Текст книги "Это я, Дюк"
Автор книги: Тина Юбель
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Тина Юбель
Это я, Дюк
Родителям, всем, упомянутым в книге, и тем, кто помогал мне в работе
1
Я Дюк, говорит Дюк. Я Дюк, а здесь полный отстой. Он подходит ко мне и закуривает. Не понимаю, Дюк, зачем ты мне это говоришь, откликаюсь я. Я и сам не понимаю, говорит он. Может быть, чтобы сделать вид, что мы с тобой общаемся, иначе совсем уж скучно. Дай пива. Я достаю ему из холодильника пиво. Зажигалкой он срывает крышку и швыряет ее в помидоры с сыром. На плите стоят три огромные миски с помидорами, фаршированными моцареллой. Если страшные бабы устраивают тусовки, то они все время подают помидоры, фаршированные моцареллой, говорит Дюк. А вот у страшных мужиков постоянно дают квашеную капусту. Такой вот вторичный половой признак. Я так и не понял, почему Дюк говорит это мне, – в конце концов, мы с ним незнакомы, а вокруг толчется достаточно другого народа. Помидоры с моцареллой лучше, чем цацики с лавашем, как было раньше, говорю я, чтобы сказать хоть что-нибудь. Это точно, откликается Дюк, цивилизация сделала шаг вперед. Лавашем с цацики кормили и у баб, и у мужиков. Дай мне сигарету. Но ты ведь уже куришь, говорю я; ну и что – это уже он. Как тебе Зоя, правда, уродина, спрашиваю я, чтобы что– то спросить. Не знаю, мы незнакомы, говорит Дюк. Кто это? Хозяйка квартиры, отвечаю я. Я просто делаю вид, что я здесь, говорит Дюк. Но уж если я делаю вид, что пришел, давай хотя бы поиграем, как будто мы молодые люди, которые развлекаются. Он чокается со мной своим пивом. Музыка слишком громкая, почему-то молодые люди все время слушают чересчур громкую музыку. Давай посмотрим, как молодежь танцует. Он выбирается из кухни, проталкиваясь мимо парней и девушек с бумажными тарелками в руках. Стоящие в коридоре курильщики предпочитают пластиковые стаканы с пивом. Я бреду следом, чтобы заняться хоть чем-нибудь. Может быть, он и прав, может, мне тоже скучно. Люди в коридоре кажутся мне знакомыми, даже те, кого я не знаю. Из большой комнаты убрана мебель, чтобы можно было танцевать. Дюк подходит к стене. Здесь музыка еще громче, сплошной драм-энд-бейс. Подхожу к Дюку. Если на квартиру напали крашеные стены, то остается их только разрушить, орет он мне прямо в ухо. Это хуже, чем плесень. Стена, к которой прислонились мы, выкрашена в темно-желтый цвет. Скажи, что ты видишь, спрашивает Дюк. Ну, вон люди, они танцуют. Отстой, говорит Дюк. Это точнее. Смотрю на знакомую девицу, она не пропускает ни одного сборища и косит под хиппи, ей кажется, что это круто. Одевается в какую-то смесь этнического и техно; она меньше ростом, чем все остальные, но ее нельзя не заметить: танцует с закрытыми глазами и раскинутыми на манер морской звезды руками, которыми шарит вокруг себя. Есть и другие экстремальные признаки. Таким образом она дает понять, что воспринимает жизнь и музыку гораздо интенсивнее, чем все остальные. Чаще всего у нее разноцветные полосы, но не всегда. Иногда волос вообще нет. Но это ведь штамп, говорю я. Я совсем не против штампов, говорит Дюк, некоторые из самых лучших моих друзей – штампы. Кроме того, ты прав. И еще она курит много марихуаны, эта вечно разноцветная деваха, говорю я. Нарки всегда танцуют очень выразительно. Смотрится неприятно. Раньше нарки к тому же постоянно слушали «Пинк Флойд». Сегодня они торчат от транемьюзик и «Дельфинов», но это одно и то же. Для наркоманов вообще характерно отсутствие критичности, говорю я Дюку, но тот меня не слушает. Я вижу девиц, говорит он, выделив звук «е». А девицы сейчас ходят, оголив живот и демонстрируя свой пупок. Он показывает на стайку голопупых девчонок. Как на ксероксе, говорит Дюк. Стандартная модель, размноженная в огромных количествах. Да еще и плохого качества. Вместо секса у них пирсинг. Эти девочки – человеческий эквивалент сыра моцарелла. А дружки их отличаются отсутствием растительности и плохо сидящей одеждой. Перед нами – очередной этап эволюции. А кто же тогда мы, спрашиваю я, только чтобы задать вопрос. Я то же самое, только без пива, а ты что-то другое, говорит Дюк и исчезает. Принеси мне пива, говорю я, полагая, что он отправился за пивом, но он так и не возвращается. Курю сигарету и смотрю па танцующих. А потом и сам танцую. Две голопупые, танцуя, трутся друг о друга. Следующий танец я пропускаю, иду на кухню выпить пива. Моцареллы не осталось, но пиво еще есть. Какие-то люди о чем-то говорят. Неразноцветиая баба с закрытым пузом подходит ко мне и заговаривает о «Стар-трек». Она торчит от Гула Дуката. А я и есть Гул Дукат, инкогнито, говорю я, но она не верит и не хочет лететь со мной в моем «шаттле» в Кардассию. Ну, нет так нет, говорю я и отхожу. К этому моменту пиво тоже закончилось, осталось только мерзкое вино, которое принесли гости, вылакавшие всё пиво. Я не доверяю принесенному гостями вину, но все равно пью. После трех пластиковых стаканчиков считаю себя достаточно пьяным, чтобы идти домой, и иду домой.
2
Скучно, говорит Дюк, давай поиграем. Как будто сейчас ночь, а мы едем на машине к морю и слушаем хорошую музыку. Он сидит рядом со мной на переднем сиденье и курит. Представим себе, как будто мы очень волнуемся, говорит он. Я обгоняю микроавтобус и остаюсь на крайней полосе. С одной стороны линия сплошная, с другой – прерывистая. Как Шоссе в никуда, говорю я Дюку и показываю на дорогу. А на самом деле А7, говорит Дюк и протягивает мне банку. В банке пиво, я пью. Давай на обратном пути послушаем «Пропеллер Хедз», тогда и поедем быстрее. А у моря послушаем какие-нибудь блюзы и впадем в меланхолию. Дюк швыряет окурок в приоткрытое окно. Дорога впереди пуста, включаю дальний свет, но Дюк ворчит, что он разрушает эффект Шоссе в никуда, поэтому я снова выключаю фары. Обочины темные и плоские. Мне нравятся плоские ландшафты, говорю я Дюку, они не такие навязчивые. Навязчивые ландшафты тоже хороши, но не всегда, отвечает Дюк рассеянно. Он изучает карту, не знаю зачем – заблудиться здесь невозможно. Спрашиваю, что он там нашел. Я знаю толк в хороших книгах, говорит Дюк, мне попадалось кое-что и получше. Притормози у ближайшей заправки. У ближайшей бензоколонки останавливаюсь. Давай что-нибудь купим, говорит Дюк и первым заходит в магазин. Крадет шоколадный рогалик, покупает сигареты, пиво и идиотскую шапку. Не понимаю, зачем это, но сам покупаю пиво, просто чтоб хоть что-нибудь купить. На кассе сидит усталый мужик. С противной бородой. Из стоящей у кассы коробки с идиотскими зажигалками вытаскиваю идиотскую зажигалку. Дюк уже у двери. Напялил свою идиотскую шапку и разглядывает заправку. Встаю рядом. Мне нравится хлам, который продают на колонках, говорю я. Дурацкие наклейки, дурацкие зажигалки, дурацкие игрушки и всякое дурацкое барахло. Мелкие сувениры, говорит Дюк, все это барахло я бы назвал мелкими сувенирами. По-другому не назовешь. Мягкие игрушки и все такое. Надо было купить что-нибудь пушистое тебе на зеркало. А мне нравятся открытки, которые продаются только у скоростных шоссе, говорю я, на них изображены те места, мимо которых едешь. Да. соглашается Дюк, они хороши, если похожи на открытки семидесятых годов, особенно если вдобавок ко всему еще и разделены на четыре отдельные картинки с названием местности посередине. Кстати, мне нравятся бензоколонки «Aral». Голубенькие, так красиво. Он делает непонятный жест рукой, в которой зажата сигарета. Если бы я был планетотехником, я бы одну какую-нибудь планету целиком покрыл бензоколонками «Aral». Чтобы посмотреть, что получится. Но на этой планете всегда должна быть ночь, иначе никакого эффекта. Кстати, когда я посмотрел «Чужие-II», я сразу же захотел стать планетотехником, но пока еще из этого ничего не вышло. Кем ты будешь, когда вырастешь? Стариком, отвечаю я. Неоригинально, говорит Дюк. Но здесь все такое красивое, все голубенькое. Давай играть, как будто мы едем к морю, я поведу, говорит он и идет к машине. Садится за руль и едет так быстро, как я никогда не езжу. Предлагает мне свой шоколадный рогалик, я отказываюсь, он опускает окно и швыряет в него рогалик. Мы могли бы бороздить космические просторы, говорит Дюк. Как у Джеймса Дина. Кстати, фильм – дерьмо. Да и сама идея – тоже дерьмо, говорю я. Раньше испытывали свое мужество, а теперь тестируют воздушные подушки. В мире все меньше и меньше романтики, как и в автомобилях. Они все стали похожи на медицинские свечи. Все становится похожим на медицинские свечи, даже кассетницы теперь округлые. Мне без разницы, говорит Дюк. Давай послушаем другую музыку, что-нибудь потоскливее, и представим себе, что лежим на пляже. Он лежит рядом со мной на песке, курит и молчит. Мы слушаем музыку, говорю я, лишь бы что-нибудь сказать. Нет, говорит Дюк, мы слушаем море. Слышишь? Шлеп, говорит море. Шлеп-шлеп. Я слышу. Оно темное, море. И небо тоже. Закрываю глаза – ведь все равно в темноте ничего не видно. Я представляю себе, что я море, говорю я Дюку, но не очень большое, так, средненькое. Шумлю и заливаю пару берегов. Правда, пока еще я не знаю, здорово ли это или тоже скучно. Дюк ничего не говорит. Я слушаю море. Оно шумит. Шлеп-шлеп, говорит море. Я бы с удовольствием послушал крик чаек, но чайки то ли где-то в другом месте, то ли спят. Хорошо хоть, само море пока еще здесь и шумит в соответствии со своими обязанностями. Я слушаю. Песок холодный, из-за него на спине образуются какие-то неровности, но это ерунда. Наконец снова открываю глаза. Дюка нет. Встаю, снимаю ботинки и иду к морю. Останавливаюсь там, где оно с шумом бьется о берег. Где заканчивается море и начинается небо – не видно, потому что слишком темно. Иду вдоль берега. Море обдает мои ноги холодной водой. Надеюсь, что медузы там же, где и чайки, – ненавижу медуз, наступить на медузу очень противно. Иду навстречу ветру и слушаю, как он воет у меня в ушах. Еще один вариант шума. Ветер треплет меня со всех сторон. Море шумит. Вдалеке стоят пустые шезлонги, они похожи на одну из промерзших пингвиньих колоний, которые иногда показывают по телевизору. Говорю Дюку, что мне нравятся фильмы про животных, в них есть что-то, что навсегда утрачено, почему-то чаще всего показывают фильмы про гепардов, – но Дюка нет. У меня кружится голова, я спотыкаюсь, а потом опускаюсь на колени прямо в прибой. Штаны мокрые, а во всем остальном очень даже приятно. Вокруг меня невозмутимо шумит море. Ты решил помолиться или что, говорит Дюк. Неожиданно он оказывается в темноте совсем рядом, его лица не видно, только огонек сигареты. Не-а, просто опустился в воду и сейчас вымокну окончательно. Хорошо. Тебе тоже стоит попробовать. Дюк садится. Холодно, говорит он. Пойдем поплаваем. Я протягиваю ему руку, он помогает мне подняться. Дюк плывет рядом со мной. Из-за проклятой темноты я его почти не вижу. И волн почти не видно, замечаешь только, когда они тебя захлестывают. Они соленые. Я думаю, что стал трезвее, а может быть, и нет. Похоже на «Белую акулу», ору я Дюку, первая часть, сцена номер один. Давай играть в «Белую акулу». Ставшая классикой музыка из «Белой акулы» заглушает шум моря. Плыву к бую. Он качается на волнах. Из глубины появляется огромная акула и откусывает от меня целый кусок, но я на нее не обижаюсь, для акул это дело обычное. А потом акула вцепляется в меня и тащит под воду. Я вскрикиваю и слегка отбрыкиваюсь, ведь мне так положено. Дюк вытаскивает меня наверх. Я протестую, потому что он мешает мне тонуть, но он возражает: раз он Дэвид Хассельхофф, то ему тоже так положено. Тут уж ничего не поделаешь. Нет здесь акул, говорит Дюк, все акулы куда-то пропали. Водоросли, а может быть, и не они, задевают мое тело – забавное ощущение. Главное – нет медуз. «Водный мир» не фильм, а дерьмо, говорю я, у Кевина Костнера в «Водном мире» видны мурашки. Я теряю бдительность, в рот попадает вода, начинается кашель. Кевин Костнер нагоняет на меня тоску, кричит Дюк, – сейчас мне его не видно, наверное, уже за следующей волной. В его голосе ощущается соль. Давай играть, как будто мы плывем всё вперед и вперед, а потом выбиваемся из сил и тонем, говорит откуда-то Дюк. Это штамп, причем дурацкий, говорю я. Или я это только подумал? Не поймешь. Вокруг меня сплошной шум. Шлеп-шлеп – вот так. Это один из штампов, что-то вроде тех открыток, которые можно купить на остановках у шоссе, говорит один из нас. Поворачиваюсь и смотрю на пляж и на темные дюны: пляж светлее, чем море, его вид внушает спокойствие; только что чуть было не испугался, но страх прошел – passe, сказал бы Дюк. Теперь я его не слышу, да и не вижу, – вокруг одно сплошное море. От моря щиплет глаза. Соль, думаю я. Мысль, лишенная всякой мысли. При таком шуме легко потерять ориентировку. Поднимаю голову и смотрю на черное небо. Через меня перекатывается волна. Шлеп, говорит она. Странно все это, думаю я, и еще думаю, что слово «странно» какое-то странное. При случае нужно будет сказать об этом Дюку. Плыву к берегу. Вижу в темноте монолит из шезлонгов и пытаюсь представить, что я потерпел крушение и меня выбросило на остров Пасхи, но ничего не выходит: шезлонгам не хватает величавости, издалека они похожи разве что на кладбище животных. Выбираю волну, которая выбросит меня на берег. Волна выбрасывает меня на берег. И я лежу. Подружки моей волны перекатываются через меня. Изображаю выброшенные на берег предметы. Больше всего мне нравится быть сплавным лесом. Я выгорел на солнце, да при этом, как выясняется, еще и страшно замерз. Сзади холодный ветер, впереди – холодные волны. Кое-как встаю и спрашиваю себя, где может быть Дюк. Меня слегка покачивает. Бреду вверх по пляжу все дальше от воды и натыкаюсь на нечто – это могло бы быть моей одеждой. Одеваюсь. Потом выпиваю полбанки выдохшегося пива, которое стоит рядом. Открываю новую банку и опять пью. Сижу,обдуваемый ветром, пью и слушаю шум моря. Шлеп-шлеп, говорит море. Шумит. Дюк садится возле меня, я не слышал, как он подошел. Он мокрый и соленый. Дай мне сигарету, говорит Дюк. Где ты был, спрашиваю я. Я плыл все вперед и вперед, пока меня не оставили силы, говорит Дюк. А потом, спрашиваю я, лишь бы что-нибудь сказать. А потом я утонул, говорит Дюк и курит. Даю ему пиво и рубашку и спрашиваю, как это было. Мокро, отвечает Дюк, и солено. А ты как думал? Я не отвечаю, а смотрю на прибой. Прибой шумит. Дюк сидит рядом и курит.
3
Скучно, и идет дождь, говорит Дюк. Он сидит напротив меня за столом у себя на кухне, курит и смотрит в окно. Идет дождь. Смотрю на Дюка и жду, когда он заговорит, но он молчит и смотрит в окно. Он смотрит на дождь в тот момент, когда идет дождь. Наконец, чтобы сказать что-нибудь, я говорю: Дюк, давай поиграем. Мне в лом, говорит Дюк. Он курит. Дождь идет. Ничего не происходит. Это же скучно, Дюк, говорю я. Поиграй в приготовление кофе, говорит Дюк. Я встаю и варю ему кофе. Небо мрачное, оно бросает в кухню Дюка мрачный свет, если, конечно, существуют такие вещи, как мрачный свет. Мне такой свет действует на нервы. Включаю лампу, но Дюк поднимается и снова щелкает выключателем. Потом возвращается к столу и закуривает новую сигарету. Наливаю ему кофе. Сидим друг напротив друга и смотрим через стекло на дождь. Дюк курит и ждет, пока кофе остынет. Смотрю то на него, то снова на дождь. А потом говорю, мол, пойду, домой, Дюк, – и иду домой. Дюк кивает и говорит, что еще посидит. С улицы в темном окне кухни мне виден огонек его сигареты. Иду под дождем и мокну.
4
Давай играть, как будто мы пошли гулять с девушками, говорит Дюк. Представим себе двух симпатичных девушек и будем делать вид, что умеем жить красиво. Хоть повеселимся на славу! Дюк и правда какой-то буйный. Идет рядом со мной, в руке девушка, а во рту сигарета. Девушка похожа на Зою или на девушку, похожую на Зою. У меня тоже такая же девушка, но пока еще не в руках. У девушки Дюка волосы рыжее, чем у моей, но это ничего не значит. Девушки-это чудо, кричит Дюк и кружит свою в вальсе, вполне профессионально. Девушка визжит. На самом деле Зою зовут не Зоя, говорит мне моя девушка. Знаю, отвечаю я, нет людей, которых на самом деле зовут Зоя. Ведь всех девушек зовут Сабинами, говорю я ей и принимаю решение называть свою девушку Сабиной. Похоже, она не против, дает мне отпить пива из своей банки. Беру пиво и считаю, что девушка очень симпатичная. Как хорошо иметь двух симпатичных девушек, по одной на каждого, слышишь, Дюк, говорю Дюку. но Дюк разговаривает с Зоей. Мы куда-то идем по какой-то улице. Темно, наверное, ночь. Куда мы идем, Дюк, спрашиваю я. Двинем в какой-нибудь клуб, говорит Дюк. Девушкам нравится ходить по клубам. Он спрашивает Зою, какой клуб она предпочитает сегодня. Мы сидим в каком-то клубе на чем-то вроде дивана и пьем бутылочное пиво. А потом танцуем в другом клубе под какую-то музыку с нашими девушками. Потом Дюк сидит рядом со мной на еще чем-то диванообразном и курит. Мы смотрим, как девушки танцуют. Они милые, говорю я Дюку. За это время я уже привык к Сабине. Дюк не отвечает. Он стал мрачнее, чем раньше, но, может быть, это просто потому, что здесь мрачно. Скажи что-нибудь, Дюк, говорю я Дюку. Что ты видишь? Я вижу ужасно одетых людей, говорит Дюк. Чем отвратительнее одет человек, тем хипповее. Здесь одежда полный отстой, это хорошо, девушкам нравятся хипповые клубы. Ужасно одетые люди говорят о музыке, потому что ужасно одетые люди всегда так делают; говорить, не умея разговаривать, – это для них особый шик: рассказывают друг другу о том, что прочитали в музыкальных журналах, которые читают, чтобы скрыть, что читать не умеют. А редакторы музыкальных журналов одеты хуже всех. У тебя гнусное настроение, Дюк, говорю я. К тому же ты не знаешь ни одного редактора музыкального журнала. Верно, говорит Дюк. Дай мне сигарету. Я даю ему сигарету. Расслабься, Дюк, говорю я. Только когда мне исполнится тридцать, говорит Дюк и курит. Перед ним стоит Зоя, она спрашивает, пойдет ли он танцевать. Я не танцую, говорит Дюк. Но раньше ведь ты танцевал, говорит Зоя. Она права. Я только делал вид, что танцую, говорит Дюк. Зоя пожимает плечами и снова идет танцевать. Приношу нам пиво, одну бутылку отношу Сабине на танцпол. Мы танцуем и пьем пиво. От танцев лицо у Сабины становится красным, но ей идет. Я рад, что она не из тех, с голым пузом, потому что она мне нравится. Мне нравится на нее смотреть, поэтому я на нее смотрю. Пойдем позавтракаем, говорю я ей чуть позже. Где Дюк, спрашиваю я Зою. Зоя пожимает плечами. Дюка здесь уже нет, говорит она. Мы идем в какое-то кафе и о чем-то говорим – нам все равно, о чем говорить.
5
Мне скучно, говорит Дюк. Давай поиграем. Как будто мы спасаем мир. Или что-нибудь в этом роде. Как будто мы члены команды спасателей, у которых всего пятнадцать минут времени, чтобы обезвредить атомную бомбу, иначе взорвется весь Манхэттен. Он опускается на колени рядом со мной и осторожно отворачивает тяжелую черную металлическую крышку от тяжелого черного металлического ящика. У него чемоданчик, который ему идет; может быть, поэтому он его и носит. Он поворачивается ко мне и сует мне в руки пассатижи. Сейчас ты должен перекусить проволоку. Синюю или красную. Сам знаешь. Синюю или красную. Что ты делаешь? Он издевательски ухмыляется и вытаскивает из нагрудного кармана комбинезона сигарету. Здесь жарко. По потолку проходят трубы отопления. Дюк ухмыляется. Он швыряет свою недокуренную сигарету на пол и забирает у меня пассатижи. Наше время истекает, бэби, говорит он мне глупым и явно не своим голосом. Он прав. Красные цифры на дисплее двигаются к нулю. Дюк перекусывает пассатижами красную проволоку. Ничего не происходит.
6
Что ты делаешь, Дюк, спрашиваю я Дюка. Я играю в ничегонеделание. Он сидит рядом со мной на полу перед моим музыкальным центром и курит с закрытыми глазами. А что, по-твоему, я должен делать? Я не знаю, говорю я. Ведь все что-то делают. Так принято – что-то делать. Да, но для меня это лишнее. А что ты сам делаешь? Я не знаю, все что угодно, говорю я. Как дела у Зои? Делает все что угодно, говорит Дюк. Он открывает зажигалкой пиво, хватает журнал и лениво перелистывает страницы. Я встаю и иду на кухню, чтобы тоже взять пива. Замечаю, что цветок на подоконнике совсем завял. Заставляю себя угостить его водой. Не похоже, чтобы он очень обрадовался. Открываю пиво и возвращаюсь в комнату. Дюк читает и курит. Что ты читаешь, спрашиваю я его – надо же что-то спросить. От издателя, говорит Дюк. Читатели «Принца» молоды, преуспевают, хорошо одеты и полны оптимизма. Судя по результатам опроса. Этого-то я и боялся. Он небрежно бросает журнал в стену; шлеп – шлепается тот. Я спрашиваю себя, что же это были за вопросы. Выбери один из вариантов? Вы одеты хорошо: – да – нет – возможно? Или, скорее: как вы одеты? Хорошо – плохо – безобразно – не знаю? Не бери в голову, Дюк. Ты целевая группа, говорю я. Так что мне теперь – стреляться, что ли, говорит Дюк. Он роется в моих дисках, ставит «Mellow Gold» и подпевает. Поет он не очень хорошо, но это неважно.
7
Давай поиграем, что мы влюблены, говорит Дюк. Ты тоже должен участвовать. Он сидит в машине на заднем сиденье и тискает Зою. Кажется, ей это нравится, ему тоже. Сабина сидит рядом со мной, откинулась назад, босые ноги лежат на приборной доске. Ноги у нее красивые. Приходится следить, чтобы своими ногами она не отвлекала меня от дороги. Почему-то мы слушаем «Stop making sense», причем довольно громко, – понятия не имею, чья это кассета. Волосы Сабины развеваются от ветра, который влетает в открытое окно, ей идет, и она это знает. Ветер теплый. Давай играть, что мы едем с женщинами, которых любим, куда-нибудь на озеро, кричу я Дюку на заднее сиденье, но он меня не слышит. Он слишком занят тисканьем. Он лежит рядом со мной в траве, а Зоя лежит у него в руках. Сабина не лежит у меня в руках, она плавает где-то в озере. Я встаю и иду к берегу. Солнце опустилось совсем низко, оно уже красное и вот-вот скроется за деревьями. Комары тучами летают над камышами. Камыш шумит, как шумит камыш на ветру. А вообще-то тихо, большинство людей уехало. Хотя так и так большинство людей лежало на траве на противоположном берегу, – наш берег обычно более пустой, из-за деревьев он не такой солнечный. Но это неважно. Лето, думаю я. Я думаю о том, как раньше ловил головастиков. Но сейчас не сезон, думаю я. Бреду через камыши в воду. Камыш шумит, как шумит камыш на ветру. А так всё тихо, и вода прохладная. Покой, думаю я. Сабину не видно. Ничего страшного, где-нибудь ведь она есть. Прохладная вода касается моего теплого живота. Фу, говорю я воде. Потом окунаюсь с головой и делаю пару гребков.
Прохладная вода мягко поглаживает мое тело, я проталкиваюсь между молекулами поды, они приветливо уступают мне дорогу. Приветливая вода, думаю я, выныриваю на поверхность и плыву на середину озера. Озеро очень ровное, мне жаль нарушать гладь воды. Я ломаю натяжение поверхности, создавая маленькие концентрические круги вокруг себя, но тут уж ничего не поделаешь. В середине озера я ложусь на спину, качаюсь на волнах и смотрю на солнце. Оно уже совсем низко и отражается в озере, которое почти целиком сделано из серебра. Я слышу свое дыхание. Лежу на спине. Солнце заходит. Заход солнца, думаю я. Тут ко мне подплывает Сабина. Красивый закат, говорит она; да, говорю я. Мы плывем обратно к берегу. В камышах мы трахаемся, удовольствие так себе, потому что, если под ногами почва, падаешь, а если почвы под ногами нет – тонешь, но все равно это весело, и мы смеемся. Приятно обнимать мокрую Сабину. Ты как выдра, говорю я ей. Откуда ты знаешь, какая на ощупь выдра, спрашивает она. Один ноль в ее пользу. Я видел выдру в зоопарке, говорю я. Похожа на милого учителя немецкого с небольшой бородкой. Сабина говорит, что она своего учителя по немецкому терпеть не могла и никакой бородки у него не было. Я не знаю, что ответить. И целую ее. Мы выбираемся из воды. Я держу Сабину за руку, чтобы она не отбилась от рук. Дюк и Зоя сидят рядом на одеяле. Вы трахались в камышах, радостно говорит Дюк. Точно, говорит Сабина. Она с силой трет тело полотенцем. Я смотрю на нее, исходя слюной. Потом Сабина обтирает меня – на это я тайно надеялся. Пойду искать дрова, говорит Дюк, целует Зою и встает; ведь я охотник и собиратель. Ты просто трепло, говорит Зоя и ухмыляется. Она роется в сумках и вытаскивает бутылку шампанского, которую тут же открывает. Пьет прямо из бутылки. Потом мы с Сабиной пьем прямо из бутылки. Достаю сигарету, курю и смотрю на озеро – теперь оно темное. Край неба все еще розовый. Потом я немного смотрю на Сабину, а потом снова на озеро. Кстати, вокруг озера стоят деревья. Сейчас они совсем черные. Дюк возвращается с дровами, кладет их на землю, хватает Зою за руку и уходит с ней, скользя меж черных деревьев: то ли за дровами, то ли трахаться, а может, то и другое, размышляю я. Сабина разбирает дрова и складывает из них костер. Я помогаю ей и пью. Мы кладем в дрова газету и зажигаем; как и следовало ожидать, она горит. Дюк приходит с Зоей и с дровами. Мы подкладываем дрова в огонь. Костер благодарно трещит. Если не смотреть на огонь, то вокруг сплошная темнота, но мы смотрим на огонь, делаем из чего-то гриль и о чем-то говорим. Шампанское закончилось, пиво еще есть. Костер трещит, взметаются язычки пламени. Давайте поиграем, говорит Дюк. Давайте поиграем, как будто мы кроманьонцы. Мы племя. Мы развели огонь для наших женщин, чтобы прогнать диких животных. Наши женщины целый день ждали нас в пещере, пока мы были на охоте, охотились на сосиски и антрекоты. За это время они шили нам шикарную одежду из шкур антрекотов и плели корзины или что-то в этом роде. С наступлением темноты мы вернулись с добычей, чтобы защитить своих женщин от опасности. которая притаилась в этой темноте. Мачо-кроманьонсц, говорит Зоя. Я бы с удовольствием тебя защищал, говорит Дюк пылко. Сейчас я пойду искать саблезубого тигра, от которого вас можно защищать. Сами увидите. Дюк хватает сук, вскакивает и, издав воинственный клич, исчезает в лесу. Дюк треплется, бормочет Сабина. Точно, говорю я. Я награждаю ее поцелуем, чтобы заняться хоть чем-нибудь, но делаю это с большим удовольствием. Мы пьем, разговариваем и смотрим на языки пламени. Потом возвращается Дюк, он садится рядом с Зоей. Он немного запыхался, видимо бежал. Ну и как охота, спрашивает Зоя. Саблезубые тигры все вышли, говорит Дюк. Вместо этого я защитил вас от пары чудовищ. Без меня вы бы пропали. Спасибо, Дюк, говорю я. My pleasure, говорит Дюк. Дай мне сигарету и пиво, я заслужил. Я даю ему сигарету и пиво. Зоя рассказывает Сабине о какой-то группе, но Дюк перебивает и говорит, что разговоры о музыке-это тривиально и она может пойти в лес и говорить о музыке там, если уж ей неймется; Зоя замолкает. Дюк говорит, что мы могли бы спеть, и мы поем; сначала я кажусь себе идиотом, но потом становится весело. В основном мы поем «What shall we do with the drunken sailor», потому что знаем не очень много песен. У Зои красивый голос, раньше она даже пела в хоре. Потом она одна исполняет пару песен, которых мы не знаем. А потом мы все замолкаем. Огонь пляшет. Давай рассказывать ужастики, говорит Дюк немного погодя. Я не знаю ни одного ужастика, говорю я. Сабина и Зоя тоже не знают. Вы дерьмо, говорит Дюк и подкладывает в огонь дрова. Ну, так ты расскажи, Дюк, говорю я ему. Не-а, говорит Дюк. Я знаю один ужастик, но вам не расскажу. Ну, нет так нет, говорит Зоя. Она накидывает на плечи спальный мешок и прижимается к Дюку. Дюк пьет пиво, курит и смотрит на огонь. Огонь пляшет.
8
Это я, Дюк, говорит Дюк в трубку. Мне скучно. Давай пойдем куда-нибудь, поиграем. Я слышу щелчок его зажигалки. Я не могу, Дюк, говорю я. Я иду с Сабиной. Может быть, в кино. Или еще куда-нибудь. Сам понимаешь. О, говорит Дюк, в кино,слово «кино» он произносит так, будто речь идет о чем-нибудь вроде каракатицы. Может, еще и приготовитесебе что-нибудь вкусненькое, а? У тебя поганое настроение, Дюк, говорю я. Перестань. Я играю, как будто у меня поганое настроение, говорит Дюк немного мягче. И все равно кино устарело. Еда тоже. Еда – это, в крайнем случае, ретро, но давай поиграем завтра, говорю я ему. Нет, говорит Дюк, завтра я буду играть, что занят чем-то еще; он желает нам хорошего фильма и приятного аппетита и кладет трубку.
9
Давай поиграем, Дюк, говорю я Дюку. Мы можем поиграть, что идем обедать, говорит Дюк, – ты же у нас любишь обедать. Как будто мы идем обедать в шикарноеместо. Я приглашаю тебя па шикарный обед. Ты же без ума от таких фишек, говорит Дюк. Он сидит напротив меня за столом, который покрыт несколькими вариантами крахмальных скатертей, откидывается на мягком стуле, курит и ухмыляется. Ты городишь ерунду, Дюк, говорю я и наблюдаю за острым копчиком розовой крахмальной салфетки на верхней из тарелок, стоящих передо мной штабелями. Это дорого.И больше того, это очень дорого, говорит Дюк, хватает салфетку за уголок и надевает себе на голову, – я был уверен, что так и произойдет. Салфетка на голове – это штамп, говорю я ему, и правда – никто не удостоил его даже поворотом головы. Точно, говорит Дюк, снимает с головы салфетку и расстилает ее на коленях. Тогда давай представим, что мы одеты по всем правилам. И еще, что мы старые – по всем правилам. Не обязательно, Дюк, говорю я, ведь все остальные не чересчур старые и одеты очень даже обыкновенно. Возраст и одежда здесь скорее солидные.Тогда давай играть в солидность, говорит Дюк, какая разница. Он солидно смотрит из окна на реку и курит. Солидный официант приносит большие, солидные меню. Цены в них, скорее, экзальтированные; блюда колеблются между странными, необыкновенными и такими, о которых я никогда не слышал. Дюк открывает свое меню и держит его перед собой на вытянутых руках. Как будто я Моисей, а это скрижали с десятью заповедями, которые я в данный момент читаю с горы Синай, чтобы ты наконец вышвырнул в мусорный бачок своего золотого тельца, говорит Дюк. Из тебя, Дюк, получается какой-то идиотский Моисей, говорю я. У тебя даже бороды нет. А у тебя нет почтения, говорит Моисей. А потом подзывает официанта и заказывает целую прорву еды. Для меня он пытается заказать золотого тельца, что заставляет официанта выдавить из себя вымученную улыбку и расхвалить блюдо из зобной железы теленка, но я говорю Дюку, что я его убью, если он попытается всучить мне зобную железу теленка, ведь я абсолютно уверен, что зобная железа – это красивый синоним слова «мозги», а такое я уж точно не ем. Ты привереда, говорит Дюк и заказывает для меня что-то из рыбы. Я спрашиваю, не хочет ли он спросить меня, чего я самхочу. Нет, говорит Дюк и заказывает много вина. Я спрашиваю Дюка, не играет ли он теперь в салонного льва, и Дюк говорит: хоп. Он смотрит из окна на реку и курит. Река серая. Небо тоже. Темнеет, и везде зажигаются огни. Потом появляется вино, солидный официант разливает его по бокалам. Дюк наклоняется, через стол чокается со мной, кричит Ваше здоровья!и гундосит припев из «Moskau» группы «Dschingis Khan». Дюк, если сейчас ты начнешь швырять в стену стаканы, я тебя убью, говорю я строго. Ты тоже не желаешь мне добра, говорит Дюк. И прежде всего ты сам себе не желаешь добра, в этом твоя проблема, говорит он. Иногда я не знаю, ты прав или у тебя крыша поехала, Дюк, говорю я и еще раз с ним чокаюсь. Он довольно ухмыляегся, ему явно все нравится, он одним глотком осушает бокал. Вино хорошее. Дюк ни к селу ни к городу начинает рассказывать мне что-то про астрофизику-не знаю, то ли где-то прочитал, то ли выдумал прямо сейчас, чтобы меня смутить. Но я смущаюсь довольно умеренно. Потом появляется прорва еды. Мы едим прорву еды и запиваем ее вином из множества бутылок. Чем темнее снаружи за окнами, тем ярче горят свечи здесь, внутри. Я расслабляюсь все больше. Дюк нет, но это не страшно, это нормально. Дюк явно становится чванливее. Десерт состоит из целой плеяды кулинарных изысков, гармонирующих друг с другом по цвету и форме. На краю тарелки маленькие дюны из сахарной пудры; вокруг центрального изыска кто-то нарисовал шоколадным соусом нечто вроде иероглифов. Я с почтением разглядываю тарелку и рассказываю Дюку, что он неправ, когда говорит, что во мне нет почтения, потому что сейчас я буквально пропитан почтением. Ну и правильно, говорит Дюк и, прежде чем съесть три лежащих на его тарелке рогалика с муссом и белым шоколадом, дает им женские имена. А потом заказывает два коньяка и велит мне дать ему сигарету. Мы курим и пьем коньяк – он, наверное, очень хорош, но я не разбираюсь в коньяках – и умиротворенно смотрим по сторонам. Не будет ли невежливым спросить, в какую лотерею ты выиграл или какой банк ограбил или чем я заслужил подобную милость, спрашиваю я лениво, чтобы что-нибудь спросить. Или теперь ты вдруг стал богатым, красивым и успешным? Дюк ухмыляется, курит и говорит, что у него в кармане восемь марок, он сейчас сходит и купит на них сигарет; встает и идет покупать сигареты. Я превращаюсь в жену Лота и соответственно в соляной столп, потому что сегодня вечером у нас превалирует библейская тема. Дюк куда-то исчез. Я сижу за столом. Один. Дюка нет. Проклятие, думаю я. Он же это не серьезно, думаю я. Это же он серьезно, думаю я. Он не может так поступить, думаю я. Он именно так и поступил, думаю я. Проклятие. О, проклятие. Я таращусь в сторону туалетов, где исчез Дюк. Исчез. Или он уже на пути к дому. Вероятно, он на путик дому. Я таращусь на официантов. Они похожи на удавов, а я чувствую себя кроликом. Господи, они весь вечер смотрят на нас и строят планы, что бы им с нами сделать, если мы не сможем заплатить. Один уже выписывает счет размером с лексикон Майера. Что они со мной сделают? Навряд ли в реальной жизни мне придется мыть тарелки, а даже если это и так, то, чтобы оплатить наш счет, я буду мыть тарелки вплоть до двадцать второго века. Скорее всего за мной придут копы. Навряд ли у меня в кошельке больше тех пятидесяти-шестидесяти марок, которые были там с самого начала. Полагаю, что, вероятнее всего, я слишком пьян, чтобы уладить вопрос хоть сколько-нибудь достойно, смогу разве что покрыться потом и удариться в панику; в голову мне не приходит ничего подходящего. Полдюжины вечностей уходят в песок, многократно сменяются десятилетия. Навряд ли меня прямо сейчас похитят инопланетяне, и еще менее вероятно, что Дюк вернется. Но вероятнее всего, я его убью, если он все-таки вернется. Твоя величавость съехала набок, говорит Дюк и садится напротив. Я чувствую колоссальное облегчение и все равно пытаюсь убить его взглядом, но он невозмутимо возит по столу свою пачку сигарет. Я замираю. Дюк возит пачку. Скажи мне, что ты это не серьезно, Дюк, говорю я наконец. Он рассматривает меня с невозмутимым неодобрением. Я не спеша мог выйти из этого отеля через главный вход, никто бы на меня даже не посмотрел, говорит он и театральным жестом прикладывает руку к сердцу. Но я никогда не оставил бы тебя в беде. Иначе для чего же друзья! У меня это в голове не укладывается, Дюк, шепчу я, но как только уложится, я тебя убью. На этот раз я действительно тебя убью. Я думаю, мы могли бы легко и просто вылезти через окно в туалете, говорит Дюк обыденным тоном. Кстати, оставь, пожалуйста, этот тон, он напоминает итальянские боевики. В кино они все времяубегают через окно в туалете, чаще всего за ними к тому же гонятся офицеры полиции, а не официанты, поэтому тебе не стоит так себя вести. Кстати, в местном туалете на окнах решетки, я только что видел. Народ смотрит то ли слишком мало фильмов, то ли слишком много. Я пытаюсь молчанием вывести Дюка из себя, хотя, собственно говоря, это его территория. О чем ты думаешь, спрашивает он снова и снова. Об особо жестоких способах умерщвления, говорю я. Дюк улыбается мне как младенцу и дает мне почувствовать, что я нечто амебообразное, рассматриваемое под микроскопом. Как бы я хотел им стать! Лучше направь свою энергию на планы нашего побега, говорит Дюк. Мы можем просто улепетнуть, надеясь на эффект неожиданности. К тому же мы моложе официантов. У нас неплохой шанс, хотя, конечно, мы не совсем трезвые; но, учитывая выброс адреналина в сложившихся условиях, можно посоревноваться. Признаюсь, этот выход не самый элегантный. Зато самый спортивный. Мы можем также поставить на беспечную походку и на то, что никто не предполагает здесь подобной наглости. Или попробуем выломать решетки в туалете. Он ухмыляется и с большим отрывом побеждает в соревновании по мотанию нервов. Что ты предпочтешь? Я предпочту тебя убить, я же говорил, говорю я. Он театрально вздыхает и говорит, ты должен учиться нести ответственность. Я не могу быть всегда рядом, чтобы принимать за тебя решения. Он кивком подзывает официанта и заказывает еще бутылку вина. Отвлекающий маневр, говорит он, после того как официант уходит, чтобы они думали, что мы еще посидим. Мы пойдем медленно, ни в коем случае не бежать; побольше стиля. Он отодвигает стул, встает и бредет к выходу. Но далеко уйти не успевает: я подскакиваю и хватаю его за руку. Может, не очень стильно, зато крепко. Ой, говорит Дюк. Надеюсь, говорю я, ты никуда не денешься. Сядешь на свой стул и не сдвинешься с места, иначе я тебя свяжу. Я сажаю его на стул. Он ворчит, но с места не двигается. Я подхожу к официантам, спрашиваю, где телефон, и держу Дюка в поле зрения. Он все еще сидит. Все еще. Он пьет вино. В вестибюле гостиницы звонить можно только по карте. Проклятие. Бросаю взгляд в ресторан. Дюк сидит, пьет и курит и посматривает недовольно. Администраторша продает мне карточку. Я караулю ресторан. Дюк все еще здесь: сидит и пьет и курит. Я звоню Сабине. Телефон гудит раз пятьсот, потом включается автоответчик и рассказывает мне что-то, до чего мне нет никакого дела. Проклятие. Я звоню Зое. В эту минуту я позвонил бы даже матери. Телефон гудит раз пятьсот, потом подходит Зоя и говорит, что это Зоя. Зоя, это я, говорю я. Я говорю, сейчас ничего не говори, потому что мне всегда хочется так сказать и потому что я боюсь, что сейчас начнутся дебаты, которые растянутся настолько, что Дюк от одной только скуки сделает что-нибудь, о чем я позже буду сожалеть. Зоя, говорю я, седлай лошадь – хочешь, белую, хочешь, вороную – и пулей лети нас спасать. Мы в ресторане гостиницы в порту, в Гайзельхафте, сейчас нас сожрут драконы, если ты нас не спасешь. Только не спрашивай меня почему, об этом спросишь у своего Дюка. И нам нужны деньги, много денег, у тебя есть хоть сколько-то? Это не мой Дюк, это твой Дюк, говорит Зоя. А денег ни у кого нет. Расслабься, Зоя, говорю я, пожалуйста. Я тебе потом отдам, но сейчас мне не выйти. Пожалуйста, Зоя, я сижу голой задницей на раскаленной сковородке. Превысь свой счет или напади на бензозаправку, но спаси нас, говорю я. Нам нужно не меньше четырехсот марок, лучше пятьсот, или ты нас никогда больше не увидишь. Звучит заманчиво, говорит Зоя. Я не шучу, говорю я, это серьезно. О'кей, о'кей, говорит Зоя. Обещаешь, спрашиваю я, обещаю, говорит она. буду через час, если не задержусь на бензоколонке, но сначала мне нужно зарядить свой дробовик. Мне не до шуток, говорю я; о'кей, через полчаса, говорит Зоя и кладет трубку. Я несусь обратно в ресторан. Дюк все еще здесь. Он пьет и курит и приветственно приподнимает бокал мне навстречу. Теперь он смотрит не мрачно, а хладнокровно. Я сажусь напротив, одним глотком выпиваю свой бокал и наливаю еще. Я молчу. Дюк рассказывает вещи, которые сейчас мне абсолютно до фонаря. Я молчу. Дюк рассказывает. Я принимаю решение напиться – тогда у меня появится реальный шанс не видеть никого и ничего, если вдруг Зоя не придет, – и напиваюсь. Дюк рассказывает. Я смотрю на проплывающие мимо контейнеровозы и пью. Контейнеровозы большие, а вино хорошее. Ты дерьмо, Дюк, говорю я наконец, но мне кажется, что он меня не слушает. Год спустя: Зоя стоит у стола и смотрит на нас сверху вниз, наверное, неодобрительно, но в тот момент мне абсолютно наплевать, я слишком занят тем, чтобы быть пьяным и чувствовать облегчение. Dea ex machlna, кричит Дюк на дюжину децибелов громче чем надо, но и на это мне в тот момент абсолютно наплевать. Он приподнимает бокал, приветствуя Зою, потом тянет ее к себе на колени и целует. Может мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит, спрашивает меня Зоя. Нет, говорю я. Я не могу. Понятия не имею. Спроси Дюка. Главное, ты меня отсюда вытащишь. Дюк спрашивает Зою, не хочет ли она чего-нибудь выпить. Зоя не обращает на него внимания и улыбается официанту. Официант с выражением лица, свойственным набитым чучелам, приносит нам счет. Зоя платит, не моргнув глазом, и даже заученно дает чаевые. Я люблю тебя, Зоя, говорю я Зое. Забудь Дюка и выходи за меня замуж. Ты чудесная женщина, я хочу иметь с тобой общих детей и общую машину на двоих. Подумаю об этом на досуге, говорит Зоя и пытается приподнять Дюка. Дюк пьян не меньше, чем я, думаю я, но вынужден сконцентрироваться на том, чтобы с максимальным достоинством дотащить до выхода свое собственное тело. Перед дверью я падаю на колени и целую пол. Портье смешно таращится, но ведь так и должно быть. Ты слишком мелодраматичен, говорит Дюк. Ты дерьмо, Дюк, говорю я. Зоя запихивает нас в какую-то машину и куда– то везет: меня она везет домой, замечаю я, когда она привозит меня домой; вот молодец, думаю я. Дюка она забирает с собой, значит, мне придется убить его в следующий раз, что меня вполне устраивает, думаю я. Может быть, сначала я посплю. Это я здорово придумал, думаю я и засыпаю.
