Текст книги "Пещера"

Автор книги: Тим Краббе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Полак представил себе Ума Пена с его усиками и шляпой. Что он сейчас делает? Предупредили ли его о приходе зрителей? Испугается ли он присутствия белого человека? «Возможно, подумает, что я брат одной из жертв, и забудет свой страх».

Полаку надо быть начеку и умело передать цинизм происходящего. Сразу определили, что Вахтер останавливался в «Холидей Инн». Один. Он наверняка побывал на дискотеке в «Конкорде», как всякий одинокий мужчина в Ратанаке. С паспортом, который нашли в его номере, полиция отправилась в «Конкорд». Они разбудили всех спавших там нищих. Те узнали Вахтера и сказали, что Ум Пен ему навязался и, когда Вахтер уехал, последовал за ним на украденном у них мопеде. Они описали его как лжеца, вора, головореза, который жил в Рассей Кео. Не прошло и двух часов после обнаружения трупов, как Ум Пен был арестован в доме его матери. В его кармане нашли двадцатидолларовую купюру. Он сразу же во всем признался.

Наглое вранье. Зачем было Уму Пену держать при себе двадцать долларов, если остальную добычу он припрятал? Куда делось все остальное? Как удалось ему так просто стащить мопед? Разве у тех нищих был собственный мопед? И как он мог со своей деревянной ногой управлять мопедом, да еще на такой скорости, чтобы не упустить из виду машину Вахтера? Зачем было ему преследовать Вахтера, если он полагал, что тот направляется в гостиницу? Как удалось одолеть крепкого Вахтера, да еще и женщину в придачу?

Они просто схватили первого попавшегося бедолагу.

А может, на это стоит взглянуть иначе. Может, ему помогли осуществить мечту, и завтра утром Полак увидит Ума Пена, которого создал великий повелитель его страны. Бесстрашный гангстер, почуявший добычу, быстро прыгает на мопед, мчится по ночному Ратанаку, его черные волосы развеваются на ветру, протезом он безошибочно переключает скорость, обворовывает двух западных эксплуататоров, насмерть закалывает их ножом, не опасаясь поплатиться головой.

– А украденное нашли? – спросил Полак.

– Он отказывается рассказать, где оно спрятано.

– Пытать здесь не умеют, – сострил Джорж, искоса поглядывая на Полака.

Шук Рин неуверенно улыбнулся.

– Почему Эгон Вахтер и женщина оказались на парковке? – спросил Полак.

Шук Рин ответил с извиняющимся жестом:

– Воздух в Ратанакири славен тем, что пробуждает страсть.

– Как они встретились? Они ведь не были вместе в Ратанакири.

– Есть одна ратанакирийская пословица: мужчина и женщина, которые обречены быть вместе, сделают все, чтобы ночь и день совпали. Мы не знаем. Мы же не ясновидящие! Может, они встретились в Серебряной пагоде или возле дворца. Туда приходят все туристы. В вещах Вахтера был обнаружен входной билет.

– И там они договорились о свидании на парковке?

– Возможно.

– Почему не в гостинице?

– Может, они не хотели, чтобы их видели вместе. Женщина была замужем. Она носила обручальное кольцо. И была матерью.

– А по дороге на это романтическое свидание Вахтер заехал в «Конкорд», да?

Шук Рин развел руками:

– Возможно, он хотел выпить стаканчик-другой. Не сомневайтесь. На заднем сиденье его машины обнаружены ее волосы.

– Вы уже установили ее личность?

– Нет. Она путешествовала под вымышленным именем. Возможно, она была голландкой.

– В Голландии не числится пропавшей женщина, которая соответствует ее описанию, – сказал Полак. – Зачем она пользовалась вымышленным именем, если была обычной туристкой?

Он знал, что делает. Местные не хотели представлять Вахтера и эту женщину как контрабандистов, а вымышленное имя подразумевало именно эту версию. Настоящих убийц просто устранили.

– Возможно, она не хотела, чтобы ее нашел муж. Возможно, она искала здесь свою любовь. Я покажу вам, что сделал преступник Ум Пен с вашими соотечественниками, – сказал Шук Рин, протягивая Полаку пачку фотографий, лежавших на столе.

Это были большие черно-белые фотографии, каждая со штампом в правом нижнем углу и отдельным номером. Фотографии были вставлены в белые рамки и напечатаны в мягких полутонах – работа мастера.

Казалось, их хотели представить зрителю в том порядке, который намеренно нагнетал драматизм ситуации, а может – просто аккуратно складывали в стопку, вытаскивая из кюветы с проявителем. На первой фотографии – изображение микроавтобуса, снятого издалека, и двух машин у решетки. На следующей Полак узнал кровавые следы. Затем трупы между двумя машинами. Сначала лишь очертания, но шаг за шагом фотограф медленно приближается, будто хочет подчеркнуть уважение к этим двум мертвым, лежащим вместе.

Теперь их можно идентифицировать. Вахтер лежит на левом боку, вытянув левую руку, на которой покоится голова женщины. Левой рукой она обнимает его, ладонью дотрагиваясь до головы. Они касаются друг друга лбами. У обоих открыты глаза, во взглядах – ни тени ужаса.

Полак узнал Вахтера. И хотя его мертвое лицо было серым, оно казалось каким-то свежим. Миловидная женщина походила на бывшую жену Вахтера.

Они выглядели молодо.

И тут Полаку попалась на глаза фотография, которая – так екнуло сердце! – навсегда врежется в память. Сначала он решил, что видит рыбок. Да, конечно, Ум Пен, рыбки, – думал он, глядя на нитевидную блестящую массу между Вахтером и женщиной. И лишь потом сообразил, что это их кишки. Кишки, вывалившиеся из животов и смешавшиеся в бесформенный извилистый клубок, от которого мороз бежал по коже.

Шеф полиции злорадствовал.

Далее следовали крупные планы кишечной массы, напечатанные с той же скрупулезностью, что и остальные снимки.

– Ратанакирийская точность, – сказал Джорж, но слова его прозвучали не к месту.

После просмотра фотографий Шук Рин подписал листок бумаги и протянул Полаку.

– Казнь преступника Ума Пена состоится завтра, в шесть часов утра, в тюрьме «Туол Эк». За вами в гостиницу заедут в четыре часа.

Полак положил бумагу в карман – его входной билет. Вот какой билет следовало иметь Вахтеру.

Полак лежал в кровати. Мейнсхейренланд хотел еще заехать в «Конкорд» и посетить могилу неизвестной контрабандистки, но у Полака не было сил. У него болела голова от жары, разницы во времени, недосыпа, проявленной им трусости на встрече с Софалом, отсутствия выбора, от всех этих кишок и отрубленных голов, изувеченных трупов – от перекипевшего супа из жизни и смерти в Ратанаке.

В ходе многовековой эволюции человеческие животы тщательно утрамбовывались девятиметровыми кишками, но стоило только распороть живот, как кишки вываливались наружу. Полак словно поднимался в воздух над парковкой, над фотографиями, он приближался, отдалялся, взлетал выше, делал круги и все видел, но каждый раз возвращался к этим кишкам, этим лицам, к ужасающим объятиям этих двух людей. Шук Рин мог врать сколько угодно, но это была правда. Они любили друг друга.

Однако в это никак не верилось.

В Ратанаке тебя могли ограбить и убить как простого туриста, но только не тогда, когда ты приятель крупного наркодельца. И не вместе с женщиной, путешествующей под чужим именем. И не на парковке. И все-таки это было правдой. Они были возлюбленными и наркокурьерами одновременно.

Он представил себе Эгона Вахтера, каким знал его полжизни назад. Полак был тогда самым молодым редактором крупного журнала. Зенит его славы. Редакция находилась в старом центре города. Бывало, когда он допоздна засиживался над статьей, а потом пешком шел домой, он проходил по небольшому каналу мимо подъезда дома, сплошь уставленного велосипедами, а из открытой двери доносились голоса и музыка. Как-то раз, заглянув внутрь, он попал на вечеринку, где пили, танцевали, занимались любовью и курили марихуану. Это было общежитие студенческой корпорации «Грим». Его никто ни о чем не спрашивал – ни в первый раз, ни потом. Долгое время он регулярно туда наведывался. В «Грим» приходили хорошенькие женщины, и он сохранил приятные воспоминания о трех-четырех коротких романах.

Но самым ярким его впечатлением от «Грима» был молодой Аксел ван де Граф, с которым он там познакомился и который мгновенно завладел его сознанием, – уродливый экспрессивный молодой человек с пристальным взглядом, неприятный, но обладающий притягательной силой. Он часто смеялся. Смехом, который не предполагал всеобщего веселья. Он пользовался колоссальным успехом у женщин и получал странное удовлетворение, толкая их в объятия других. Он торговал наркотиками. Полак купил у него однажды плитку гашиша, а в другой раз пару доз ЛСД. Все знали, что к нему можно обратиться за героином и амфетаминами. Было интересно наблюдать за будущим чемпионом, который делает свои первые шаги.

Полак приобрел известность раньше, чем Аксел. «Грим» послужил материалом для его статьи на первой полосе об организации торговцев людьми, орудовавшей как в преступном мире, так и через «Грим». В результате ее деятельности по крайней мере семь студентов оказались в восточно-европейских тюрьмах. Главный редактор вычеркнул имя Аксела и слишком явные намеки на «Грим», о чем Полак очень сожалел, поскольку подозревал, что Аксел играл там первую скрипку. Позже, когда звезда Аксела взошла, сожаления Полака стали еще сильнее. Как часто цитировали бы тогда его статью!

Эгона Вахтера он замечал лишь потому, что тот был в «Гриме» своего рода изгоем. Он часами тихо стоял на одном месте и поражал невероятной серьезностью своих разговоров. Полак отчетливо запомнил лишь один вечер. Как-то раз, когда вовсю гремела музыка и громко говорили накурившиеся женщины, Эгон подошел к нему и стал рассказывать, почему решил стать геологом. Что-то про пещеру, поразившую его детское воображение. Полак ни разу не видел его с девушкой, и, когда узнал из газет об убийстве Эгона вместе с женщиной, первое, о чем он подумал, было, что тот все-таки нашел свою половину.

Смерть Эгона потрясла Полака – и заинтриговала: Полак знал, что Эгон знаком с Акселом ван де Графом, а в сообщениях ничего не говорилось о наркотиках. Кроме того, скоро стало известно, что Роза Зингер, другая жертва, оказалась фальсификацией.

Полак позвонил в Ратанак и отправился в Амстердам. Он узнал, что Вахтер преподавал географию, был женат, но не имел детей, а жена незадолго до убийства от него ушла. Полак ошарашил ее новостью в офисе гостиничного предприятия, где она работала; удивительно привлекательная женщина, которая не пожелала с ним говорить, но все-таки уделила ему несколько минут в коридоре. Она слезно умоляла его не делать из Эгона контрабандиста. Она не имела представления, кем могла быть та женщина, с которой его нашли на парковке. Директор школы, где преподавал Эгон, рассказал, что тот нуждался в деньгах для участия в геологической экспедиции. Недалеко от школы находился дом, где купил квартиру Эгон. На табличке в холле значилось: Э. ВАХТЕР, ГЕОЛОГ. Сквозь тюлевую занавеску на веранде третьего этажа Полак разглядел опрятную кухню и маленькую спальню.

Все сходилось. Уход жены, денежный кризис, крохотная квартирка на окраине города – классическая новая жертва для повторения пути Доорненбоса. Полак написал статью об убийстве в Ратанаке, где упомянул Доорненбоса, «Грим» и Аксела ван де Графа.

На следующее утро в дверь позвонили. На пороге стоял Аксел ван де Граф. Небритый, в старом плаще, один. Впервые после «Грима» Полак видел его так близко. Всю свою жизнь он писал о нем, и сейчас его воображаемый герой воплотился в реальность.

– Полак, – сказал Аксел хриплым голосом, – старый скандальный журналист.

– Зачем ты пришел?

– Тебя напугать.

– А. Тогда входи.

Аксел проковылял в гостиную и сел за большой стол.

Вести себя как ни в чем не бывало, когда в твоем доме сидит живая легенда, не получалось. Странно было находиться рядом с тем, кто наверняка замышлял тебя убить. Ощущалась его власть. Плесни ты ему в лицо кофе, и в течение недели тебя непременно пристрелят на улице.

Аксел изменился с тех пор, как Полак видел его в последний раз. Совсем не тот, каким он себе его представлял. Медлительный, отнюдь не хозяин положения, забитый.

– Не для печати, – сказал он.

– Хорошо, – согласился Полак.

– Что ты опять пишешь, Полак? Тебя что, жизнь ничему не научила? «В старом здании клуба на улице Гримбюрхвал Вахтер познакомился с будущим международным наркодельцом Акселом ван де Графом». Как ты додумался до такого бреда?

– Тебя смущает слово «международный»?

– Не остри. Ты пишешь, что Вахтер познакомился со мной в «Гриме».

– Я пишу о том, что вижу.

– Ты интерпретируешь увиденное.

– Он рассказывал, что попал в «Грим» благодаря тебе.

– Значит, к тому времени мы уже друг друга знали. И значит, ты не должен писать, что мы познакомились в «Гриме».

Полак молчал. Аксел пришел не за этим. То были лишь фразы вежливости, вступление к тому, что он действительно хотел сказать.

Из внутреннего кармана Аксел достал конверт и вынул оттуда фотографию.

– Вот когда мы познакомились.

Он протянул фотографию Полаку. Выцветший любительский снимок: группа детей у руин замка, где проходила соколиная охота. Полак сразу узнал обоих по характерным позам. Аксел стоял на краю, театрально протянув руки к девочке, державшей на запястье сокола и казавшейся немного испуганной. Эгон наблюдал за ними, сложив руки на груди, как всегда делал это в «Гриме».

Значит, Аксел тоже был ребенком, подумал Полак. И это почему-то потрясло его больше всего.

– Могу я опубликовать эту фотографию? – спросил он. – Я верну тебе ее потом в целости и сохранности.

– Эгон был моим давним другом, – сказал Аксел. – Я не часто с ним встречался, но я любил его. А он меня нет. Что ж, нельзя иметь в этой жизни все. Я знал его с четырнадцати лет. Мы познакомились во время каникул, в бельгийском молодежном лагере «Дави Йохтрейзен». Во время таких каникул складываются отношения на всю жизнь. Я дико потрясен. Ты единственный, кто его знал и с кем я еще общаюсь.

– Мы с тобой не общаемся.

– Разве? Все те убийства, которые ты мне приписываешь, – разве это не общение?

– Ты знаешь, кто была та женщина? – спросил Полак и тут же заметил раздражение Аксела, смешанное с печалью. Это было объяснимо: Аксел хотел показать, что, как у любого, у него тоже есть чувства, но заданный Полаком вопрос обнажал его сущность – наркодельца, человека, владеющего тайнами преступного мира, сенсационного ньюсмейкера. И в то же время простейший, самый очевидный вопрос, который напрашивался сам собой, привел Аксела в замешательство – у него не было готового ответа.

Он знал.

– Какая тебе разница? – сказал он.

– Для ее семьи есть разница.

– А какое тебе дело до ее семьи?

– Это ты отправил Эгона Вахтера в Ратанак?

– Да, – сказал Аксел. Он покачал головой и снова взял фотографию. – Думаю, мне пора завязывать. Послушай, что я тебе расскажу. Через мое тело прошло несколько пуль. У меня две дочери. Знаешь, что из этого следует? Ты мудреешь. Но эта мудрость совсем не такая, какой я себе ее всегда представлял. Я думал, это своего рода безразличие, невозмутимость, осознание того, что ничто в этой жизни не имеет значения. Но это не так. Мудрость – это искусство случайно говорить правду. Так же как заводить детей. Сколько насчитывается миллионов сперматозоидов? Десять? Двадцать? Все они разные, и нельзя определить, какой из них приведет к зачатию и кто в результате родится на свет. И что оказывается: волею судеб ты обретаешь самое любимое существо на свете. Я много шутил в своей жизни, но лишь сейчас мои шутки стали правдой. Случайно. Вот это мудрость.

Он отказался пояснить, что именно хотел сказать, не назвал имя женщины и ударился в воспоминания о «Гриме» и о каникулах, проведенных в Арденнах. Часом позже он поблагодарил Полака за кофе и за то, что в свое время тот не упомянул его фамилию в статье о торговле людьми. Хромая, Аксел с трудом дошел до входной двери, а надежда Полака, что фотография осталась лежать на столе, развеялась как дым.

* * *

На старой лодочной пристани реки Тонле-Конг, под балдахинами, располагался оживленный ресторан. Вокруг пристани, глубоко врезавшейся в реку, и под ней покачивались лодки. Складывалось впечатление, что посетители ресторана восседают на троне.

Они ужинали вчетвером: посол Кейс Схилп с супругой Дороти, Мейнсхейренланд и Полак. На закуску они по совету Джоржа заказали рыбную пасту.

– Свежайшая, еще сегодня утром ее мяли чьи-то ноги в Рассей Кео.

К супругам Полак должен был обращаться по именам, что было не совсем удобно, поскольку Джорж этого не делал. Он просто молчал. Единственный, кто хотя бы немного знал Ратанакири, он проделал колоссальную работу, но плоды его трудов пожинали другие. Полак получил хороший материал для статьи, а Схилп – рупор (хотя Полак не совсем понимал, какой в этом смысл). Однако Полак не сомневался: все, что Мейнсхейренланд ему показывал или рассказывал, делалось с ведома Схилпа.

Полака не покидало чувство, что за их столом незримо присутствует кто-то еще. Пусть сейчас его и нет с ними, но в любой момент он может материализоваться. Ум Пен. Человек, чьи железы старательно вырабатывали здоровые соки и направляли их в нужные органы. Ему оставалось жить несколько часов. Возможно, он спал. И видел пророческий сон о том, что ждет его после смерти, что непременно сбудется.

В качестве главного блюда принесли тарелку с маленькими, зажаренными целиком птичками. Дороти держала их за голову и откусывала от их тельца, Джорж и Схилп следовали ее примеру. Немного поколебавшись, к ним присоединился и Полак.

Кейс Схилп, маленький белобрысый мужчина, был одним из тех немногих шестидесятилетних старичков, кто сохраняет детское выражение лица. Ратанак – его последнее место службы, и если они с женой и мечтали о пенсии, то лишь потому, чтобы когда-нибудь еще раз покататься на коньках в Голландии (оказывается, в молодости они совершили множество прогулок по тем же маршрутам, что и Полак).

Схилп считал, что Полаку следует принять приглашение на казнь. Ратанакирианский флот не отправится в Голландию, если он этого не сделает; хотя, впрочем, ни один их корабль не способен достичь даже собственной двенадцатимильной зоны, но все-таки было бы глупо не воспользоваться такой возможностью. Полак сполна насладился цирковым представлением, которое для него поставили, даже Софал показал, на что способен, – и теперь грех будет не посетить Великий Финал. Кроме того, его ждало нечто эксклюзивное: казнь невиновного.

– У меня возражения морального свойства, – сказал Полак.

– Что? – воскликнул Схилп. – Я просил тебя называть меня на ты, но при этом выражаться пристойно. Ты ведь журналист? Журналистам везде обеспечен бесплатный вход и бесплатный гардероб, куда они на время могут сдать свои моральные возражения. Такого рода возражения дозволены вам только в часы досуга. Этого мальчика казнят ради твоего удовольствия, поскольку ты представляешь Голландию. Так же, как и я. Это же прекрасно – не запачкать рук! Кто-то другой, может, и посетит такое омерзительное зрелище по собственной инициативе, но у тебя другая задача – написать о том, как это отвратительно. Журналисту необходимо перетерпеть чуточку вони, больше ничего особенного от него не требуется. В общем, как и от посла, за малым, впрочем, исключением – я еще должен уметь танцевать венский вальс. Ты танцуешь?

Случай с Доорненбосом произошел во время его пребывания в Ратанаке.

– Глупец, но смелый парень. Он отказался просить о помиловании, чтобы перестать надеяться. Только так он мог разобраться в себе. Подвести итог своей жизни. Джорж неоднократно виделся с ним. Последний раз – за два дня до казни.

– Да, смелости у него хватало, – сказал Джорж. – Все дело в точке, говорил он. Имея в виду, что они наделили его властью самому судить, что есть его жизнь. Он мог поставить точку. Затянуть петлю.

– Эту петлю ты придумал, – сказал Схилп.

– Нет, он об этом сам говорил.

– Красиво, – сказал Полак.

– Сартр, по-моему, – сказала Дороти.

– Ну, уж Доорненбос мог и сам до этого додуматься, – сказал Схилп. – Даже последний дурак в состоянии распознать то, что имеет настоящую ценность.

Он несколько раз беседовал с Софалом, которого считал обворожительным.

– Управлять – это искусство. Люди всегда удивляются, что кто-то может делать то, чего не умеют они. Когда видишь циркового артиста, ловко жонглирующего кеглями, то невольно думаешь, что, обладай ты минимальными способностями и бесконечным терпением, тоже так сможешь. Смастерить шкаф. Поучаствовать в конькобежном соревновании. Сочинить стихотворение. Мы все это умеем.

– Присутствовать на казни, – сказал Полак.

– Присутствовать на казни, пока жонглируешь кеглями, – уточнил Джорж.

– Но только не управлять, – продолжал Схилп. – Убивать – это я еще могу себе представить. Но презрение, необходимое для приведения приговора в исполнение, – нет.

– Ты знаешь, что он писал стихи? – спросила Дороти.

– Да, До, расскажи о своем письме, – сказал Схилп.

В Париже Софал публиковал стихи в студенческой газете, по-французски. После того как он пришел к власти, их шутки ради выпустили отдельным изданием. В дипломатических кругах циркулировало несколько экземпляров сборника, и у Дороти был один. Зная, что Софал не отрекся от своих сочинений, она коснулась этой темы однажды на приеме. Софал отреагировал весьма дружелюбно. Больше того, она осмелилась написать ему письмо, где расспрашивала о пагоде, упомянутой в одном из его стихотворений, – мол, реальная она или вымышленная. Софал прислал ответ – от руки исписанный с обеих сторон листок бумаги. На первой стороне листка, с отметкой внизу «просьба перевернуть», он подтвердил, что пагода – плод его фантазий; далее сослался на другие известные храмы и места в Ратанаке, а в конце указал на орфографическую ошибку в ее письме.

– И тогда моя До не на шутку испугалась за свою жизнь, – засмеялся Схилп.

– Но он меня пощадил, – сказала она.

– В то время как твое преступление было куда серьезнее, чем провинность того бедняги, который завтра утром лишится головы, – сказал Схилп. – Он лишь оказался не в том месте, не в тот час, не с теми двадцатью долларами в кармане. Ох уж эти проклятые наркотики! Они стоили жизни Вахтеру. И той женщине. И этому нищему. И двум мошенникам. И Доорненбосу. И никто из них не умер от самих наркотиков. Одному Богу известно, зачем нужно запрещать наркотики. Тем самым только обеспечиваешь работой преступников. Введение сухого закона – пустяк по сравнению с этим. Ну ладно, давайте еще чего-нибудь выпьем.

Наполнив бокалы и заказав новую бутылку, он спросил:

– Ты ведь знаком с этим ван де Графом? Что он за человек?

– Я с ним не знаком, – сказал Полак. – Я лишь о нем пишу.

Схилп улыбнулся и кивнул.

– Помните генерала Уэстморленда? Того американского главнокомандующего во Вьетнаме?

Полак знал, о ком речь, и вдруг вспомнил, как однажды говорил о нем с Эгоном Вахтером в «Гриме».

– Помните, что он сказал? – спросил Схилп. – В самый разгар войны? Что жизнь в этой части света значит меньше, чем у нас. Он прославился на весь мир. Это было самым скандальным заявлением, сделанным когда-либо о Юго-Восточной Азии. Если назвать три вещи, изменившие общественное мнение, под давлением которого Америка в конце концов проиграла войну, то это высказывание было одним из них. Голая девочка, убегающая от напалмовой бомбы, казнь в Сайгоне и Уэстморленд.

– И самосожжение монаха, – сказала Дороти.

– Ладно, четыре. И твой монах тоже, дорогая. Конечно, эта была большая ошибка со стороны Уэстморленда. Нельзя допускать подобных высказываний, коль скоро сам участвуешь в убийствах людей. Но если пожить здесь подольше, Михал… Если посмотреть по сторонам. Им ничего не стоит бросить под гильотину вот такого мальчишку, чтобы задобрить нас. И все это сходит им с рук. Так же просто, как тебе съесть вот эту птичку. А мы им помогаем. Это не в духе времени, но, возможно, нам стоит принять во внимание то качество жизни на которое мы, по желанию Софала, тратим свои миллионы.

В двенадцать часов Джорж высадил его у «Холидей Инн» и пожелал удачи. Оказавшись у себя в номере, Полак налил виски и посмотрел в окно на темную реку. Такой же вид открывался Вахтеру, хотя нет, не совсем такой: невзирая на все усилия, в том числе и со стороны Мейнсхейренланда, поселиться в номере Вахтера ему не удалось. Он получил комнату рядом. В своей статье он напишет, что жил в номере Вахтера.

Он до сих пор не знал, как поступить. Возможно, к их приезду он так и не примет никакого решения. Он боялся, что его стошнит, когда Ума Пена будут казнить. С другой стороны, он был уверен, что до конца жизни будет кусать себе локти, что не пошел на казнь.

Сидеть в номере было невыносимо. Не хватало движения. Он вышел из отеля, пересек площадь по направлению к центру города, взял мопедное такси и попросил отвезти его в аэропорт. Сошел на круге возле аэропорта и пешком отправился обратно. Кое-где вокруг костров еще сидели люди. Время от времени его обгоняли мопеды или микроавтобусы, аэропорт светился огнями. Нужно было внимательно смотреть под ноги, обходя глубокие ямы на дороге. Его разглядывали прохожие. Он обменивался с ними кивками. Он чувствовал себя в безопасности, хотя и понимал, что в любой момент из-за угла могут выскочить такие же убийцы, как те, что прикончили Эгона Вахтера и неизвестную женщину. Они бродили где-то здесь, провожали взглядом машины, заезжающие на парковку, разрабатывали план убийства.

Отличный будет материал для статьи, если его тоже убьют.

Он увидел темное здание и повернул на ведущую к нему узкую дорожку.

Парковка пустовала. Из аэропорта доносилось гудение моторов, а с дороги едва слышался гул проезжающих мимо машин. Он бросил взгляд на пустырь, где стояла кособокая пальма. Оттуда подкрадывались к парковке убийцы.

Вот то место, где убили Вахтера и женщину. Следов крови не осталось. Прошло так мало времени, что казалось, эти двое все еще здесь, и стоит напрячь воображение, как вновь увидишь, что там произошло.

Черная пустота над парковкой, напоминавшая высокий темный свод невидимого кафедрального собора, наверняка потрясла Эгона Вахтера и ту женщину. Двое наркокурьеров стали здесь навеки неразлучны.

Какой же мелочной в сравнении с этой трагедией казалась теперь вся та болтовня и смех на пристани! Шутки Мейнсхейренланда про плавающих доставщиков пиццы, его «Минерал-Шакал», орфографическая ошибка Дороти. И этот второсортный посол, которому не терпелось громко возмутиться маленькой страной, куда его сослали на закате его карьеры, дабы от него отделаться. Устами Полака он хотел во всеуслышание заявить диктатору: не думай, что это так просто сойдет тебе с рук, старый плут! Если ты так легко расправляешься с людьми, значит, они не стоят наших денег! И эта надменная ерунда про Уэстморленда…

Эгон Вахтер выглядел каким-то чистым. И та женщина тоже. Это было заметно даже на фотографиях: их мертвые лица излучали что-то возвышенное, чего нельзя было отыскать ни в одном из его недавних собеседников.

Его статья должна быть именно об этом.

Он принял решение. Он не пойдет на казнь. Речь шла об этих двух людях.

Ум Пен во всей этой истории – лишний.