Текст книги "Узорчатая парча"

Автор книги: Тэру Миямото

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Представь себе, что скаковая лошадь сломала себе переднюю ногу, – сказал он вдруг, когда мы сели за столик в небольшом кафе. – Вот такие дела…

Потом взглянул на меня с каким-то ужасным выражением на лице и добавил, что «кувшин разбился вдребезги». Я поначалу никак не могла взять в толк, что он имеет в виду не наши с Вами супружеские отношения, а Ваше положение на фирме. Когда же до меня, наконец, дошло, я осознала весь ужас ситуации. При всей любви ко мне отец всегда оставался прежде всего бизнесменом, и в Вас он видел не столько мужа единственной дочери, сколько своего преемника. У отца не было наследников, потому он возлагал на Вас большие надежды. Вам, наверное, это прекрасно известно. Он буквально «тянул» Вас в компании «Хосидзима кэнсэцу», делая все, чтобы именно Вы сменили его на посту. Само собой разумеется, некоторым в компании не нравилась эта затея. Например, вице-президент Коикэ-сан, а также его приспешники Мориути-сан и Тадзаки-сан отнюдь не приветствовали Ваше появление в «Хосидзима кэнсэцу». В то время отец планировал пробыть на посту президента еще лет пятнадцать. Через пятнадцать лет Вам – его зятю – исполнилось бы сорок два. Так я, во всяком случае, поняла. Отец сам создавал эту компанию, но со временем, по мере развития дела, фирма стала принадлежать не только ему. Изначально это было семейное предприятие: Главным директором отец поставил своего младшего брата, управляющим делами – двоюродного брата, директором головного предприятия – племянника. Но после того, как он приблизил к себе деловитого и расторопного Сигэдзо Коикэ, подняв его до вице-президента, ситуация начала постепенно меняться. И это Вам, должно быть, прекрасно известно. Можно сказать, что Вы явились для отца заветной звездой. Вы бы, наверное, поразились, узнав, скольких сомнений и колебаний стоил ему выбор мужа единственной дочери. Я и сама узнала об этом от посторонних людей лишь после того, как мы развелись. Изначально существовало мое желание – выйти замуж за юношу по имени Ясуаки Арима. Это был, как говорится, свершившийся факт. Мы состояли в близких отношениях еще со студенческой поры, и оба хотели соединить свои судьбы. Но отец не счел наши желанья достаточно веским основанием для заключения брака. Он обратился в сыскное агентство, попросив досконально проверить Вас. Причем проверкой Вашей личности занималось не одно, а целых три агентства! Вы рано потеряли родителей и росли под присмотром дяди. Похоже, это особенно тревожило отца. Я не спрашивала у него, каким был результат трехсторонней проверки, но, поскольку вопрос решился положительно, думаю, что ничего дурного они не смогли откопать. Помните, как оценивающе смотрел на Вас отец при первой встрече? Словно пытался проникнуть к Вам в сердце. Это так в его духе! Как-то я случайно узнала от одного человека, что говорил ему мой отец: мол, у этого парня много хороших человеческих качеств, но не знаю, насколько он соответствует требованиям, предъявляемым к бизнесмену; и поскольку я выбираю не мужа для дочери, а преемника для президента «Хосидзима кэнсэцу», то не имею права на скоропалительное решение… Другому знакомому отец откровенно признался, как же мучительно трудно дается ему этот вопрос.

Учитывая, что он привык решать все практически единолично, не советуясь с кем бы то ни было, это было довольно странное заявление. Можно сказать, что он благословил наш брак потому, что принял решение вверить «Хосидзима кэнсэцу» постороннему человеку по имени Ясуаки Арима, не связанному с нашей семьей кровными узами.

Сидя в кафе и затягиваясь сигаретой, отец сказал: «Он мужчина, а поэтому ничего страшного не случилось бы, измени он тебе пару раз. Но то, что он сделал, – это уж чересчур». Отец глубоко вздохнул. Метнул на меня сердитый взгляд и опять завел разговор о том, что «лошадь сломала ногу», а «кувшин разбился вдребезги». Было ясно, что возврата к прежним отношениям уже не может быть.

В тот вечер к нам в дом пришел незнакомец. Отец уехал в Токио по служебным делам вечерним экспрессом «Синкансэн», и мы с Икуко остались одни. По домофону посетитель представился как отец Юкако Сэо. Мы с Икуко переглянулись, не зная, стоит ли принимать этого человека. В доме только женщины, час поздний, мужчина совершено незнакомый – все это рождало сомнения. К тому же какое дело может быть ко мне у отца покойной Юкако Сэо?… Но мы все-таки впустили его в дом.

Пройдя в гостиную, старик (вообще-то по годам его нельзя назвать стариком, но маленький, с седыми волосами, он выглядел крайне старообразно) принялся смущенно благодарить за честь и все никак не мог остановиться, потом, странно скривив изрезанное глубокими морщинами лицо, стал извиняться за случившееся. Высказавшись, он умолк и низко-низко опустил голову. Я не знала, что и ответить, потом пробормотала что-то вроде того, что хорошо понимаю, как ему тяжело после кончины дочери. Сначала я опасалась, что отец Юкако Сэо начнет допытываться, что, да как, и почему, но, увидев его простодушное лицо и незатейливые манеры, я поняла, что страхи мои напрасны. Видимо, он решил, что будучи отцом женщины, совершившей такой ужасный поступок, он не может уехать, сделав вид, что ничего не случилось, и пришел принести свои извинения. Старик рассказал, что сегодня как раз сорок девять дней со дня смерти дочери, и потому он заказал в Киото немудрящую поминальную службу, а вот теперь собрался домой. Он посидел на диване, помаргивая маленькими глазками, и вдруг произнес: «Вот уж не думал, что у Юкако с господином Арима дойдет до такого!» Мне это показалось несколько странным, и я спросила: «Так Вы давно знаете Ариму?» В ответ старик поведал историю, которая привела меня в некоторую растерянность. Из его слов выходило, что Вы и Юкако Сэо какое-то время учились в одном классе средней школы. Похоже, старик и сам вспомнил об этом совсем недавно, поскольку на допросах в полиции ни словом не обмолвился, видно, запамятовал. Оказывается, когда скончалась Ваша матушка, а через короткое время за ней последовал и отец, Вы жили у родственников в городке Майдзуру, прежде, чем Вас забрал к себе дядя. Тогда Вы учились в средней школе. В Майдзуру Вы прожили каких-то четыре месяца, а потом возвратились в Осаку. Но эти несколько месяцев Вы ходили в местную школу, где и познакомились с Юкако Сэо. Однажды Вы даже побывали у нее дома. Ее родители держали табачную лавочку, семья и жила при ней. Уехав в Осаку, Вы изредка обменивались с Юкако письмами. Старик рассказал, что после окончания школы дочь перебралась в Киото и работала в универмаге. «Я-то думал, что она так и трудится там… Из-за чего она умерла? Даже посмертной записки никому не оставила…» – сказал он. И снова принялся извиняться, еще ниже опустив голову. Мол, его дочь не только разрушила нашу семью, но и едва не лишила жизни моего супруга, так что он, отец Юкако, даже не знает, какими словами просить у меня прощения.

Я подала ему чай, но он, даже не пригубив его, ушел, еще больше сутулясь. После его ухода я долго сидела в гостиной, погруженная в мысли. Меня вдруг объяла глубокая скорбь. Я вдруг подумала, что Вас и Юкако Сэо связывала любовь. В этом слове был такой глубокий оттенок надежности, прочности, что оно надолго запало мне в душу. Получалось, что у Вас с Юкако была не мимолетная связь мужчины и женщины, а недоступное мне и вообще всем заурядным людям страстное чувство… Эта мысль, постепенно завладевая мною, переросла в убежденность. Я считала, что то была всего лишь интрижка, а оказалось… И тут впервые во мне вспыхнула исступленная ревность. В моем мозгу пронеслись смутные образы сломавшей переднюю ногу лошади и разбившегося на кусочки кувшина. Я потупила взгляд, заново осознав слова отца о том, что это непоправимо. И подумала, что нам с Вами необходимо спокойно, хладнокровно все обсудить. В моем мозгу возникла мысль о разводе. Я вдруг ощутила, как моя привязанность к Вам куда-то уходит – бесследно, беззвучно. И вместо нее поселяется ненависть. Мне вспомнились пять лет нашей любви – начиная с того, как я познакомилась с Вами на первом курсе университета, и до того момента, когда в двадцать три года стала Вашей женой. Я вспомнила два с лишним года нашей супружеской жизни. Но тут же мысли мои переключились на Ваше знакомство с Юкако Сэо, длившееся много дольше. Интересно, почему Вы утаили не только от меня, но и от следствия то, что познакомились с Юкако в школе? Не потому ли, что тут есть что скрывать? Возможно, это просто женская интуиция… Перед моими глазами возникло лицо умершей женщины по имени Юкако Сэо, которую я никогда не видела. Рядом стоите Вы, с привычно рассеянным видом, словно задумались о чем-то, а лицо такое, будто вот-вот скажете какую-нибудь колкость. Вы смотрите на меня. С Юкако Сэо Вас связывает до отчаяния глубокая любовь, а я – я тут совершенно ни при чем. Лишняя. Впрочем, это мои обычные фантазии. И, прочтя эти строки, Вы, скорее всего, усмехнетесь. Но в таких случаях я доверяю своему сердцу. Вы и Юкако Сэо. Мужчина и женщина. Этот образ всегда пребудет в моей душе.

Накануне выписки из больницы Вы вдруг сами предложили мне развестись: «Я не вернусь ни в Короэн, ни в "Хосидзима кэнсэцу". У меня на это просто не хватит наглости», – сказали Вы и невесело улыбнулись. После чего в первый раз за все это время принесли мне свои извинения. Это было сделано в Вашей обычной резкой манере, и было видно, что приняв, наконец, решение, Вы даже почувствовали облегчение. Словно с Ваших плеч свалилась страшная тяжесть.

Я едва сдержалась, чтобы не выпалить: «Недавно к нам заходил отец Юкако Сэо. Так вы, оказывается, давно знакомы!» – и вместо этого с издевкой произнесла: «Да не тревожьтесь, я не стану осаждать Вас с вопросом выплаты компенсации!» Но тут же спросила: «Вы познакомились с ней в клубе квартала Гион?» Мне хотелось посмотреть на Вашу реакцию. Вы слегка кивнули и, глядя в окно, сказали: «Я был пьян и не помню, как было дело. Жизнь такая штука – никогда не знаешь, что может случиться». Потом мы вышли в больничный двор и погуляли под теплыми лучами настоящего весеннего солнца. Странно, но я была совершенно спокойной. Так бывает, когда смотришь на текущие струи воды с умиротворенной душой. И еще я думала о том, как счастливы мы были. Все было так безоблачно и безмятежно, пока не случилась эта ужасная трагедия. Да что же это такое?! Уж не привиделось ли мне все это во сне? – рассеянно думала я. И отчего это он собирается разводиться, а все равно притворяется, будто знать ничего не знает? Говорит, что был пьян… Ну, раз так, то и я притворюсь, будто знать ничего не знаю, – так думала я, гуляя рядом с Вами под еще голыми тополями.

Я до сих пор иногда спрашиваю себя: почему я тогда не попыталась расспросить Вас о том, что действительно было между Вами и той умершей женщиной? Тогда я сама себя толком не понимала, но теперь научилась немного лучше разбираться в собственных чувствах. Если выразить в двух словах, то тогда, накануне развода, мне отнюдь не хотелось зачеркнуть те годы, что мы прожили вместе. В глубине сердца еще теплилось некое подобие сочувствия, но ненависть к Вам была во сто крат сильнее. Она, словно змея, тугим кольцом свернулась в моей душе. И все это вместе взятое обостряло во мне ущемленное чувство достоинства и не позволяло расспрашивать или выказывать чувства. Возможно, мне хотелось убедить себя в том, что отношения с Юкако Сэо были не более чем преходящей, случайной связью, имевшей чисто физиологическую окраску. Иными словами, я не желала проигрывать той, пусть уже мертвой и незнакомой мне женщине.

В природе чувствовалось приближение весны, солнечные лучи сулили тепло. Во время прогулки Вы обмолвились, что после выписки из больницы намерены навестить дядю, – и больше не сказали ни слова. Вы вращали руками, останавливались, чтобы глубоко вздохнуть, сгибали ноги в коленях, словом, вели себя, как совершенно расслабившийся человек. Я же не раз вспоминала отца Юкако Сэо, его маленькую ссутулившуюся фигурку. Расставшись с Вами во внутреннем дворике больницы, я на электричке доехала до Кацуры, а потом пересела на поезд, следовавший до станции Умэда. В Умэде я направилась было к платформе электричек линии Хансин, намереваясь вернуться домой, но тут мне вдруг пришла в голову мысль зайти на работу к отцу, и я пошла по улице Мидосудзи к кварталу Ёдоябаси, где находилась его фирма. Сидя на диване в президентском кабинете, я поведала отцу о Вашем решении развестись. «Вот как?…» – протянул он – и больше ничего не добавил. Затем достал из портмоне пачку банкнот и положил передо мной. «Это тебе на мелкие расходы. Трать, как хочешь». Он слегка улыбнулся. Засовывая в сумочку деньги, я вдруг по-детски расплакалась в голос. То был единственный раз, когда я плакала из-за развода, но жгучие слезы все лились и лились, и казалось, что им не будет конца. Но я плакала не от грусти. На меня накатил панический ужас. Вот оно: началась полоса несчастий! Причем невезенье коснется не только меня, но и Вас. От этой мысли у меня леденела кровь.

Смешавшись с толпой торопившихся домой служащих, я шагала к станции электричек по окутанной лиловыми сумерками Мидосудзи, низко опустив голову, чтобы никто не видел мою распухшую от слез физиономию. В тот момент я осознала, что нам действительно следует развестись. Мне вдруг представилось, что человека, который никуда не собирается плыть, насильно сажают в лодку и отталкивают суденышко от пристани.

Спустя месяц Вы прислали бракоразводные бумаги, и я поставила на них свою подпись и печать.

У меня такое ощущение, что я хотела написать о чем-то ином. Вовсе не о таких пустяках. Однако я уже исписала целую стопку почтовой бумаги… Что же все-таки побудило меня взяться за перо? Наверное, чувство щемящей грусти, что охватило меня в ту ночь, когда я любовалась звездным небом над Садом георгинов. И еще то странное чувство, что оставил в моей душе Ваш печальный профиль… Вы и впрямь показались мне невыразимо печальным при нашей встрече в кабинке фуникулера. Даже после ранения, когда Вы еще лежали на больничной кровати, Вы выглядели не столь безрадостно и уныло. В Дзао же в Вас ощущалась неимоверная, чудовищная усталость, даже некое безразличие к жизни, глаза горели каким-то тайным, мрачным огнем. Это так потрясло меня, что несколько дней я не находила себе места, и в конце концов мне взбрела в голову эта нелепая мысль – написать Вам письмо. Долгие годы мы не поддерживали никаких отношений, и я гнала от себя мысль, что развод принес нам обоим только несчастья. Если это действительно так, то выходит, что дурные предчувствия, посетившие меня в кабинете отца, не были женской блажью. Это ведь из-за Вас – из-за того, что Вы расстались со мною, – я родила ребенка по имени Киётака. Я не знаю, какими словами можно было выразить весь тот ужас отчаяния, когда я узнала, что мой ребенок болен. Ему исполнился годик, а он все еще не умел сидеть, и мне подумалось: вот оно, началось! Дурной сон становится явью! И в этом несчастье я винила именно Вас! Ведь если бы не то кошмарное происшествие, не было бы никакого развода. Я родила бы от Вас нормального ребенка и жила бы спокойно и счастливо. Да, это все из-за Вас! По настоянию отца я вышла замуж за Соитиро Кацунуму, доцента университета, и родила от него сына Киётаку. Выходит, мой ребенок родился неполноценным потому, что из-за развода с Вами я вступила в брак с Соитиро Кацунумой! Я действительно думала так, и эта мысль гвоздем сидела в моей голове. Я возненавидела Вас. Проклинала последними словами. Вы, наверное, скажете, что я возвожу напраслину, обвиняю Вас Бог знает в чем, без малейших на то оснований. Но я на самом деле видела связь между уродством рожденного мною сына с Вашей изменой, с Вашей ветреностью, что привела к столь кровавой развязке. Со временем боль моя поутихла, я постепенно оправилась от шока, и на смену отчаянию и злости пришло новое чувство – чувство всепоглощающей материнской любви, решимость бороться за сына. Ненависть к Вам постепенно исчезла из сердца. Да и сам Ваш образ как-то поблек, забылся. Целых четыре года я ездила в специализированный ортопедический центр, держа на руках беспомощного Киётаку. Каждый день меня раздирали отчаяние и какая-то безумная надежда. Но вот ребенок с трудом, но научился становиться на ножки, – а я рыдала. Потом с трудом научился самостоятельно передвигаться, – а я по-прежнему плакала… К счастью, заболевание Киётаки протекает в относительно легкой форме, постепенно он выучился говорить, хотя и довольно косноязычно, начал ходить, опираясь на костыль. Его приняли в первый класс специальной школы для таких же неполноценных детей. Будущее моего ребенка озарилось слабым лучиком надежды, да и ко мне пришло хотя бы некое подобие счастья. Да, я стала считать себя в общем-то счастливой, хотя всегда можно на что-то посетовать.

Я больше не хочу думать, что это все это из-за развода. Наверное, мне просто было необходимо взвалить на кого-то вину. Но я никогда не желала Вам ничего дурного. Никогда-никогда!

На этом я заканчиваю мое затянувшееся послание. Я сейчас уже и сама не знаю, зачем я написала это письмо, зачем так долго трудилась, складывая слова в предложения. В какой-то момент у меня появилось желание порвать и выбросить письмо, так и не опустив его в ящик… Но я все же отправлю его, чтобы Вы знали о моей встрече с отцом Юкако Сэо. Я вовсе не жду ответа. Сочтите это попыткой понять наш довольно странный, какой-то необъяснимый, сумбурный разрыв – спустя десять лет. Погода нынче холодная, так что берегите себя.

16 января

С уважением,

Аки Кацунума

P.S.

Чтобы Вам с первого взгляда стало понятно, кто отправитель письма, я поставила на конверте свое девичье имя – Аки Хосидзима. Ваш адрес я узнала от господина Такигути из отдела снабжения стройматериалами. Он сказал, что поддерживает с Вами приятельские отношения.

Госпожа Аки Кацунума!

Прочел Ваше письмо. Изначально я не намеревался писать ответ. Но прошло какое-то время, и я осознал, что и у меня накопилось немало невысказанного, так что после некоторых сомнений и колебаний я все же решил взяться за перо.

Вы изволили написать, что наш разрыв носил какой-то необъяснимый, сумбурный характер. На это могу сказать, что Вы абсолютно неправы. Лично у меня имелись вполне определенные, ясные причины. Я имею в виду ту самую злополучную историю, что произошла со мной. Будучи женатым человеком, я вступил в связь с посторонней женщиной, в результате чего попал в крайне неприглядную ситуацию. Такому не может быть оправдания. Считаю это достаточно веской причина для развода. Я поставил в неловкое положение очень многих людей. Я и сам пострадал, но рана, нанесенная мне, была ничтожной по сравнению с Вашей. Я также нанес огромный моральный ущерб Вашему отцу и компании «Хосидзима кэнсэцу». Так что вполне естественно, что я попросил у Вас развод. Полагаю, на этом данную тему можно закрыть.

Свое письмо я хотел бы начать с другого. Я хочу рассказать о том, какой характер носили наши отношения с Юкако Сэо. Наверное, это необходимо сделать хотя бы из соображений приличия и уважения к Вам. Потом я хочу принести Вам свои извинения за то, что столь долгое время обманывал Вас. Так что, надеюсь, Вы поймете, почему я умолчал об этом при разводе.

Возможно, Вы сочтете мое заявление чересчур театральным, но дело в том, что мне не хотелось причинять Вам еще большую боль. Однако и Вы скрыли от меня то, что встречались с отцом Юкако Сэо! Признайся Вы в этом, может статься, и я бы умерил гордыню и рассказал все, как было, – еще в тот день, когда мы гуляли в больничном дворе. Но Вы промолчали. Вы пишете мне о своей интуиции. Читая письмо, я убедился в том, какая же это страшная штука – женская интуиция! Она позволяет проникнуть в сокровенную суть вещей…

С Юкако Сэо я познакомился еще в школьные годы, когда учился во втором классе школы средней ступени. После смерти родителей меня забрали к себе родственники по матери, жившие в городке Майдзуру. Это была супружеская пара по фамилии Огата. Детьми они не обзавелись, и даже, кажется, собирались усыновить меня. Но я тогда был в очень трудном возрасте, четырнадцать лет, а потому ни я сам, ни Огата не знали, как сложатся у нас отношения, и мы решили какое-то время просто пожить вместе, не оформляя бумаг, посмотреть, что из этого выйдет. Таким образом я оказался в доме Огата и стал ходить в местную среднюю школу. С той поры прошло двадцать лет, и я почти не помню тот период – каким я был, какие мысли занимали меня. Лишь одно я помню отчетливо даже теперь – чувство жуткого одиночества, какой-то богооставленности, что охватило меня, когда я сошел на станции Хигаси-Майдзуру. У меня даже сердце сжалось тогда от тоски. Городок Хигаси-Майдзуру, насквозь продуваемый леденящим ветром с моря, показался мне убогой дырой, загадочно мрачной и унылой. На самом деле то был тихий городишко в северной части префектуры Киото, на берегу Японского моря. Зимой он завален снегом, летом там влажно, как в бане, весной же и осенью небо застилают плотные тяжелые тучи. На улицах редко встретишь прохожего, только соленый ветер несет клубы пыли… Не могу передать, сколь остро мне захотелось обратно, в Осаку. Но возвращаться было некуда. Супруги Огата, похоже, вскоре горько пожалели о том, что взяли меня к себе. Мы так и не смогли привыкнуть друг к другу. Проходили дни, а я все стеснялся и дичился, Огата тоже чувствовали себя не в своей тарелке. Дядя служил в городской пожарной команде и был честным, добросовестным человеком. Тетка, родившаяся и выросшая в Майдзуру, отличалась ровным, спокойным нравом. Они оба просто из кожи лезли, пытаясь заменить мне родителей, но я наглухо закрыл свое сердце, и они стали явно тяготиться мною.

И в школе я ни с кем так и не подружился. Наверное, мои одноклассники тоже не знали, как держать себя с молчаливым мальчиком из большого города, только что потерявшим родителей. Прошло несколько месяцев, а я так и не мог привыкнуть ни к школе, ни к дому супругов Огата. Однако за это время произошло нечто такое, что перевернуло всю мою душу. Я безумно влюбился. Девчонки обожают всякие сплетни, и они постоянно шушукались об одной моей однокласснице, что та, мол, крутит роман с каким-то парнем из старшей школы, что уже познала мужчин, что из-за нее устроили драку мальчишки из дурных компаний, ну и так далее. За ней прямо-таки тянулся шлейф подобных слухов. Так вот, единственной радостью за время непродолжительной жизни в Майдзуру была для меня любовь к этой девочке, которую звали Юкако Сэо. Запершись в своей комнате, которую отдачи мне супруги Огата, я писал Юкако Сэо письма, ни одно из которых так и не опустил в ящик. Написав письмо, я запечатывал его в конверт, несколько дней хранил в столе, спрятав под бумагами, а потом сжигал на пустыре за домом. Вспоминая сейчас о тех днях, я прихожу к выводу, что это была не мимолетная влюбленность зеленого юнца, а безумная, всепоглощающая страсть. Возможно, таким образом я просто пытался как-то заполнить тоскливую пустоту души. Как бы там ни было, я только издали, украдкой любовался ее профилем, ее движениями, и даже не пытался заговорить с ней, высказать ей свои чувства. Да, чувства мои были глубокими и обжигающе-пылкими, но все-таки я в свои четырнадцать лет еще оставался сущим ребенком. А Юкако Сэо на фоне своих ровесниц казалась такой изысканной, такой взрослой… Она и смеялась, и разговаривала, и ходила как-то иначе, чем все. Даже ногу на ногу клала как-то особенно, по-своему. Возможно, сама атмосфера мрачноватого и почти безлюдного приморского городка придавала особую, мистическую загадочность окружавшей эту девочку ауре. Всякий раз, выслушивая очередную непристойную историю про Юкако Сэо, я ощущал, как вскипает во мне любовное чувство. Мне казалось, что эти толки и пересуды, отдававшие некой греховностью, даже «шли» ей, делали еще привлекательней. Мне она казалась просто блистательной красавицей.

В тот день в начале ноября дул характерный для Майдзуру отвратительный холодный ветер. (Вы, возможно, посмеетесь над тем, что я, расчувствовавшись, пустился в воспоминания, но всякий раз, когда я думаю о том, как Юкако Сэо сама оборвала свою жизнь в гостиничном номере, мне с болезненной отчетливостью вспоминаются те события двадцатилетней давности.)

После занятий в школе я решил немного прогуляться и вышел из дома, направившись в сторону порта. Уже не помню, куда и зачем я тогда шел. В восточной части извилистого залива Майдзуру был полузаброшенный порт Майдзуру-Хигаси, где швартовались небольшие рыбацкие суденышки. Ломаная линия грязного волнолома, пронзительные крики чаек, перекрывающие рев дизельных моторов… Облокотившись на волнолом, я постоял, созерцая портовый пейзаж. В то время сам вид моря наводил на меня гнетущую тоску, и мне отчаянно хотелось назад, в Осаку. Я смотрел на небо, и оно казалось мне ужасающе мрачным, меня затопляла любовь к покойным родителям. В тот день на меня нашло такое же настроение. Глядя на неторопливые волны, я предался мечтам о том, как мне вернуться в Осаку. Человек – престранное создание. Порой в памяти с потрясающей яркостью сохраняется какой-нибудь очень далекий и совершенно незначительный эпизод. Я, например, отчетливо помню, как позади меня проехала на велосипеде женщина с сидевшим на багажнике ребенком. Голова у нее была повязана полотенцем. Лишь на мгновенье я встретился взглядом с захлебывавшимся от плача малышом, но до сих пор помню его припухшие от плача глаза. Когда его плач стих в дали, я повернулся в сторону порта, снова облокотившись о волнолом, – и вдруг увидел медленно бредущую Юкако Сэо. Она была в школьной матроске. Погруженная в свои мысли, девочка не замечала меня. Едва не уткнувшись в меня, Юкако резко остановилась. Я замер в полной растерянности, а она сердито уставилась на меня. Хотя мы учились в одном классе, до того дня не обменялись друг с другом ни словом. Но тут Юкако вдруг спросила, что это я делаю в таком месте. Я промямлил что-то невразумительное, запинаясь и путаясь. Как-то задумчиво, словно прикидывая что-то, она сообщила, что собралась прокатиться на катере, и спросила, не составлю ли я ей компанию. Я поинтересовался, куда она собирается плыть, и Юкако пояснила, что хочет сделать один кружок по заливу. При этом она взглянула на пришвартованный неподалеку катер. Пробормотав себе под нос какую-то малопонятную фразу, вроде того, что «знай он, как обернется дело, ни за что не пригласил бы кататься», Юкако зашагала к лодке. Мне почему-то казалось, что у нее нет особого желания кататься. Правда, меня одолевало какое-то нехорошее предчувствие, но все же до смерти не хотелось расставаться с Юкако, и я продолжал шагать за ней, обдуваемый морским бризом.

Лодка называлась «Осуги-мару». В ней стоял молодой парень. Заметив Юкако, он улыбнулся и помахал рукой. Но при виде меня глаза у него недобро заблестели. Парень был пострижен под ноль, и поначалу я принял его за ученика школы высшей ступени, но, присмотревшись, понял, что лет ему гораздо больше, наверное, года двадцать два – двадцать три. Юкако окинула парня взглядом и сообщила, что я – ее одноклассник, что меня перевели в Майдзуру из Осаки и что я тоже хочу покататься, а потому она захватила меня с собой. Парень оценивающе оглядел меня, потом легонько кивнул и, пройдя в кабину, завел мотор, потом пригласил нас на борт. Едва катер отчалил, он громко спросил, умею ли я плавать. Я ответил, что, в общем, держусь на воде. Тогда парень выскочил из кабинки и, схватив меня за шиворот, швырнул в воду. Вынырнув, я успел увидеть, как вслед за мной в воду прыгнула Юкако – прямо в матроске. Парень что-то кричал нам вслед, но мы изо всех сил гребли к причалу, не обращая на него внимания. Я первым выбрался на причал, помог забраться Юкако – и бросился бежать. Вода стекала с меня ручьями. Однако, пробежав несколько шагов, я остановился. Дело в том, что я испугался, что парень бросится за нами в погоню. Но лодка неслась вперед по заливу. Парень, похоже, и не думал поворачивать обратно. Ботинки свалились с ног, пока мы плыли, и мы стояли в мокрых носках. Юкако подбежала ко мне, схватила за руку и принялась извиняться, а потом вдруг громко расхохоталась. Я даже растерялся – уж очень странный у нее вышел смех. Она стояла, вцепившись в мою руку, мокрая, как мышь, и смеялась, дрожа всем телом. Отсмеявшись, она пригласила меня домой. В ноябре море в Майдзуру холодное, я просто заледенел и тоже начал дрожать мелкой дрожью. Юкако предложила мне переодеться в одежду ее старшего брата. Мы рысцой потрусили от порта в город, под удивленными взглядами прохожих.

Дом Юкако находился на окраине города – неподалеку от дома дяди Огата, рядом с сушильней, где вялили рыбу. Сушильня представляла собой крытый почерневшим шифером сарай, который окружал деревянный забор. Все вокруг, казалось, пропиталось запахом рыбы. Вокруг составленных штабелями деревянных ящиков с рыбой кружили стаи одичавших псов.

На двухэтажном доме Юкако красовалась вывеска табачной лавки. У входа в лавку сидела мать Юкако. Увидев нас в таком виде, она даже вскрикнула от удивления. Юкако сказала, что мы играли на причале, но нечаянно свалились в воду, и попросила у матери разрешения дать мне одежду брата. Пока Юкако переодевалась у себя на втором этаже, я тоже скинул промокшую форму и белье и натянул пропахшую нафталином одежду, которую принесла мне мать. Брат Юкако как раз в том году закончил школу высшей ступени и уехал в Осаку, работать на автомобильном заводе. Я знал, что у Юкако есть брат, но никогда не видел его. Переодевшись, Юкако позвала меня наверх, и я поднялся к ней на второй этаж. Она надела алый свитер и теперь вытирала мокрые волосы полотенцем. Чтобы не простудиться, надо согреться, сказала она и вытащила на середину комнаты электроплитку. Мать подала нам горячего чаю, и мы с Юкако, сидя у раскалившейся докрасна печки, какое-то время молча прихлебывали из чашек. На столе у Юкако стояли электрическая лампа, маленькая деревянная шкатулка и глиняная кукла. Я помню до сих пор, что все это было расставлено как-то по-девчачьи. И вообще все в этой комнате было каким-то по-детски чистым, не вязавшимся с окружавшими Юкако сплетнями. Длинные, распущенные по плечам волосы Юкако отливали влажным черным глянцем, на щеках играл красноватый отсвет раскалившейся плитки. Она словно испускала некий аромат чувственности, в котором было сокрыто нечто темное, тайное. Мне вдруг почудилось, что передо мной зрелая женщина, которая только что приняла ванну и теперь сушит волосы, погруженная в свои мысли. Нет, пожалуй, нельзя сказать, что я воспринимал ее так тогда. Правильней будет сказать, что такой она кажется мне сейчас, когда я вспоминаю школьницу Юкако двадцатилетней давности. «Зачем ты прыгнула в воду?» – спросил я ее. Она озорно улыбнулась и сказала, что не захотела оставаться вдвоем с тем парнем. Зачем же она тогда вообще захотела кататься на лодке, не унимался я. В ответ Юкако бросила на меня косой, своенравный взгляд, а потом нахмурилась и замолчала. В конце концов, она рассказала, что парень давно липнет к ней, даже несколько раз подкарауливал ее после занятий, вот она и подумала, что он, наконец, отвяжется от нее, если Юкако хотя бы разок уступит его домогательствам. Тогда я поведал о том, что говорят о ней в школе, и спросил, правда ли это. Что-то правда, а что-то – вранье, как-то уклончиво сказала она – и попросила никому не говорить о том, что случилось сегодня. От жара маленькой плитки руки мои согрелись, щеки пылали, дрожь унялась. Напряжение стало спадать, мне становилось легко и спокойно. Меня охватило призрачное ощущение, что нас с Юкако связывают узы какой-то давней, невинной близости. Я принялся корить ее за то, что она сама заигрывает с парнями и невольно дает им повод для приставаний. «И вовсе нет!» – резко ответила она и, прикусив нижнюю губу, посмотрела на меня долгим взглядом. Глаза при этом у нее были почему-то печальные-печальные, от чего Юкако показалась мне еще красивей. От этих печальных глаз на меня вдруг нахлынуло привычное чувство тоскливого, непреодолимого одиночества. И я поведал ей, как ненавижу этот самый Майдзуру и как мечтаю вернуться обратно в Осаку. Солнце зашло, в комнате стало темно, светилась только витая спираль электроплитки…