Текст книги "Флоузы"

Автор книги: Том Шарп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Глава седьмая

Локхарт и Джессика были тяжело больны, и этим все сказано. Больны менструацией. Проклятье – так приучили Джессику называть это явление – испортило даже те небольшие физические контакты, что существовали в отношениях между ними. Локхарт неуклонно отказывался физически навязывать себя своему истекающему кровью ангелу, а сам ангел, даже когда не кровоточил, отказывался от права жены настаивать на таком физическом навязывании. В сексуальном отношении в их жизни ничего не менялось, ничего не происходило, однако вызванные Проклятьем переживания и расстройства стали той питательной почвой, на которой их взаимная любовь расцвела еще сильнее. Иными словами, они обожали друг друга и вместе проклинали тот мир, в котором очутились. Локхарт больше не проводил дни в конторе «Сэндикот с партнером» на Уидл-стрит. Додд в свое время не передал миссис Флоуз письмо Трейера, в котором тот грозил своей отставкой в случае, если Локхарт останется в фирме. И потому, не получив ответа, Трейер встал перед выбором: приводить ли свою угрозу в исполнение или избрать более утонченную тактику. Он выбрал последнее и теперь полностью платил Локхарту положенную зарплату и все премии, только бы тот сидел дома и не показывался в конторе, чтобы не вызвать краха фирмы случайным убийством налогового инспектора или же ссорами со всеми ее клиентами. Локхарт без сожалений принял это условие. То, что он успел узнать о Трейере, о налоговой службе и ее работниках, о противоречиях между размерами доходов и фактически уплачиваемого подоходного налога, о всевозможных хитростях и уловках как налоговых инспекторов, так и тех, кто уклоняется от уплаты налога, – все это только укрепляло его в убеждении, что современный мир гнил и продажен. Воспитанный дедом в привычке верить тому, что ему говорят, и самому говорить только то, что думаешь, Локхарт испытал сильнейшую травму от столкновения с миром, в котором действовали прямо противоположные правила.

Предоставленный самому себе и имея достаточную зарплату, Локхарт сидел дома и учился водить машину.

– Это поможет убить время, – сказал он Джессике и чуть было не убил двух инструкторов по вождению и массу других людей, оказывавшихся поблизости от него на дороге. Привыкший к езде верхом или на двухместной коляске, Локхарт не успевал реагировать на внезапные маневры и резкие остановки других машин. Обычно он нажимал до отказа педаль акселератора, не выжав при этом сцепления, а затем, увидев впереди какое-нибудь препятствие, так же резко и до отказа жал на тормоз. Эту процедуру он повторял непрерывно и с огромной быстротой. На инструкторов по вождению она производила сильнейшее впечатление: в панике они теряли дар речи и были совершенно не в состоянии растолковать своему ученику какой-либо иной способ действий. Искалечив передки трех машин, принадлежавших автошколе, разбив багажники двух других, что были припаркованы на улице, и сломав фонарный столб, Локхарт столкнулся с трудностью особого рода – никто не брался продолжать учить его дальше.

– Не понимаю, – говорил он Джессике. – На лошади ты садишься в седло, и она идет. Ты ни на что не натыкаешься. У лошади явно больше здравого смысла, чем у машины.

– Может быть, дорогой, если ты послушаешь инструктора, у тебя станет лучше получаться. Инструктор же должен знать, что тебе делать.

– Последний заявил, – ответил Локхарт, – Что мне надо проверить голову, а она у меня даже не болела. Это тот, у которого у самого была трещина в черепе.

– Да, дорогой, но ведь ты же перед этим наехал на столб. Ты же знаешь, что сам наехал.

– Ничего подобного, – возмутился Локхарт. – Это машина наехала. Единственное, что я сделал, это снял ногу со сцепления. Я не виноват, что машина рванула вперед, как ошпаренная кошка.

В конце концов Локхарт кое-как научился водить. Для этого пришлось дополнительно заплатить инструктору за риск. Инструктор сидел в шлеме, на заднем сиденье, пристегнувшись двумя ремнями. Он настоял на том, чтобы Локхарт учился на собственной машине, и тому пришлось купить «лендровер». Инструктор поставил ограничитель на педаль газа, и они тренировались на заброшенном аэродроме, где не было других машин и почти не было препятствий. Но даже в таких условиях Локхарт ухитрился в десятке мест повредить два ангара, проехав на скорости сорок миль в час прямо через их гофрированные стенки. «Лендровер» доказал, что это действительно крепкая и надежная машина.

Инструктор, однако, воспринял это происшествие гораздо драматичнее. Он очень расстроился, и его удалось уговорить вновь занять место на заднем сиденье и продолжить обучение только после того, как ему была обещана дополнительная плата за риск, и он для подкрепления выпил полбутылки виски. Спустя шесть недель Локхарту удалось преодолеть свое ярко выраженное стремление ломиться прямо через препятствия, а не объезжать их, и в порядке поощрения, он был допущен с аэродрома вначале на проселки, а потом и на шоссе. На этой стадии инструктор заявил, что Локхарт готов к сдаче экзамена. Но экзаменатор посчитал иначе и уже на середине теста потребовал выпустить его из машины. С третьего захода, однако, Локхарт добился получения прав – главным образом потому, что экзаменатору не улыбалась перспектива оказаться в его машине в четвертый раз. К этому времени «лендровер» уже начал заметно страдать от усталости металла, и Локхарт решил сменить то, что от него осталось, на «рейнджровер», способный делать сто миль в час по шоссе и шестьдесят – по пересеченной местности. Локхарт с удовлетворением убедился в его возможностях, прогнав эту штуковину на большой скорости по всем восемнадцати лункам поля для игры в гольф, – чем поверг в состояние безумия и бешенства секретаря гольф-клуба в Пэрсли, – после чего проломил живую изгородь в конце Сэндикот-Кресчент и оказался перед своим гаражом.

– У нее все четыре колеса ведущие, – с восторгом описывал он новую машину Джессике, – она здорово прет по песку, а на траве просто великолепна. Когда мы поедем с тобой в Нортумберленд, то сможем ездить там на ней по болотам.

Локхарт отправился в демонстрационный зал, чтобы окончательно рассчитаться за «рейнджровер», а перед Джессикой предстал почти обезумевший секретарь гольф-клуба, потребовавший объяснений: для чего, черт побери, ее муж гонял на этом проклятом грузовике по всем восемнадцати лункам? Ведь этим он полностью разрушил ту безупречную зелень, которая выращивалась там столь долго, тщательно и с таким трудом.

По мнению Джессики, ее муж не был способен на подобное:

– Он так любит возиться в саду, и ему бы даже в голову не пришло уничтожать вашу зелень. Я даже не знала, что на поле для гольфа выращивают овощи. Во всяком случае, я их там не видела.

Натолкнувшись на столь лучезарную и способную кого угодно привести в замешательство невинность, секретарь удалился, бормоча себе под нос что-то о маньяке, ниспосланном клубу как возмездие…

Письмо Флоуза-старшего, вызывавшего молодую чету во Флоуз-Холл для ознакомления с содержанием его завещания, пришло, таким образом, в самый подходящий момент.

– Дорогой, – сказала Джессика, – я просто умираю от любопытства, так мне хочется увидеть твой дом. Это так удачно.

– Похоже, что дед сам собрался умирать, – ответил Локхарт, изучая письмо. – Интересно, почему он хочет огласить завещание именно сейчас?

– Может быть, ему хочется, чтобы мы оценили его щедрость? – предположила Джессика, всегда стремившаяся давать самым пакостным поступкам благородные объяснения.

Локхарт так не считал.

– Ты не знаешь деда, – сказал он.

На следующий день они отправились во Флоуз-Холл, выехав на своем «рейнджровере» очень рано, что позволило избежать утреннего часа «пик». Им не повезло только у светофора при выезде на автостраду, на котором, когда они подъехали, был красный свет. Здесь Локхарт стукнул сзади стоявший перед светофором «мини», дал задний ход, объехал его и двинулся дальше.

– Может быть, тебе лучше вернуться и извиниться? – спросила Джессика.

Но Локхарт не желал и слушать об этом:

– Нечего ему было останавливаться так неожиданно.

– Но, дорогой, на светофоре ведь был красный. Он зажегся, когда мы подъезжали следом за той машиной.

– Значит, сама система нелогична, – ответил Локхарт. – Зачем красный, если по поперечной дороге никто не ехал? Я же видел, что там никого не было.

– Зато сейчас кто-то едет, – сказала Джессика, взглянув в заднее стекло. – У них синяя мигалка на крыше. Мне кажется, это полиция.

Локхарт вжал педаль газа в пол, и они мгновенно понеслись со скоростью сто миль в час. Шедшая сзади полицейская машина включила сирену и набрала сто десять миль.

– Милый, они нас догоняют, – забеспокоилась Джессика, – мы от них не уйдем.

– Уйдем, – сказал Локхарт и посмотрел в зеркало заднего вида. Полицейская машина была ярдах в четырехстах позади и быстро нагоняла их. Локхарт резко свернул на боковую дорогу, там сделал крутой поворот на проселок и, повинуясь своим охотничьим инстинктам, проломил изгородь и помчался сломя голову прямо через вспаханное поле. Сзади полицейская машина остановилась около сломанной изгороди, патрульные вышли из машины и стали оглядываться. Но к этому моменту Локхарт уже проломился через живую изгородь по другую сторону поля и исчез у них из вида. Промчавшись напрямик еще миль двадцать и проломив еще десятка четыре живых изгородей, он дважды, как бы заметая следы, пересек автостраду и двинулся по проселочным дорогам дальше на восток.

– Ой, Локхарт, какой ты мужественный и предусмотрительный, – восхищалась Джессика, – ты обо всем успеваешь подумать. Но тебе не кажется, что они могли записать наш номер?

– Если и записали, им это не поможет, – ответил Локхарт. – Мне не понравился тот номер, что стоял на машине, когда я ее покупал, и я его сменил.

– Не понравился? Почему?

– На нем было ПИС 453 П. Я поставил другой: ФЛО 123. Он гораздо лучше[14]

[Закрыть].

– Ну так они будут искать «рейнджровер» с номером ФЛО 123, – сказала Джессика. – Передадут по рации, и все.

Локхарт свернул на площадку для отдыха и в задумчивости остановился.

– А ты действительно не будешь против, если я поставлю старый номер?

Джессика не возражала.

– Конечно, нет, глупый, – сказала она.

– Ну, если так… – все еще с сомнением произнес Локхарт, но в конце концов все же вышел из машины и поставил прежний номер. Когда он снова сел за руль, Джессика обняла его.

– Милый, с тобой я себя чувствую в абсолютной безопасности, – сказала она. – Не знаю почему, но, когда я рядом с тобой, все кажется таким простым.

– Все просто, если действовать правильно, – ответил Локхарт. – Трудности идут от того, что люда не хотят делать то, что совершенно очевидно.

– Наверное, ты прав, – сказала Джессика и вновь погрузилась в романтические грезы о Флоуз-Холле, что на Флоузовских болотах неподалеку от Флоузовых холмов. Чем дальше продвигались они на север, тем более смутными и туманными, расплывчатыми становились эти грезы, наполненные легендами, тоской по красоте дикой природы и так непохожие на те мысли, с которыми чуть раньше них встречала приближение севера ее мать.

Чувства, которые испытывал Локхарт, тоже переживали изменения. Он удалялся от Лондона, от тех подлых мест, которые он так презирал, и возвращался, пусть на короткое время, на открытые пространства вересковых болот, где прошло его детство, к знакомой музыке выстрелов, гремевших то в отдалении, то рядом. В крови у него вскипало ощущение собственной принадлежности к этой дикой природе и какая-то странная тяга к насилию, а в его сознании мистер Трейер обретал новые, все более чудовищные и титанические масштабы, превращался в гигантский знак вопроса, на который нет и не может быть ответа. Задайте Трейеру вопрос – и ответ, который он даст, будет вовсе не ответом, а бухгалтерским балансом. С одной стороны дебет, с другой – кредит. Платите деньги и делайте выбор. Локхарт не мог понять этого. Тот мир, который он знал, не оставлял места для двусмысленностей или же для каких-то «серых зон», где все делалось в последнюю минуту и где постоянно ограждались чьи-то ставки. В его мире было иначе. Если стреляешь в куропатку, то либо попадаешь, либо промахиваешься и, уж если промахнулся, значит промахнулся. Если складываешь из камня стену, она либо стоит, либо падает, и, если она упала, значит, ты что-то сделал неверно. На юге же все делалось как-то небрежно, неряшливо, везде были какие-то махинации. Ему платили вовсе не за работу и другие не работали, но сколачивали огромные состояния на покупке или продаже лицензий, например, на импорт какао, которое еще только предстояло вырастить и убрать, или же меди, которую еще надо было добыть. Сделав деньги просто на передаче бумажек из одних рук в другие, эти люди должны были потом лгать, чтобы сохранить свои деньги, иначе их отбирали чиновники налоговой службы. Наконец, существовало еще и правительство. Локхарт всегда считал, что правительство избирают для того, чтобы оно управляло страной и поддерживало курс национальной валюты. Оно же вместо этого расходовало больше средств, чем было в казне, и брало в долг для того, чтобы сбалансировать бюджет. Если бы так поступал какой-нибудь человек, он бы разорился, и поделом. Но правительство могло занимать, выпрашивать, красть или просто печатать столько денег, сколько ему было нужно, и не было никого, кто мог бы сказать ему: «Нет!». Арифметическому уму Локхарта этот мир представлялся сумасшедшим домом, где дважды два могло означать и пять, и одиннадцать, и что угодно, но только не то, что оно должно было означать на самом деле. Локхарт не годился для этого мира лжи и лицемерия. «Лучше уж быть вором, чем попрошайкой», – думал он, гоня машину все дальше вперед.

Уже почти стемнело, когда за Уарком они свернули с основного шоссе на местами покрытую металлическим листом дорогу, ведущую в Блэк-Покрингтон. В небе над ними мерцали немногочисленные звезды, да изредка фары машины выхватывали из темноты то какие-то ворота, то блеск глаз какого-нибудь ночного зверька, но по большей части вокруг было темно и пустынно, и только непонятные силуэты чего-то невидимого, погруженного во мрак прорисовывались на фоне линии горизонта. Джессика пришла в восторг.

– Ой, Локхарт, мы как будто бы попали в другой мир!

– Мы действительно в другом мире, – ответил Локхарт. Наконец они поравнялись с Могильным Камнем и перед ними открылся вид на долину и на Флоуз-Холл: во всех окнах дома горел яркий свет.

– Какая красота! – захлебнулась Джессика. – Давай остановимся тут на минутку. Я хочу налюбоваться вдоволь.

Она вышла из машины и в экстазе смотрела на дом. Именно таким она его себе и представляла: и эту четырехгранную башню, и дымящиеся каминные трубы, и ярко освещенные окна. Как бы для того, чтобы отсалютовать осуществлению ее надежд, из-за облака вышла луна, и в ее свете замерцала поверхность водохранилища, а издалека донесся лай собак Флоуза. То, о чем Джессика только читала в период своего чрезмерно затянувшегося отрочества, начинало становиться явью.

Глава восьмая

Завещание, подготовленное по распоряжению Флоуза, было оглашено на следующий день в зале башни, который оборудовал еще дед нынешнего владельца имения, придав ему блеск и великолепие. Современник сэра Вальтера Скотта и страстный поклонник его романов, он перестроил то, что раньше было всего лишь сильно укрепленным хлевом для скота, в роскошный банкетный зал, украшенный орнаментами и лепниной, под стропилами которого были развешаны художественно порванные подделки – боевые знамена полудюжины полков, никогда не существовавших в действительности. Время и моль сделали ткань этих знамен совершенно прозрачной, а сами знамена обрели все внешние признаки подлинности. Ржавчина же, постепенно разъедавшая металл, придала оружию и доспехам вид произведений искусства, какими они отнюдь не были, когда их приобретали. Оружие и доспехи были повсюду. Фигуры в шлемах стояли вдоль всех стен на полу и на постаментах, над ними были развешаны головы оленей и лосей, антилоп и медведей и даже одного тигра, и все это перемежалось разбросанными по стенам мечами, боевыми топорами и другим оружием былых войн.

В этой воинственной обстановке, которую завершали горевшее в очаге сильное яркое пламя и курившийся под потолком дым, старый Флоуз и решил ознакомить всех с содержанием своего нового завещания. За огромным дубовым столом напротив него сидели самые близкие и предположительно самые дорогие ему люди: Локхарт, миссис Флоуз, пребывавшая в восторженной эйфории Джессика, адвокат Балстрод, которому предстояло зачитать завещание, два фермера-арендатора, которые должны были засвидетельствовать акт его подписания, и доктор Мэгрю, который должен был подтвердить, что – как и сказано в завещании – мистер Флоуз действительно находился в здравом рассудке.

– Церемония должна проводиться с самым жестким соблюдением всех норм закона и правил процедуры, – предупредил старый Флоуз. Так она и проходила. Он вполне мог бы добавить, что великий, но преждевременно скончавшийся Томас Карлайл всей силой своего риторического таланта поддержал бы – если бы мог – то, как была задумана и как осуществлялась эта церемония. В словах самого Флоуза, которые он произнес при ее начале, было нечто от древних саг и библейских пророчеств. Голос Флоуза гремел под стропилами. И хотя по юридическим соображениям в тексте завещания было мало запятых, Флоуз восполнил их недостаток, обильно разбросав по своей речи точки с запятыми.

– Вы собрались здесь сегодня, – обратился он к сидящим за столом, задрав фалды своего фрака и повернувшись спиной к огню, – для того, чтобы выслушать последнюю волю и завещание Эдвина Тиндейла Флоуза; единожды овдовевшего и дважды женатого; отца скончавшейся и отчасти горько оплакиваемой Клариссы Ричардсон Флоуз; деда ее внебрачного сына, Локхарта Флоуза, отец которого неизвестен и которого я не по благородному порыву моей души, но руководствуясь только практическими соображениями здравого рассудка – во все времена отличавшего род Флоузов как главная врожденная и неоспоримая черта нашей семьи, – признаю моим наследником по мужской линии. Суть и значение всего только что сказанного мной – не в обращении к предметам низменным и грубым; я хочу пропеть вам о высоком и величественном, если допустимо назвать песней то, о чем в своих мечтах и воспоминаниях грезят старики как о возможном, но не сбывшемся; а я старик и уже близок к смерти.

Он остановился перевести дыхание; в этот момент миссис Флоуз беспокойно поерзала на стуле. Старик оглядел ее горящим и хищным взглядом.

– Да, корчитесь, мадам, и извивайтесь, подобно червяку, для этого у вас есть все причины; вам тоже предстоит впасть скоро в старческий маразм; смерть уж зовет своим костлявым пальцем, и ей повиноваться мы должны; мы все уйдем, уйдем неотвратимо в забвенье черное. Определенность эта сильнее всех других; она одна лишь звездою путеводною сияет на небосводе опыта людского; все остальное смутно, преходяще, порядка лишено; и если хотим определиться в жизни бренной – кто мы, и где мы есть, – то свой секстант должны направить на эту путеводную звезду, звезду небытия и смерти. Сейчас, когда мне уже девяносто, я вижу ее ближе; лучше различаю ее кристально черное сиянье. Так мы движемся к могиле той колеей, что уготована нам мыслями, делами нашими, а также характером, что дан нам при рожденьи и которым влекомы мы по жизни, но который несовершенствами своими – и без цели – дарует нам ту малую свободу, что одна лишь составляет суть человека. Да, мы таковы. Животному неведома свобода; только человеку дано ее познать, и то лишь благодаря несовершенству генов, таинствам химии. Все же остальное предписано нам при рожденьи. Подобно паровозу, несем в себе огонь, накапливаем пар, растим в себе мы силы – все для того, чтобы пройти к концу путем предписанным. К тому концу, что ждет нас всех. Полускелет стоит сейчас пред вами; лишь остатки духа связуют с жизнью старческие мощи и этот череп. Уж скоро пергаментная плоть моя рассыплется; дух выйдет вон; что станется тогда с моей душою? Заснет ли, или ж нет? Не ведаю ответа и не смогу узнать, докуда смерть не скажет, да иль нет. Но, сказав все это, я вовсе не хочу списать себя со счетов. Вот я здесь, живой, тут, в этом зале, где вы все собрались, чтоб волю выслушать мою. Впрочем – волю? Мою? Сколь странны это слово, эта воля, идущие от мертвых, когда дела решаются уж теми, кого оставили они после себя. Их воля… желанье только лишь, предположенье, которым, может быть, не суждено и сбыться. Но я предупрежу возможность эту, представив вам сейчас свою, во всех значеньях слова, волю – ту, в которой изложил я условия. Вы их услышите сейчас, а там решите – принимать ли завещанное мною вам богатство, или ж отказаться от платы за него.

Старик сделал паузу и внимательно всмотрелся в их лица, прежде чем стал продолжать дальше.

– Вас интересует, что я высматривал? – спросил он. – Я искал хоть искру вызова, неповиновения в ваших глазах. Хотя бы только искру, всего одну, которая бы означала, что этого полумертвеца посылают к черту. Туда, можно было бы сделать вывод, куда, по иронии судьбы, я скорее всего и должен попасть. Но я не увидел такой искры: жадность задула свечи вашего мужества. Вот вы, мадам, – он указал пальцем на миссис Флоуз, – у взгромоздившегося на анчар голодного стервятника больше терпения, чем у вас, когда вы ерзаете по этой скамейке, хотя и сидите на ней куда прочнее.

Он снова остановился, но миссис Флоуз промолчала. Ее маленькие глазки сузились еще больше, одновременно и, излучая ненависть, и просчитывая, что бы все это могло означать.

– Так что ж, ничто не понуждает вас дать ответ? А впрочем, я знаю ваши мысли; вперед несется время; сердечный метроном отсчитывает медленней удары; уж скоро завершится – возможно, раньше, чем бы мне хотелось, – песнь погребальная моя. И вид моей могилы вам удовлетворенье даст. Но позвольте предвосхитить, мадам, мне эти ваши радости. Сейчас же, внебрачный Флоуз, к тебе я обращаюсь: способен ли ты бросить вызов, или образованье прожужжало уши, лишив уменья защитить себя?

– Пошел ты к черту, – ответил Локхарт. Старик улыбнулся:

– Что ж, это уже лучше, но все равно с чужой подсказки. Я научил тебя, а ты повиновался. Есть, однако, испытанье посильнее. – С этими словами старый Флоуз повернулся к стене, снял с нее боевой топор и протянул его Локхарту.

– Возьми, ублюдок, – сказал он. – Держи топор.

Локхарт встал и взял.

– У древних скандинавов был обычай: стариков лишали головы посредством топора, – продолжал Флоуз. – То был обязан сделать старший сын. Но у меня лишь ты, родившийся в канаве внебрачный внук. Возьми же на себя ответственность и бремя и соверши сей акт…

– Нет! – закричала Джессика, вскакивая со стула и выхватывая у Локхарта топор. – Я не позволю! У вас нет права подвергать его такому искушению.

Старик захлопал в ладони:

– Браво! Вот так намного лучше. У сучки характер посильнее, чем у пса. Пусть самую лишь малость, но посильней – и есть. Салютую ему. Мистер Балстрод, прочтите завещание. – В изнеможении от собственной риторики, старый Флоуз сел. Адвокат Балстрод театрально поднялся и развернул завещание.

«Я, Эдвин Тиндейл Флоуз, находясь в здравом уме и в слабом состоянии здоровья, достаточном, однако для того, чтобы поддерживать ясность моего рассудка, настоящим актом оставляю после себя в качестве своего наследства и завещаю все принадлежащее мне движимое и недвижимое имущество, всю собственность и все мои земли жене моей, миссис Синтии Флоуз, которая получает право владеть, пользоваться и распоряжаться всем поименованным вплоть до того момента, пока собственная смерть не заставит ее покинуть это место, определяемое мною как круг радиусом в одну милю с центром во Флоуз-Холле, и на том условии, что она не продаст, не сдаст в залог, в заклад, в аренду или же во временное пользование ни все передаваемое ей таким образом по наследству имущество, ни какую бы то ни было часть его, и что она не будет каким бы то ни было образом усовершенствовать, изменять, дополнять или перестраивать любую часть наследуемой ею указанной собственности, земли, строений и дома, но будет существовать только на поступающий от них доход, в знак согласия с чем она подписывает завещание как договор, предполагающий безусловное выполнение его положений».

Балстрод положил текст завещания на стол и посмотрел на миссис Флоуз.

– Вы согласны это подписать? – спросил он, однако миссис Флоуз захлестнули эмоции. В конце концов, старик все-таки сдержал свое слово. Он оставлял ей все свое имение, целиком и полностью. Если учесть, что ее только что сравнивали со стервятником, то нетрудно понять, почему столь благородный поступок начисто лишил ее способности все тщательно взвешивать и просчитывать. Ей нужно было время на обдумывание, но такого времени у нее не было.

– Подписывайте, мадам, или завещание полностью теряет силу и будет аннулировано в той его части, которая относится к вам, – сказал старый Флоуз.

Миссис Флоуз взяла ручку и расписалась, два фермера-арендатора засвидетельствовали этот факт.

– Продолжайте, мистер Балстрод, – голосом, который можно было бы назвать почти веселым, сказал Флоуз, и адвокат начал читать завещание дальше.

«Моему внуку Локхарту Флоузу я не оставляю ничего, кроме своего имени, до тех пор и пока он не представит в физической форме персону своего фактического отца, отцовство которого по отношению к Локхарту должно быть достоверно установлено и доказано, поручительством чему должно стать заявление о том моего поверенного мистера Балстрода или его преемников, и о чем должны быть составлены и подписаны письменные показания под присягой, после чего указанный отец должен быть порот указанным Локхартом до тех пор, пока жизнь его не повиснет на ниточке. В случае, если изложенные выше условия доказательства отцовства будут полностью выполнены, то изложенные ранее положения завещания в части, касающейся моей жены Синтии Флоуз и скрепленные ею собственноручной и добровольно данной подписью, автоматически становятся недействительными, и имение, земля, строения на пей и прочая собственность целиком и полностью переходят к моему внуку Локхарту Флоузу в его полное владение и распоряжение. Своему слуге Дональду Робсону Додду я завещаю право пожизненного пользования моим домом и прошу его кормить и поить собак и лошадей вплоть до его или их кончины».

Балстрод остановился, а старый Флоуз подошел к столу и взялся за ручку.

– Я в здравом уме? – спросил он, обращаясь к доктору Мэгрю.

– Да, – сказал врач. – Я свидетельствую, что вы находитесь в здравом уме.

– Слушайте внимательно, – сказал Флоуз, обращаясь к двум фермерам, которые с готовностью кивнули головами. – Вы должны будете подтвердить, что я нахожусь в здравом уме, после того как я подпишу это завещание.

– Вы – в здравом уме? – внезапно закричала миссис Флоуз. – Да вы просто сумасшедший! Вы обманули меня! Вначале сказали, что все оставляете мне, а теперь добавляете условие, гласящее, что я потеряю все права на наследство, если… если… если этот незаконнорожденный найдет своего отца!

Но старый Флоуз, не обращая никакого внимания на ее вспышку, подписал завещание.

– Отстаньте, женщина, – сказал он, передавая ручку одному из фермеров. – Я сдержал свое слово, а вы сдержите слово, данное мне, или же потеряете все, что я вам оставил, до последнего пенни.

Миссис Флоуз оценивающе посмотрела на лежащий на длинном столе топор, но потом опустилась на свое место, почувствовав, что проиграла. Ее просто-напросто надули.

– И вы еще требуете, чтобы я тут жила до самой вашей смерти. Да я уеду завтра же утром!

– Мадам, – засмеялся Флоуз, – вы подписали контракт, обязывающий вас оставаться тут до конца ваших дней или же возместить мне утрату вашего присутствия здесь из расчета пяти тысяч фунтов стерлингов в год.

– Я?! – воскликнула миссис Флоуз. – Я ничего подобного не подписывала…

Но адвокат Балстрод протянул ей завещание:

– Это условие записано на первой странице. Не веря ушам своим, миссис Флоуз, раскрыв рот от изумления, посмотрела на адвоката, а затем прочла то место на странице, которое он указывал пальцем. Слова поплыли у нее перед глазами.

– Но вы же не прочли этого! – простонала она. – Вы же не прочли слов: «В случае если моя жена Синтия Флоуз уедет…» Боже мой, Боже! – И она без сил опустилась на стул. Условие было вписано в завещание черным по белому.

– Ну а сейчас, когда дело сделано, – сказал Флоуз, видя, что Балстрод складывает этот бесподобный документ и убирает его в свой портфель, – давайте выпьем за здоровье Смерти.

– За Смерть? – переспросила Джессика, еще не пришедшая в себя от странности и эксцентричности той сцены, свидетельницей которой она только что была.

Старый Флоуз с любовью похлопал ее по пухленькой щечке:

– За Смерть, моя дорогая, за то единственное, что нас всех объединяет и уравнивает! Додд, принеси-ка графинчик нортумберлендского виски!

Додд бесшумно вышел.

– Я не знала, что в Нортумберленде тоже делают виски, – сказала Джессика, у которой появилось какое-то теплое чувство к старику. – Я думала, виски бывает только шотландским.

– Ты еще много чего не знаешь, не только этого. Нортумберлендское виски гнали в этих местах в огромных количествах, но сейчас, похоже, Додд – единственный человек, который еще умеет это делать. Видишь эти стены? У них толщина десять футов. Раньше тут говорили так: шесть футов – для защиты от шотландцев и еще четыре – для защиты от акцизных чиновников. Надо было быть очень хитрым парнем, чтобы найти вход сюда. Додд знал, как это сделать.

Как бы подтверждая справедливость этих слов, появился Додд, неся поднос с графином виски и со стаканами. Когда стаканы были наполнены, Флоуз встал, остальные последовали его примеру. Только миссис Флоуз осталась сидеть.

– Я отказываюсь пить за Смерть, – упрямо проворчала она. – Это безнравственный тост.

– Да, мадам, но ведь мы живем в безнравственном мире, – сказал Флоуз. – Однако выпить все равно придется. Для вас в этом – единственная надежда.

Миссис Флоуз неуверенно поднялась и с отвращением посмотрела на него.

– За Великую Определенность! – сказал Флоуз, и его голос зазвенел среди боевых знамен и оружия.

После обеда, который был подан в столовой, Локхарт и Джессика отправились побродить по Флоузовским болотам. Послеполуденное солнце освещало грубую траву. Когда они взбирались на Флоузовы холмы, им попались лишь несколько лениво отошедших в сторону овец.