Текст книги "Записки Безымянного [поэзия]"

Автор книги: Тимонг Лайтбрингер

Баллада о Темном Спасителе

Далеко, в неблизком грешном мире, средь простых батраков на селе, следуя моей беспечной лире был рожден герой наш во хлеве. Он не знал тогда о своей доле, он не знал еще, сколь будет дважды два, но зато он был уже на воле, выбравшись из матери едва. Раз вздохнул, другой вздохнул и третий – до чего же здорово дышать … он рожден, спаситель на планете, мать не будет больше муж сношать ! Пискнул раз, другой разок и третий, чтобы не забыли про него – что ни говори, а все же дети – это счастье дома твоего. Был поднят и унесен далеко, и умыты руки от крови, и семь лет до наступленья срока он был чистым, черт его дери !

Был он скромным и прилежным крохой всем своим товарищам назло, и не ведал он, что значит плохо – но в семь лет ему не повезло.

Подошел он слишком близко к стойлу, хотя б лучше уж не подходил, потому как полный смрадну пойлу выскочил оттуда брат-дебил. Он, видать, считал себя героем, возомнил он рыцарем себя, и, увлекшись сим достойным боем, шлепнул брата ломом втихаря. Было странно – скользко, грязно, сыро, закружился в чудных красках целый мир, и замолкла бы на этом глупа лира – но, друзья, герой наш не почил. Он не знал, прошел ли год, иль вечер, он не ведал, тепл он иль остыл – но познать тогда сумел он, что он вечен, и что брат его – законченный дебил. Он познал, что движет этим миром, он увидел мертвого себя, царств Аида наслаждаясь пиром и в себя тихонько приходя. Видел он, как люди умирают, видел он порочной жизни круг – с той поры, насколько его знают, стала смерть ему как самый верный друг.

Временами было все хреново, и в беспамятстве часами он лежал, а когда сознанье было снова – он вопросом смерти мозг сношал. Он вопрос, шекспировский тот самый, Гамлетовский вечный тот вопрос поднимал с утра пред слезной мамой, и иную чушь порою нес.

Прошел год, а может прошло десять – всем бессмертным время не удел, на вопрос тот так и не ответив, он немножко даже поседел. День пришел, он встал с полночной койки, вскрыл отмычкой бренный саркофаг, и из морга, словно как с попойки, он вперед направил свой нетленный шаг. Было странно это – люди в диком страхе разбегались прямо перед ним. "А ! Спасите ! Зомби, вурдалаки !", – так стандартно каждый уж вопил.

Он сперва не понял, в чем же смысл, и зачем кого-то он схватил, и зачем тот землю всю описал, пока кровь его из горла он все пил. Лишь затем, взглянув на свои руки, полные превсяческих кишок, осознал он смерти чужой муки – то громадный, был, поверьте, шок. Кем он стал – убийцей, вурдалаком, зверем, что не ведал, что творил ? Вытер слезы он тогда костистой лапой – ведь, выходит, брат его убил. Ведь выходит, он давно уж помер … может быть, что помер даже брат, чем же он старуху смерть то донял, чем же он пред нею виноват ? Он желал воскреснуть – но не мертвым ! Да, желал он вечно в мире жить – но закон бессмертия тот чертов, черт возьми, так сложно одурить ! Он упал и землю скреб ногтями, он кричал – и в крике проклинал лишь попа, что в храме со свечами его дух, увы, не отпевал. Вот отпел бы – было б все покойно, не воскрес б он, чтобы снова жить, и чего тогда работа их достойна, если так все можно запустить ? Он лежал – спокойно, без движений, и чужая кровь в жилах текла – у него не будет с жизнью прений, коли смерть его так сберегла.

* * *

Прошел день – он был довольно бурный, если бурным можно бы назвать то, как новый лик он свой гламурный все в реке пытался отмывать. Вы на вид ему бы дали сорок, ну а может даже сорок два, если б сквозь волос истлевших ворох показалась лысина б сперва. Если бы не три прогнивших зуба, если бы не впавший правый глаз, если бы не ребра, что друг в друга упирались до сих пор сейчас. Если бы не запах мертвечины, если б не огнем горящий взор, если бы не слизь и желатины – он б на тридцать даже бы попер. Что поделать, сложно крайне дело отмывать всю харю от грязи, коли с попом Васей из Пострела у тебя контракт не на мази.

День прошел, и солнце перестало в тот кусок земли уже светить, и луна Спасителя застала думающим, как же дальше жить. Так выходит, что он стал бессмертным, близкого рукою убиен, но, воскреснув, оказался первым неживым – и жизнью взят был в плен. Кем он стал и что за сила дышит в каждом хрусте косточек его, может бог земли его услышит и возьмет назад как своего ? Может он сумеет отказаться этой новой жизни от проблем, коли вновь сумеет с ней расстаться с помощью каких-нибудь бы стен ? Может он сумеет уничтожить странного немытого себя ? Знает он, что это не поможет – воскресил его господь, любя.

Воскрешенье – это, право, сила, и не нам, друзья, ее понять – тех давно всех ждет уже могила кому лет за сто – сто двадцать пять. Воскрешен – и тем же уничтожен, уничтожен – тем и воскрешен, что за чертов смысл в том заложен, что за черт в том смысле отражен ? Он уснул, наш будущий Спаситель, он проспал каких-то тридцать лет, и вернулся в мира вновь обитель из далеких призрачных тенет. Вновь раскинув праведные руки, вновь с укором миру на лице, он лежал и землю скреб от скуки, об ином мечтая о конце. Но конец, увы, его не близок, как не близки прочие концы – коли мир настолько жив и низок, в нем рождаться будут мертвецы. Он заснул, и снилось ему небо – чистое, стерильное, как шприц, и ему с небес подали хлеба – но не видел, впрочем, тех он лиц.

* * *

День настал – он вышел из ночлега, и из ветки сделал себе трость, и как будто просто ради стеба к ней берцову он приделал кость. Отодрал куски он сгнившей плоти и избавил тело от червей, чтобы в духа новом сем оплоте он нашел б гармонию скорей.

И он шел неведомо куда-то, он хотел неведомо чего, – когда в жизни все так хренова-то, сделаешь ты, друг, и не того. Разбегались перед ним все звери, разлетались птицы в небе все, ну а кровь глупцов, что не поспели, растворялась в утренней росе. И он шел по лесу меж селами, он хотел придти к себе домой, чтобы сообщить родимой маме, что он здесь по-прежнему живой. И к ночи добрел он до кургана – до кургана мертвого села, жителей которого так рьяно смерть к себе недавно позвала. Были там надгробья и могилы, не было там жизни и забот ... и его расти вдруг стали силы, – слышит он, что мать его зовет. Он не знал, зачем остановился, он не знал, зачем он стал копать, прошел час, и он вдруг убедился – перед ним его лежала мать. Умерла она, похоже, лишь недавно, не успев всю плоть отдать земле, в детстве видел мертвых он исправно – здесь же стало вдруг не по себе. Он отмел сырые комья глины, прошептал какие-то слова, крайне скорбные поделал рожей мины, и поплакал даже он едва. Он шептал "Ма..ма..мама...Мария ! Кто, когда, зачем и почему? Ты зачем родила меня Вием, одного, Мария, не пойму !". Он ревел, и слезы протекали медленно сквозь высохший костяк ... для чего с семьей они ругались, и зачем – ужель за просто так ? Час прошел, а он не шелохнулся, хладный труп по-прежнему держал ... час прошел – и труп вдруг шевельнулся, а потом отчаянно заржал.

"Бу-га-га ! Ужель, сыночек, ты ли ? Я-то думаю, откуда этот смрад ?! Что ж, мой сына, оба мы остыли – но гляжу я, ты тому не рад. Успокойся, сына, упокойся, предстоит тебе большая честь – с новой силой ты сейчас освойся, а потом сверши ты жизни месть ! Ты спаси заблудши эти души, ты спаси их грешные тела, слушай, глупый, слушай, слушай, слушай ... это я тебя сейчас звала. Оживи невинно убиенных, воскреси их силой своих рук, погляди – здесь тел довольно бренных, знай, мой сын ... ты некромантов внук. Не скажу о дедушке ни слова, ведь не знаю даже, что сказать, да и из могилы этой снова не охота, сына, вылезать. Знай лишь то, в момент твоей что смерти был тебе дарован дивный дар – в этой жизни вечной круговерти ты устроишь скоро холивар.

Бу-га-га ! Услышь меня, мой сына, и вступи бесстрашно ты вперед, и спасай, покуда бог-скотина всех их вновь к себе не заберет ! Выступай и подари погосты всем живым ты здешним мертвецам, ты сотри с земли эти наросты и отправь навечно к праотцам !

Бу-га-га ! Усе, договорила ! Больше уж мне нечего сказать, выступай, в тебе теперь есть сила, уходи и помни свою мать."

Хладный труп еще раз шевельнулся, конвульсивно дернулся и смолк, и в последней смерти улыбнулся – так, как будто был в том скрытый толк.

И пришла тогда к нему вдруг сила, и нагрянула холодным шквалом лиц, как-никак, внутри земля – могила, с глубиной почти что без границ. И кричал он, сам не зная что же, призывал не ведая кого, и костей спокойно это ложе поднялось на вечный зов его. Разверзлись давнишние могилы, и пластами вспучилась земля, пробуждались новой жизни силы, вечной жизни мертвые поля. Из земли повытянулись руки, показалась чья-то голова, и уста ее, зевнув как бы от скуки, вдруг промолвили : "Я здесь. Я вся твоя". А за ней – один, другой и третий, поднимались трупы из земли, были среди них и даже дети, боже вечный, души их храни !

Среди них он вдруг узрел и брата, хоть и не узнал его сперва, был труп брата сильно хромоватый, и на нем болтался рог едва. Они шли, все шли к нему спокойно, взор уставив свой немой вперед – так, пожалуй, чинно и достойно лишь колонна смертников идет. Не нужны им были вдохновенья, и куда там в кости что вдыхать ? Им с живыми нужно столкновенье, чтобы есть, чтоб рвать, крушить, ломать. Вот они, его спасенны дети, спасены от смерти всех забот, и к живым, вперед, по всей планете он их за собою поведет. И пройдут они немым укором всем живущим на грешной земле, и покажут в беге этом скором, что же будет с теми, кто во зле. Его сила – сила превращений, он способен души изменять, эту силу живо-мертвых тлений никому теперь уж не отнять. Стал теперь он странным некромантом, стал теперь способен оживлять, чтобы лишь с себе присущим понтом оживленных в стан свой пригонять. Будет его армия от края и до края мира пролегать, воскрешать других – то власть святая, и не каждому ее бог может дать.

Поднялась вся новая армада, человек так этак сотни три, не давай ты мертвым шоколада – ты живых им грешников дари. Было много разных всяких трупов – даже дети, женщины и псы, их тела полны гниющих струпов, души их исполнены красы. "Поведи нас, утоли наш голод !", – до него донесся мертвых клич, – "Надоел могил нам вечный холод !", – продолжали мертвые свой спич. "Поведи, нам дай живую пищу ! Поведи, Спаситель, нас вперед ! Братьев мы тебе поднимем тыщу, с каждой смертью войско лишь растет !".И он вышел – и махнул рукою, указал им посохом вперед, та земля, что была неживою, скоро в страхе новом оживет.

* * *

Шли они, и бил в лицо им ветер, шли они, и плакал с ними дождь, и пред ними шел блаженно светел их Спаситель, жизни новой вождь. Они шли – и тихо становилось, замолкали звери все в лесах, к ним иное кладбище прибилось, так росло их войско на глазах. И дошли они до поселенья, и вкусили прелести телес, им как будто дали вдохновенья – крайне славный вышел то замес. Полдеверни быстро обглодали, справили нужду на костяках, и со вкусом все попировали на живых еще почти мозгах.

Вот зачем, скажите, мертвым разум, вот зачем живым, скажите, мозг ? Лучше б он божественным указом переплавлен был в церковный воск. Лучше бы забыли все живые, кто они, зачем и почему, им бездумным быть уж не впервые ... мозг зачем им, так и не пойму.

Треть деревни быстро разбежалась, пятая попряталась в леса, ну а остальное, что осталось, Бог должно быть взял на небеса. Стали верно люди те святыми, искупили муками грехи, а живые стали все "простыми", и в глазах святых они лохи. И прошел Спаситель поле брани, и свершил над умершими жест, и простыми бранными словами освятил он память этих мест. И забрал он души неумерших, силой выпил силы до конца, в мертвецов толпу всех руки вздевших кинул он кровавого мясца. Выигран бой, но ждут его другие, выигран бой, но ждет его война, – скоро тем, давно кто неживые, новая жизнь будет дадена.

Говорят так древние все книги, говорит так знающий народ, что пройдя бесчисленные лиги, к ним Спаситель к каждому придет. Тот Спаситель души упокоит, он утешит плач людских сердец, он своей любовью их накроет, и тогда придет уже Конец.

Но конец не близок будет, право, и не каждый будет ему рад, – то, друзья, какая-то подстава, коль не будет нам пути назад. То, друзья, забавное спасенье, коль не можешь сам ты выбирать, будет вечным твое погребенье, иль твой труп заставят вскоре встать. Но иное, право, несомненно – коли были руки все в грязи, их отмыть лишь сможешь постепенно, всяк Спаситель тебя порази ! Он придет, ваш умерший спаситель, принеся с собою вашу смерть, для кого-то душ он стал губитель, кто-то сам с ним выйдет на паперть. Он придет, и с ним придут иные голоса давно минувших лет, и в лицо он выплюнет простые вам слова : "В других спасенья нет !".

Все, конец. Здесь не было морали, здесь была история любви ... кем б мы за столетия все стали, коль б не умирали, черт дери ?!

Бессмертная смерть

 
Сколько можно тут жить, сколько нужно терпеть,
Сколько стоит молчать, сколько лет буду петь?
Одиноко мне здесь даже рядом с другими,
Я не знаю себя – а что делать мне с ними ?

Забери меня вдаль, возврати ты домой,
Почему я все здесь и зачем я живой ?
Эта странная жизнь мне вся кажется сном,
Я желаю, проснувшись, вернуться в свой дом !

Этот мир мне чужой, он не примет меня,
И печальнее жить в нем все день ото дня,
Этот мир далеко, этот мир на краю,
И которую жизнь я ему отдаю...

Забери насовсем, забери навсегда,
Моя жизнь ненапрасной лишь станет тогда,
Коли я возвратиться сумею в тот мир
Изначальный, каким Ты его и творил.


Я желал бы познать, я хотел бы постичь,
Почему я пошел на неслышный твой клич,
Для чего я расслышал далекий твой зов,
Навсегда став свободным от смерти оков.

Я уже не боюсь, что когда-то умру,
И я прошлую память теперь не сотру,
Но пока не пришел возрождения миг
Мне еще стоит жить – я себя не постиг.

Лишь когда до конца я вновь вспомню себя,
Забери ты меня в те родные края,
И я сам, добровольно взойду на паперть,
И приму я тогда ту Бессмертную Смерть.
 

Блаженные

 
Блажен, кто верует, не веря, любви в другом кто не поверя,
Сумел сквозь ненависть пройти, лишь чтоб в себе ее найти.

Блажен, спокойным кто бывает, блажен, кто гнев свой избывает,
Блажен, кто радость отыскал – и бога жизни тем познал.

Блажен, кто не поддался скуке, блажен и тот, чисты чьи руки.
Блажен тот в смерти человек, что посвятил другим свой век.

Блажен отвергнувший уставы все старины, насколько б правы
Они и не казались нам. Лишь тот блажен, кто познал сам,

И кто порой сам ошибался, и сам с собою кто сражался,
И сам себя преодолел, над предрассудками взлетел.



Блаженных много нынче очень...
Блажен церковник, между прочим, как и его коллега-поп -
Ведь перед богом твердый лоб они давно разбить сумели
И увести людей посмели от их природы изначальной,
От грешной жизни их печальной в темницы заповедей верных,
От адских врат подальше серных и от познания себя...
Блаженны, право, ведь любя они все это совершили -
Людей в любви к Христу забыли.

Блажен, конечно же, грабитель, блажен убийца и гонитель,
Поскольку жертвам в рай небесный они открыли путь чудесный,
На божий вывели их свет, избавив от мирских сует.

Блажен, бесспорно, бездуховник, всегда блажен всяк уголовник,
Ведь первыми попавшись в яму, они дорогу из бурьяну
Порасчищать слегка смогли, дабы другой увидел пни,
Дабы иной заметил кочки и поспешил бы без рассрочки
Скорее крылья обрести, чтоб жизнь по ямам не ползти.

Блажен, не спорю, всяк писака – он натурально, как собака,
Повыть жуть любит на луну, коль муза не клонит ко сну.

Блажен и всякий журналист, когда опять свой желтый лист
Письмом реальности изводит – и жизни смысл в том находит.

Блажен, бесспорно, музыкант, философический как Кант
Способен душу он изъять и звуком силы вновь впаять
Ее куда-то людям в грудь – так, что не могут те вздохнуть
После подобных экзекуций, и двух ушей своих поллюций
Не могут длительно унять... не музыкантам не понять
Всю эту силу мира звука … играть – сложнейшая наука.

Блажен, поверьте, всяк художник – ведь он, картинный брат-сапожник,
Реальность жизни отражает, ну и как мастер украшает
Ее немножко тут и там, чтобы была уж впору вам.

Блажен калека, блажен врач – ведь друг за другом они вскачь
Собака с кошкой как несутся и лбами скоро уж столкнутся.

Блажен политик, депутат, блажен закон, блажен мандат,
Блаженно все, что голосует, рука блаженна, что ворует,
Блаженна власть, блаженна скупость, и навсегда блаженна тупость
Властеимущим данных масс – людей, не ценящих свой глас.


Блаженных, видите, не мало, дано на то им богом право
Всю жизнь такими прибывать – и уж не нам его отнять,
И уж не нам его оспорить и к славе их себя пристроить …
Нам будет лучше помолчать – ведь нам блаженных не понять.
 

Бывает, что я в жизни умираю

 
Бывает, что я в жизни умираю,
Бывает, что я становлюсь другим,
Но сила лишь во мне все прибывает,
И знаю я – такой я не один.

Бывает, что я становлюсь жестоким,
Бывает, что люблю других без слов,
Но вечно я прибуду одиноким
В том мире, что уже отнюдь не нов.

Давно разучен я был мыслить однобоко,
Давно познал я праздность бытия
И отказался быть я людям их пророком,
Сумев сим сохранить свое простое "я".

Не ведаю, куда приду однажды,
Не знаю я, что будет суждено,
Не допущу ошибки прошлой дважды,
И кем я стану, мне не все равно.

Лишь только не бродить бы мне совсем без цели,
Лишь только не пресытиться бы мне всем знаньем тем,
Что если вдруг сегодня мы что-то не успели,
То завтра мы однажды сумеем вновь стать всем.

И не приму покой, и не возьму я вечность -
Пусть станут утешеньем вам они,
Тем сохраню я в жизни лишь беспечность
В очередные жизни новой дни.
 

Вспышка

 
Когда душой ты взмоешь ввысь, она шепнет тебе «Проснись!»,
И коль рывок силен твой слишком – настанет время новым вспышкам.
Кругом лишь тьма, внутри лишь страх – но в этот миг их ждет лишь крах,
И первый раз то больно слишком ... но привыкаешь к этим вспышкам.

Себя не чувствуешь в тот миг, и из груди лишь рвется крик,
И слезы льются по щекам, и исчезает счет векам,
И отступает в миг тот тьма – твоя вселенская тюрьма
Дает еще один пробой ... благословенный то есть бой.

И ты вновь видишь далеко, и на душе твоей легко,
И видишь ты – идешь туда, куда ведет тебя звезда,
И пусть в той тьме ты заплутал, но новой вспышки миг настал
И осветил грядущий путь ... но ненадолго, на чуть-чуть.

О, как недолог тот полет – ведь тьма в тебе давно живет,
И как снотворное для сна она с рождения дана,
И ты ли в силах превозмочь всех прошлых жизней эту ночь ?
И без огня то сложно слишком ... но ты привыкнешь к этим вспышкам.

И невозможно предсказать, когда тот миг готов настать,
И бесполезно просто ждать, вовне себя тот свет искать.
Огонь тот дик, но не горяч, всей тьмы огонь тот есть палач,
Что осветит однажды путь ... но лишь на миг, лишь на чуть-чуть.

Один лишь миг, что шел как час – он всех настигнет, знаю, вас,
Но то нескоро будет слишком ... коль есть лишь тьма – нет места вспышкам.
 

Гадкий утенок

 
Рожден ли каждый человек, чтоб в свой короткий жизни век
Суметь достичь иных небес ? Не каждый как Христос воскрес,
Не всякий знает, что есть смерть, пока земная эта твердь,
Их цепко ноги прикуя, им шепчет страстно – "Я твоя.
К чему тебе ничтожно небо – оно не даст всей жизни хлеба,
Не даст стабильности, покоя – оно дарует только горе,
Ведь кто поднимет к небу взор, лишится тот иных опор.
Но человек, увы, не птица – какой же толк тогда стремиться
Подобным ей однажды стать – и до небес крылом достать ?"



Ты был, мой друг, еще ребенок – ты был ни тигр, ни котенок,
Ты был иного рода зверь – но ты иной уже теперь.
Ты птицей был рожден всегда – но прошли долгие года,
Пока ты смог познать себя, все ненавидя и любя,
Снаружи черным быв и шатким – утенок был, бесспорно, гадким.
Рожден ты птицей был, увы, познав тем самым как правы
Все были звери до сих пор – в семье звериной как позор
Ты был однажды заклеймен, на то с рожденья обречен …
Ты птицей был иного рода – была утеряна свобода.

За что тебя любить другим ? Ты в стае был всегда чужим.
За что тебя всегда клевать ? Чтоб не способен был летать.
Зачем рожден ты был таким ? Затем что путь твой был иным.
Зачем запомнил ты все то ? Не повторить чтоб низачто.

Ты знал давно, зачем рожден, и каждый вечер день за днем
Надежды тайные питал о том, как лебедем ты стал,
И, как расправив два крыла, ты полетел куда звала
Тебя давно твоя судьба – чтоб из бескрылого раба
Рожден иной был человек, что уж отныне и вовек
Над бездной сможет пролететь – и больше вниз не посмотреть.

Жалкий червяк, ты посмел возжелать птицей свободной от гнета вдруг стать,
Дерзкий глупец, иль не ведаешь ты как умирают о небе мечты ?!
Как же посмел ты отринуть подчас прошлое все, формирует что нас ?
Глупый птенец, ты рожден был затем, чтобы о небе забыть насовсем !
Птицы хромые не могут летать, лебедем белым вдруг черные стать,
Как ты сумел обойти сей запрет ? Много с тех пор миновало уж лет...

Когда невидимый порог перешагнешь в полночный срок,
Когда весь прошлого очаг в душе посеет только мрак,
И лишь тогда, когда вдруг ты взалкаешь неба красоты,
И годы тяжкие пройдут, могучи крылья подрастут
И затрепещут за спиной – ты знай, утенок, час то твой !

Расправь же крылья и лети, себя за прошлое прости,
И, устремившись к небесам, утенок, верь, ведь познал сам -
Невыносимо быть иным, как только с небом лишь родным,
Как только птицей белой стать – и до небес крылом достать.


Пока вновь выбора полет тебя к земле не позовет,
Ты в небо к солнцу устремись ... лети же, белый лебедь, ввысь !