Текст книги "Бойся меня (ЛП)"

Автор книги: Тим Каррэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

5

После обеда Риггз сообщил Ромеро, что с ним хочет увидеться Чёрный Пёс. Нехорошо. Если в дело вступает Чёрный Пёс, то дело пахнет керосином.

Чёрный Пёс был членом группировки «Ангелы из Ада» и одним из «Грязной Шайки», которая являлась частью «Ангелов». Именно «Шайка» могла избить, покалечить, а то и вовсе убить, если кто-то нарушает правила банды или посягает на их наркотрафик.

Он был абсолютно бесстрашен, жесток и безжалостен. Психопат с взрывным характером. С его кровавой репутацией могли сравниться немногие в пределах этих стен. Его посадили на семьдесят пять лет за заговор с целью убийства.

– И какого хрена ему надо? – спросил Ромеро.

Риггз только пожал в ответ плечами:

– Не знаю, брат. Он подошёл к нам и сказал, что хочет с тобой о чём-то перетереть.

Под «нами» Риггз имел в виду банду Монголов. За пределами тюрьмы между Ангелами и Монголами гремели постоянные войны, но здесь, в Шеддоке, они сохраняли шаткое перемирие.

Ромеро нашёл Чёрного Пса в качалке. Тот выжимал штангу, вес которой впечатал бы обычного человека в землю. Пёс закончил подход и выпрямился, стирая футболкой пот с лица.

– Ромеро, – произнёс он. – Рад, что ты пришёл. Нам нужно поговорить.

Ромеро вздохнул и закурил.

– Слушаю.

– Речь пойдёт о твоём сокамернике, – начал Чёрный Пёс. – О мальке Палмквисте. Я хочу знать, каковы твои намерения в отношении него.

– Намерения?

Чёрный Пёс кивнул:

– В Брикхейвене случилась какая-то херня. Ты, наверно, слышал. И твой малёк в этом как-то замешан. Знаешь, там был парень, Донни Фриц. И он мёртв. Кое-кто считает, что это дело рук твоего малька.

– Палмквиста? – хохотнул Ромеро. – Мы вообще говорим об одном и том же мальчишке?

– Да.

– Это не может быть он, Пёс.

– А кое-кто считает по-другому.

– Тогда этот кое-кто – тупой кусок дерьма.

– Полегче, парень, полегче.

Даже Ромеро опасался Чёрного Пса.

Пёс был два метра ростом и весил девяносто килограммов, только на нём не было ни капли жира. Всё его тело было покрыто тюремными татуировками и большинство из них, при правильном прочтении, могли рассказать о том, кем он был и откуда пришёл, о том, что он сделал, и о трупах, которые оставил за собой.

А на выпирающих накачанных бицепсах красовалась кроваво-красная свастика.

Ему лучше не переходить дорогу.

Чёрный Пёс не стал уточнять, кто эти «кое-кто». Пока не стал. Но зная его и его окружение, можно предположить, что это кто-то из итальяшек, мексиканцев, байкеров или Арийского братства. Выбирай, не хочу.

– Послушай, Пёс, – стоял на своём Ромеро, -Палмквист – слабак. Он безобиден. Он просто не мог пришить кого-то, вроде Фрица. К тому же, я слышал, что Фрица и его сокамерника порезали после отбоя. Ну, и каким хреном этот малёк может быть замешан во всём этом?

Чёрный Пёс задумался.

Ромеро сомневался, что даже после соответствующего наставления из Палмквиста выйдет путный зек. У него не хватит духу, чтобы защищаться, и это просто-напросто делало его жертвой.

Когда Ромеро только оказался в Брикхейвене и его посадили в общую камеру, к нему подошёл старик по имени Скип Ханнэвей и спросил, за что его упекли.

Ромеро ответил, что пытался угнать тачку.

– Позволь мне рассказать, как тут всё устроено, сынок, – начал Скип. – Всё, что происходит за решёткой, вертится вокруг страха и ярости. Только с этими двумя эмоциями ты столкнёшься в этой клоаке. Первобытные инстинкты превыше всего. Ты должен научиться контролировать свой страх и использовать ярость. Только так можно выжить. Если кто-то пытается тебя задеть, ответь ему стократ. Заставь этих мудаков жалеть, что они родились на свет. Металлическая труба – то, что надо. Если видишь, что кто-то к тебе подходит, бей. Приложи по голове, раскроши коленные чашечки и переломай руки. Покажи им, что у тебя бешеный и неконтролируемый нрав, и они отстанут. Большинство зеков – трусы. Они будут маячить за твоей спиной и ударят только в спину, потому что не хотят, чтобы их ударили в ответ. Лишь немногие тут способны выйти лицом к лицу. Покажи им, что такое боль. Покажи им их собственную кровь... И ты удивишься, насколько покладистыми они станут.

Это был отличный совет. Ромеро воспользовался им уже на второй день, когда какой-то старый извращенец попытался к нему подкатить.

Но Палмквист?

Нет, у него нет внутри этого стержня.

Он бы так никогда не сделал.

Жизнь за решёткой – это безразличие охранников, скученность, нечеловеческие условия и дерьмовая еда. А в камере трясёшься от холода зимой и воняешь потом летом.

Пытаешься отогнать от лица мух, от волос – вшей, а от голых пальцев во время сна – голодных крыс. И если какой-то извращенец решит с тобой поиграть – просто бьёшь.

А если кто-то из зеков пытается вогнать тебе заточку под рёбра, как только ты отвернёшься спиной, его грех не покалечить.

Вот такие правила.

Везде есть правила.

Но Палмквист никогда не сможет играть по ним.

– Послушай меня, Ромеро. Услышь то, что я скажу. Донни Фриц связался с какими-то крупными игроками. Они не приняли того, что случилось в Брикхейвене, спокойно, и теперь хотят отыграться. Малёк пострадает, – пояснил Чёрный Пёс. – И я видел тебя сегодня. Когда Уимс пошёл к парнишке, похоже, ты собирался вмешаться. Это нехорошо. Ты претендуешь на этого малька?

– Нет.

– А вот это хорошо. Видишь ли, друзья Фрица разговаривали с Папашей Джо...

Чёрт. Папаша Джо, или Джозеф Скалатти, был арестованным наркоторговцем и членом мафии. Если он тобой заинтересовался, то нет дыры, в которой ты сможешь от него спрятаться.

У него была куча денег, многие зеки и надсмотрщики были у него подкормлены. За ним стояли не только итальяшки, но и банда байкеров, которую он держал ради грубой силы, и латиносы, господствующие над мексиканской мафией.

Ну, и если вам этого мало, то всё Арийское Братство тоже ходило под ним.

АБ были самыми жестокими и беспощадными белыми в этой тюряге. Впервые они появились в 1960х годах во время беспорядков в Сан-Квентин, и с тех пор завоевали себе самую кровожадную репутацию. В Квентине у Арийцев был приказ убивать на месте любого чёрного, которого они увидят. И они так и делали.

За последние годы их поведение несколько смягчилось, но они всё равно оставались невероятно жестокими и опасными. В отличие от большинства тюремных банд, которые полагались на силу в количестве членов, у Арийцев было одно жёсткое правило: чтобы попасть в Братство, нужно было кого-то убить, а чтобы выйти оттуда – только умереть самому.

А часть банды за стенами тюрьмы организовывала трафик наркоты для своих заключённых братьев.

Да, байкеры и сами были ужасны, но эти – просто фанатики.

Ромеро не хотел, чтобы Палмквиста избили или того хуже... Но он не мог выйти один против всей этой мощи.

– Теперь ты знаешь, как обстоят дела, – сказал Чёрный Пёс.

– Думаю, да.

Чёрный Пёс кивнул.

– Просто хотел дать тебе совет идти своей дорогой. Папаша Джо послал по его душу Жирного Тони, а ты ведь не хочешь влезать во всё это дерьмо?

У Ромеро всё внутри сжалось.

Жирный Тони был костоломом в банде и сейчас сидел два пожизненных срока за убийство. Огромный, злобный падальщик, выросший на улицах.

Человеческий монстр, который связался с худшими отбросами этого нездорового общества ещё в детстве, только открыв глаза на маске смерти, которую он называл лицом.

Вот таким был Тони. Сто двадцать килограммов весом, а ростом переваливаясь за два метра. Он был рождён чудовищем. Его все терпеть не могли, но итальяшки использовали в качестве костолома.

Самой большой радостью Жирного Тони было изнасилование новичков. Чёрных, белых – не важно. Но, если у тебя в заднице была дырка, он считал своим долгом ею заняться. Он начинал с побоев, которые играли для него роль ласк, а потом уже переходил к делу.

– Значит, Папаша Джо позволит этому хренову мудаку повеселиться вдоволь?

Чёрный Пёс пожал плечами.

– Никому это не нравится, но дело есть дело. Просто бизнес. Ты же не имеешь виды на малька, так?

Ромеро на это ничего не ответил.

Он просто ушёл. Он не доверял своему языку, который мог бы что-нибудь ляпнуть, а потом Ромеро пришлось бы расхлёбывать всё дерьмо.

С Палмквистом уже было покончено. Ему не поможет никто из охранников, а уж из зеков и подавно. Никто не станет вмешиваться в дела Папаши Джонса, особенно, если в них замешан такой хищник, как Жирный Тони.

Ромеро был раздражён. Нет, взбешён. Стискивая кулаки, он задавал себе вопрос: что он собирается делать? Поведёт себя умно и отвернётся? Или прыгнет ногами вперёд прямиком в адово пламя?

Проблема была в том, что Ромеро сам не мог себе на это ответить.

6

Свет был выключен.

Ромеро лежал на своей койке. Думал. И пытался перестать думать. В его голове роились тысячи мыслей, и все были однозначно неприятными.

Он думал об этом пацане, Палмквисте. О том, как этому мелкому ублюдку придётся тяжко, когда Реджи Уимс и его банда разозлятся и начнут колошматить его каждый день.

Он размышлял, каково будет парню, когда его пустят по кругу, как шлюху за пять баксов в лагере. Потому что этот путь вёл именно туда. Мальку никуда не деться. Может, в Брикхейвене ему уже и пришлось такое опробовать, но здесь всё будет только хуже.

В Шеддоке всегда всё только хуже.

Ромеро и раньше это видел, и ему всегда становилось плохо. Плохо от того, как он наблюдал, что мальчишки смиряются с этим, как с каждым чёртовым днём их достоинство втаптывают в грязь, и, в конце концов, от них не остаётся ничего, кроме использованной этими животными пустой оболочки.

Пока Палмквист останется бледным, дрожащим ребёнком, слабаком, который заговорит только тогда, когда к нему обратятся, до тех пор он будет сосать член, как только какой-нибудь жирный зек щёлкнет пальцами.

Ромеро не мог в это ввязываться.

Если он станет на пути Уимса, быть беде. Это может закончиться только одним: поножовщиной. И Ромеро будет бить, пока этот кретин не истечёт кровью.

А если Ромеро так поступит, если сделает подобный выбор, то одна из шавок Уимса обязательно на него настучит. И тогда сидеть ему в Долине Шеддок ещё лет десять-двадцать.

Боже! От одной этой мысли у Ромеро перехватило дыхание, и он еле смог сделать вдох. Но смотреть, как Палмквиста...

Хотя Реджи Уимс сейчас должен быть не самой страшной проблемой для парнишки, раз папаша Джо послал за ним Жирного Тони. Даже если малёк ускользнёт от Уимса, он не сможет избавиться от этого грёбанного монстра.

Ромеро отсидел приличный срок. Но ни разу за всё это время он не трахал никого в зад и не считал это приемлемой альтернативой. Если уже было совсем худо, можно было подключить к делу руку. Но некоторым зекам нравился секс в тюрьме именно таким, каким они себе его представляли.

«Значит, ты позволишь им развлекаться с этим мальчишкой?» – заговорило в Ромеро чувство вины. А он-то думал, оно уже давно умерло.

«Зек, заключающий сделку с совестью. Ты что, позволишь им трахнуть его, разорвать ему тело и истоптать душу? Или отступишь назад, отвернёшься, и будь что будет?»

Ромеро не знал.

В последние дни он вообще мало что понимал.

Поэтому он закрыл глаза и постарался забыть о Реджи Уимсе и Жирном Тони.

Он позволил сну взять над собой верх, потому что завтра ожидается просто очередной день. Такой же, как сегодня. Такой же, какой был два года назад. И такой же, какой будет через два года.

Ничего не менялось день ото дня, когда сидишь срок за этой решёткой.

Сердце ожесточается, душа выцветает, и ты просто отворачиваешься от того, что тебя не касается.

Только так здесь можно выжить.

7

Ромеро проснулся, но понятия не имел, который сейчас час.

Просто поздно.

И темно.

Что-то происходило, но Ромеро не мог понять, что именно. И, тем не менее, оно было настоящим, иначе Ромеро бы не проснулся. Он лежал и прислушивался к своему дыханию и дыханию паренька на верхней койке.

Но было что-то ещё. Что-то, из-за чего у Ромеро пересохло в горле, и кожа стала натянутой. Это был странный, влажный, слизкий и мерзкий звук, словно что-то вытащили крюком из канализационной трубы.

Над его головой легонько скрипнули пружины и Палмквист шевельнулся... Только вот Ромеро чётко слышал, что дыхание его не изменилось и осталось таким же глубоким и спокойным. И что бы ни двигалось над его головой... это был не парнишка.

Ромеро не мог понять, что это, но слышал, как оно скользило поблизости с неприятным влажным звуком только отделившейся после рождения ребёнка плаценты.

Господи... Эти звуки... Какого хрена там происходит?

Ромеро понял, что не хочет этого знать, потому что чем бы это «что-то» ни было, оно отвратительно, и это не то, на что хочется смотреть.

Воздух стал горячим и влажным с противным запахом сгнившей капусты, и Ромеро крепко вцепился в край своей койки, как на американских горках, когда боишься, что машинка может в любое мгновение перевернуться.

Мерзкое чувство. У Ромеро все внутренности скрутились в тугой узел, а широко распахнутые глаза невидяще уставились в темноту. Он вспомнил о самодельном ноже за батареей... Но не рискнул даже двинуться и издать какой-нибудь звук.

Он не хотел, чтобы то, что находится над ним, услышало его.

Поэтому Ромеро лежал неподвижно, как бревно. Все его мышцы, связки и нервы были натянуты до предела, а из горла вот-вот готов был вырваться крик.

Снова шевеление.

Что бы там ни было с этим ребёнком, оно начало осторожно скользить вдоль койки, а когда добралось до стены, влажно соскользнуло вниз и двинулось вперёд в направлении решётки.

Ромеро решил, что это должно быть похоже на помесь огромного, толстого, ужасного слизня с хрен знает чем. И когда оно скользило вдоль стены, то издавало слабое стрекотание, словно по цементному полу скребли когти или зубы.

Существо медленно перетекало вперёд, затем замирало на пару секунд... словно проверяя, не слышит ли его кто-то.

Ромеро слышал. Но не двигался. Потому что одно дело слышать это, и совсем другое – увидеть... От одной мысли об этом у Ромеро подкатывала к горлу тошнота.

А потом... оно поднялось в воздух и бросилось на прутья решётки со звуком разбрызгивающихся капель. Ромеро слышал, как оно дышит и булькает.

В слабом свете от охранной вышки, проникающей в камеру, он видел, как что-то огромное и бесформенное растянулось по решётке, как гигантский резиновый паук, выгибающий бескостные конечности во всех направлениях.

Оно вздрагивало и неспешно ритмично билось о решётку, и Ромеро зажмурился, потому что не мог больше на это смотреть. Он говорил себе, что это просто ночной кошмар, один из тех смутных ужасов, что пришли к нему из детских снов.

А потом ... оно ушло.

Оно прошло прямиком сквозь прутья со звуком упавшего на пол куска сырого мяса или помешиваемой ложкой вязкой каши.

Ромеро был весь мокрый от пота. Он дрожал и старался не обмочиться, и не дать волю крику, застрявшему в его горле. Он лежал, пытался выровнять дыхание и вытирал пот с лица.

А Палмквист над его головой спал мёртвым сном, дышал ровно и глубоко, не обращая внимания на этот мир.

Ромеро представил всё самое жуткое, что приходило ему в голову, а приходило туда много всякого дерьма, но ни в чём не было и капли здравого смысла. В конце концов, он начал задаваться вопросом, а не приснилось ли ему всё это.

И часть Ромеро вцепилась в эту спасительную мысль. Уверенный и рациональный голос в его голове говорил, что это точно был сон... А что же это ещё могло быть?!

А минут через двадцать кто-то начал громко кричать.

И эти крики... Они не продлились долго.

8

Естественно, вся тюрьма зашевелилась.

Иногда здесь слышны по ночам крики, когда кого-то ткнут ножом под рёбра или изнасилуют. А иногда кто-то сходит с ума от одиночества и нечеловеческих условий, и бог знает от чего ещё.

Его разум превращается в подливку для рагу, он начинается носиться по камере, бросаться на стены, вцепляться зубами в прутья решётки и вести себя, как обезумевшие мартышки на ярмарке.

На дежурстве на нижнем уровне был сержант Варрес. Он направлялся к блоку D и выглядел жутко разозлённым и готовым проломить череп любому зеку своей дубинкой, болтающейся у бедра.

Он держал в руках рацию и хотел по-быстрому разобраться, какого хрена здесь происходит.

Он сказал пару слов по рации, и остальные охранники сделали то, что им было сказано: приказали всем зекам позатыкать их грязные, вонючие рты и отправляться спать, иначе их побросают в карцер через одного.

Это сработало. В блоке D действительно стало тихо, хотя все понимали, что карцеров в этой тюрьме всего тридцать.

Административный изолятор – вот как это называлось официально. Туда отправлялись парни, которые переходили черту. А иногда и те, кто не переходил. Это было мрачное, неприятное, гнетущее место.

И если вы считаете, что вы одиноки в своей жизни, то вы просто не имеете представления, что такое настоящее одиночество. Такое понимаешь, только когда тебя закрывают во влажной темноте с кишащими насекомыми и крысами.

Но всё же это сработало, и Варрес двинулся дальше по коридору, проигнорировав просьбу других охранников включить верхнее освещение. Он решил, что ему хватит и сенсорных фонарей.

Они были расположены каждые пятнадцать метров и светили тускло, так что коридор между ними был погружён во тьму. Но это Варреса не беспокоило, потому что пока выключатель был опущен и двери закрыты, никто не сможет выбраться из своих камер... Может быть, позже...

Он увидел Хоула. Парнишка был новеньким, и сейчас выглядел бледно-зелёным, как лягушка, мокрым от пота и почти спятившим.

К решёткам своих камер прижались все зеки. Блестели белые глаза на чёрных лицах и покрасневшие глаза на белых лицах. Варрес прошёл мимо них. Чёрт, да он в жизни не видел их такими напуганными!

Вся их крутость и жёсткость испарилась в момент, как вода в пекле.

Эти парни были сильно напуганы. Очень сильно напуганы.

Варрес подошёл к Хоулу:

– Что там у тебя?

Хоул задыхался и еле-еле выдавливал слова:

– Не ходите туда, сержант... Господи, Уимс... Кажется, это Уимс... Его разорвало...

Дверь камеры была открыта, и в тусклом свете фонаря Варрес разглядел что-то мокрое и тёмное, стекающее по прутьям решётки, а под дверью стояла лужа.

Варрес резко выдохнул, повёл фонариком в сторону и чуть не заорал. Уимс напоминал мешок, чьё содержимое распотрошено и разбросано во все стороны. Его внутренности лежали на полу, были размазаны по стенам и капали с потолка.

А голова лежала на толчке, и широко распахнутые глаза тускло поблёскивали в свете фонаря.

Сокамерник Уимса, тощий чёрный паренёк по кличке Кабан, стоял на коленях на своей верхней койке, обхватив себя руками, трясся и выглядел абсолютно безумным.

На нём была кровь и ошмётки Уимса. Он дрожал, всхлипывал и бормотал что-то под нос, слышное только ему.

Всё, хватит.

– Ладно, – сказал Варрес и потянулся за рацией. – У нас тут ЧП...

9

После криков Ромеро уже не смог заснуть.

Он лежал, как и остальные зеки, собранный, настороженный, затаивший дыхание, и размышлял над вещами, из-за которых по коже начинали бегать мурашки.

Его трясло, через него будто проходили разряды тока, словно кто-то засунул ему провода в задницу. Как, вероятно, и через каждого сейчас в блоке D.

Но Ромеро отличался от остальных.

Он знал больше остальных, хотя и ни хрена не понимал. Он прекрасно слышал этот высокий и долгий крик, внезапно и резко оборвавшийся, словно человеку заткнули рот чем-то мокрым.

Поэтому он лежал, пока все звуки не стали стихать, и тюрьму накрыла тяжёлая, гнетущая тишина.

И тогда он снова услышал, как что-то проползает обратно через прутья решётки. Оно пахло разогретыми, полусгнившими дрожжами. Палмквист начал стонать и метаться по койке.

А чуть позже он начал плакать во сне.

А может, это был сам Ромеро.

10

На следующий день все только об этом и говорили.

Не важно, с кем и где ты стоял, тема разговора оставалась неизменной.

По тюрьме начали ходить ужасные, невероятные слухи, и в этой тесной, угрюмой атмосфере истории, как болезнетворные микробы, начинали заражать всех, кто их слушал.

Некоторые байки были насквозь пропитаны чёрным юмором, а некоторые – скорее напоминали ужастики, которыми пугают тёмной ночью у костра. Но слухи продолжали ходить: от плотницкой мастерской через цех для изготовления матрасов в библиотеку, а оттуда в гараж, где зеки штамповали номерные знаки.

Забавно, но все эти банды и группировки, которые ненавидели друг друга лютой смертью, внезапно успокоились. Похоже, они поняли, что все находятся в одной лодке, и то, что случилось с Реджи Уимсом, может произойти с любым из них.

Иногда общий враг, либо общий страх делал с местами, вроде Долины Шеддок, чудеса.

Ромеро сидел во дворе со своей обычной компанией – Риггз, Аквинтес, несколько латиносов и белых, которые уже давно мотают срок. Они обсуждали произошедшее дерьмо и пытались, по мере возможности, отделить факты от вымыслов.

Но разговоры продолжали кружить, как стервятники над раздавленным на дороге животным: то, что случилось с Уимсом, было очень похоже на произошедшее с зеками в Брикхейвене.

И это заставляло парней задумываться; искать какие-то связи, даже когда их, возможно, и не было.

К группе Ромеро присоединился хитрый бородатый негр в вязаной шапке, которого все звали Клювом из-за острого римского носа.

Клюв сидел пожизненное за убийство жены и её любовника под действием кокса. Пожизненное без права на условно-досрочное. Клюв сидел в камере напротив Реджи Уимса, поэтому люди прислушивались, что он расскажет.

– Я услышал этот крик... чёрт, да... Как вы могли его не слышать? Уимс... Этот чёртов ублюдок верещал так, словно кто-то отрывает ему яйца. Никогда не слышал, чтобы люди так орали.

Бикс вытащил сигарету, наблюдая, как в другом конце двора пара зеков играет на площадке.

– Уимс, мать его... Вы же знаете эту огромную уродливую гориллу. Он, наверно, и мясо-то ел сырым... Я сперва решил, что в его камере кто-то есть, и кто-то добрался до него. Но, чёрт, вы же знаете этого ублюдка, никто не хотел связываться с этой чёрной задницей.

– Что ты видел? – поинтересовался Аквинтес.

– Было темно, но я слышал что-то мокрое и скользящее... Понятия не имею, что за хрень это была... Она свистела или шипела... Я это услышал и сразу подумал: «Чёрт, какого хрена там творится?» А потом Уимс заорал. Не знаю, парни, что это за хреново шаманство...

А он был не так уж и далёк от истины.

В тюрьме убийства были привычным делом. Парней то и дело резали, проламывали трубами череп, сбрасывали с высоты или травили еду.

Иногда появлялось что-то более оригинальное, вроде электрического стула или так называемого «барбекю в подвале»: зека запирали в камере, обливали его и всё помещение бензином, а потом бросали вниз спичку.

Но для группы криминалистов, которая отправилась в семнадцатую камеру – камеру Уимса – открылось зрелище отталкивающее, даже для тюрьмы.

Даже не просто отталкивающее – мерзкое, сумасшедшее и необъяснимое. Хоул – охранник, который первым нашёл Уимса, рассказывал, что тот был разорван на части и обезображен. Но это было ещё мягко сказано.

Он был растерзан, выпотрошен, а внутренности были развешаны по камере, как серпантин на детском утреннике.

Позвоночник был фактически вырван, голова отрублена, но сперва у Уимса оторвали член и так глубоко запихнули в глотку, что патологоанатому пришлось вскрывать пищевод, чтобы его извлечь.

И это ещё было не всё.

Кроме крови и вытащенных наружу органов, часть костей Уимса были вырваны прямо сквозь кожу и испещрены следами зубов.

И рядом со всем этим сидел Кабан, сокамерник Уимса.

На него пришлось надеть смирительную рубашку и уколоть целую ампулу хлорпромазина, потому что он всё время трясся, стонал и хныкал, неся какой-то бред про «монстров» и «существ, которые выглядят, как люди без костей».

Утром он был доставлен в городскую больницу для интенсивной психотерапии.

– Всё, что я знаю, парни, – говорил им Клюв, – так это то, что это что-то пробралось внутрь. И я не хочу об этом даже думать. Чем бы это ни было, и чего бы оно ни хотело, Уимса пришлось забирать в нескольких мешках, а потом тщательно отмывать от его остатков пол.

Ромеро слушал и ничего не говорил.

Но усиленно думал.