с учётом непривычного им климата.

– А нам собачник расскажет?

– Вопрос весьма своевременен, – кивнул Альба своим капюшоном. – Если всё то, что известно о нём, – правда, то с наскоку, я думаю, его не возьмёшь. Вытягивать признание пыткой – гадкое дело. Я стараюсь этого избегать. Поэтому мы поступим вот так: заявимся к нему с некой угрозой, что вроде бы знаем, что он где-то на скрытом участке поместья выводит собак, которые не дозволены специальной королевской петицией. И он попытается нас убить. Если я правильно представляю себе его образ, то не просто убить, а затравить этими самыми тайными псами. Да, и убить попытается только меня, потому что ты будешь глупцом, совершенно ничего не соображающим, всем довольным и очень послушным. Владелец собак попытается нас разделить, чтобы тебя оставить для себя, – как редкого работника. Бесплатного, сильного и неболтливого. Ты же, если только увидишь, что я сцепился с собаками, не вздумай бросаться на выручку, что бы тебе ни показалось. Я многих видел собак, и эти мне не в новинку. Вот так, а потом, когда я покончу с собаками, то дам понять, что готов сделать то же самое с их хозяином. Вот тогда-то он мне всё и расскажет.

Какое-то время шли молча. Бэнсон думал о том, как изображать дурачка, немого и глупого.

– Нам не долго идти, – сообщил Бэнсону Альба. – Наши знакомцы, кровавые люди, здесь, в Корнуолле, осели целым гнездом. Кроме имения Регента – этот вот собачий питомник, куда мы сейчас направляемся. Но существует и третья сторона местного тёмного треугольника. Это гнездо паука, который живёт за счёт нескольких десятков детей-попрошаек, “работающих” в порту и самом городе Плимуте. Я уже месяц знаю о нём, но побывать не сумел. Были дела, как ты мог видеть сам, поважнее. Не пойдём мы к нему и теперь, – нет времени. Но в Лонстоне мы посетим одного человека, который пошлёт письмо кому надо.

– Тот, кого мы посетим, – будет из Серых братьев? – осторожно поинтересовался Бэнсон.

– Да, – кивнул Альба.

– А тот, кому пойдёт это письмо, – принц Сова? – продолжал проявлять догадливость Бэнсон.

– Разумеется, – подтвердил сурово монах. – И честное слово, для этого паука было бы лучше, если б к нему вместо Совы пришёл всё-таки я.

Бэнсон вздохнул, перебросил с плеча на плечо замаскированный топор и дальше шёл молча, думая о чём-то своём.

Они были в пути почти целый день, и двигались без остановок. Глядя на неутомимого, молча шагающего Альбу, Бэнсон всё больше убеждался, что для старого монаха вот так отшагать целый день и ни разу не остановиться для отдыха или чтобы напиться воды из реки – совершенно естественно. Но он был немало удивлён, когда понял, что спутник его знал, о чём сам Бэнсон, тяжело топая, думает. Когда (ближе к вечеру) перед ними показались далёкие очертания Лонстона, Альба сказал:

– Вот видишь. Ты тоже можешь осилить дневной переход безо всякого отдыха. Ты просто когда-то узнал, что человек, совершающий путь, должен время от времени отдыхать. Но стоит лишь сказать самому себе, что на деле – всё по-другому, как тут же переходишь как бы в иной мир и живёшь в нём, немного отличаясь от обычных людей. Когда будет возможно, я покажу тебе, что ты можешь идти без воды дней семь или восемь – то есть совершенно без воды, не имея и половины глотка.

– Как же это возможно?

– Тут трудно рассказывать. Нужно учить – демонстрируя.

– Но скажи хотя б в двух словах! Я думаю, что скоро продолжу поиски Тома, и если дела нас разлучат, – я хотел бы иметь представление…

– Хорошо, – кивнул Альба. – Случалось ли тебе когда-нибудь быть взволнованным так, что кожа становится плотной, как бы прохладной, и покрывается крохотными бугорками?

– Да, – подумав, кивнул в ответ Бэнсон, – случалось. Это может происходить от разных причин: от холода, от испуга или восторга.

– Именно так. Нужно хорошо запомнить это ощущение, такое вот состояние кожи, и нужно сказать себе, что доподлинно чувствуешь, как кожа стала плотной и шероховатой надолго, почти навсегда. И ты удивишься, какое-то время спустя обнаружив, что кожа утратила способность потеть и, кроме того, остаётся ещё и неизменно прохладной. Убеди себя, что несёшь на себе мягкий панцирь, – чужой, нечувствуемый. День на второй или на третий тебя, очевидно, станет мучить жажда. Не верь, что это от недостатка воды. Причиной мучения будет страх недостатка воды. Запомни. И, наконец, самое главное. По утрам, в низинах, на листья растений и на траву ложится роса. Один глоток предрассветной росы придаст тебе жизненных сил столько же, сколько хорошая кружка самой чистой воды. В росе есть что-то необыкновенное, это многие знают. Выпив таких глоточков пять или шесть, ты смело можешь идти полный день, не заботясь о том, встретишь ли в дороге источник. Идти даже в жару и без шляпы. И если ты в этом себя убедишь, то, даже встретив ручей, – равнодушно проследуешь мимо.

– А как быть с едой?

– Ну поешь, если встретятся, грибов или ягод, или листьев не горьких растений. Не для насыщения – а просто так. Медленно, как жуёт корова. Не ешь только мяса.

За этими разговорами они незаметно дошли до будки караульного при въезде в город. Альба, сняв сумку с плеча, достал из неё какой-то свиток и протянул сонному, в красном мундире, солдату. Тот посмотрел, удивлённо свёл брови и проговорил:

– Проходите, конечно… Но всё-таки мне интересно, почему вы от входной платы освобождены?

– Мы на службе у бургомистра, – сказал ему Альба. – Я сопровождаю вот этого немого (и протянул руку в сторону полуголого, пыльного, с бессмысленным детским лицом стоящего Бэнсона). Это – новый магистратский палач.

Солдат мгновенно утратил сонливость, сунул бумагу назад, в руку скромного, вежливого монаха и поспешил в свою узкую будку.

Бэнсон, придерживаясь своей роли, молча следовал за монахом, ничему не удивляясь и ничего не спрашивая. Они пришли – не в приёмную магистрата, – а в самый обычный трактир. Здесь монах спросил ужин и две отдельные комнаты.

– Есть только одна, – сообщил на весь трапезный зал краснорожий трактирщик.

– Я не могу, – повёл плечом Альба, – спать в одной комнате с этим вот человеком.

– Он что, буйный? – снова почти прокричал трактирщик, с опаской оглядывая массивную фигуру Бэнсона.

– О, нет, – скромно ответствовал Альба. – Он – добряк, он без дела и муху не хлопнет. Просто спать вместе с ним – плохая примета: он – ваш новый палач.

Немедленно после этого нашлась и вторая комната, и был предоставлен обильный и даже изысканный ужин. А главное – этих двоих человек никто больше не потревожил – ни праздным вопросом, ни пьяным приветствием.

Ночь они просто спали, и ничего не происходило: монах не подавал никому никакой весточки, и ему в ответ ничего не присылали… наконец, ближе к ланчу, Альба, оставив в комнате вещи, зашёл к Бэнсону и вывел его из трактира. Они вышли и медленно двинулись через город по узким улочкам, окаймлённым канавами со специфической вонью старого города. Прошли последний квартал – и Бэнсон, ступив на начало длинной, прямой, уходящей от города узкой дороги, понял, куда они направляются: вдали перед ними тихо и скорбно темнели кресты. Кладбище.

Здесь было пустынно. Один лишь кладбищенский сторож приблизился и поклонился.

– Здравствуй, брат, – сказал Альба, откидывая капюшон.

Блеснул огонёк в глазах сторожа, и лицо его порозовело. Он хотел было ответить, но что-то его удержало, и монах, улыбнувшись, продолжил:

– Это Бэнсон, мой друг, и по случаю – мой ученик.

Огонёк теперь выплыл наружу, и глаза сторожа засияли.

– Здравствуй, Альба! – сторож торопливо, пока монах к нему приближался, дважды склонился в глубоком поклоне, и они обнялись.

Обнялись, как люди почтенного возраста, мудрые и давно и прекрасно знакомые: истово, медленно, без порывистых жестов и похлопываний по спине. После этого сторож подвинулся к Бэнсону и сказал так же приветливо:

– Здравствуй, брат!

– Он не из наших, – тепло сказал Альба, – но от рождения чистый и совестливый человек. Он дважды встретился мне в кровавые, отчаянные минуты: первый раз в Индии, когда я выследил шайку Ци Регента, и второй раз – совсем недавно – лёг с разбитой макушкой у меня на пути, когда я гнался за патером Люпусом.

– Что?! – с выражением сильнейшего изумления на лице вскричал сторож. – Ты нашёл Люпуса?!

– Нашёл, но вот слегка отпустил. Он меня сбросил со следа, и я теперь здесь, чтобы след этот вернуть.

– А ты его видел? – спросил вдруг сторож у Бэнсона и быстро прибавил: – Патера Люпуса?

– Да, видел, – смущённо ответствовал Бэнсон, – но не разглядел.

– Видел близко?

– В трёх шагах.

– Вот, – сказал сторож, вытягивая палец вперёд-вверх и целясь им Бэнсону в грудь, – вот человек, который встретился с Люпусом – и всё-таки жив!

– Я оставил в трактире, – вступил в разговор Альба, – деньги и бумаги с кое-какими пометками. Передай.

Сторож кивнул.

– Всё – из логова Регента, – продолжил монах. – Теперь это наше место. Нужно только назвать моё имя хозяйке. И нужно говорить, что Ци был человеком прекрасным и добрым.

Сторож понимающе кивнул.

– В вещах моих, что в трактире, письмо для принца Совы, – продолжил монах. – Работа есть для него, и неподалёку.

– Кто-то мучит детей? – спросил озабоченно сторож.

– Да, собрал настоящую армию карманников и попрошаек. По слухам, жестоко наказывает тех детишек, кто денег мало приносит. Некоторых замучил до смерти.

– Весточку отправлю сегодня же. А ты на обратном пути к нам заглянешь?

– Наверное нет. Мы сейчас навестим поместье одного человека, что разводит каретных собак.

– Далматинов?

– Да. Но еще он вывел породу собак – охотников на людей, и продавал щенков для Люпуса, а тот – очевидно – владельцам рабов. Вот у него я и рассчитываю обрести потерянный след. А Бэнсон потом отправится в Плимут, и – в Турцию, друга спасать. Вот он, наверное, к вам заглянет. Передай с ним список последних событий и деньги – для Пантелеуса. Ведь на пути в Турцию не минуешь Магриба. Теперь всё. Прощай.

– Прощай, Альба, – с любовью и грустью в глазах откликнулся сторож. – Да хранит тебя Бог.

Бэнсон придержал свой топор, поклонился и следом за Альбой зашагал от кладбища к городу. К босым ногам его ласково липла тонкая дорожная пыль.