Текст книги "Узорчатая парча"

Автор книги: Тэру Миямото

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

«Господин Арима?» – осведомился тип. Я утвердительно кивнул. Тогда он сказал, что у него ко мне дельце, и попросил впустить его в дом. Разумеется, все это он изложил, характерно растягивая слова на какой-то блатной манер. Я сказал, что квартира не моя, так что, если ему хочется поговорить, поговорим в другом месте. На это парень ответил, что можно прямо и здесь, но не хочу же я побеспокоить соседей? Постукав носком ботинка о дверь, он добавил, что торчит здесь уже два часа и вообще, не хочется громко кричать, но наверно, придется… Я велел Рэйко, чтобы она погуляла где-то часок, но парень сказал, что лучше бы и жене присутствовать при беседе. В голосе у него зазвучали стальные нотки, он злобно смотрел на меня. Мне хорошо знаком этот вымогательский трюк, просто до омерзения. Я впустил парня в комнату. Он снял свою дурацкую шляпу, уселся на татами, скрестив ноги, потом извлек из кармана черного пиджака бумагу и положил ее передо мной. Это был тот самый вексель на сумму в 986 тысяч иен, с моей личной печатью. Я сказал, чтобы он имел в виду, что присутствующая здесь женщина не приходится мне женой и не связана со мной родственными узами. «Вот так? – протянул парень и добавил: – Но живете-то вы вместе!» Тут он снял и пиджак. Под ним оказалась фиолетовая рубашка, настолько тонкая, что сквозь нее просвечивало тело. Потом расстегнул пуговицы почти до пупа, будто нарочно выставив напоказ свою грудь, поросшую волосами. Волосы были мокрыми от пота. На спине у парня красовались татуировки. Видимо, он специально надел просвечивающую рубашку, чтобы произвести впечатление. Да-а, явно не солидный человек, подумал я. Так, шпана какая-то. Однако иногда и шпана может быть страшной. Завидев татуировку, Рэйко мертвенно побледнела.

«Знакомый векселек?» – поинтересовался парень. Потом заявил, что тоже крутит кое-какой бизнес, и вот однажды, когда он пришел к одному должничку, тот всучил ему вместо денег вот эту липу. Думал потом содрать с него деньги, но вот незадача, должничок тот возьми да помри. Оставил после себя только пару монет. Вот и пришлось искать человека по имени Арима, чья печать стоит на документе. Полгода ухлопал, чтобы меня найти…

Все вымогатели говорят одно и то же. В этом нет никакой логики, так что на меня эти штучки не действуют. Я только коротко сказал, что денег у меня нет. Парень аж взвился: «Нет?! Ну это у тебя не прокатит! Так дела не делаются!» Я отпарировал, что на нет и суда нет, но парень не унимался: «А ты пораскинь мозгами – что для тебя важнее, жизнь или кошелек. Да и не твоя только жизнь-то…» В его голосе зазвучала угроза. При этом он метнул взгляд на сидевшую рядом со мной Рэйко. Ее била дрожь. Тогда я предложил ему пожаловаться в суд. Парень только хмыкнул: «Можно тебя, конечно, легавам сдать, но тогда я вообще в пролете. Ты, вообще, понял, кто я, козел?! Вякни только, чтобы я нес твою "липу" в суд, – сразу рыбам на корм пойдешь! В Ёдогаве уже лежит на дне с пяток покойничков! Они-то уж знают, что за такое бывает!…» Видя, что Рэйко дрожит все сильнее, я решился: делать нечего, забирай мою жизнь. Тут я вдруг почувствовал, что мне все едино – умру я или нет. Мне все опостылело.

У парня кровь отлила от лица. Рэйко вскочила, достала из шкафа пакет с миллионом иен (она получила назад свой вклад с какими-то процентами) и положила его перед парнем. Я успел схватить пакет первым и швырнул его на колени Рэйко. «Это твои деньги! – сказал я ей. – Не смей этого делать!»

Парень поднялся. «Ладно. Вы тут, того, посовещайтесь. Даю вам время. Мне все равно, кто заплатит. Монеты – они и есть монеты. Но завтра снова приду. Я свое все одно возьму – либо жизнь, либо кошелек!» И с этими словами вышел из комнаты.

Я попросил Рэйко не беспокоиться. Завтра меня здесь уже не будет. Я не вернусь. Даже такие подонки не посмеют взять деньги у женщины, которая мне не жена. «Если завтра эти типы опять заявятся и будут тебе угрожать, немедленно сообщи в полицию. Они поджимают хвост, когда их жертвы дают им отпор потому, что боятся полиции. Только грозить горазды. А сделать-то ничего не сделают. Будут потихоньку давить на психику – заявляться в четыре утра, осаждать чуть ли не каждый день по целому месяцу – потом вдруг исчезнут. Только человек спокойно вздохнет – снова начнут его мучить… Даже когда я уйду, они все равно помотают нервы, но вряд ли тронут…» – утешал я Рэйко, а у самого на душе кошки скребли. Это ведь все-таки шпана, непрогнозируемые идиоты. Они знают, что у Рэйко есть деньги. Как бы они не начали угрожать уже ей, когда я исчезну… Мне смертельно надоело бегать от кого-то, но я знал, что иного выхода нет. Но почему из-за меня должна страдать Рэйко? Почему она должна выбрасывать на ветер деньги, которые дались ей с таким трудом, которые она скопила, десять лет простояв за кассой в продовольственном отделе супермаркета, лишая себя всего, чего ей хотелось?…

Ну вот, пробил час. Это повод расстаться с Рэйко. Все женщины, что были в моей жизни – и Вы, и Юкако, и теперь Рэйко – все страдали из-за меня. А-а, будь что будет, решил я. Я помню то странное чувство покоя, что я испытал, решив развестись с Вами. Но на сей раз покоя не было – только жуткая, страшная пустота в душе…

«Я заплачу! Подумаешь, миллион иен, это же пустяки!» – обливаясь слезами, твердила Рэйко. Я попросил ее не делать глупостей. Мне уже все равно. «Я законченный неудачник. Мне никогда не везет. Будешь с таким мужчиной, как я, сама покатишься вниз», – сказал я, расстелил футон, погасил свет и лег. «Бери мою жизнь!…» – сказал я тому прощелыге. Я вновь почувствовал, что эти слова шли из самого сердца. Я помнил, что ощущал тогда, – чудовищное напряжение и чудовищную опустошенность. Да, я готов умереть. Я еще раз повторил это себе, лежа с закрытыми глазами. В ту ночь мне приснились Вы. Короткий сон, но он врезался мне в память. Вы прошли через лесок в Докконуме и поднимаетесь вверх по склону. Я изо всех сил пытаюсь догнать Вас, но не могу. Вы смеетесь и машете мне рукой, призывая поторопиться. Я веду за руку девочку, которая как две капли воды похожа на Вас. Девочке лет пять-шесть. Вот такой мимолетный сон…

Наутро, часов в десять, я кое-как запихнул свои вещи в саквояж и вышел из дома. Рэйко меня не удерживала. Она неподвижно сидела за кухонным столом, повернувшись ко мне спиной. Не обернулась даже тогда, когда я выходил из двери. Я же просто не представлял, куда мне теперь податься. К тете в Икуно я пойти не мог. Я пока не вернул ей долг в 600 тысяч иен. Ну с какими глазами я туда заявлюсь?! Тут я вспомнил, что у меня есть дружок со школьной скамьи по фамилии Окума. Он учился в университете в Киото, после окончания так и остался там на медицинском факультете. Окума до сих пор холост, его интересует только наука – он ведет исследования в области онкологии. Когда-то, расставшись с очередной женщиной, я две недели прожил у него, кроме того, мне доводилось скрываться у Окумы от вымогателей. Я позвонил в университет из таксофона и попросил Окуму. Когда я спросил, могу ли я немного пожить у него, он вообразил, что меня опять выгнала женщина. Окума сказал, чтобы в шесть вечера я ждал его у Государственного музея изобразительных искусств в Киото, и торопливо повесил трубку. При личных встречах он водит меня из одного кабака в другой, никак не хочет меня отпускать. А вот по телефону – совсем другой человек, никогда нормально не поговорит.

Но сначала я собирался заехать в Умэду. Я пошел пешком, однако прохода не было, шлагбаум как раз опускался. Я стоял под палящим солнцем и смотрел на приближавшуюся электричку. Ага, вот и поезд, подумал я. Все ближе и ближе. Вот сейчас он на бешеной скорости промчится мимо. Не знаю, почему я об этом подумал, но при этой мысли у меня заколотилось сердце, показалось, будто кровь с гулом отлила от моей головы, вся устремившись в ноги. Электричка была уже совсем близко. Я зажмурился и стиснул зубы. Поезд промчался мимо, шлагбаум поднялся. Все вокруг – и машины, и люди – пришло в движение. Тут я заметил, что застыл, крепко вцепившись в багажник стоящего передо мной велосипеда. Видимо, я вцепился в него бессознательно. В те минуты, что пролетели с момента появления электрички и до того, как она прогрохотала мимо, во мне происходила какая-то напряженная борьба. Я остановил такси и попросил отвезти меня в Умэду. В такси работал кондиционер, и было, пожалуй, даже холодно, но мое тело все время покрывалось испариной, я потел и потел. После той истории в Киото, то есть все эти десять лет, я ни разу не думал о смерти – даже в минуты отчаяния, когда мир вокруг рушился. Но когда появился этот мелкий бандит и предъявил мне мой вексель, пугая меня своими совершенно нелепыми и нестрашными угрозами, когда я увидел трясущуюся от страха Рэйко, я ощутил нечто такое, что хуже отчаяния, хуже разочарования: я словно погружался в черную-черную яму, в которой не было дна. Тогда я подумал: лучше умереть, ну зачем я живу? Я дошел до того, что вынуждаю Рэйко бросить на ветер деньги, которые нужны ей как кровь. Есть ли на свете что-то, что могло бы переменить мою жизнь?…

В Умэде я сел на электричку линии Ханкю. Вышел в Каварамати и смешался с толпой. Вскоре впереди замаячило здание универмага, в котором работала Юкако. Я зашел в кинотеатр. Крутили какой-то оглушительно громкий иностранный фильм, в котором обнаженная красотка и непобедимый шпион то обнимались, то убегали от преследователей. Из кинотеатра я вышел в пятом часу, до встречи с Окумой оставалось еще часа два. От кинотеатра до места встречи довольно далеко, но мне нужно было как-то убить время, и я не придумал ничего лучше, как пойти пешком к Государственному музею изобразительных искусств. Еще пекло, хотя солнечный свет уже начал приобретать красноватый оттенок, и я зашел в первое попавшееся кафе. Я уселся на стул, закрыл глаза и, похоже, задремал. Когда я открыл глаза и взглянул на часы, то понял, что я не задремал, а уснул как убитый и проспал почти два часа. Я поспешно вышел из кафе. У входа в музей, на площадке, посыпанной мелким гравием, уже топтался Окума. «Я явился в пять тридцать и дожидаюсь тебя битый час!» – сказал он. Мы направились в ближайший ресторанчик, куда Окума иногда заходит пропустить стаканчик. Он сказал, что у него сегодня как раз получка и что он угощает, тем более что у меня и денег-то, скорей всего, нет. Мы заказали по большой кружке бочкового пива и несколько рыбных блюд. Из дома я вышел в рубашке с короткими рукавами и в пиджаке, но в такси пиджак снял и теперь держал его в руках. Хозяйка ресторана предложила повесить пиджак на плечики, и я протянул его ей. В этот момент из внутреннего кармана неожиданно высунулся уголок конверта. Я с удивлением открыл его и увидел там пачку купюр – десять бумажек по десять тысяч каждая. Это Рэйко тайком сунула мне конверт с деньгами во внутренний карман пиджака. Я переложил конверт в задний карман брюк и застегнул его на пуговицу, чтобы не потерять. Выпив, Окума, как обычно, начал болтать без умолку. Сначала он рассуждал о каком-то борце сумо, говорил, что на следующем турнире он наверняка получит второй высший ранг, потом переключился на бейсбол, и рассказал, что один парень из какой-то школы высшей ступени на будущий год войдет в известную команду нападающим, что здесь крутится миллион незаконных денег, – в общем, нес какую-то чепуху. А потом, намочив кончик палочки для еды в кружке пива, принялся чертить на стойке малопонятные математические и химические формулы, объясняя мне существующие в мире теории, касающиеся его специальности – лечения раковых заболеваний. Он сказал: «Рак – это ты сам». Я не понял, что он имеет в виду, и Окума пояснил, что по его мнению, рак проникает в организм не извне, а зарождается внутри самого человека, возникает из человеческой плоти. Раковая опухоль отличается от нормальных тканей, но это не чужеродное тело. Это «нечто», что изначально присутствует в организме, но потом перерождается и разрастается, отравляя организм продуктами своего распада. У него уже заплетался язык, но он продолжал: «Самый быстрый способ убить рак – это умереть самому!» Я не понял, всерьез он это сказал или нет. Разглагольствуя, Окума беспрестанно поглаживал свою заросшую щетиной физиономию. Закончив свой монолог, Окума поднялся и попросил счет. Потом мы побывали еще в трех барах. Когда мы ввалились в третье заведение, Окума уже едва держался на ногах, я же по-прежнему был трезв как стеклышко. Алкоголь меня не брал.

Часы показывали девять. Возможно, что этот тип с татуированной спиной вот-вот заявится к Рэйко. А может, он давно уже сидит у нее и продолжает запугивать? При этой мысли мне сделалось тошно. После некоторых колебаний я все же подошел к красному телефонному аппарату, стоявшему на стойке бара, и набрал номер Рэйко. До недавнего времени у Рэйко не было телефона, и в случае необходимости приходилось просить управляющего, чтобы тот подозвал ее. Но, заведя свое дело, Рэйко сказала, что ей просто необходим телефон, и неделю назад подала заявку, после чего ей поставили аппарат в квартире.

В трубке раздался голос Рэйко. Поняв, что это я, она не дала мне слова сказать и сразу принялась умолять вернуться. Этот тип пришел к ней в восемь вечера, сказала она. И она уплатила ему нужную сумму, забрав у него вексель. Плачущим голосом Рэйко проговорила, что теперь-то вся эта история закончилась, и снова попросила меня вернуться. Я сказал, что в данный момент нахожусь в Киото. «Без тебя я не могу продолжать работу!» – закричала Рэйко и разрыдалась уже в голос, но все же добавила, что пора готовить следующую листовку, а также искать новых заказчиков. Потом, слегка успокоившись, сказала: «Без тебя я бы не затеяла это дело. Я придумала это все ради тебя! Я плохо разбираюсь в таких вещах, так что подумай, каких трудов мне это стоило! На нашем бизнесе я очень скоро верну свой миллион. Если ты все же решил расстаться со мной, то помоги мне хотя бы заработать эти 986 тысяч, а уж потом уходи. Если ты мне не поможешь, то поступишь, как настоящий грабитель!» Я выразил ей благодарность и сказал, что вернусь, но, может, сначала истрачу эти сто тысяч иен, что она мне положила в конверт. «Хорошо, трать, истрать хоть все сегодня же вечером, но только поскорее вернись, умоляю тебя», – закончила Рэйко. Тут она смолкла, затаив дыхание, дожидаясь, что я отвечу. Мне вдруг передалось ее состояние. Я сказал, что приеду завтра, после обеда, – и положил трубку. Тут же меня охватили сомнения. А если она нарочно договорилась с тем типом, и они разыграли спектакль, как по нотам? Может, она решила меня удержать таким образом? Потом мне опротивело даже думать. Я посмотрел на Окуму и увидел, что он уткнулся в стол и что-то бессвязно бормочет. Я похлопал его по спине и громко сказал, что ухожу. «Ну и иди себе куда хочешь!» – сердито ответил он заплетающимся языком, глядя куда-то в сторону.

Я вышел на улицу и остановил такси. Попросил водителя отвезти меня в гостиницу «Киёнокэ» в квартал Арасияма. При мысли о том, что с завтрашнего дня снова нужно батрачить на Рэйко, мне стало смешно. Не могу сказать, что мне всерьез захотелось заняться ее бизнесом, но я понял, что просто обязан отработать те деньги, что она отдала за вексель. Ну и хитра! Тут я вспомнил ее физиономию, когда она, хихикая, заявила, что для того и кормила меня целый год. Потом она оговорилась, что, дескать, пошутила, но, может, это отнюдь не шутка!… Может, Рэйко действительно сделала то, что хотела сделать… И тут меня разобрал смех. Увидев, что я хохочу, водитель спросил: «Вспомнили что-то смешное?» «Меня провела одна женщина, – ответил я. – Просто мастерски одурачила!» На что водитель заметил: «Женщины – они ведь оборотни!» – и, поглядев на меня в зеркало заднего вида, тоже засмеялся.

В гостинице «Киёнокэ» я сказал, что хотел бы остановиться в номере «Колокольчик», на втором этаже, – если он свободен. При этом я пояснил, что однажды уже снимал этот номер, и мне там очень понравилось. Служащий озадаченно посмотрел на меня и уточнил, один ли я намерен там проживать. Дело в том, что в принципе этот номер предназначается для двоих – для мужчины и женщины. Я сказал, что и в самом деле когда-то был там с женщиной, но сегодня приехал один и готов заплатить за двоих. Появился хозяин гостиницы, посмотрел на меня – и велел дежурному проводить меня на второй этаж. Он, похоже, забыл меня, а вот я-то его отлично помнил. Пройдя в комнату, я просто ахнул. Там все было в точности так, как и десять лет назад, – свиток в токонома [7]7
   Токонома– стенная ниша с приподнятым полом в японском жилище. В токонома вешают свиток с картиной или каллиграфической надписью, либо ставят вазу с цветами.


[Закрыть]с каким-то пейзажем, стоящая перед нишей зеленовато-голубая фарфоровая курильница, рисунок на фусума[8]8
   Фусума –раздвижная перегородка в японском доме.


[Закрыть]… Горничная средних лет принесла мне чаю, и я поразился еще больше: это была та самая Кинуко, что подавала нам чай десять лет назад. Тогда ей было на вид лет сорок, может, чуть больше, но за эти десять лет она ни капельки не изменилась, так что мне стало даже как-то слегка жутковато. Я старался прятать от нее лицо. Десять лет назад, когда Кинуко приходила к нам в номер, я всегда давал щедрые чаевые, а потому она наверняка запомнила меня. Она спросила, буду ли я ужинать. Я ответил, что уже сыт, и попросил ее подать пиво. Кинуко сказала, что пиво есть в холодильнике, в номере, так что я могу брать оттуда все что угодно. Просто потом с меня возьмут за все это плату вместе с платой за проживание. Это было единственным новшеством, введенным здесь за прошедшие десять лет. Десять лет назад, когда я бывал здесь с Юкако, в номере не было холодильника. Вручив Кинуко две бумажки по тысяче иен, я попросил принести завтрак в восемь утра. Она поклонилась и молча вышла из номера. Я прошел в ванную комнату и открыл горячую воду. Потом надел банный халат и принялся ждать, когда наполнится ванна.

Окно, выходящее в сад, было открыто, и в комнату вместе с прохладным ветром врывался легкий шелест листвы. К нему примешивался плеск льющейся в ванной воды. Вот и десять лет назад все было точно так же. Я стоял у окна, смотрел в сад, вслушиваясь в плеск льющейся воды, и ждал, когда придет Юкако. Она отодвигала фусума и появлялась передо мной. Иногда она была страшно подавлена, а порой являлась в страшном возбуждении, со сверкающими глазами. Бывало, что Юкако приходила изрядно навеселе, прижимая ладони к пылающим щекам, а временами от нее даже не пахло спиртным.

Я думал о Юкако, и вдруг меня охватило такое чувство, будто она вот-вот должна появиться. Тут мне вспомнился рассказ бабушки Рэйко о том, что с умершими можно встретиться на этом свете. Сейчас он показался мне даже правдоподобным. Да, но если верить бабушкиным словам, то выходит, Юкако уже никогда не возродится человеком… Однако мне все чудилось, что Юкако вот-вот войдет в комнату.

Ванна наполнилась водой, и я погрузился в воду. Тут послышался голос горничной Кинуко: «Извините за беспокойство!» Она принесла мне курительные палочки от комаров и тут же вышла. Я тщательно, очень тщательно вымыл голову, тело. Промыл с мылом каждый палец на ногах. Потом вылез из ванны и стал вытирать себя полотенцем. Тут я увидел в зеркале свое отражение. От ран на шее и на груди остались только шрамы. Но, вглядевшись внимательней в собственное отражение, я рассмотрел оставшиеся кое-где еще довольно заметные следы от стежков. Я осязаемо ощутил липкую кровь, хлынувшую ручьем с шеи на грудь, когда Юкако полоснула меня ножом и я, ничего не понимая, попытался подняться с постели. Накинув халат, я снова сел на диван у выходящего в сад окна, открыл пиво и наполнил стакан. На полу посреди комнаты Кинуко расстелила пухлый матрас и тонкое летнее одеяло – на одного человека. В воздухе причудливо вился дымок ароматических палочек. Затянувшись сигаретой, я дотронулся кончиками пальцев до шрамов на шее. Десять лет назад в этой комнате, в гостинице «Киёнокэ», что-то началось. Мне показалось, что я стал понимать, что именно. Нет, не наше с Вами взаимное отдаление и даже не мое падение, а что-то гораздо более важное, более значимое. Находясь между жизнью и смертью, я смог узреть Нечто. Что это было? В своем письме к Вам я написал, что то была сама Жизнь. Но что есть Жизнь? Тогда в моем мозгу отчетливо и ярко пронеслись сцены прожитой мною жизни – словно перематывалась назад кинопленка. Что это было?… Я прислушался. Я просто весь обратился в слух. Я ждал, что вот-вот по коридору, у двери номера, раздадутся шаги Юкако. Я и просидел у окна, под прохладным ветром, несколько часов. Я пил пиво и курил сигареты. Когда я взглянул на часы, то увидел, что стрелка уже переползла через цифру три. Я выключил верхний свет. Но стало слишком темно, и я включил небольшой ночничок, вмонтированный над токонома. Сбоку от токонома стоял зеленый телефон, по которому вызывают дежурного. Я остался жив потому, что Юкако умерла, упав на этот телефон. Интересно, какие сцены проносились в мозгу Юкако перед смертью? В какую Жизнь обратилась она, глядя на свое мертвое тело? Наверное, то, что испытал я, происходит не только со мной… Может, и с Юкако было что-то подобное. Все люди, встречая смерть, наверняка видят все то, что совершали при жизни, и вбирают все то, что испытывали живыми, – страдания, радости и покой. Все это воплощается в сгусток бессмертной жизни и растворяется в бескрайнем, без начала и без конца времени-пространстве, именуемом Вселенная… Я сидел в темноте и всматривался в токонома, освещаемую лишь мертвенным светом ночника. Я видел перед собой умирающую Юкако. Она лежала ничком в банном халате. Меня просто захлестнули эти видения – то ли явь, то ли бред… Но кто может с уверенностью сказать, что это бред? И кто может утверждать, что именно это и есть реальность? Может быть, мы способны различить явь и сон лишь тогда, когда уходим из жизни? В человеческой жизни вообще есть много такого, чего мы не в силах понять и принять, пока не умрем.

Я просидел до утра, так и не сомкнув глаз. С шести часов начали стрекотать цикады, первые лучи утреннего солнца стали проникать сквозь листву деревьев, мерцавшую удивительно нежными, тонкими оттенками зелени. В восемь горничная принесла мне в номер завтрак. Взглянув на нетронутую постель, она спросила: «Так и не поспали?» Я ответил, что мне было так хорошо под прохладным ветром, что я уснул на диване. Горничная убрала футон и одеяло в стенной шкаф и стала сервировать завтрак. Я умылся и сел у столика. Горничная положила мне рису и стала молча прислуживать. Потом вдруг сказала, что вэтотдень в номере непременно стоят цветы. Все-таки узнала меня, подумал я. «А Вы, Кинуко-сан, совсем не стареете», – сказал я. «И Вы, Арима-сан, нисколько не изменились», – засмеялась она. «Вот я-то как раз изменился», – возразил я, но она, оставив мое замечание без ответа, сказала, что вчера, когда приносила чай, сразу поняла, что это я… Когда много лет проработаешь в таком месте, начинаешь хорошо разбираться в клиентах. Особенно это касается парочек, что останавливаются в таких номерах. Как они ни стараются походить на супругов, Кинуко не проведешь. Сразу ясно, какие у них отношения, редко когда ошибешься. «Я тогда сразу поняла, кто – кто. Женщина, которая умерла, работала в ночном заведении, да не в простом. Наверняка была хостессой в дорогом ночном клубе. А про Вас я сразу подумала, что этот мужчина служит в какой-то солидной фирме и на хорошем счету. И про то, что у Вас семья, тоже сразу же поняла…»

Кинуко, которой сейчас было, наверное, за пятьдесят, то подкладывала мне риса, то подливала чаю – и все говорила и говорила, негромко и очень мягко. «В тот день я взяла выходной, а потому о происшедшем узнала только на другой день, когда пришла на работу. В гостинице было полно полицейских, хозяин ходил чернее тучи, мол, плохая примета, клиентов теперь не будет. Узнав, что случилось, я не удивилась, только опечалилась. Такая красивая женщина, прямо как распустившийся цветок… О том, что Вы не умерли, я узнала от людей несколько месяцев спустя. Я почему-то никак не могла забыть вас обоих, хоть вы и были обычными постояльцами. Даже не знаю, почему вы так запомнились мне… особенно ваша подружка, которая умерла. Такая красавица! Даже я, сама женщина, глаз оторвать от нее не могла. А потому вэтотдень я покупаю цветы на свои деньги и тайком от хозяина ставлю их в токонома. Эта женщина… Она каждый раз бывала совершенно другая…» – добавила она и умолкла.

Позавтракав, я попросил вызвать такси. Я вроде должен был платить за двоих, однако счет был выписан на одного. Я доехал на такси до станции Кацура линии Ханкю, потом на электричке до Умэды и вернулся в дом Рэйко. С завтрашнего дня мне предстояло заниматься следующим выпуском рекламной листовки, потом возить Рэйко по новым салонам красоты. Рэйко уволилась из супермаркета, где проработала десять лет. Стоит мне подумать, что она притихла и покорилась, как Рэйко показывает зубки, в общем, манипулирует мною весьма успешно.

А теперь я несколько отклонюсь от темы. Постараюсь изложить как можно короче, просто мне очень хочется написать Вам об этом. Хочу рассказать кое-что о Вашем отце. Вы пишете, что Ваш отец «видит человека насквозь». В самом деле, Тэрутака Хосидзима всегда видел людей насквозь, причем до такой степени, что просто страшно бывало. Вспоминая о нем, я испытываю глубокое восхищение. Он сам, как говорится, «с нуля», создал компанию «Хосидзима кэнсэцу» и был буквально одержим работой. Дома он держался с непонятной холодностью и таким царственным достоинством, что к нему было немыслимо приблизиться. Как начальник он был поистине страшен для своих подчиненных. Но я вспоминаю о Тэрутаке Хосидзиме с искренней теплотой…

Так вот, однажды он вызвал меня в свой кабинет. В полной уверенности, что меня опять ждет разнос за какую-нибудь оплошность, я постучал в дверь. Войдя, я увидел, что президент компании не восседает в кресле, а лежит на диване и с серьезным видом складывает из бумаги самолетики. Когда я вошел, он запустил в мою сторону только что сделанный самолетик. Поманив меня, он прошептал: «Мне нужен твой совет. Но только никому ни слова! И смотри, не проболтайся Аки!» Я ломал голову, о чем пойдет речь, а он вдруг сказал: «Мне нравится одна женщина!» И, глядя в сторону, пробормотал, что «застряло дело, вот такая история». Я в изумлении спросил, что за женщина, и он назвал один ресторан японской кухни, расположенный в центре Осаки. К его услугам часто прибегала наша фирма. С Вашего позволения, название ресторана я опущу. «Это гейша или хозяйка заведения?» – спросил я, наклоняясь к нему. На что Ваш отец сердито сказал: «Ни та, ни другая! – И, выпрямившись, добавил: – Тамошней хозяйке семьдесят один год, болван!» Потом назвал имя. Это была младшая дочь хозяйки. Не так давно она, овдовев, вернулась в родной дом и теперь частенько вместо матери выходила к клиентам. Я несколько раз видел ее. Ей было слегка за тридцать. Тонкий нос с горбинкой, пухлые щечки, красивые, миндалевидные глаза. Изысканная женщина… И ей очень шло кимоно… Я поинтересовался, как понимать, что «дело застряло» – в том смысле, что между ними все еще ничего не было? Президент сделал страшное лицо и сказал, что это только вопрос времени. А потом вдруг скорбно добавил: «Мне уже шестьдесят. А ей – тридцать два. Что же делать?…» На что я возразил: «Но ведь она – вдова. И у Вас, господин президент, семь лет назад скончалась супруга. Не понимаю, чего вам обоим стыдиться!» Президент, беспрерывно затягиваясь сигаретой, проворчал: «Прямо напасть какая-то. Все время перед глазами – она. Ни работать, ни встречаться с людьми не могу…» – и покосился на меня. Я улыбнулся: «Видно, это любовь!» «Любовь?…» – каким-то бесцветным голосом повторил Ваш отец. Я деликатно спросил, а как, собственно, все началось. Но президент не счел нужным говорить на эту тему. Я же никак не мог взять в толк, с чего, собственно, мог начаться роман Тэрутаки Хосидзимы и дочки хозяйки ресторана, овдовевшей два года назад. «Я же сказал, мне нужен именно твой совет, – повторил президент. – Ну, что думаешь, как мне быть?» Я рассмеялся: «Вы снова станете молодым!» После этого разговора прошло три недели. Меня опять позвали в кабинет президента. Президент на сей раз ждал меня, сидя за столом и подперев щеку рукой. Я стоял, а он все молчал. Тогда я спросил, по какому делу он меня вызвал – по рабочему вопросу или по тому самому. «По тому самому, – ответил президент и добавил: – И слушать – слезы, и рассказывать – слезы… Пошли мы с ней в гостиницу. Точнее, я вынужден был пойти. Я-то робел, а вот она решилась. Я полагал, что пока на что-то еще гожусь. Но обнял голую женщину, а ничего не вышло!… Чем больше я распалялся, тем хуже у меня получалось… Не знаю, способен ли ты понять, что я тогда испытал?… Просто не знал, куда от стыда деваться! Как же мне было горько!…» Мне стало смешно, но я сочувственно проговорил: «Это Вы просто перенервничали! У Вас же любовь. Такое часто случается, когда сильно любишь. В другой раз все получится». Он посмотрел на меня снизу вверх и печально сказал: «Да, я и в самом деле ужасно нервничал». Но тут же его выражение изменилось, и он прежним, «президентским» голосом грозно сказал: «Имей в виду, я рассказал это только тебе! И не вздумай проговориться Аки!» На этом разговор был закончен.

Я не знаю, как развивались дальше отношения между Вашим отцом и той женщиной. Он рассказал мне всего лишь маленький эпизод. Думаю, он хранил в своем сердце много воспоминаний и никого в это не посвящал. Чисто интуитивно мне представляется, что он не решился второй раз искушать судьбу. Когда он говорил, что действительно перенервничал, то был похож на мальчишку, с которым случился страшный конфуз. Тогда я впервые увидел не железного президента, а человека. Я всегда буду помнить о Тэрутаке Хосидзиме как о дорогом, близком мне человеке – и потрясающем предпринимателе. Я рассказал об одном событии из далекого прошлого, в которое мне строго-настрого запретили посвящать Аки…

Ясуаки Арима

10 сентября