Текст книги "Ученик"

Автор книги: Тесс Герритсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

6

Свобода лежит у меня на ладони.

Она имеет форму крошечного белого пятиугольника с выбитым на одной стороне шифром MSD 97. Декадрон, четыре миллиграмма. Какая милая форма таблетки – не надоевшие шарик или капсула. Это какой-то особый дизайн, чей-то каприз. Я даже вижу перед собой маркетологов из корпорации «Мерк Фармасетикл», которые, собравшись за столом, задают друг другу вопрос: «Как бы сделать нашу таблетку мгновенно узнаваемой?» И в результате на свет появляется этот пятиугольничек, который я сейчас держу в руке, словно бесценное сокровище. Я долго хранил его, прятал в прорези матраса, ожидая подходящего момента, когда он наконец сможет проявить свою чудодейственную силу.

Ожидая сигнала.

Я сижу на койке в своей камере, у меня на коленях раскрытая книга. Камера наблюдения фиксирует лишь примерного заключенного, читающего «Полное собрание сочинений» Уильяма Шекспира. Но видеть сквозь обложку она не может. Как не может видеть того, что у меня в руке.

Внизу, в комнате отдыха, надрывается телевизор, стучит по столу шарик пинг-понга. Еще один незабываемый вечер в тюремном блоке С. Через час по селектору объявят отбой, и заключенные разбредутся по камерам, клацая подошвами по металлическим ступеням. Они послушно разойдутся по своим клеткам, словно дрессированные крысы по приказу невидимого хозяина. Команду введут в компьютер, и двери камер одновременно закроются на замки, запирая крыс на ночь.

Я подаюсь вперед, почти утыкаясь носом в страницу, как будто шрифт слишком мелкий. Изо всех сил сосредоточиваюсь на строчке: «Двенадцатая ночь», акт III, сцена 3: «Улица. Входят Антонио и Себастьян...»

Здесь вам ничего не обломится, друзья мои. Перед вами всего лишь узник, читающий книгу. Он вдруг кашляет и инстинктивно прикрывает рот рукой. Видеокамера не видит крохотной таблетки в моей ладони. Не видит легкого касания языка, который отправляет таблетку в рот. Я глотаю ее всухую, мне не нужна вода. Она такая маленькая, что легко проскакивает в горло.

Она еще не успевает раствориться в желудке, а я уже воображаю себе, будто наливаюсь ее мощью. Декадрон – фирменное название дексаметазона, адренокортистероида, который оказывает мощнейшее влияние на каждый орган человеческого тела. Глюкокортикоиды, к которым относится и декадрон, влияют и на уровень сахара в крови, и на работу почек, и на синтез ДНК. Без этих гормонов человек загнется. Именно они поддерживают кровяное давление, помогают организму переживать шок травмы или тяжелые инфекции. Они отвечают за рост костей и плодовитость, развитие мышц и иммунитет.

Они изменяют состав крови.

Когда наконец двери запирают и гаснет свет, я ложусь на койку, чувствуя, как пульсирует кровь в моих жилах. Я представляю себе, как бешено циркулируют по моим венам и артериям кровяные тельца.

Я знаю, как они выглядят, я видел их не раз под микроскопом. Я знаю форму и функцию каждой клетки, и мне достаточно одного взгляда в окуляр, чтобы сказать, нормальная это кровь или нет. Я могу мгновенно оценить уровень лейкоцитов – белых кровяных телец, которые защищают нас от инфекции. Анализ называется дифференциальный подсчет лейкоцитов, и я как лаборант выполнял его огромное количество раз.

Я думаю о лейкоцитах, циркулирующих в моих сосудах. Вот сейчас у меня меняется тот самый уровень лейкоцитов. Таблетка декадрона, которую я проглотил два часа назад, уже растворилась в желудке, и гормоны начинают творить чудеса. Если взять у меня сейчас анализ крови, он покажет поразительную аномалию: резкий выброс лейкоцитов с дольчатыми ядрами и многочисленными гранулами в цитоплазме. Это зрелые нейтрофильные лейкоциты, которые немедленно идут в атаку на особо опасную инфекцию.

Если слышится топот копыт, первая мысль, которая приходит в голову, – что это бегут лошади, а не зебры. Во всяком случае так учат студентов-медиков. Врач, который увидит мой анализ крови, разумеется, подумает о лошадях, а не о зебрах. И придет к абсолютно логическому заключению. Ему и в голову не придет, что на этот раз действительно пронеслись зебры.

* * *

Риццоли переоделась в халат, бахилы, перчатки и бумажный колпак. Ей не удалось принять душ после Стоуни-Брука, и сейчас прохладный воздух морга словно инеем лег на ее вспотевшую кожу. Пообедать она тоже не успела, и голова слегка кружилась от голода. Впервые за годы службы ей пришла в голову мысль положить под нос ментоловую подушечку, чтобы не дышать трупным запахом, но она все-таки поборола искушение. Никогда раньше она не прибегала к ментолу, поскольку считала это проявлением слабости. Коп из отдела убийств должен одинаково ровно относиться ко всем аспектам работы, пусть даже самым неприятным, и, пока ее коллеги прятались за ментоловой ширмой, она стоически выдерживала отвратительные запахи, которые витали в секционном зале.

Риццоли в последний раз глотнула чистого воздуха и толкнула дверь в соседнюю комнату. Она рассчитывала застать там доктора Айлз и Корсака, но никак не ожидала, что вместе с ними окажется и Габриэль Дин. Он стоял возле операционного стола, в хирургическом халате, который скрывал и костюм, и галстук. В то время как у Корсака вид был крайне измученный, агент Дин выглядел бодрым и свежим, как будто и не было сегодняшних событий. Лишь легкая тень вечерней щетины омрачала его безупречное холеное лицо. Он бросил на Риццоли невозмутимый взгляд, словно его присутствие здесь никто и не ставил под сомнение.

Под ярким светом ламп тело жертвы выглядело гораздо хуже, чем несколько часов назад. Из носа и рта продолжала сочиться жидкость, оставляя кровавые следы на лице. Живот настолько распух, что казалось, речь идет о последней стадии беременности. Кожа начала отслаиваться и напоминала сморщенный пергамент.

Риццоли заметила, что пальцы жертвы уже в чернилах.

– Отпечатки сняли?

– Буквально перед вашим приходом, – ответила доктор Айлз, не отрывая взгляда от столика с инструментами, который подкатил Йошима. Мертвые интересовали Айлз в гораздо большей степени, нежели живые, и ей, как всегда, не было никакого дела до бушующих вокруг страстей.

– Ну, а что удалось обнаружить на руках, прежде, чем вы испачкали их?

Ответил агент Дин:

– Мы провели внешний осмотр, взяли на анализ кожные покровы и образцы ногтей.

– А когда вы-то здесь появились, агент Дин?

– Еще раньше меня, – вмешался Корсак. – Я так понимаю, кто-то из нас важнее в пищевой цепи.

Если комментарий Корсака имел целью подлить масла в огонь и разозлить ее еще больше, ему это удалось. Под ногтями жертвы могли остаться частички кожи убийцы. В кулаке могли сохраниться обрывки волос или волокон. Исследование рук жертвы было важнейшим этапом процедуры вскрытия, и она пропустила его.

Зато не пропустил Дин.

– У нас есть положительный ответ по идентификации, – сказала Айлз. – На экране можно посмотреть рентгеновские снимки зубов Гейл Йигер.

Риццоли подошла к экрану и стала рассматривать прикрепленные к нему пленки. На черном фоне зубы светились словно надгробья на кладбище.

– Дантист миссис Йигер ставил ей коронку в прошлом году. Вы можете видеть ее здесь. Золотая коронка на двадцатом зубе. Кроме того, у нее серебряные пломбы в зубах номер три, четырнадцать и двадцать девять.

– Значит, все сходится?

Доктор Айлз кивнула.

– У меня нет сомнений в том, что это останки Гейл Йигер.

Риццоли вернулась к трупу на столе и уставилась на синяки вокруг шеи.

– Вы сделали рентген шеи?

– Да. Присутствует двусторонний перелом щитовидного хряща. Это характерно для мануального удушения. – Айлз повернулась к Йошиме, который настолько бесшумно и проворно работал, что о его присутствии частенько забывали. – Давай готовить ее для вагинального осмотра.

То, что происходило дальше, представлялось Риццоли самым тяжким оскорблением для умершей женщины. Это было страшнее, чем вскрытие полости живота, страшнее, чем резекция сердца и легких. Йошима развел вялые ноги женщины в лягушачью позицию, широко расставив ей бедра.

– Прошу прощения, детектив, – обратился Йошима к Корсаку, который стоял ближе всех к левому бедру Гейл Йигер. – Вы не могли бы подержать эту ногу в таком положении?

Корсак в ужасе уставился на него.

– Я?

– Просто держите колено вот так, чтобы мы могли взять мазок. Корсак неохотно взялся за бедро трупа и в испуге дернулся, когда отслоившийся кусок кожи остался у него на перчатке.

– Боже! О боже!

– Кожа в любом случае будет отслаиваться, что бы вы ни делали. Вы просто держите ногу в таком положении, хорошо?

Корсак резко выдохнул. Риццоли уловила легкий аромат ментола, исходивший от него. Корсак по крайней мере не стал изображать из себя супермена и запасся ментоловой пластинкой. Скорчив гримасу, он схватил бедро жертвы и отвел его в сторону, выставляя на обозрение гениталии Гейл Йигер.

– Не уверен, что после этого потянет на секс, – пробормотал он.

Доктор Айлз направила луч лампы в промежность. Потом аккуратно развела распухшие половые губы, обнажая отверстие влагалища. Риццоли при всей своей выдержке не смогла вынести такого надругательства и отвернулась.

И тут же встретилась взглядом с Габриэлем Дином.

До сих пор он наблюдал за процедурой молча и беспристрастно. Но сейчас она увидела злость в его глазах. Такую же злость испытывала она сама к человеку, который довел Гейл Йигер до подобного унижения. Объединенные общей яростью, они на какое-то время забыли о недавней вражде.

Доктор Айлз ввела в вагину ватный тампон и взяла мазок на анализ. После этого был взят еще один мазок, уже анальный, который тоже предстояло исследовать на наличие спермы. Когда процедура была окончена и ноги Гейл Йигер вернули в исходное положение, Риццоли еле заметно выдохнула, решив, что самое страшное позади. Даже когда Айлз начала делать диагональный У-образный разрез от правого плеча до нижней части грудины, Риццоли подумала, что все равно это несравнимо с тем оскорблением, которое только что было нанесено жертве.

Айлз собиралась сделать такой же надрез в левой части, когда Дин поинтересовался:

– А что с вагинальным мазком?

– Анализы пойдут в лабораторию, – сказала доктор Айлз.

– Разве вы не будете делать влажный анализ?

– В лаборатории смогут легко определить сперму и на сухом стекле.

– Но у вас сейчас есть единственный шанс изучить свежий образец.

Доктор Айлз замерла со скальпелем в руках и удивленно посмотрела на Дина. Потом обернулась к Йошиме:

– Помести несколько капель физраствора на предметное стекло и положи под микроскоп. Я сейчас взгляну.

Следующим был разрез брюшной полости, и скальпель доктора Айлз вонзился в набухший живот. Зловоние гниющих органов оказалось совершенно невыносимым, и Риццоли, отпрянув от стола, бросилась к раковине, мысленно ругая себя за глупые попытки доказать собственную непробиваемость. Ей было интересно, наблюдает ли за ней сейчас агент Дин и ощущает ли свое превосходство. Она не заметила, чтобы у него над верхней губой блестела ментоловая пластинка. Стоя спиной к столу, она уже не наблюдала, а, скорее, слушала процедуру вскрытия. До нее доносились шум вентилятора, журчание воды, звон металлических инструментов.

И вдруг прозвучал изумленный голос Йошимы:

– Доктор Айлз!

– Да?

– Я поместил предметное стекло в микроскоп, и...

– Есть там сперма?

– Вам нужно посмотреть самой.

Тошнота отступила, и Риццоли обернулась как раз в тот момент, когда Айлз, сняв перчатки, села к микроскопу. Йошима нависал над ней, пока она смотрела в окуляр.

– Вы их видите?

– Да, – пробормотала она. И, озадаченная, откинулась на спинку стула. Через какое-то мгновение она повернулась к Риццоли. – Тело было обнаружено около двух пополудни?

– Да, примерно в это время.

– А сейчас девять вечера...

– Ну, так это сперма или нет? – вмешался Корсак.

– Да, это сперма, – сказала Айлз. – И она подвижная.

Корсак нахмурился.

– Что это значит? Она что, двигается?

– Да, двигается.

В комнате воцарилась тишина. Важность сделанного открытия потрясла всех.

– Как долго сперма остается подвижной? – спросила Риццоли.

– Зависит от окружающей среды.

– И все-таки?

– После эякуляции сперматозоиды могут оставаться подвижными в течение одного-двух дней. По крайней мере, половина той спермы, что находится под микроскопом, подвижна. Это свежий эякулят. Ему не больше одного дня.

– А сколько времени мертва жертва? – спросил Дин.

– Судя по состоянию стекловидного тела, которое я извлекла около пяти часов назад, с момента ее смерти прошло не менее шестидесяти часов.

Повисла еще одна долгая пауза. По лицам присутствующих Риццоли могла определить, что все они думают примерно об одном и том же. Она перевела взгляд на Гейл Йигер, которая теперь лежала со вскрытой грудной клеткой, с обнаженными внутренними органами. Зажав ладонью рот, Риццоли бросилась к раковине. Впервые за все годы службы в полиции Джейн Риццоли стало плохо.

* * *

– Он знал, – сказал Корсак. – Этот сукин сын знал.

Они стояли вдвоем на стоянке возле здания морга, и у Корсака догорала сигарета. После прохлады секционного зала приятно было окунуться в тепло летней ночи, вырваться из-под ослепительных ламп и спрятаться в спасительную темноту. Риццоли стыдилась своей слабости, и тем более унизительно было сознавать, что это произошло в присутствии агента Дина. Впрочем, у него хватило такта не комментировать случившееся, а в его взгляде не было ни сочувствия, ни насмешки, лишь привычное равнодушие.

– Именно Дин попросил провести тот анализ на сперму, – продолжил Корсак. – Как он там его назвал?..

– Влажный.

– Точно. Айлз даже не собиралась смотреть, свежая сперма или нет. Она бы высушила ее. И выходит, что этот федерал учит нашего доктора, что делать. Как будто заранее знает результат. Откуда он мог знать? И что за интерес у ФБР к этому делу, в конце концов?

– Вы копались в прошлом Йигеров. Есть там что-нибудь, что могло бы привлечь внимание ФБР?

– Да ничего.

– Может, они были в чем-то замешаны?

– Вы так говорите, будто Йигеры сами себя подставили.

– Он был врачом. Может, какие-нибудь связи с наркотиками? Или он был федеральным свидетелем?

– Он абсолютно чист. И его жена тоже.

– Этот завершающий смертельный удар... он выглядит как экзекуция. Есть в нем что-то символическое. Перерезанное горло, словно сигнал к молчанию.

– Да бог с вами, Риццоли, – всплеснул руками Корсак. – Вы готовы развернуться на сто восемьдесят градусов. Сначала мы думаем, что это секс-маньяк, который убивает ради собственного возбуждения. Теперь вы придумываете какие-то заговоры.

– Я просто пытаюсь понять, почему привлекли Дина. ФБР всегда было наплевать, чем мы занимаемся. Они не лезут в наши дела, мы не лезем к ним, и всех такая ситуация устраивает. Мы же не просили у них помощи по делу Хирурга. Сами со всем справились, привлекли к работе собственного психолога. Их психологические службы слишком заняты, они работают на Голливуд, им не до нас. Так что же такого особенного в этом деле? Чем так интересны Йигеры?

– Во всяком случае у нас на них ничего нет, – пожал плечами Корсак. – Никаких долгов, никаких финансовых махинаций. В судебных разбирательствах не участвовали. И никто из опрошенных слова дурного о них не сказал.

– Тогда откуда интерес у ФБР?

Корсак задумался.

– Может, у Йигеров есть друзья наверху. И теперь кто-то из них вопит о справедливости.

– Тогда почему бы Дину прямо не сказать нам об этом?

– Федералы вообще не любят распространяться о своих делах, – ответил Корсак.

Она окинула взглядом здание морга. Было уже около полуночи, а она не видела, чтобы Маура Айлз выходила. Когда Риццоли покидала лабораторию, Айлз диктовала отчет и едва махнула ей рукой на прощание. Королеву мертвых, как всегда, мало интересовали живые.

А разве я другая? Вчера, когда я легла спать, у меня перед глазами тоже проплывали лица убитых женщин.

– Это дело вышло за рамки убийства Йигеров, – сказал Корсак. – У нас ведь имеется уже второй комплект останков.

– Думаю, это может снять подозрения с Джо Валантайна, – заметила Риццоли. – Теперь мы знаем, что наш неизвестный мог подцепить волос с ранее убитой жертвы.

– Нет, я с Джо пока не закончил. Поработаю еще немного.

– У вас что-то есть на него?

– Ищу, ищу.

– Здесь нужно больше, чем старые грешки вроде вуайеризма.

– Но этот Джо все-таки странный. Находить удовольствие в том, чтобы красить губы мертвым старухам...

– Странность – это еще не преступление. – Она вновь подумала о Мауре Айлз. – В какой-то степени все мы со странностями.

– Да, но с нормальными странностями. А про Джо этого не скажешь.

Риццоли рассмеялась. Этот разговор грозил перерасти в бред, и к тому же она слишком устала, чтобы продолжать его.

– Что такого я сказал? – недоуменно произнес Корсак.

Она двинулась к своей машине.

– Я просто устала. Мне нужно поехать домой и немного поспать.

– Вы будете здесь, когда придет доктор по костям?

– Да, буду.

На завтра в лабораторию был вызван судебный антрополог, который вместе с доктором Айлз должен был осмотреть скелет второй женщины. Хотя перспектива повторного визита в этот дом ужасов ее вовсе не радовала, Риццоли не могла пренебрегать своими обязанностями. Подойдя к машине, она открыла дверцу.

– Эй, Риццоли! – крикнул ей вслед Корсак.

– Да?

– Вы ужинали? Может, съедим по гамбургеру?

Это было привычное для копов приглашение. Гамбургер, пиво, несколько часов общения, чтобы снять стресс после тяжелого дня.

В этом не было ничего особенного, но ей вдруг стало неуютно, потому что в его голосе она уловила одиночество, отчаяние. А ей сейчас не хотелось такой унылой компании.

– Может, в другой раз, – сказала она.

– Да? Хорошо, – согласился он. – В другой раз. – И, коротко махнув ей рукой, развернулся и направился к своей машине.

* * *

Дома она обнаружила на автоответчике послание от своего брата Фрэнки. Разбирая почту, она слушала его голос и мысленно представляла себе его расхлябанную фигуру и наглую физиономию.

– Эй, Джени? Ты дома? – Длинная пауза. – О, черт! Послушай, я совсем забыл про мамин день рождения завтра. Может, сделаем общий подарок? Черкни там и от меня пару слов. А я тебе вышлю чек. Просто скажешь мне, сколько с меня, договорились? Пока. Да, совсем забыл: как у тебя дела?

Она отшвырнула почту и пробормотала:

– Да, Фрэнки. Заплатишь, как и в прошлый раз. – Впрочем, в любом случае он опоздал. Подарок уже был доставлен – комплект полотенец персикового цвета с монограммой Анжелы. В этом году Джени опять за все платит. Фрэнки всегда находил тысячу оправданий собственной бездеятельности в том, что касалось матери. Он служил сержантом в Кемп-Пендлтоне, и Анжела очень беспокоилась за его безопасность, как будто он каждый день ходил в атаку на врага. Она даже высказывала опасения, не голодает ли Фрэнки. Да уж, конечно, мама. Морская пехота США наверняка уморит голодом твоего двухсотфунтового сыночка. Вот Джейн действительно не ела ничего с утра. А после того как ее вывернуло наизнанку в морге, в желудке вообще было пусто, так что сейчас она испытывала зверский голод.

Она пошарила в кухонных шкафах и обнаружила поистине королевскую закуску – консервированного тунца, которого и съела прямо из банки, вприкуску с солеными крекерами. Так и не утолив голод, она вернулась за компотом из персиков и тоже умяла его в один присест, не отрывая взгляда от карты Бостона, пришпиленной к стене.

Парк Стоуни-Брук выделялся зеленым пятном в окружении пригородов – Уэст-Роксбери и Кларендон-Хиллз на севере, Дедхем и Рэдвилл на юге. Летом сюда ежедневно стекались толпы отдыхающих – семьи с детьми, любители бега, пикников. Кто заметит одинокого мужчину в машине, следующего по Эннекинг-Парквей? Кто обратит внимание на то, что он оставляет автомобиль на стоянке и устремляется в лес? Городской парк – это отдушина для тех, кто устал от асфальта и бетона, людской толчеи и шума транспорта. И среди тех, кто пришел сюда искать тишины и прохлады, был кто-то, кто имел совсем другие планы. Хищник, который искал место, где бы бросить растерзанную добычу. Она попыталась увидеть картину его глазами: плотная стена деревьев, ковер из мертвых листьев. И целый мир насекомых и других лесных обитателей, которые с радостью помогут ему расправиться с останками.

С книжной полки она достала пакетик с цветными булавками. Красной булавкой она отметила на карте улицу в Ньютоне, где жила Гейл Йигер, второй красной – то место в Стоуни-Брук, где было обнаружено ее тело, а голубой – расположение останков неизвестной женщины. После этого она села к столу и задумалась о географии передвижений убийцы.

Расследуя дело Хирурга, она научилась изучать карту города, представляя себя хищником, который ищет жертву. В конце концов, она тоже была охотником и, чтобы поймать добычу, должна была понять ее мир, ее вселенную. Она знала, что люди-хищники чаще всего охотятся в местах, хорошо им знакомых. Им тоже хочется комфорта, и они тоже привыкли к определенному распорядку. Так что, глядя на размеченную булавками карту, она видела не только схему мест происшествия и свалки трупов, но и зону его активности.

Ньютон был городком для избранных, здесь проживали люди, состоявшиеся в профессии. Стоуни-Брук располагался в трех милях к юго-востоку, в пригороде не столь знатном, как Ньютон. Может, неизвестный был жителем одного из окрестных районов и выслеживал добычу по дороге из дома на работу? Тогда он не должен был выделяться среди своих соседей, иначе вызвал бы подозрение как чужак. И, если он жил в Ньютоне, значит, должен был быть «белым воротничком», с такими же безупречными вкусами.

И безупречными жертвами.

Усталые глаза уже слипались, но она не сдавалась и упрямо продолжала смотреть на карту, прокручивая в голове сотни мыслей. О свежей сперме в разложившемся трупе. О безымянном скелете. О темно-синих ковровых волокнах. Об убийце, к одежде которого пристал волос последней жертвы. Об охотничьем ноже и аккуратно сложенной ночной сорочке.

И о Габриэле Дине. Какова была роль ФБР во всем этом?

Она обхватила голову руками, как будто та готова была взорваться от обилия информации. Риццоли хотела руководить расследованием, даже напросилась на это, и вот теперь тяжкий груз ответственности грозил раздавить ее. Она была слишком усталой, чтобы думать, но при этом слишком взволнованной, чтобы уснуть. Наверное, так и происходят нервные срывы, подумала она, но тут же прогнала эту мысль. Джейн Риццоли никогда не позволит себе сдаться. За годы службы в полиции ей приходилось и гоняться за преступником по крышам, и выбивать двери, и даже противостоять собственной смерти в мрачном подземелье.

Она даже убила человека.

Но никогда она не была так близка к отчаянию.

* * *

Медсестра в тюремной больнице не особо церемонится, стягивая мне руку резиновым жгутом. Он дерет мне кожу, волосы, но ей, похоже, все равно; я для нее всего лишь очередной симулянт, прервавший ее спокойный сон во время ночной смены. Она средних лет – во всяком случае так выглядит, глаза у нее припухшие, а дыхание пахнет сном и сигаретами. Но она женщина, и, когда она склоняется надо мной, чтобы вонзить мне в вену иголку, я упираюсь взглядом в ее шею, дряблую и морщинистую. Я думаю о том, что скрывается под этой белой кожей. Сонная артерия, пульсирующая яркой кровью, а рядом с ней яремная вена, распухшая от тяжелой и темной венозной крови. Я слишком хорошо знаю анатомию женской шеи, и поэтому изучаю этот экземпляр, пусть даже столь непривлекательный.

Моя вена набухает, и медсестра удовлетворенно хмыкает. Потом открывает пузырек со спиртом и протирает мне кожу. Жестом небрежным, не свойственным профессионалам.

– Сейчас будет укол, – объявляет она.

Я даже не морщусь. Она аккуратно вводит иглу, и вот уже кровавый поток устремляется в пробирку. Мне доводилось много работать с чужой кровью, но никогда – со своей, поэтому сейчас я смотрю на нее с интересом, отмечая, что она густая и темная, цвета черной вишни.

Пробирка почти полна. Она подставляет следующую. Когда и та наполняется, она вытаскивает иглу из вены, развязывает жгут и прикладывает ватный тампон к месту укола.

– Держите, – командует она.

Я беспомощно шевелю наручником на левом запястье, которым пристегнут к раме больничной койки.

– Не могу, – жалобно говорю я.

– О Господи, – вздыхает она.

В ее голосе нет сочувствия, лишь раздражение. Есть люди, которые презирают слабых, и она одна из них. Наделенная абсолютной властью над беззащитными, она легко может превратиться в подобие монстров, которые мучили евреев в концлагерях. Под маской белого халата с именной биркой Р.Н. скрывается жестокость.

Медсестра бросает взгляд на охранника.

– Держите вы, – командует она.

Охранник колеблется, потом все-таки прижимает ватный тампон к моей коже. Его нежелание касаться меня вызвано не боязнью нападения с моей стороны, нет, у меня репутация спокойного и дисциплинированного узника, я прямо-таки идеал, и никто из охраны меня не боится. Нет, его нервирует вид моей крови. Прикасаясь к пропитанному кровью тампону, он мысленно представляет себе всякие микробиологические ужасы. Он испытывает явное облегчение, когда медсестра достает бинт и перевязывает мне руку, закрепляя на месте ватный тампон. Он сразу же бросается к умывальнику и моет руки с мылом. Мне так и хочется рассмеяться ему в лицо. Но вместо этого я неподвижно лежу на койке, подтянув колени, с закрытыми глазами, изображая крайнюю степень слабости.

Медсестра выходит из палаты с пробирками, наполненными моей кровью, а охранник, тщательно вымывший руки, садится на стул.

Ждать.

Мне кажется, будто проходят часы в этой холодной и стерильной палате. Но медсестры и след простыл; она как будто забыла про нас. Надзиратель ерзает на стуле, нервничает, почему ее так долго нет.

Но я уже знаю, почему.

Машина уже закончила анализ моей крови, и медсестра держит в руках результат. Цифры пугают ее. Все подозрения насчет симуляции улетучились; у нее в руках доказательства того, что в моем организме бушует опасная инфекция и что мои жалобы на боль в животе не притворство. Хотя до этого она и ощупывала мой живот, чувствовала, как напряжены мои мышцы, слышала мои стоны, у нее все равно оставались сомнения. Она слишком давно работает в тюремной больнице, и опыт научил ее не доверять жалобам заключенных. В ее глазах все мы злостные обманщики, которые только и ждут, когда им вколют наркотики.

Но лабораторный анализ – это уже объективно. Кровь загоняют в аппарат, который и выдает цифры. Она не может оставить без внимания пугающе высокий уровень лейкоцитов в моей крови. И сейчас она наверняка на телефоне, консультируется с офицером медслужбы: «У меня здесь заключенный с жалобами на сильные боли в животе. Правда, живот мягкий в правом нижнем квадрате. Что меня беспокоит, так это его лейкоциты...»

Открывается дверь, и я слышу скрип ее тапочек по линолеуму. Когда она обращается ко мне, в ее голосе уже нет прежней издевки. Сейчас она говорит со мной уважительно. Видимо, понимает, что имеет дело с серьезно больным человеком и, если со мной что-то случится, она будет виновата. Я вдруг превращаюсь в бомбу, которая угрожает взорвать ее карьеру.

– Мы перевезем вас в госпиталь, – говорит она и переводит взгляд на охранника. – Его нужно отправить немедленно.

– В Шаттак? – спрашивает он, имея в виду бостонский тюремный госпиталь Лемюэля Шаттака.

– Нет, это слишком далеко. Он не выдержит. Я договорилась о перевозке в госпиталь Фитчбург. – В ее голосе звучит тревога, и теперь стражник смотрит на меня с сочувствием.

– Что с ним? – спрашивает он.

– Возможен перфоративный аппендицит. Все документы я подготовила и уже вызвала «скорую» из госпиталя.

– О! черт! Тогда мне придется ехать с ним. Надолго это?

– Наверное, его сразу отправят на операцию.

Охранник смотрит на часы. Он думает, что скоро конец смены, и волнуется, сменят ли его вовремя в госпитале. Обо мне он не думает, его волнуют только обстоятельства собственной жизни. А я для него лишь помеха.

Медсестра складывает бумаги в конверт и вручает его охраннику.

– Это для приемного отделения госпиталя. Обязательно передайте врачу.

– Так перевозить его будем на «скорой»?

– Да.

– Небезопасно.

Она смотрит на меня. Я прикован наручником к койке. Лежу смирно, подогнув колени, – классическая поза больного с приступом перитонита.

– Я бы не стала волноваться за безопасность. В таком состоянии он безобиден.