Текст книги "Фундаментальные вещи"

Автор книги: Тициано Скарпа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

40

Снова пишу тебе после нескольких дней молчания. Все эти разговоры с Тициано подействовали на меня удручающе, выбили из колеи. Я не чувствую былой легкости. Каждый раз, когда пытаюсь сложить фразу, ощущаю на себе его взгляд. Он смотрит мне через плечо, словно сидит рядом и читает слова, возникающие на экране. Он оценивает мой слог и ехидно улыбается. Я уже сколько-то дней ему не звоню и больше не зову его прогуляться по берегу. Короче говоря, я должен вернуть прежнюю близость в отношениях с тобой. Сам виноват, не нужно было выбалтывать Тициано, что пишу тебе.

Я смотрел на низкие плоские волны, десятками набегавшие на берег отсюда и до точки, в которой погрузилось солнце за крайней западной оконечностью острова, позади самых удаленных палаццо. Водные пластины накрывали друг друга и доходили до берега, порывисто взмывая одна на другую. В этот час море было особенным: оттенки цветов расположились в обратном порядке, как на фотонегативе. Вместо белых гребешков волны были оторочены темными линиями. Края, обметанные черным фломастером, заплетались, как надутые прожилки. Я отец, подумал я. Это впечатляет. Я всегда воспринимал такие слова со стороны, не предполагая, что в один прекрасный день может появиться кто-то (ты), кто войдет внутрь этого слова и наполнит его смыслом.

41

Когда у тебя появляется ребенок, ты даешь людям возможность проявить свой более или менее подавленный отцовский инстинкт, заставляешь их сравнивать тебя с кем-то, порождаешь разговоры. Взять хотя бы Джанни. Он всю жизнь хотел иметь сына. Его жена бесплодна. Они все перепробовали: лечение, искусственное оплодотворение – бесполезно. Даже попытка усыновления не увенчалась успехом, поскольку, в довершение всех бед, жена страдает периодическими приступами тяжелой депрессии.

– Мне тоже психотерапевт поставила не очень-то высокие отметки, – сказал Джанни вчера.

– Отметки?

– Она рассуждает, как на экзамене. Знаешь, что она сказала? "Моя воля, я бы вас завалила. Я бы оставила вас не то что на второй год, а на всю оставшуюся жизнь. Вы несерьезный человек". Ты представляешь? Это я-то! Да что она себе позволяет?

Многие женщины, даже если они не больны, как жена Джанни, грустят, если не могут иметь детей. Они плачут и впадают в уныние. Женщин, имеющих детей, переполняет жизнь, так, словно их новое "я" не умещается внутри них. Они раздваиваются, множатся. Женщины очень сильные, в своем чреве они вынашивают время. Они – производители времени. Они производят комочки, которые должны наполниться временем. Комочки начиняются временем матерей, их молоком, их заботой. (А еще моим временем, потому что я провожу с тобой как можно больше времени. Я провожу с тобой все свое нерабочее время. К тому же я составляю тебе компанию, даже когда тебя нет: пока ты спишь, я пишу тебе.)

Желание завести ребенка считается проявлением доверия к человечеству. А по-моему, все наоборот. Ты производишь на свет новое человечество именно потому, что недоволен уже существующим человечеством. Ты не пытаешься решить существующую проблему, но порождаешь другую проблему, ребенка, новую проблему, вкладывая все лучшее, что у тебя есть (и не только лучшее) в ее решение. Ты не делаешь лучше жизнь тех, кто уже живет, ты производишь на свет кого-то, кому жизнь может прийтись очень даже не по душе. Родители, поистине любящие человечество, – это приемные родители.

Еще меня поразило то, что сказал Марчелло. Ему в конце концов удалось усыновить ребенка. Девочку. Они с женой поехали за ней в Азию (он называл мне страну, но я уже не помню).

– На это ушел не один год, жуткая канитель. И вот, когда мы за ней поехали… Представляешь наше состояние после стольких лет ожидания и бюрократической волокиты. Постоянно надо кого-то подмасливать, чтобы продвинуть дело, сам понимаешь. И вот наконец-то мы держим на руках эту девочку с итальянским паспортом… Тут мы с женой переглянулись и сказали друг другу:

– А теперь ее нужно полюбить!

42

Утром у меня появилось окно между двумя клиентами. Я помчался домой выгулять тебя в коляске.

После ночного дождя воздух был прозрачный, виднелись Альпы – рукой подать.

Не только вера горами двигает, чистый воздух может передвинуть на сотню километров целую горную цепь.

Будь небо и вправду честным, оно показало бы нам свою астральную крутизну, ледяную кору планет, звездное пекло, ужас темной материи. Вместо этой умилительной картинки. Но небо и пейзаж – одна шайка-лейка. Они действуют сообща, чтобы жизнь легче было выносить. Видеть так близко эти громады гор сквозь увеличительное стекло хорошей погоды и без того впечатляет. Что же говорить о безднах галактики! Поэтому мы и спим ночью: звезды зловещи, хоть и являются в виде безобидных маленьких точек, напоминающих о нашем местонахождении. Делами лучше заниматься днем, когда небо простирает над реальностью милосердный покров.

43

При усыновлении ребенка проводится всестороннее тестирование кандидатов в усыновители. Если же вы надумали завести своего ребеночка, это делается безо всяких тестов. Чтобы открыть свой магазин, получить лицензию на торговлю или водительские права, нужно выполнить целый ряд требований, пройти через множество проверок и (замахнулся было на долгий разговор, да тут же и осекся. Интересно, о чем ты подумаешь, прочтя эти строки, спросил я себя. Смотри, какие словечки вворачивал мой папаша по поводу отцовства и прочей туфты. А на поверку сделал мою жизнь невыносимой и оказался бесполезным, когда я нуждался в нем и т. д.).

(Я должен перестать думать о худшем. Постоянно предполагать, что ты будешь упрекать меня за мое поведение. Предполагать, что будешь упрекать меня за то, что я предполагал. Из – за меня ты теряешь почву под ногами. Осторожно, Марио, твой папаша разводит тебя! Заранее прошу прощения не только за свое поведение, но и за то, что прошу за это прощения. Ты должен придумать что-нибудь такое, что выламывалось бы из этой логики.)

(Бросить читать меня, например. Поразить меня в мой самый главный страх.)

(Вот гад, я и это тебе предлагал.)

44

Потом явился Тициано.

– Чего пришел-то? – спросил я довольно холодно.

– Скучал. По вам обоим. – При этом он улыбнулся и тебе. – И по нашим прогулкам, по морю, по прохожим. Благодаря тебе и Марио я к этому уже привык. Вот я и подумал зайти и точно застал вас. Как жизнь?

– Так.

– Объясни толком. В чем дело? Обиделся на меня?

– Да нет.

– Что же тогда?

– Боюсь, у меня не получится.

– Нелады с Сильваной?

– Нет, все в порядке. А вот мои отношения с Марио…

– Ха-ха! – Тициано расхохотался. Он взглянул на меня, на тебя, спавшего в коляске, потом снова на меня. – Между вами уже отношения?

– А что тебя смущает?

– Это напоминает мне письма к психологу из модного журнальчика.

– Я имел в виду отношения с тем, другим Марио.

Произнеся эти слова, я понял всю нелепость сказанного.

– Извини, что ты сказал?

– Ну, то есть…

– Есть и другой Марио? В каком это смысле?

– Речь идет о четырнадцатилетнем Марио, которому я пишу.

Тициано фыркнул:

– Снова-здорово.

– Я хотел… Я пытаюсь рассказать ему о главных вещах в жизни. О том, что узнал сам.

– Это мы уже поняли.

– Суть в том, что я ничего не знаю! Я не могу сказать моему сыну ничего стоящего. Он разочаруется во мне.

– Успокойся. Этому комочку всего три недели от роду. Ты его уже разочаровал?

– По-моему, ты меня не слышишь. Я говорю о другом, четырнадцатилетнем Марио.

– Леонардо, – Тициано положил мне руку на плечо и пристально на меня посмотрел.

– Ну.

– Лео. Посмотри мне в глаза: ты себя хорошо чувствуешь? – Я?

– Да, ты. Мне кажется, ты несешь какой-то бред сумасшедшего.

– Можешь считать это навязчивой идеей, но, поверь, она не выходит у меня из головы.

– Я-то думал, что в первые дни жизни твоего сына главное заботиться о нем. Об этом вот Марио. – Он отчетливо произнес последнюю фразу по слогам.

– Я постоянно о нем забочусь. Провожу с ним каждую свободную минуту.

– Хорошо. Так радуйся ему, радуйся вашим "отношениям", живи настоящим. Тетешкайте его, как говорится. Оставь в покое свои видения. Жизнь – сложная штука, и не нужно добавлять к ней того, чего нет.

– Но четырнадцатилетний Марио есть. Он будет. И о чем я ему расскажу?

– Решишь, когда настанет время. За эти четырнадцать лет произойдет куча всего. Вот об этом и расскажешь.

– Надеюсь. Но пока, вот сегодня, я воспринимаю это как поражение.

– Почему?

– Я вынужден признать, что до сих пор в моей жизни не было ничего существенного. Ты оказался прав.

– О чем ты ему написал?

– Ну, так. Историю о любви. Глупости.

– Какие глупости?

– Как я хотел жить с одной, а потом узнал, что у нее есть сестра.

– И что?

– Сестра-близнец. Она была лучше.

– Да, неслабо.

– Чушь. Правда, тогда мне было очень плохо.

– Ну, значит, оно и к лучшему. Важно то, что ты сам испытал, ведь так?

– Наверное. Зато в других вопросах я выгляжу слабовато.

– Это в каких?

– В вопросе о деньгах.

– Что ты можешь сказать про деньги?

– А не хочу говорить. Я хочу рассказать ему нечто важное.

– Посмотрим, что у тебя стряслось с деньгами?

– Я хотел рассказать, как я увидел настоящие деньги. Потому что деньги – это только цифра. Но однажды у меня в руках оказалась тысяча банкнот, одна к одной.

– И всего-то?

– Вот видишь, и ты туда же.

– Нет, я хотел сказать: на этом все и кончилось?

45

– Я уже год как жил с Барбарой. Денег было мало. Мы не могли позволить себе завести ребенка. Шел две тысячи первый. В две тысячи втором перешли на евро. Она поехала в деревню навестить своих, возвращается домой с пакетом. «Что там?» – спрашиваю. Она открывает. Внутри тысяча банкнот по сто евро. Я впервые видел их воочию, трогал эти сотенные бумажки. Все было новым: рисунок, цвета. Насколько я слышал о евро, они могли быть и фальшивыми. Ты ведь помнишь? Первые дни, когда появились евро. Нереальное чувство. Как будто это валюта какой-то несуществующей страны. Ну что-то в этом роде. Европа. Несуществующая страна. Но деньги при этом печатает. Короче, начинаю я считать: одна, две, три, девятьсот девяносто семь, девятьсот девяносто восемь, девятьсот девяносто девять. Дохожу до тысячи, и тут понимаю, какова общая сумма. Сто тысяч евро! Я испугался. «Где ты их взяла, кто тебе их дал?» и т. д. Она называет имя и фамилию, которые мне ни о чем не говорят. «Кто это?» – «Друг семьи. Старый друг». – «А почему он тебе их дал?» – «У него рак. Он умирает». – «И что? Почему именно тебе? У него что, нет детей, родственников?» – «Есть. Но эти деньги он решил отдать мне». – «Ты давно его знаешь?» – «С детства. Он был как родственник. Более-менее». Она сглаживала углы, уходила от разговора, отвечала отрывисто. Наконец, сделав усилие, призналась: «Он говорит, что трогал меня». – «Что значит, говорит?» – «Я не помню. Он попросил у меня прощения и дал эти деньги». Мы замолчали. Я был подавлен. Я смотрел на эти деньги, на эти банкноты, которых отродясь не видал, и начал думать, что их напечатали специально для этого случая, для такой покупки. Барбара снова заговорила: «Но это неправда. Он никогда меня не трогал». – «Тогда почему ты их взяла?» – «Потому что это большие деньги. Мы переедем в большую квартиру и заведем ребенка». – «И ты ему ничего не сказала? Ты все так спокойно восприняла?» – «Он говорит, что я была маленькая. Я ничего не помню. Он плакал. Он болен и боится умереть без моего прощения». – «Немедленно верни ему деньги». – «Я их заработала». – «Что?» – «Не тем, что было, а тем, что будет». – «А что будет?» – «Во мне навсегда останется сомнение. Я буду мучительно вспоминать. Я поневоле буду представлять, будто что-то случилось, будто он меня трогал».

– И что же ты? – спросил Тициано, после того как я закончил рассказ о ста тысячах евро в новеньких купюрах, только что нашлепанных в Европе.

– Я вернул ей деньги.

– А она?

– Оставила их у себя.

– А потом?

– А потом она переехала в квартиру побольше. И завела ребенка.

– Дай-ка я угадаю: без тебя.

– Угадал.

– Да ладно, я ожидал худшего.

– Куда уж хуже!

– Нет, я думал, рассказ будет хуже. А вышло неплохо. Возмещение повлекло за собой ущерб… Деньги на покупку не материального, а духовного: она прощает его, и он спокойно умирает. Впрочем, перед самой смертью проявляется его эгоизм: он оставляет после себя известие, способное отравить любое существование… Деньги порождают воспоминания, которых до этого не было. Они могут загубить жизнь, наполнив ее сомнениями, но одновременно дают возможность начать новую жизнь, жизнь ребенка.

– Именно.

– Нет-нет, рассказик очень даже ничего. Если его слегка доработать, развить, вспомнить побольше деталей, выйдет вполне себе приличная вещица.

– Да, но что с ним будет делать четырнадцатилетний подросток? Зачем он ему нужен? Если бы речь шла о налоговой системе, о неуплате налогов, тогда да. О торговом праве, о счетах. О том, как на самом деле устроен мир. Поменьше мелодрамы. Побольше злобы дня.

– На его век еще хватит. И потом, мне понравились эти россыпи купюр, специально напечатанных для покупки того, что не продается. Молодца.

– Чего молодца-то? Все это со мной было!

– Молодца, что решил рассказать ему именно об этом. Вот увидишь, призрак твоего Марио будет тобой гордиться.

– Хорош прикалывать.

– Я просто тебе подыгрываю, как всем шизикам.

46

Сегодня утром мы проснулись, подняли жалюзи, а там снег! Густой снег укрывал все вокруг, застилал все цвета, придавал миру единый стиль.

На крышах, террасах и улице образовался уже довольно толстый слой. Мне сразу захотелось выйти. Лучше всего, конечно, с тобой, но у тебя снова температурка. Сильвана опять во всем винит меня: я, дескать, слишком часто выгуливаю тебя в такой холод. А я уверен, что от этого ты станешь только крепче. В любом случае я бы не смог взять коляску, иначе мы бы увязли в снегу. Но я все равно бы тебя выгулял, держал бы на руках, а ты был бы одет в теплый стеганый комбинезончик. Мне хотелось показать тебе море в снегопад.

Многие, как и я, не удержались и высыпали на берег, чтобы не пропустить такое зрелище. Снежная пелена устилала волны до самого горизонта. Море было сплошь белым. Слой снега на воде был не меньше тридцати сантиметров. Заснеженное море волновалось, и в то же время было торжественно спокойным. Белые волны были довольно высокими, но мягкими. Они закруглялись под увесистым покрывалом.

На берегу припорошенная снегом граница между сушей и водой различалась только по линии излома. Линия упруго расширялась и сужалась. Изнемогшие под тяжестью снега, волны набегали на берег. Затем, из последних сил, они откатывали, и тогда нападавший на них снег трескался. Тем временем к берегу одна за другой поспевали новые волны. Они приносили новый снег и в свою очередь отступали. На смену им тут же неслись другие волны с заснеженными гребнями. Они подныривали одна под другую, ходили взад-вперед, образуя разлом между снегом, неподвижно лежавшим на берегу и набегавшим с волной. Белая рана между землей и морем безостановочно открывалась и закрывалась.

Кто-то совершал пробежку на беговых лыжах. Бегун умело шел коньковым ходом вверх-вниз по морским волнам из снега.

Снегокат-амфибия тащил за собой паренька, выделывавшего акробатические номера на сноуборде. Он использовал снежные волны вместо трамплинов, совершал ловкие воздушные пируэты. Труднее всего было приземляться. Угол падения должен быть таким же острым, как для самолета во время посадки, иначе воткнешься в воду.

Кто-то пробивался по заснеженным морским волнам на шлюпке, скользя по поверхности. Потом встал на якорь и начал лепить небольшие снежные замки с помощью лопатки и ведерка. Замки покачивались в унисон волне, словно их построили в сейсмически опасной зоне. Это было медленное и непрерывное волновое землетрясение.

Тебе понравилось? Забавно вообразить нечто невообразимое, вроде снега, который не тает от соприкосновения с водой, а покрывает морскую гладь. Это так же невообразимо, как сама идея обращаться к тебе четырнадцатилетнему уже сейчас. Тициано прав. Я должен отдаться течению времени. В нужный момент я пойму, о чем тебе следует рассказать. Все будет зависеть от твоих потребностей и интересов. Поэтому я решил прервать свой дневник, остановившись на этом. Немного жаль, я уже привык. И потом, мне бы хотелось рассказать тебе, что такое власть. Для меня это важно. Я хотел рассказать, как соприкоснулся с властью. Хотя ты лучше меня знаешь, что такое власть. Это я.

47

(Но прежде я должен рассказать, каким действительно было море в снегопад.)

Я перешел через насыпную дюну. Это заграждение из песка протянулось на несколько километров. Высотой три метра. Его возвели в конце лета, чтобы защитить от шторма купальные кабинки оборудованных пляжей.

Я ожидал увидеть убеленный берег, припорошенный снегом песок до самой границы с водой, и волны, с любопытством набегающие на берег, чтобы изведать это новое белое море, разлившееся за ночь по земле, эту странную массу твердой воды. Но я увидел вовсе не это.

Дул сильный ветер. Приходилось поворачиваться к нему спиной, чтобы хрусталики льда не впивались в глаза. Норд-ост в точности совпадал с направлением прибрежной полосы, прометая ее слева направо. Порывистый ветер создавал барьер между морем и снегом. Оставшаяся часть острова вся покрылась слоем снега, здесь же снежинкам не удавалось сцепляться с песком.

Если бы я не был там, если бы мне показали на экране изображение длинной дюны, овеянной волокнами белого воздуха, нескончаемые воздушные струи, ворсистые ленты поземки, вьющиеся вдоль песчаной насыпи и ползущие вверх по ее скату, я бы сказал, что сама дюна курится горячим паром.

Море выглядело оскорбленным этим снегопадом и, как могло, ему противилось. Море предлагало свой, альтернативный вариант. Горизонт был неразличим. Холодная дымка стирала границу между небом и морем. Внизу, так, словно море было неспокойным пьедесталом неба, виднелась кипящая белесая пена не только на гребнях волн, но и на всей их поверхности.

Пена дотягивалась до песка. Когда волны отступали, на берегу оставалась плотная, вязкая пенка. Она гордо занимала место, по праву причитавшееся снегу.

Из-за дюны вышел человек. Он пытался совладать с зонтиком. Он не мог устоять на ветру. Спицы зонтика гнулись. Вместо того чтобы закрыть зонт, человек решил вернуться назад и был таков.

Я увидел в небе пять трепещущих пятен. Это были чайки. Они летали в потоках ледяного шквального ветра. Две из них на короткие мгновения сели на землю. Их белое оперение, горделивая осанка – все было в идеальном согласии с окружающим миром, как будто самый их вид был запатентован именно для того, чтобы господствовать в подобных ситуациях.

Я приметил еще одно существо. На земле билась беспомощная черная птица. Подошел ближе и взглянул получше. Это был кусок пластмассы (я представил, как ты лежишь в своей кроватке. Сильвана кормит тебя грудью и меряет температурку. Она стала очень беспокойной. Этой черты я в ней раньше не замечал. Помню в детстве я тоже частенько валялся со всякими простудами и болячками. Родись я в другое время, не знаю, сколько бы я прожил без вакцин и антибиотиков. За время всех моих домашних карантинов, укутанный в свитера, обвязанный шарфами и укрытый одеялами, я едва ли сумел укрепить свое одиночество, потому что мой жар населяли кошмары и бредовые фантазии. Я выяснил, что могу стать жертвой плохих мыслей и что эти мысли были моими. Моя мания преследования исходила изнутри, я носил ее в себе, она могла наброситься на меня с минуты на минуту. Я боялся не болезни, а чудовищ, дремавших внутри меня и просыпавшихся во время жара), беззащитный обрывок, подгоняемый ветром.

Слева, с наветренной стороны, я различил двоих. Они остановились в шаге от воды. Тут один из них сделал нечто такое, чего я никак не ожидал. Он быстро сорвал ветровку, скинул ботинки, стянул носки, расстегнул молнию, снял спортивное трико. Одежду он передавал товарищу. Тот аккуратно складывал ее в большую сумку, чтобы не унес ветер.

Человек стоял почти голый. Его окутывали порывы ветра и снега. На нем были только синие слипы. Я поежился. Он бросился в море, навстречу пенной волне, и нырнул в серую воду.

Я зашагал к ним. Идти против ветра было очень тяжело. Я низко опустил голову. На голове у меня была шерстяная шапочка и капюшон. Лицо до самых глаз я замотал шарфом. Когда я подошел совсем близко, человек уже вышел из воды. Тело его покраснело. Он надел приготовленный товарищем халат (в действительности это была женщина, теперь я увидел ее лицо.) Женщина растирала мужчине спину и ноги быстрыми сильными движениями рук. Мужчина издавал ритмичные звуки, чтобы согреться с помощью голоса.

– В воде гораздо лучше, намного теплее, чем на воздухе, – сказал он, хотя я к нему не обращался.

– Но… Как это вы? – сказал я, показывая пальцем сначала на него, потом на море.

– Это морж, – вмешалась женщина. – Он и другие психи вроде него купаются здесь каждый год утром первого января.

– До нового года еще несколько дней, – заметил я.

– Надо тренироваться!