Текст книги "Экспедиция "Уллис""

Автор книги: Тим Северин

Глава 13. Калипсо, Алкиной и Итака

Мы расстались с нашим героическим странником, когда он висел, точно летучая мышь, на суку смоковницы над водоворотом Харибды.

 
…нельзя мне
Было ногой ни во что упереться – висел на руках я.
Корни смоковницы были далеко в скале и, расширясь,
Ветви объемом великим Харибду кругом осеняли;
Так там, вися без движения, ждал я, чтоб вынесли волны
Мачту и киль из жерла, и в тоске несказанной я долго
Ждал…
…выплыли вдруг из Харибды желанные бревна.
Бросился вниз я, раскинувши руки и ноги, и прямо
Тяжестью всею упал на обломки, несомые морем,
Их оседлавши, я начал руками, как веслами, править.
Сцилле ж владыка бессмертных Кронион меня не дозволил
В море приметить: иначе была б неизбежна погибель.
Девять носился я дней по водам; на десятый с наставшей
Ночью на остров Огигию выброшен был, где Калипсо
Царствует, светлокудрявая…
 

«Огигия» означает «древний»; в описании этого острова много фантастического. Он лежал далеко в море, и на нем жила в сказочной пещере Калипсо.

 
Густо разросшись, отвсюду пещеру ее окружали
Тополи, ольхи и сладкий лиющие дух кипарисы;
В лиственных сенях гнездилися там длиннокрылые птицы,
Кобчики, совы, морские вороны крикливые, шумной
Стаей по взморью ходящие, пищу себе добывая;
Сетью зеленою стены глубокого грота окинув,
Рос виноград, и на ветвях тяжелые грозди висели;
Светлой струею четыре источника рядом бежали
Близко один от другого, туда и сюда извиваясь;
Вкруг зеленели луга, и фиалок, и злаков
Полные сочных. Когда бы в то место зашел и бессмертный
Бог – изумился б, и радость в его бы проникнула сердце.
 

В такой вот волшебной обстановке Улисс обрел приют у Калипсо, чье имя – тоже метафора, ибо оно означает «та, что скрывает». «Одиссея» заточает здесь Улисса на семь долгих лет. Что он делал, как проводил время, нам неизвестно, мы узнаем только, что он разделял ложе с Калипсо и все больше тосковал по дому. Сидел одиноко на прибрежном утесе, «горем, и плачем, и вздохами душу питая и очи, полные слез, обратив на пустыню бесплодного моря».

В конце концов, подчиняясь воле Зевса, Калипсо снабжает Улисса инструментом и наставляет, как сделать плот. Сразу поэма словно оживает, излагая процесс создания плота так же подробно, как описывала жизнь на борту галеры на прежних этапах странствия. Пусть Улисс очутился в фантастической стране, однако составитель «Одиссеи» не может удержаться от желания выставить напоказ свое знание древнего судостроения. Получив обоюдоострый медный топор на рукояти из оливкового дерева, Улисс срубил два высоких, сухих, «для плаванья легких» ствола. Уровняв и обтесав бревна, просверлил в них буравом отверстия, чтобы соединить шипами, и связал брусьями для большей прочности. Укрепил на палубе вертикально доски по бокам и обшил их плетнем из лозы подобно тому, как и в наши дни небольшие грузовые суда иной раз наращивают надводный борт брезентом для отражения гребней высоких волн. Поставил мачту, приладил рулевое весло и сшил парус из принесенного Калипсо куска парусины. «Устроивши парус (к нему же все, чтобы его развивать и свивать, прикрепивши веревки)», Улисс спустил свой плот по каткам на воду.

Приведенное описание – деловое и реалистичное – являет полный контраст лишенному конкретности, туманному изображению Огигии. Единственное, что можно отнести в разряд чудес, – четырехдневный срок, за который Улисс управился со строительством.

Согласно поэме, Калипсо снабдила гостя припасами, дав ему два бурдюка – один с вином, другой с водой – и мешок с хлебом «и разною лакомой пищей». Будучи богиней, она позаботилась и о том, чтобы Улиссу в его одиночном плавании не изменял попутный ветер. Семнадцать дней и ночей сидел он на руле, не смыкая глаз:

 
…их не сводил он с Плеяд, с нисходящего поздно
В море Воота, с Медведицы, в людях еще Колесницы
Имя носящей и близ Ориона свершающей вечно
Круг свой, себя никогда не купая в водах океана.
С нею богиня богинь повелела ему неусыпно
Путь соглашать свой, ее оставляя по левую руку.
 

Перед нами первый в «Одиссее» и единственный случай, когда излагается довольно точное наставление для плавания по звездам, единственный и достаточно курьезный, чтобы возбудить подозрение. Вдруг нам описывают приемы астронавигации, тогда как до этой поры курсы указывались приблизительно, о них надо было догадываться по направлению ветра или по деталям берега вроде мысов, что представляется естественным для мореплавания микенской эпохи. Определение курса по звездам не согласуется со всеми прочими местами «Одиссеи», где речь идет о навигации. Перечень созвездий – Орион, Воот (Волопас), Медведица, Плеяды – наводит на мысль о гораздо более поздних временах, скажем, эпохе Гомера, VIII–VII веках до н. э. Вообще все путешествие Улисса после острова Калипсо плохо увязывается с остальными эпизодами великого странствия. До сих пор путевое время точно не обозначалось или делилось на короткие реалистичные отрезки. Теперь же, на небольшом, наскоро сколоченном плоту, который понадобился лишь для того, чтобы Улисс мог оставить загадочную Огигию, он плывет семнадцать дней, несравненно больше любого другого пройденного им этапа, будь то вместе со всеми кораблями итакской флотилии или на последней оставшейся галере. Причем плывет в открытом море, что опять-таки противоречит обычной для микенских галер практике прибрежного плавания. Сначала – невероятный случай – он, цепляясь за киль и мачту, добирается за девять дней до Огигии, затем отправляется в плавание, которое выглядит нереально и воспринимается как чистый вымысел. Вся эта часть повествования кажется поздним добавлением.

Подозрение усиливается, когда пытаешься на деле определить направление по звездам и дистанцию, которую Улисс мог пройти за семнадцать дней. В Средиземном море человек, оставляющий Большую Медведицу (единственное созвездие, «никогда не купающее себя в волнах океана», то есть не опускающееся за горизонт) по левую руку и правящий на Плеяды или «нисходящего поздно Воота», идет курсом ост-норд-ост. Допустим, что плот семнадцать дней шел со скоростью 40 миль в сутки, – получится 680 миль, весьма скромная цифра, если учесть, что не было ночевок на берегу. Однако тотчас бросается в глаза явная несуразица. В Средиземном море невозможно плыть курсом ост-норд-ост более 400 миль, не встречая суши. Здесь попросту нет таких просторов. Уменьшим среднюю скорость почти до темпа дрейфа – 20 миль в сутки, получится 340 миль, что только-только укладывается в реальные масштабы, но тогда мы должны пренебречь утверждением, что Калипсо на все семнадцать дней обеспечила своего гостя попутным ветром.

Исходя именно из самой малой скорости, принято было помещать обитель Калипсо на лежащем в 350 милях к юго-западу от Итаки острове Гоцо. Сам по себе этот остров ничем не оправдывает такое отождествление. На северо-западном берегу Гоцо, над выстланным красноватым песком приветливым пляжем вам покажут «пещеру Калипсо». Но «пещера» настолько разрушена эрозией, что виден лишь небольшой навес, и нет ни археологических свидетельств, ни каких-либо намеков в местном фольклоре, которые можно было бы истолковать в пользу существующей гипотезы. Аполлоний Родосский, записавший сказ о Ясоне и аргонавтах, считал, что обитель Калипсо («Нимфея») находилась где-то у южных пределов Адриатического моря, и не исключено, что он прав. У него читаем, что Ясон, идя на юг вдоль побережья нынешней Албании, видел на горизонте Нимфею, обитель могущественной Калипсо. Хотя Аполлоний писал много позже Гомера, он мог располагать более ранним, не столь искаженным вариантом мифа. Огигия у входа в Адриатику (кое-кто привязывает ее к албанскому острову Сасено) вписалась бы в ряд географических пунктов «Одиссеи», сосредоточенных в области Северо-Западной Греции. Но ведь как бы мы ни примерялись к Огигии, «древней земле», она остается иллюзорной. Перед нами сугубо стилизованная топография и обстановка; детали прибытия и отбытия Улисса, продолжительность и направление его плавания практической проверке не поддаются. В реальном мире нет места для идиллической обители Калипсо.

Небылицей отдает и рассказ о следующем, предпоследнем заходе Улисса, причем разочарование усугубляется тем, что большое число физических деталей как будто позволяет опознать описанное место. На восемнадцатый день одиночного плавания Улисс увидел вдали «горы тенистой земли… черным щитом на туманистом море» и взял курс на эту землю. Однако его заклятый враг, бог морей Посейдон, предпринял последнюю попытку уничтожить странника. Нагнав волну своим трезубцем, он вызвал жестокий шторм. Небо покрылось тучами, ветры дули со всех сторон, наконец с севера на хлипкий плот обрушился могучий шквал. Огромная волна закружила плот, вырвала из рук Улисса руль и самого его сбросила в воду. Ветер сломал мачту и унес далеко в море рей и парус. С великим трудом вынырнув на поверхность, «из уст извергая морскую горькую воду», Улисс ухитрился взобраться обратно на плот, который бросало волнами туда и сюда. В конце концов, читаем в «Одиссее», Улисса увидела морская богиня Левкофея. «С моря нырком легкокрылым она поднялася, взлетела легким полетом на твердо сколоченный плот…» и вручила Улиссу чудотворное покрывало. Завернувшись в него, он должен был оставить плот и плыть к берегу, не страшась никаких бед. Сказав это, богиня вновь погрузилась в море.

Улисс колебался, опасаясь подвоха, но тут вопрос решился сам собой: Посейдон погнал на плот громадную волну, и «как от быстрого вихря сухая солома, кучей лежавшая, вся разлетается», так рассыпалась вся конструкция Улисса, и он снова вынужден был оседлать обломок. После чего обернул торс подаренным Левкофеей покрывалом, кинулся в волны и поплыл. Двое суток длилось сверхчеловеческое испытание. К счастью, Посейдон утратил интерес к судьбе Улисса, а благоволившая ему Афина укротила волны, так что он смог доплыть до суши. Однако здесь ему пришлось выдержать поединок с сильным прибоем. Когда Улисс попытался выбраться на прибрежные утесы, откат потащил его обратно, и он изодрал ладони в кровь о шершавые камни, оставив на них лоскутья кожи. Улисс решил плыть вдоль берега, пока не встретится более спокойный участок, и наконец увидел удобное место – устье реки. «К мощному богу реки он тогда обратился с молитвой… И бог, укротив свой поток, успокоил волны…» Улисс подплыл к берегу, снял покрывало Левкофеи и бросил в поток, который вернул волшебную ткань в море богине, а сам проковылял нагишом до прибрежных зарослей, приготовил ложе из опавших листьев, повалился на них и уснул.

Его разбудили женские голоса, и, выглянув из кустов, Улисс увидел молодых дев, игравших в мяч возле устья реки. Рядом сушились на солнце выстиранные ими платья. Прикрыв свою наготу ветками, Улисс выбрался из зарослей и обратился с просьбой о помощи к девам, которые при виде него в испуге разбежались по берегу. Кончилось тем, что девы, во главе с дочерью местного царя Навсикаей, повели Улисса в город, уложив высохшие платья в колесницу. Навсикая хотела представить Улисса своему отцу, царю Алкиною, однако ей не пристало являться домой в обществе чужестранца, а посему она предложила ему подождать в тополиной роще, чтобы немного спустя самому войти в город, который она описала так:

 
…с бойницами стены его окружают;
Пристань его с двух сторон огибает глубокая; вход же
В пристань стеснен кораблями, которыми справа и слева
Берег уставлен, и каждый из них под защитною кровлей;
Там же и площадь торговая вкруг Посейдонова храма,
Твердо на тесаных камнях огромных стоящего; снасти
Всех кораблей там, запас парусов и канаты в пространных
Зданьях хранятся; там гладкие также готовятся весла.
Нам, феакийцам, не нужно ни луков, ни стрел; вся забота
Наша о мачтах, и веслах, и прочных судах мореходных;
Весело нам в кораблях обтекать многошумное море.
 

Казалось бы, даны все ключи для опознания города царя Алкиноя, деталей больше, чем для любого другого пункта на всем пути Улисса после того, как его злополучная флотилия была отнесена ветром от мыса Малея. О стране Алкиноя говорится, что она лесистая, «черным щитом на туманистом море… простиралась», что в одном месте между береговыми скалами есть отлогий участок, где в море впадает река с удобными для стирки заводями. Отсюда влекомая мулами колесница довольно долго ехала до города с двумя гаванями, с берегом, куда вытаскивали корабли, торговой площадью и роскошным царским дворцом. Все говорило за то, что определить местонахождение Феакии будет легко.

Действительно, с древних времен жители острова Корфу (Керкира) утверждали, что происходят от феакийцев. Это утверждение побудило Генриха Шлимана в 1868 году нанести короткий визит на Корфу в надежде быстро найти дворец Алкиноя. Было это еще до его Троянской экспедиции. Шлиман только что всерьез увлекся Гомером, и, хотя он провел на Корфу всего сорок восемь часов, ему не составило труда определить места всех приключений Улисса на этом острове. Он объявил, что дворец Алкиноя помещался на полуострове к югу от современного города Керкира. Слывшие замечательными мореходами, феакийцы, несомненно, были потомками финикиян. Но главным достижением Шлиман посчитал отождествление участка берега, где Улисс встретился с Навсикаей. Сбежав по сходням доставившего его на Корфу парохода и рыская по главному городу острова и его окрестностям, Шлиман нанял проводника, чтобы тот показал ему ближайшую речку; время просто не позволяло забираться далеко. На полпути к речке проводник остановился, не желая идти вброд через мутные оросительные каналы; тогда Шлиман разделся и продолжил путь один. Топая по полям в одной рубашке и кальсонах, он в полусотне метров от устья реки увидел два камня. И заключил, что это те самые камни, на которых Навсикая и ее подруги стирали свои платья. «Не может быть сомнения в том, что это и есть река, упоминаемая Гомером, – писал он потом, – ибо другой реки вблизи от древнего города нет».

Полвека спустя француз Виктор Берар, потратив не один год на исследование «Одиссеи», пришел к выводу, что традиционные привязки описанных в поэме пунктов – помещение Сциллы и Харибды в Мессинском проливе и так далее – верны и что Корфу в самом деле Феакия, как утверждали древние. Он тоже возвестил, что точно определил местоположение дворца Алкиноя, но только на противоположной стороне острова. Тщательно изучив источники, Берар на западном берегу Корфу выделил около Палеокастрицы два полуострова, надежно защищающих даже не две, а целых три гавани, которые идеально подходили для галер. Песчаная стрелка, расположенная в центре, позволяла вытаскивать на сушу корабли, а любой из двух высоких мысов годился для размещения царского дворца. Лежащие, согласно «Одиссее», вдали от дворца водоемы, где Навсикая стирала платье, Берар обнаружил в восьми километрах от Палеокастрицы, в устье речушки, впадающей в бухту возле селения Эрмонес.

Палеокастрица казалась настолько подходящим кандидатом, что Вильгельм Дерпфельд, охотясь за очередным Гомеровым объектом, искал на мысах следы царских палат. Однако ни он, ни проводившие впоследствии раскопки другие немецкие археологи не нашли никаких остатков роскошной обители легендарного правителя. Либо дворец Алкиноя находился в другой части Корфу, либо он, как и остров Огигия, был плодом воображения сказочника. Подозрительно и то, что имена представленных Улиссу феакийцев, как и имя Калипсо, носили символический характер. Вот перевод некоторых: Рулевой, Быстромор, Примор, Корабел, Кораблеобильный, Кормчий, Мореход, Судоборец; напрашивается сравнение с рыцарями Круглого стола короля Артура. Да и обитель Алкиноя напоминает Камелот. Сам царь так идеален во всех отношениях, что просто не верится. В отличие от реального царя Нестора, многоречиво повествующего о действительных событиях, царь Алкиной совершенно лишен изъянов. Он живет в мире и покое, не нарушаемом иноземцами. Его корабли ходят в дальние плавания, не нуждаясь в рулевых. Дворец Алкиноя великолепием и роскошью превосходит все прочие, описанные в поэме. Золотые двери дворца были укреплены на серебряных притолоках, стены увенчаны снаружи карнизом лазоревой эмали, вход охраняли золотая и серебряная собаки. Алкиной и его супруга воплощают все царственные добродетели: они справедливы и рассудительны, учтивы и миролюбивы, заботливы и щедры, всячески обихаживают чужестранца, не допытываясь, кто он и откуда, пока Улисс сам не решает поведать им всю историю своих странствий с тех пор, как покинул Трою. Именно из его рассказа Алкиною мы узнаём о встречах Улисса с лотофагами, с циклопами, свирепыми лестригонами и о всех остальных его приключениях.

После того как гость отдохнул и подкрепился, добросердечный Алкиной распорядился, чтобы героя доставили на родину на «в море еще не ходившем» пятидесятивесельном феакийском корабле. Лишившийся всего Улисс получил драгоценные дары: изделия из золота и серебра, а также тринадцать медных треножников, обладать которыми считалось великой честью. Взойдя на борт, Улисс почти сразу погрузился в глубокий сон, так что не смог увидеть, как черный корабль с волшебной быстротой перенес его к родному острову Итака. Гребцы развили такую скорость, что корабль с хода почти наполовину выскочил на берег. Здесь, в бухте, посвященной «старцу морскому Форку» феакийцы отнесли спящего Улисса на песок и сложили у корня оливы полученные им дары. После чего волшебный корабль удалился, предоставив Улиссу дальше действовать самостоятельно.

Наш «Арго» не был волшебным кораблем, так что мы не могли сравниться с феакийцами. Не было у нас, когда мы прибыли на Итаку, и предпосылок, чтобы добавить что-либо к тому, что за две тысячи лет сделали историки, археологи и гомероведы, занимаясь привязкой приключений Улисса на его родном острове. Все же мне представлялось, что исследования этих специалистов оставляют место для суждений, основанных на проведенных нами морских изысканиях, ибо итакская глава истории Улисса показывает, как география способна и подтвердить, и в чем-то поставить под сомнение картину его обители, нарисованную в «Одиссее», заключительной головоломки на арене маленького острова длиной неполных двадцать и шириной около пяти километров.

«Признаюсь, что, несмотря на усталость и голод я ощутил великую радость, оказавшись на земле героев, о приключениях которых сотни раз читал с огромным увлечением». Так восторженно описывает Генрих Шлиман свою первую встречу с Итакой вечером 9 июля 1868 года. Как всегда, он страшно торопился. Всего двумя сутками раньше он покинул Корфу, где искал «прачечную» Навсикаи и дворец Алкиноя. Встреченный на пристани местным мельником, Шлиман нанял за четыре франка ослика для доставки своего багажа в главный город острова – Вати. На ходу он засыпал своего спутника вопросами об «Одиссее» и Итаке. Вот эта гора – действительно та, на которой стоял дворец Улисса? Где находился дом, в котором уединился отец Улисса, Лаэрт? Не это ли Форкинская гавань, где феакийцы оставили на берегу спящего странника? В какой стороне находится грот наяд, где Улисс спрятал подаренные Алкиноем сокровища? К великой досаде Шлимана, проводник не мог сообщить ему ничего дельного, лишь нудно пересказывал содержание «Одиссеи». «Путь до города оказался длинным, рассказ мельника – тоже», – саркастически записал исследователь.

Шлиман не рассчитывал сделать на Итаке важные открытия. В самом деле, что можно найти, если до него уже весь остров тщательно обшарили в поисках следов Улисса. Пусть Троя исчезла, так что ее существование вообще подвергалось сомнению, но Итака всегда пребывала на карте и служила излюбленным охотничьим угодьем для путешествующих ученых. Они обсудили и придирчиво анализировали все возможные привязки приключений Улисса, испещрили ими весь остров. Не все специалисты возвращались с Итаки с одинаковыми суждениями, но относительно главных пунктов утвердилось единогласие. Шлиман надеялся в лучшем случае, копнув тут и там, подтвердить Гомерову географию Итаки.

По мнению большинства исследователей, место, где Улисс отыскал свинопаса Евмея после того, как спрятал сокровища, находилось на юге острова, поблизости от утеса Коракса (Вороньего). И здесь же он замыслил, как расправиться со 108-ю женихами, осаждавшими его жену Пенелопу. Были некоторые разногласия относительно точного местоположения Форкинской гавани – то ли это главная гавань Итаки у Бати, то ли расположенная по соседству, не столь просторная бухта Дексия, но в общем и целом характерные элементы рельефа Итаки как будто соответствовали местам, описанным Гомером. Одна сталактитовая пещера вполне подходила на роль «грота наяд», где Улисс спрятал сокровища, и большинство авторитетов считало, что его дом помещался на узком, как осиная талия, горном перешейке, соединяющем обе половины Итаки. Укрепившийся в этом месте военачальник контролировал сухопутные коммуникации между двумя частями острова, что обеспечивало ему полное владычество. На перешейке сохранились древние развалины, которые местные жители называли «Дворец Улисса», и уже на другое утро после своего прибытия на Итаку Шлиман поднялся туда. Стоило ему увидеть циклопическую стену, как богатое воображение тотчас нарисовало великолепное многоэтажное здание дворца. В этот раз он не захватил с собой инструмента, так что ему оставалось только грезить, размышляя над соответствующими местами «Одиссеи», полюбоваться захватывающим дух видом на Ионические острова и спешить обратно в Вати, чтобы подготовить новую вылазку.

Рассвет следующего дня вновь застал Шлимана на крутом склоне перешейка. На сей раз он передвигался верхом во главе маленького каравана из четырех дюжих греков, нагруженного инструментом ослика и двух подростков – мальчика и девочки, кои должны были носить воду и вино рабочим. В семь утра отряд был на месте и приступил к раскопкам. Шлиман попросил рабочих расчистить северо-восточный угол развалин. С трогательной верой человека, склонного к буквальному пониманию текста, он рассчитал, что в этом месте помещалась спальня героя. В «Одиссее» сказано, что «основаньем кровати» Улисса служил обтесанный им ствол маслины, и Шлиман простодушно надеялся обнаружить само это дерево. Его поразительная наивность столкнулась с суровой реальностью. Рабочие обнаружили всего лишь куски старой черепицы и осколки сосудов, дальше лопаты уперлись в скальное основание. Орудуя ножом, Шлиман наткнулся на какие-то фундаменты, однако было очевидно, что они появились гораздо позже бронзового века. Потом его нож задел небольшой горшок, и Шлиман вооружился киркой, чтобы откопать находку, но только разбил сосуд. Это не помешало ему заявить, что в сосуде содержался прах покойника. Нашлись и еще сосуды, общим числом двадцать штук. Только пять из них удалось извлечь из земли целыми, остальные Шлиман расколол, однако он упорствовал в своем заблуждении. Он нашел то, зачем приехал. И благоговейно возвестил, что речь, очевидно, идет о прахе Улисса и Пенелопы или их потомков.

Неудивительно, что последующие археологические изыскания на Итаке опровергли скороспелые наивные выводы Шлимана относительно «Дворца Улисса». Было установлено, что развалины принадлежат строениям гораздо более поздней эпохи, и в последовавшие восемьдесят лет длинный ряд раскопок в разных частях Итаки склонил большинство археологов к выводу, что дом Улисса находился в Пеликате на севере острова, где обнаружена руины маленького микенского замка. Греки, немцы, англичане, американцы – отряд за отрядом бродил по Итаке, копал, анализировал и предлагал свои толкования Гомеровой географии. В те самые дни, когда мы выходили на «Арго» из Трои, чтобы попытаться выявить маршрут великого странствия, на острове работала очередная экспедиция. Греко-американский отряд ученых из Афин и Сент-Луиса (штат Миссури) прибыл, чтобы перепроверить данные, собранные прежними исследователями. И что же вы думаете: они затеяли раскопки на перешейке, где когда-то копал Шлиман. Решили, что все-таки, может быть, именно здесь стоял «подлинный» дом Улисса. Полемика возобновилась…

Никуда не денешься оттого, что Итака являет в миниатюре все проблемы и иллюзии, которые встречаются на пути исследователей географии «Одиссеи» с ее противоречивыми анахронизмами, двойственными указаниями, измышлениями. Некоторые из описанных Гомером мест вроде бы поддаются точной привязке. Несколько ворон и в наши дни летают и каркают над склонами Коракса – «Вороньего утеса» на юге острова, где ютился в каменной лачуге свинопас Евмей. Там же находится Аретусский ключ, куда он, по преданию, водил свиней на водопой; правда, летом источник почти совсем пересыхает. Сталактитовая пещера у Мармароспилии, которую Шлиман осматривал при свете костра, остается ведущим кандидатом на звание «грота наяд», где Улисс на всякий случай спрятал полученные от феакийцев драгоценности. Говорили, будто у этой пещеры два входа – один для людей, другой, чуть южнее, для богов. Первый представляет собой узкую расщелину в скале, только-только протиснуться человеку; вторым служит круглое отверстие в своде. Причудливые формы сталактитов, свисающих со свода и растущих на стенах пещеры, могли дать повод для версии, будто в этом гроте наяды ткали пурпурные занавесы. Найденные здесь черепки говорят за то, что уже после бронзового века здесь совершались ритуалы, посвященные нимфам.

Однако тут же возникают сомнения. Около ста лет назад было заявлено о существовании другой пещеры возле бухты Дексия, где, как полагают, феакийцы высадили Улисса. Эта пещера куда больше подходила для хранения сокровища, включавшего тринадцать тяжеловесных треножников. Будто бы у нее тоже было два входа, а ниши внутри напоминали купальни наяд. К сожалению, проверить эти сведения невозможно, потому что пещера была разрушена, когда жители Бати стали добывать в ней камень для строительства. Еще большее замешательство вызвало сообщение о том, что один местный землевладелец, археолог-любитель, обнаружил медный треножник, в точности похожий на те, какие Улисс будто бы привез из Феакии. Причем находка эта была сделана на другом конце острова, в четырех часах ходьбы от обеих упомянутых выше пещер, зато недалеко от микенской усадьбы у Пеликаты. Туда отправился английский отряд и произвел капитальные раскопки. У самого берега обнаружили обрушенную пещеру, насосами откачали просочившуюся воду, и труды археологов были вознаграждены находкой двенадцати сильно помятых треножников из почти чистой меди, вместе с откопанным раньше получалась та самая цифра, что фигурирует в «Одиссее». Здесь тоже оказались черепки, позволяющие делать вывод о поклонении наядам. Сенсацию произвел черепок, на котором было нацарапано имя великого странника. Находись пещера в другом месте, скажем, поблизости от бухты Дексия, никто не стал бы оспаривать, что это подлинный «грот наяд». Однако треножники, как выяснилось впоследствии, датировались IX–VIII веками до н. э., это позже Троянской войны, а черепок и подавно относился к II–I векам до н. э. Тем не менее тот, кто оставил в пещере треножники, или тот, кто начертил на глине имя героя, явно верил, что эта пещера – «грот наяд».

Для загадки трех «гротов наяд» можно хоть предложить достаточно правдоподобный ответ: настоящая пещера, где Улисс укрыл свои сокровища, – сталактитовый грот у Мармароспилии, но, когда Гомер составлял свою версию «Одиссеи», он дополнил ее дошедшими до него сведениями о пещере с треножниками; что же до пропавшей пещеры у Дексии, то это, скорее всего, ложный след. Иначе говоря, реальный факт окутался завесой вводящих в заблуждение поэтических деталей и слухов.

Другие темные места итакского сюжета – куда более крепкие орешки. Пытаясь разгрызть их, исследователи два тысячелетия предлагают хитрые толкования и ведут жаркие споры, и многие до сих пор признают свое бессилие. Одно из первых мест здесь занимает маленький остров, который Гомер называет Астером, помещая его в проливе между Итакой и Замом. Здесь группа «многобуйных» женихов Пенелопы устроила засаду, намереваясь убить Телемаха, когда тот будет возвращаться от царя Нестора. Про Астер говорится, что он утесистый, и у него две гавани. В длинном узком проливе между Итакой и островом Кефалиния, который большинство ученых отождествляет с древним Замом, есть лишь один маленький островок – Даскалио. К сожалению, он совсем лишен гаваней и возвышается над водой на неполных два метра, так что никак не годится для тайной засады. Даже при самом богатом воображении его не назовешь утесистым. Заговорщикам было бы непросто пришвартовать свой корабль к этому голому рифу, не говоря уже о том, чтобы надежно спрятаться.

Немало изобретательности было потрачено в попытках обойти эти препоны. Для начала кто-то предположил, что подлинный Астер исчез после землетрясения, погрузился в волны наподобие этакой миниатюрной Атлантиды. Затем идею видоизменили: дескать, Астер был сглажен эрозией и ушел под воду из-за смещения земной коры. Когда геоморфологи отвергли и эту гипотезу, был сделан новый перевод Гомерова текста, чтобы как-то связать концы с концами. Выходило, что Гомер поместил заговорщиков не на Астере, а напротивнего. Такое прочтение текста позволяло поместить засаду на Кефалинии, где в самом деле есть двойная гавань и предостаточно подходящих для сторожевого поста утесов.

Вильгельм Дерпфельд по-своему решил проблему, поразив всех предложением считать Итакой Лефкас и соответственно поместив засаду в совсем другом месте, на острове Аркуди. Он упирал на то, что, согласно «Одиссее», в группе из четырех островов «на самом западе плоско лежит окруженная морем Итака (прочие же ближе к пределу, где Эос и Гелиос всходят)». Большинство авторитетов понимало это так, что в представлении Гомера Итака была крайним западным или северо-западным островом группы, но ведь это неверно – стало быть, Гомер запутался в географии и ошибочно представлял себе взаимное расположение четырех островов. В отличие от них Дерпфельд считал, что у Гомера со сторонами света все правильно и Гомеровой Итакой следует считать лучше всего подходящий к приведенному описанию Лефкас. Все дело в оценке фактических свидетельств. Признать ли, что детали географии гомеровой Итаки – Вороний утес, «грот наяд», бухта Дексия и прочие – надежнее привязываются к нынешней Итаке, чем к современному Лефкасу в изображении Дерпфельда? И если да, то можно ли пренебречь тем, что Итака – не крайний северный остров группы? С годами (Дерпфельд умер уже в 1930 году) археология накапливала свидетельства, подтверждающие, что современная Итака и Итака Гомера тождественны. Не так давно выдающийся гомеровед, профессор Дж. Люс, обошедший пешком всю Итаку, отметил, что слова Гомера обретают смысл, если толковать их на основе местонахождения «дворца» в северной части острова. Когда стоишь здесь, кажется, что Итака лежит «на самом» северо-западе и в сторону заходящего солнца простирается открытое море. Профессор Люс заключает, что Гомер вводил в «Одиссею» топографические детали лишь в том случае, когда это было необходимо для сюжета, и что в основном гомерова география верна.