Текст книги "Пещера"

Автор книги: Тим Краббе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Эгон пробурчал что-то невнятное – то ли «да», толи «нет». Обернувшись, он увидел, что юнец остался у машины.

На входе в дискотеку он отбился от целой группы других нищих, которые, словно драгоценным товаром, размахивали перед ним своими протезами, пустыми штанинами и культями. Выждав, портье прикрикнул на них и разогнал. Эгон подумал, что многих уже видел раньше, рядом с другими достопримечательностями Ратанака. Некоторые возбужденно жестикулировали, указывали в сторону его машины. Хотели ли они предупредить его, что тот мальчик опасен? Или это были конкуренты, признавшие свое поражение?

Пусть разбираются сами.

Дискотека была ярко освещена. На потолке крутились большие деревянные пропеллеры, на стене застыли ящерицы, которых можно было принять за орнамент, однако их выдавала асимметрия в расположении.

Девушка на табурете с краю танцплощадки уступила Эгону свое место. Он замотал головой, но девушка погладила его по плечу и ушла, оставив табурет в его распоряжении.

Австралийцы еще не появились, зато он увидел мужчину в белой шляпе. Они кивнули друг другу – немного смущенно, хотя факт их встречи здесь не представлял собой ничего удивительного. Эгон приметил еще нескольких мужчин, таких же, как он, западноевропейцев, лет сорока. Большинство сидели за баром в окружении девушек. Тот, другой, тоже мог быть среди них, однако чутье подсказывало, что его здесь нет. И вдруг его осенило: а может, того, другого, вообще не существует, может, его уже давно предали и сделали пешкой в игре, о которой он не имеет никакого понятия. Паранойя – это часть дела, подумал он. Играла музыка в стиле «АББА», и он расчувствовался. Подошел молодой человек принять заказ. Хихикая и то и дело дотрагиваясь до Эгона, он на приличном английском засыпал гостя вопросами: из какой страны он приехал, как долго здесь задержится, видел ли он уже храмы Та-Пром. На танцплощадке местные подростки – девушки и юноши, – словно заводные игрушки, повторяли лишенные всяческой фантазии однообразные па. Мило и празднично одетые, они напоминали школьников, которых отцы проводили на выпускной бал, но остались посмотреть их первый танец.

У них были невинные лица, как в английском колледже. Эгон ожидал увидеть в этих лицах отражение всех ужасов ратанакирианской истории. Он думал, что эти девушки, какой бы бесхитростной ни была их улыбка, при всей популярности их профессии должны были испытывать унижение от того, что мужчины получают их за столь жалкие деньги.

Проходя мимо, какая-то девушка ненавязчиво поцеловала его в щеку. Другая – с изящной головкой, в желтом платье, эффектно оттенявшем ее смуглую кожу, – прильнув к Эгону, легонько провела ноготком по его руке от кисти до локтя и вызвала у него эрекцию.

– Купишь мне кока-колу? – спросила она. Последние два слова прозвучали полувопросительно, с легким французским акцентом, как будто бы говорил ребенок, который не до конца уверен, что подобрал нужное слово.

Эгон кивнул. Молодой человек поставил рядом табурет для девушки. Ее звали Нэнси. Она спросила, как его зовут.

– Эгон, – сказал он очень четко.

– Эгон, – повторила девушка, потом снова он.

Как и ожидалось, невыговариваемое «г» рассмешило ее. Она хихикала всякий раз, когда он произносил свое имя. Может быть, слово «Эгон» означало в Ратанаке «коровий колокольчик». Вопрос, как ее настоящее имя, она не поняла. Она повторяла все, что он говорил. Склонив голову ему на плечо, она поцеловала его, подула в ухо и легонько укусила в щеку. Ей могло быть и двадцать пять, и пятнадцать лет. Ее головка была размером с беличью.

Он показал на ящериц на стене, все еще сидевших на том же месте.

– Живые?

– Да, живые!

– Мертвые?

– Да, мертвые!

Вошли австралийцы и ободряюще ему кивнули. Еще одни свидетели, которые видели его в качестве обычного туриста, посещающего проституток в Ратанаке. Но слово «проститутки» по отношению к этим девушкам даже в мыслях звучало неуважительно.

Вместе с Нэнси они смотрели на танцующих. Она то и дело гладила его по бедру.

– Пойдешь со мной? – спросила она, и Эгон испытал разочарование. – Два доллара за раз, три доллара за всю ночь.

Он представил себе урок английского языка, на котором дети заучивали это предложение. Он бы пошел с ней хотя бы ради того, чтобы посмотреть, сохранится ли ее невинность в постели. Но было уже почти десять. По телу поползли мурашки. Последний час.

Он покачал головой.

Она сразу же к нему охладела и принялась оглядывать зал, высматривая новых кандидатов. Эгон дал ей пять долларов и поднялся. Она в изумлении потянулась, чтобы поцеловать его, но промахнулась.

На выходе он посмотрел на стену с ящерицами. В одиннадцать часов эти ящерицы по-прежнему будут на том же месте. Они относились уже к будущему.

По дороге к машине Эгона снова окружили нищие, преследовавшие его, пока он не скрылся в темноте. Было нежарко, прохладный ветерок слегка обдувал шею. Подойдя ближе, он вздрогнул – из черноты возник призрак. По обтрепанной шляпе он узнал хромого юношу, который вызвался посторожить его машину. Его глаза блестели – услужливо, но с достоинством. Открыв кошелек, Эгон обнаружил, что мелочи больше нет. Самая мелкая купюра – двадцать долларов. Ему не хотелось возиться, отсчитывать монеты, и он дал юноше двадцатку. Тот, похоже, страшно перепугался. Это действительно была сумасшедшая сумма – месячный заработок чиновника. Но какое это сейчас имело значение? Эгон сел за руль и уехал.

Две минуты одиннадцатого. Встреча становилась неотвратимой.

Добравшись до гостиницы всего за несколько минут, он открыл дверь своего номера.

Чемодан по-прежнему стоял на стуле. Эгон переложил его на кровать, прикоснувшись к нему впервые с тех пор, как поселился здесь. Вытащив сумку и старую одежду, он закрыл молнию. Десять двадцать. Еще есть время, чтобы принять душ, но, уже стоя под теплыми струями, он вдруг испугался, что опаздывает, и заторопился. Наспех вытершись, он, полумокрый, надел приготовленную сухую одежду. Позвонил на рецепцию уточнить время и дважды переспросил. Его часы шли правильно.

Десять двадцать две. Он сел за столик у окна и посмотрел на радиобудильник около кровати. 22:22. В голове ни одной мысли. На темной глади реки мерцают отраженные огоньки – наверное, от лампионов. Он попробовал досчитать до шестидесяти, чтобы заставить часы прыгнуть на следующую минуту. Но, не закончив, встал и собрал чемодан. «Ладно, – подумал он, – надо идти. Будь осторожен».

Так Эгон Вахтер покидал свой номер, отправляясь на парковку.

Он вышел в коридор и сел в лифт. Супружеская пара в лифте с интересом рассматривала его чемодан. Кто в такой час будет слоняться по городу с чемоданом? К счастью, возле рецепции толпилась группа пожилых людей в мятых пиджаках, а посреди холла стояли в круг их сумки. Наверное, только что прибывшая туристическая группа. Никто не обращал на него внимания. Подбежал портье – Эгон позволил ему дотащить чемодан до машины и положить в багажник.

«Неосмотрительно с моей стороны, – думал он, идя к парковке. – Чемодан не очень тяжелый. Не показалось ли это странным портье? Может, его стоило набить камнями?» Однако никто пока не мог воспрепятствовать тому, что неминуемо должно случиться.

Он ехал по темным бульварам мимо жилых домов. Некоторые кафе и магазины были еще открыты. За длинными столами, освещенными свечками и парафиновыми горелками, ужинали люди.

На улицах стало тише.

Он быстро нашел ориентиры и вскоре уже был на окраине города, где его приветствовали огни аэропорта. Вдоль асфальтовой дороги еще кипела жизнь – работали киоски, смеялись люди, играли маленькие дети. А где-то кто-то готовился к встрече с ним. Полиция, воры. Или только тот, другой.

Издав какой-то гортанно-детский звук, он сглотнул. Будто на нем был водолазный костюм, толстым слоем отделявший его от реальности.

На противоположной стороне находился Дом Дружбы – широкая глыба, чернеющая на фоне светлого аэропорта. Может быть, тот, другой, уже ждет его там. Он не разглядел, есть ли на парковке машины.

Без семи одиннадцать. Еще рано. Он поехал медленнее.

Как будто ему предстояло взойти на незнакомый варварский эшафот для совершения таинственного ритуала, посреди шабаша с песнями, музыкой и заклинаниями. Ужас и безразличие перестали сменять друг друга. Теперь, когда наступал Час Часов, он ощущал одну только грусть. Так прошла его жизнь. Он заводил друзей, влюблялся, не в состоянии предвидеть, что все сведется к тому роковому моменту, когда ты уже больше не распоряжаешься своей судьбой. Он вспомнил, как его впервые спросили, кем он хочет быть в этой жизни, и он ответил – геологом. Он действительно стал геологом, хотя должен был сказать тогда: «Я хочу привезти чемодан в Ратанак». Сейчас все сходилось. Счастье и страх перемешались, словно близился миг осуществления всех его надежд.

Он въехал на круг перед аэропортом и развернулся в направлении города. На этой стороне тоже мерцали огоньки, играло радио, с прилавков торговали всякой всячиной, а каждая тень могла быть человеком с рацией, следившим за его передвижениями.

Все это не имело никакого значения.

Вот дорожка, ведущая к зданию. Он набрал воздуха и повернул. Дорожка спускалась вниз. Слева пустырь, ограда вокруг парковки, въезд в парковку. Он заехал на стоянку.

На парковке стоял один-единственный белый микроавтобус, точно такой же, как тот, что забрал его в аэропорту.

Он поставил машину на некотором расстоянии от микроавтобуса, носом к ограде, в сторону дороги. Выключил мотор, фары, открыл окно. Тишина.

Посмотрел на огни шоссе. Узнал кособокую пальму посреди пустыря.

Бросил взгляд на часы. Без двух одиннадцать.

Наверное, тот, другой, ждет в автобусе. Он вышел из машины, но не рискнул подойти к автобусу. Попытался разглядеть какое-нибудь шевеление, как в кино стараешься понять, дышит труп или нет. Но ничего не увидел.

На парковке было тихо – глубокое безмолвие, в котором различаешь лишь уличный шум: мопед, машины на дороге, голоса и радиомузыка, доносящиеся из-за прилавков, далекий гул аэропорта. Слышалось гудение, низкое и вибрирующее, словно играли на австралийском горне.

Какая-то тень пронеслась над полем – то ли зверек, то ли кусок бумаги. Одному Богу известно, кто знает о том, что он стоит здесь один, с чемоданом, содержимое которого стоит миллионы долларов.

Восприятие обострилось. Дышалось легко, как на первом свидании.

Одиннадцать часов. Через минуту он узнает, как все закончится. Странно, что даже на столь короткое время нельзя заглянуть в будущее.

Наблюдал ли за ним тот, другой? Из микроавтобуса? Или из здания?

Об ограду зашуршала бумага, в аэропорту сверкнул огонек – и тут он заметил автомобильные фары, освещавшие дорогу. Машина свернула в сторону Дома Дружбы. Эгон сел в свою «тойоту» и закрыл дверцу, оставив открытым окно. Машина медленно и нерешительно двигалась вдоль поля, мимо ограды, въехала на парковку, обогнув его сзади, и остановилась между ним и микроавтобусом.

Мотор выключили, фары потушили. Эгон не осмеливался смотреть.

Все опять стихло. Он снова услышал звуки, доносившиеся с дороги, обрывки музыки. Горн. Диджериду – так называется этот инструмент, вдруг вспомнил он.

Дверца соседней машины открылась и снова закрылась. Кто-то вышел, он услышал шаги. Фигура приближалась, прошла мимо его машины, остановилась у открытого окна и нагнулась.

– Никто больше не живет в Сибири, – произнесли по-английски.

Голос принадлежал женщине. Судя по акценту – американке. Она говорила хрипло и посреди фразы закашлялась. Голос был приятный.

Он взглянул на нее – знакомые волосы. Эту женщину он видел сегодня на другой стороне улицы, когда сидел в кафе и пил пиво.

– В Бразилии – леса, – ответил он отзывом на пароль.

Женщина глубоко вздохнула и, согнувшись пополам, осела на землю.

Опять стало тихо. Эгон не видел ее. Гудел диджериду, где-то протарахтел мопед. Над открытым полем между оградой и дорогой снова зашевелились тени, и он понял, что это – от фар. Он попробовал открыть дверцу, но не смог – мешало тело женщины. Тогда он перелез на пассажирское сиденье и вышел из машины с другой стороны.

Женщина лежала неподвижно, только шевелились пальцы, похожие на морские анемоны в спокойной воде. На ней были черная юбка и белая блузка. Цепочка вздернулась на подбородок. Эгон опустился на корточки. Глаза женщины были закрыты, она облизывала губы. Он поправил цепочку, опустив ее на шею, слегка похлопал женщину по влажной щеке. Странное чувство – касаться щеки той, которую видел лишь мельком на другой стороне улицы.

Она открыла глаза, посмотрела на него.

– Извини, – сказала она.

– Все в порядке? – спросил Эгон.

– Да.

– Ты знаешь, где сейчас находишься?

– Да.

Она приподнялась, села, и Эгон помог ей встать. Она позволила, тяжело дыша.

– Посиди немножко, – сказал он.

Она кивнула и с его помощью забралась в свою машину на водительское сиденье. Обойдя машину, он сел с другой стороны.

– Мне так страшно, – прошептала она.

– Мне тоже, – кивнул он.

– Я еще ни разу этого не делала.

– И я ни разу.

– Это безумие, – сказала она.

– Да, – согласился Эгон.

Она немного успокоилась – отголоски знакомого мира. И все-таки невероятно, что он сейчас с ней говорит. У нее темные волосы и печально-насмешливое бледное лицо. С виду – лет сорок. Женщина изобразила подобие улыбки, как будто только что пришла в себя после тяжелой болезни.

– Я тебя сегодня видел, – сказал Эгон. – В городе. Я пил пиво в кафе, а ты сидела на той стороне улицы.

– Около дворца, – сказала она. – Да. Я тебя тоже видела. Ты был один.

Внезапно Эгон испытал гигантское облегчение, словно, когда-то потеряв друг друга, они встретились вновь. Она тоже успокоилась. Он подумал, как бездарно организована вся операция. А если бы он с ней заговорил еще днем? Тогда бы они узнали, кто они на самом деле. И если бы одного из них арестовали, все было бы кончено.

– Ну что, приступим? – спросил он.

– Да, – кивнула она.

Они вышли из машины и направились к багажнику.

С минуту они стояли и смотрели друг на друга. Казалось, что тишина, гудение диджериду и небо образовали над парковкой купол, а сами они – в гигантском зале, без времени, без людей.

Наконец Эгон открыл багажник и вытащил чемодан. Вместе они направились к ее машине. Она положила чемодан к себе в багажник. Захлопывая крышку, прищемила руку и вскрикнула от боли. Эгон рефлекторно погладил ее по плечу, и внезапно она оказалась в его объятиях. Их лица соприкоснулись. Она всхлипывала, дрожа всем телом. Он тоже плакал от страха и облегчения: он снова обрел ее, они снова вместе на этой мрачной парковке в Ратанаке. Ее щека была мокрой. Ее лицо было так близко, что он, сам того не желая, первый поцеловал ее. Потом они целовали друг друга в щеки и в губы, мягко и ритмично, словно исполняя какой-то магический ритуал.

«Уходи отсюда, – хотел сказать он, – это единственный выход. Позаботься о себе». Но отпустить ее было невозможно.

Она прижалась к нему, посмотрела прямо в глаза, качая головой и улыбаясь.

– Не могу поверить, – сказал он.

Она что-то ответила, но глаза застилали слезы, нос заложило, и слов было не разобрать. Они рассмеялись и шмыгнули носами. Взяв за руку, он отвел ее к своей машине, где они, обнявшись, устроились на заднем сиденье.

Было восхитительно чувствовать ее тело, целовать и в ответ получать поцелуи, ощущать во рту ее слюну, слышать ее дыхание. Он не знал, ни как ее зовут, ни откуда она родом, но понимал, что никогда в жизни не любил так сильно ни одну женщину. Иногда к нему возвращалась способность думать, и тогда он различал ее руку в своих волосах, ее вздохи, щеки, губы. Он заметил, как неумело она целуется, словно в первый раз, будто школьница, и от этого она становилась еще желаннее.

Эгон знал: этот поцелуй – прощальный, все кончено, они разойдутся в разные стороны и больше никогда не встретятся.

Они разжали объятия. Снова послышался гул.

– Кстати, мы обменялись правильными паролями? – спросила она.

Они засмеялись.

– Я ужасно боялся, что забуду свой, – сказал Эгон.

– Я тоже! Может, мы все перепутали? Может, мы должны были сделать что-то совсем другое?

– Совершить покушение на генерала Софала?

– Именно! – воскликнула она. – Теперь я вспомнила. Нам следовало проникнуть во дворец и прикончить Софала. Потому-то мы там сегодня и сидели – нам нужно было обследовать окрестности.

– А если нас поймают?

– Нас будут чествовать! Мы появимся на балконе, а весь народ соберется на площади перед дворцом, чтобы благодарно нас приветствовать. Портреты Софала уничтожат, а вместо них повесят наши портреты!

– Король Эгон и королева… – начал он, но вовремя спохватился.

Она это заметила.

– Не стоит раскрывать наших имен, правда?

– Нет, – согласился он.

Она продолжала фантазировать, как они изменят ход истории Ратанакири, освободят заключенных, разрешат въезд журналистам со всего мира, и Эгон представил себе, как его будут принимать в Голландии – освободитель угнетаемой страны под руку с прекрасной королевой.

– Я люблю тебя, – сказала женщина.

– Я люблю тебя, – сказал Эгон.

Какое-то время они сидели молча.

– Пора идти, – сказал он.

– Да, – сказала она.

Она поправила блузку и привела в порядок прическу. Эгон, не отрываясь, смотрел на нее. Это были последние секунды, когда они вместе.

Она улыбнулась ему горькой улыбкой, опустив уголки губ.

– Прощай, – сказала она.

– Прощай.

Он все еще видел ее и мог к ней прикоснуться. Она вышла, помахала ему напоследок и исчезла. Он слышал ее шаги, звук захлопывающейся дверцы. Сейчас она заведет мотор и уедет.

Завтра он будет гулять среди храмов Та-Пром и думать о ней. Он будет думать о ней всегда. Это женщина его жизни, которая навечно останется для него загадкой.

Почему же, почему они не могут узнать друг друга поближе? Что такое риск по сравнению с той уверенностью, что это их первая и последняя встреча? Сколько секунд осталось у него, чтобы понять, что она стоит любого риска? Должен ли он выйти из машины, задержать ее, спросить, как ее зовут, где она живет или по крайней мере записать номер ее машины?

Он не знал. Решать надо было немедленно.

В любой момент он мог услышать шум заводимого мотора.

2
Друзья

В первые Эгон встретился с Акселом ван де Графом в семь часов утра, ясным летним днем, на первой платформе центрального амстердамского вокзала. С матерью, которая провожала его на трамвае, он попрощался в вестибюле вокзала, так как не хотел, чтобы она шла с ним дальше до самого поезда. Зная, что она смотрит ему вслед, он не обернулся и поднялся с рюкзаком на перрон, где и начинались каникулы. Компания «Дави Йохтрейзен» организовала поездку в бельгийские Арденны, в местечко под названием Ла-Рош.

Ему только что исполнилось четырнадцать. В лагерь собирались подростки от четырнадцати до семнадцати лет, и он немного волновался, что будет там самым младшим. На платформе он осмотрелся в поисках тех, кто, возможно, станет его попутчиками. У подножия строительных лесов, возвышающихся до самой крыши, он увидел группу детей и родителей. Вокруг стояли сумки, рюкзаки и большой ящик с желто-зеленой эмблемой «Дави», по которой он должен был ориентироваться (точно такая же эмблема размещалась в каталоге фирмы). Все смотрели вверх, не обращая на него никакого внимания, и, подняв голову, Эгон понял почему: по строительным лесам карабкался мальчик. Он залез уже очень высоко. Что-то кричал руководитель группы, но мальчик взбирался все выше и выше под аккомпанемент поюще-звенящих труб. Ситуация казалась очень серьезной, и Эгон боялся, как бы мальчик не упал.

– Спускайся! Это опасно для жизни! Мы за тебя отвечаем! – не унимался вожатый, сам еще совсем молодой парень. Но мальчик продолжал взбираться, пока не достиг верхней площадки, прямо под крышей. Он встал на самый ее край и, улыбаясь, посмотрел вниз.

– Эге-ге-ге! – вопил он, и его голос отзывался эхом.

– Спускайся, – волновался вожатый.

– Что? – кричал мальчик. – Что ты сказал?

– Слезай. И осторожно, пожалуйста.

– Сейчас! – откликнулся мальчик.

Он прошелся туда-сюда, подпрыгнул несколько раз, пытаясь дотянуться до крыши, и только тогда начал спускаться по трубам, выделывая опасные трюки. С нижней площадки он спрыгнул на ящик, а оттуда на перрон.

– Господи, зачем? – спросил вожатый.

– Я не видел таблички «Взбираться запрещено», – ответил мальчик, – и хотел удостовериться – может, она висит наверху.

Прозвучал сдержанный смех. Вожатый растерялся, не зная, как реагировать.

– Больше так не делай, – сказал он. – Если упадешь, сорвешь нам всем каникулы.

Все уставились на мальчика. Он же, обогнув вожатого, подошел прямо к Эгону, как будто ждал этой встречи уже давно. У него было узкое лицо, русые сальные волосы и ярко-голубые глаза.

– Привет, меня зовут Аксел ван де Граф, – представился он. – А тебя?

Судьба распорядилась так, что во время этих каникул Эгон впервые влюбился, выкурил первую сигарету, впервые в жизни напился, в первый раз занимался любовью с девушкой (с двумя девушками), а также принял решение стать геологом. Но самое главное – именно тогда он познакомился с Акселом, о котором потом всякий раз его расспрашивали: «Не тот ли это самый Аксел ван де Граф? Ты ведь его знаешь, да? Что он за человек?», – и он рассказывал.

Девушек звали Вера и Флорри Ланакер – две сестры из Харлема, семнадцати и пятнадцати лет, которые считали себя секс-бомбами, что было сущей правдой. В поезде Эгон сидел напротив них, а проезжая по Бельгии, оказался на какое-то время рядом с младшей, Флорри, стоя с ней в проходе и любуясь проносящимися мимо пейзажами. Она много болтала о катании на лошадях, о патентном бюро их отца. Однако когда Аксел что-то нашептывал Вере на ушко, а та громко смеялась, Эгон понимал, что его шансы равны нулю и дамский угодник Аксел ему не чета.

Была еще и другая девушка, Марьоке Хеффелс из Хилверсума. На перроне она теребила руки, когда Аксел спускался с лесов, и была единственной, кто не смеялся, когда он ерничал, беседуя с вожатым. У нее были забавные черные космы и серьезные глаза. Однако в поезде, случайно перехватив его взгляд, она прыснула со смеху – тут не удержался и Эгон.

Поездка затянулась, и уже начало темнеть, когда в кузовах двух грузовиков их доставили в лагерь – на лужайку, предназначенную исключительно для них, на берегу реки Урт, близ городка Ла-Рош. Из большого ящика достали центральную палатку, а из двух маленьких – палатки, в которых им предстояло спать по двое. Распространялся аромат сваренного на скорую руку вермишелевого супа; в тумане, поднимавшемся с реки, они все вместе устанавливали центральную палатку, и Аксел сказал Эгону:

– Будем спать в одной палатке, хорошо?

В тот же вечер, чуть позже, Эгон выкурил свою первую в жизни сигарету, отчего слегка обмяк и впал в смешливое настроение. Аксел признался, что добавил в сигарету немного гашиша. На другой вечер Аксел принес бутылку вина, которую он, как уверял, украл в Ла-Роше. Эгон и раньше пил вино, но никогда в таких количествах. На следующий день после долгой прогулки по городу Аксел затащил Эгона в магазин, где накануне стянул бутылку. И пока хозяин магазина за прилавком обслуживал клиента, Аксел взял с полки еще одну и улизнул на улицу. Эгон же остался стоять, как парализованный. Хозяин не сводил с него глаз. Эгон быстро схватил пачку жвачки, расплатился и вышел из магазина. Владелец догнал его и заставил вывернуть карманы.

– Чтобы больше сюда ни ногой! – пригрозил он.

– Хорошо, – сказал Эгон.

Неподалеку, на тротуаре, сидел Аксел – бутылка стояла рядом с ним.

Так же, как и Эгону, Акселу только что исполнилось четырнадцать. Он был сыном директора больницы в Хилверсуме. По его словам, он уже «делал это» с шестью девицами, в том числе и с тридцатидвухлетней женщиной, женой врача в больнице отца. Порывистый, нервный, властный, он внушал постоянный страх: будто отойди ты от него хоть на шаг, пропустишь что-то важное, или же вот-вот в лагерь нагрянет полиция и арестует соучастников кражи вина. Он обожал покер и обучал этой игре всех желающих. По вечерам, а иногда и днем у бассейна велись крупные карточные сражения, которые из-за больших ставок в конце концов запретили; к тому же Аксел – было дело – ударил одного из мальчиков, обвинившего его в жульничестве (он выиграл тогда больше ста гульденов).

Чтобы спровоцировать Аксела на какой-то поступок, стоило лишь повесить табличку «Вход запрещен». Рядом с лагерем имелась такая табличка – у территории, где размещались склады, грузовики, большие кабельные катушки и две черные башенки, похожие на опрокинутые солонки, под которыми останавливались машины для загрузки. О содержимом груза никто не знал.

Когда они однажды всей гурьбой проходили мимо, Эгон громко поинтересовался, что же все-таки может находиться в этих солонках. И тут же понял, что натворил. В мгновение ока Аксел проник на территорию и залез на одну из солонок. Из здания склада выскочил разъяренный мужчина. Вожатый Кейс, который умолял Аксела слезть с лесов на вокзале, попытался успокоить его. Аксел же, балансируя на краю солонки, орал во все горло:

– Она пустая! Здесь ничего нет!

Не обращая внимания на ругань сторожа, он спустился вниз и с помощью нескольких известных ему слов по-французски сумел выяснить предназначение солонок: зимой там хранили реагент для обработки дорог.

– Наглецам принадлежит полмира, – сказал кто-то.

– А грубиянам – вторая его половина, – ответил Аксел.

Они гуляли по ярким маковым полям, изредка натыкаясь на увязшие в болотах танки, оставшиеся после битвы за Арденны; катались на байдарках и купались в речке и бассейне; посетили пещеру, видели соколиную охоту возле руин замка Ла-Рош, могилу умершего молодым нидерландского поэта; сидя у костра, рассуждали о войне во Вьетнаме и спорили, кто лучше: «Битлс» или «Роллинг стоунс». Во время одной из таких прогулок началась жуткая гроза: оглушительные удары грома раздавались так близко, что до смерти перепуганные девчушки кидались в объятия мальчиков (Марьоке – в объятия Эгона). Все вместе они бросились бежать и спрятались в сарае, сотрясавшемся от громовых раскатов и проливного дождя. Там сладко пахло мокрым деревом и землей и было так же темно, как в их палатках при отходе ко сну. Марьоке и Эгон сидели рядом на двух опрокинутых ведрах, смеясь друг над другом при каждом новом ударе грома; Вера и Флорри разлеглись на маленьком стоге сена, пожевывая соломинки; Кейс наблюдал за ними, а Аксел взобрался на трактор, завел мотор и протаранил дверь сарая.

Вечером в палатке после сигнала гонга, означавшего, что пора гасить свет, Аксел собрался уходить.

– Ты куда? – спросил Эгон.

– К Вере.

– К Вере? Сейчас? Зачем?

– Трахаться, – сказал Аксел и вылез из палатки.

Эгон просто обалдел. Его приятель только что покинул палатку и ушел «трахаться»! Звучало невероятно, но Эгон чувствовал, что это правда. Как же все это произошло? Эгон не заметил, чтобы Аксел слишком часто бывал в обществе Веры. Его, кстати, это удивляло: Вера была отличной девчонкой, а Аксел постоянно кичился своими подвигами, хотя Эгон и воспринимал это как простое бахвальство. Но как же удалось Акселу ее соблазнить? Наверное, не зря они шептались в поезде? Или ее впечатлила история с трактором? Но как? Если, к примеру, он сам бы завел этот трактор, то где гарантия, что в данный момент он был бы на месте Аксела? И к тому же, это ведь Вера! Семнадцатилетняя девчонка! Она перечисляла им марки машин, в которых мальчики отвозили ее на вечеринки. Настоящая женщина! А Акселу всего четырнадцать – на несколько месяцев старше Эгона!

Эгон откинул тент и выглянул наружу. Было туманно и темно. Он видел силуэты в центральной палатке, освещенные фарами неслышимой машины, которая повернула где-то в горах, и стоявшие вкруг маленькие палаточки. Дальше – черный лес. Это казалось невероятным: Аксел трахался. Сейчас. Трахался с Верой.

Еще не успев до конца отдышаться, Аксел вернулся на удивление быстро, глаза горели. Все произошло за лагерем, возле тропинки, откуда начинались лагерные прогулки, сказал он. У Веры груди, в которых можно заблудиться. Нет, они договорились об этом еще до грозы. Просто он сказал ей, чтобы в полдвенадцатого приходила к тропинке. Нет, он не сказал, для чего. Но для чего же еще? Чтобы смотреть на звезды?

– Но почему Вера согласилась? Она влюблена в тебя?

– Откуда я знаю? Потому что парни для того и существуют, чтобы трахаться с девчонками, а девчонки – с парнями.

Они не предохранялись. По крайней мере он. Выбрасывать его бесценное семя в мешочек? Ну уж нет – в женщину, там его место.

– А вдруг Вера забеременеет?

– Тогда забеременеет Вера. Не я. Парашют нужно иметь, если хочешь прыгнуть из самолета. Когда-нибудь видел человека, прогуливающегося с парашютом? Нет, потому что он не может упасть. Все, я пошел спать.

Он тут же заснул. Эгон вспомнил Веру, лежавшую на стоге сена с соломинкой во рту в предвкушении вечера, когда они займутся любовью.

Холм на другой стороне речки был густо усыпан черничными кустами. Следуя лагерной традиции, ребята, разбившись на пары, в один из последних вечеров отправлялись по ягоды. После чего варилось варенье, и в зависимости от урожая каждый увозил одну-две баночки домой. Но главное, по словам мальчика, уже отдыхавшего в лагере раньше, заключалось в том, что влюбленные парочки наконец получали возможность побыть наедине.

После ужина и вечерней уборки стали компоновать пары. Эгон рассчитывал пойти за черникой с Марьоке, но только собрался ей об этом сказать, как Аксел, который сам шел в паре с Флорри, подвел к нему Веру.

С корзинками, сумками и пакетами, они по камням перебрались через речку, и в труднопроходимых местах мальчики обязаны были подавать девочкам руку. Они рассеялись по холму. Эгон и Вера залезли почти на самый верх. С высоты была видна речка Урт, построенная ими в тот день дамба, лагерь на другой стороне, где вожатая Мария выставляла на стол из коробки баночки для варенья (если внимательно прислушаться, можно было даже услышать их стук). На секунду у подножия холма он увидел голову Марьоке. Эгону показалось, что она тоже на него смотрит. Он улыбнулся ей, но не мог понять, улыбнулась ли она ему в ответ. Ее голова снова исчезла за кустами.

Эгон и Вера собирали чернику молча, иногда останавливаясь, чтобы поесть ягод. Эгон не понимал, почему Аксел не пошел с ней сам. И что, интересно, она чувствует, когда тот гуляет сейчас с ее сестрой? Их нигде не было видно.

Эгон то и дело смотрел на покрытую нежным пушком верхнюю часть ее бюста, выступающего из-под свитера. А когда она наклонялась вперед, ему открывалась еще более волнующая картина. Аксел же видел эти груди обнаженными. И держал их в руках!