Текст книги "Мелкие боги (пер. Н.Берденников под ред. А.Жикаренцева)"

Автор книги: Terry Pratchett

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

– Урн, VII, стих 4, – машинально определил Брута.

Ворбис улыбнулся и похлопал Бруту по плечу.

– Ты просто ходячая книга, Брута. Семикнигус прямоходякус.

Брута уставился на свои сандалии.

«Он прав, – подумал он. – Я совсем забыл о том, какой день сегодня. По крайней мере, не хотел вспоминать об этом».

А потом он услышал эхо собственных мыслей: «Это самые обычные фрукты, мясо и хлеб, не более. Не более того. Постные дни, скоромные дни, дни всевозможных пророков, сытные дни… кому это надо? Богу, у которого сейчас одна проблема – как бы дотянуться до еды?

Может, он перестанет хлопать меня по плечу?»

Ворбис отвернулся.

– Я должен напомнить об этом другим? – спросил Брута.

– Нет. Уверен, нашим посвященным в сан братьям напоминание не потребуется. Что же касается легионеров… думаю, вдали от дома некоторое отклонение от норм вполне допустимо.

Брута вернулся в свою комнатушку.

Ом по-прежнему сидел на столе, поедая глазами дыню.

– Я чуть было не совершил страшный грех, – сообщил ему Брута. – Чуть было не съел фрукты в день, когда их есть запрещено.

– Ужас, просто ужас, – пробормотал Ом. – Отрежь-ка мне дыни…

– Но ведь сегодня нельзя!

– Можно, можно… Режь.

– Но именно фрукт некогда породил все те пагубные страсти, которые с тех пор терзают наш мир, – возразил Брута.

– Фрукт способен породить только излишнее скопление газов в кишечнике, – ответил Ом. – Режь дыню, говорю.

– Ты меня искушаешь!

– Не искушаю, а даю разрешение. Специальное освобождение от обета! Да разрежешь ты наконец эту проклятую дыню или нет?!

– Только епископ или выше может даровать освобо… – начал было Брута, но вовремя остановился.

Ом свирепо смотрел на него.

– Ага. Вот именно, – кивнул он. – А теперь разрежь, пожалуйста, дыню. – Его тон немного смягчился. – Если тебе так хочется, я могу назвать эту дыню буханкой хлеба. Так уж случилось, что я – единственный бог в пределах прямой досягаемости. Поэтому могу называть все, как захочу. Это хлеб. Правильно? А теперь режь эту проклятую дыню!

– Буханку, – поправил его Брута.

– Ее самую. И очисти мою дольку от семечек.

Брута с опаской разрезал дыню.

– А теперь ешь быстрее, – велел Ом.

– Чтобы Ворбис нас не увидел?

– Чтобы как можно скорее отправиться на поиски какого-нибудь философа, – откликнулся Ом. Его рот был набит дыней, но Брута отлично слышал все его слова. – Знаешь, в пустыне иногда встречаются дикие дыни. Но не такие большие как эта. Маленькие такие, зеленые. Кожура дубовая, настоящая кора. Ни за что не прокусишь, поэтому долгие годы я вынужден был есть мертвые листья, выплюнутые всякими дикими козами, а рядом росли дыни… У дынь должна быть тонкая кожура. Запомни это.

– На поиски философа? – переспросил Брута.

– Правильно. Ты должен найти человека, который умеет думать. И кто поможет мне перестать быть черепахой.

– Но… Я могу понадобиться Ворбису.

– Ты просто отправился на прогулку. Нет проблем. И поторопись. В Эфебе есть и другие боги. Я не хочу с ними встречаться. Во всяком случае, в таком виде.

Брута испытывал легкую панику.

– Как же я найду философа?

– В этом-то городе? Брось наугад камень, тот, в кого ты попадешь, и будет философом.

Лабиринт Эфеба был очень древним и хранил в себе сто одно чудо, которое только можно сотворить при помощи скрытых пружин, острых как бритва ножей и падающих плит. Ни один проводник не знал лабиринт от начала и до конца, проводников было аж шестеро, и каждый отвечал за свою одну шестую часть лабиринта. Раз в год устраивались состязания – после внесения в конструкцию ловушек очередных изменений. Состязание состояло в определении наиболее опасной секции лабиринта. Специальные судьи определяли победителя, которого ждал небольшой приз.

Без проводника самому удачливому человеку удалось пройти по лабиринту девятнадцать шагов. Примерно. Его голова прокатилась еще семь шагов, но это, наверное, не считается.

В каждой точке перехода была установлена небольшая камера. Ловушек здесь не было, зато наличествовал маленький бронзовый колокольчик. Эти камеры представляли собой своего рода залы ожидания, где посетителей передавали другому проводнику. Над наиболее замысловатыми ловушками были предусмотрены смотровые окна – проводники не меньше других любят посмеяться.

Впрочем, Брута и не заметил никаких ловушек. Погруженный в собственные мысли, он прошлепал по тоннелям и коридорам, распахнул ворота и вышел наконец на свежий вечерний воздух.

Вечер был насыщен цветочными запахами. В сумерках порхали ночные бабочки.

– Но как выглядят эти философы? – спросил Брута. – То есть когда не принимают ванну.

– Они очень много думают, – пояснил Ом. – Ищи кого-нибудь с напряженным лицом.

– А может, у человека просто запор, – возразил Брута.

– Ну, здесь все в какой-то мере философы, так что на тебя не обидятся…

Их окружал город Эфеб. Лаяли собаки. Где-то мяукала кошка. Над городом царила смесь разнообразных приятных звуков, показывающих, что здесь живут самые обычные люди.

Вдруг чуть дальше по улице с треском распахнулась дверь, и раздался звук разбиваемой о чью-то голову большой амфоры для вина.

Тощий старик в тоге поднялся с булыжников, на которые только что приземлился, и с яростью уставился на дверь.

– Я тебе говорю, а ты слушай: ограниченный интеллект не может путем сравнения получить абсолютную истину, потому что, будучи по природе своей неделимой, истина исключает понятия «более» или «менее», – таким образом, ничто, кроме истины, не способно быть точным мерилом этой самой истины. Вот гады…

– Сам гад, – отозвался кто-то изнутри здания.

Старик, не обращая на Бруту ни малейшего внимания, с трудом выковырял из мостовой булыжник и задумчиво взвесил его в руке.

Поднявшись, он решительно нырнул в дверь. Из здания донеслись яростные вопли.

– Философы… – сказал Ом.

Брута осторожно заглянул в дверь.

Внутри две группы практически одинаковых мужчин в тогах пытались разнять двух своих коллег. Эта сцена повторялась миллионы раз в самых разных забегаловках множественной вселенной – оба потенциальных соперника рычали, гримасничали и пытались вырваться из рук своих друзей, но старались, конечно, не слишком, потому что нет ничего хуже, чем вырваться-таки из этих рук и оказаться в центре круга наедине с помешанным, который намеревается залепить тебе промеж глаз булыжником.

– Да, – подтвердил Ом. – Вот это настоящая философия.

– Но они же дерутся!

– Полный и свободный обмен взглядами, не более.

Присмотревшись повнимательнее, Брута уловил некоторую разницу между дерущимися. У одного была борода короче и очень красное лицо, и он яростно грозил пальцем другому.

– Ты обвинил меня в клевете! – орал он.

– Ни в чем я тебя не обвинял! – не менее громко орал другой.

– Обвинял! Давай, расскажи всем, что ты мне наговорил!

– Ничего такого я не говорил! Просто предположил, чтобы обозначить возникший парадокс. Если Зенон Эфебский заявляет, что все эфебы – лжецы…

– …Видите, видите?! Он снова за свое!

– …Да ты дослушай… Но Зенон сам эфеб, и это означает, что он – тоже лжец, таким образом…

Зенон предпринял отчаянную попытку освободиться. Четверо других философов потащились за ним по полу.

– Ну, парень, сейчас я тебя приложу!

– Прошу прощения… – попытался привлечь к себе внимание Брута.

Философы замерли, а потом повернулись к Бруте. Они несколько расслабились, раздался хор смущенных покашливаний.

– Вы в самом деле философы? – спросил Брута.

Тот, кого назвали Зенон, сделал шаг вперед, поправляя тогу.

– Верно, – сказал он. – Мы действительно философы. Мы думаем, значит, мы существую.

– Существуем, – машинально поправил его неудачливый выдумщик парадоксов.

Зенон быстро повернулся:

– Я уже вот посюда сыт тобой, Ибид! – взревел он и снова взглянул на Бруту. – Мы существуем, значит, мы существую, – заявил он уверенно. – Именно так…

Несколько философов с интересом переглянулись.

– Это действительно любопытно, – изрек один из них. – Свидетельством нашего существования является факт нашего существования, ты это хочешь сказать?

– Заткнись, – велел Зенон не оборачиваясь.

– Вы здесь что, дрались? – спросил Брута.

На лицах собравшихся философов отразились разные степени потрясения и ужаса.

– Дрались? Мы? Мы же философы! – с пафосом воскликнул потрясенный Ибид.

– Подумать только! – покачал головой Зенон.

– Но вы… – начал было Брута.

Зенон махнул рукой:

– Просто оживленный спор.

– Тезис плюс антитезис равняется истерезис, – добавил Ибид. – Обязательная проверка вселенной. Молотом интеллекта по наковальне фундаментальной истины…

– Заткнись, – перебил Зенон. – Чем можем помочь, молодой человек?

– Спроси у них о богах, – подтолкнул его Ом.

– Э… Мне хотелось бы узнать побольше о богах, – сказал Брута.

Философы переглянулись.

– О богах? – переспросил Зенон. – Боги нас не интересуют. Ха! Пережитки устаревшей системы вероисповедания.

По ясному вечернему небу прокатились раскаты грома.

– Кроме, конечно, Слепого Ио, что повелевает громами, – не меняя тона, произнес Зенон.

Небо распорола вспышка молнии.

– И Кубала, Бога Огня.

Задрожали стекла от порыва ветра.

– Бог Ветра Плоскостопий тоже неплохой парень, – отозвался Зенон.

В воздухе материализовалась стрела и воткнулась в стол рядом с рукой Зенона.

– А Посланец Богов Федекс велик во все времена, – поспешил заметить Зенон.

В дверях появилась птица. По крайней мере, это существо чем-то напоминало птицу. Фут ростом, черно-белое, с изогнутым клювом и выражением на морде, подразумевающим, что самое плохое в жизни с существом уже случилось.

– Что это? – спросил Брута.

– Пингвин, – раздался в его голове голос Ома.

– Богиня Мудрости Патина? О, одна из лучших, – сказал Зенон

Пингвин каркнул на него и уковылял во тьму.

Философы выглядели несколько смущенными.

– А Фургул, Бог Снежных Лавин? – спросил Ибид. – Где находится линия снегов?

– В двухстах милях от нас, – ответил кто-то.

Философы немного подождали. Ничего не произошло.

– Пережиток устаревшей системы вероисповедания.

Стена ледяной белой смерти не спешила обрушиться на Эфеб.

– Глупая персонификация силы природы, – сказал один из философов уже несколько громче.

Все явно расслабились.

– Примитивное поклонение.

– Не дал бы за него и ломаного гроша.

– Простая рационализация неизвестного.

– Ха! Грубый вымысел, пустая болтовня устрашения слабых и глупых!

Слова уже готовы были сорваться с языка Бруты, и он не сдержался:

– А здесь всегда так холодно? Я почему-то, начинаю замерзать.

Философы разом отодвинулись подальше от Зенона.

– Хотя, если подумать, – сказал Зенон, – одного у Фургула не отнять, очень отзывчивый бог. Любит пошутить, как и всякий хороший… человек.

Он быстро огляделся. Спустя некоторое время философы успокоились и, казалось, совсем забыли о Бруте.

Только сейчас он смог по-настоящему осмотреть зал. В таверну он попал впервые в жизни, а это была именно таверна. Вдоль одной из стен тянулась стойка, а позади нее располагались обычные для эфебских забегаловок украшения: ряды кувшинов для вина, стеллажи с амфорами и веселые изображения весталок на картонных коробочках для соленого арахиса и козьего вяленого мяса, пришпиленных к стене в надежде на то, что в мире найдутся люди, которые начнут в массовом порядке скупать коробочки с орехами только ради того, чтобы посмотреть на картонный сосок.

– Что это такое? – прошептал Брута.

– Откуда я знаю? Выпусти меня, тогда скажу.

Брута открыл короб и вытащил черепашку. Слезящийся черепаший глаз осмотрел зал.

– О, типичная таверна, – подвел итог Ом. – Замечательно. Закажи мне блюдце того, что все здесь пьют.

– Таверна? Здесь пьют алкоголь?

– Очень на это надеюсь.

– Но… но… Семикнижье не менее семнадцати раз категорически призывает нас воздержаться от…

– Понятия не имею почему, – перебил его Ом. – Видишь человека, который протирает кружки? Просто подойди к нему и скажи: «Дай-ка мне…»

– Но вино делает разум человеческий бесплодным, так сказал пророк Урн. И…

– Повторяю еще раз! Я никогда не говорил ничего подобного! А теперь скажи этому человеку…

Но тут человек сам заговорил с Брутой. Словно по волшебству, он возник напротив него с другой стороны стойки, все еще протирая свою кружку.

– Добрый вечер, господин. Что желаешь?

– Я хотел бы выпить воды, – отчетливо произнес Брута.

– А для черепашки?

– Вина! – раздался голос Ома.

– Не знаю… – протянул Брута. – А что обычно пьют черепахи?

– Те, что живут у нас, обычно пьют молоко с крошками хлеба, – ответил хозяин таверны.

– И у вас здесь много черепах? – спросил Брута, стараясь не обращать внимания на отчаянные вопли Ома.

– Очень полезное с философской точки зрения животное. Обгоняет метафорические стрелы, побеждает зайцев на бегах… Крайне полезное животное.

– Гм… Но у меня… у меня совсем нет денег, – смущенно признался Брута.

Хозяин чуть наклонился к нему:

– Знаешь, что я скажу… Декливитий только что поставил всем выпивку. Он и не заметит.

– Хлеб и молоко?

– О, спасибо, большое спасибо.

– У нас здесь все собираются, – сказал бармен откидываясь назад. – Стоики. Циники. Циники любят выпить. Эпикурейцы. Сохастики. Анамаксандриты. Эпистемологи. Перипатетики. Синоптики. Все виды. Я лично всегда придерживался следующего мнения, – он взял очередную кружку и принялся ее протирать, – для создания мира все пригодятся.

– Хлеб и молоко! – заорал Ом. – Ты еще ощутишь на себе гнев божий, это я тебе обещаю. А теперь спроси у него о богах.

– Слушай, – нерешительно промолвил Брута, потягивая воду из кружки, – кто-нибудь из них разбирается в богах?

– С этим лучше обратиться к священнослужителю, – ответил бармен.

– Нет, я имею в виду… Кто такие боги… Как они появляются… В этом кто-нибудь разбирается? – спросил Брута, стараясь подстроиться под манеру речи хозяина таверны.

– Боги это не одобряют… – ответил тот. – Здесь уже случалось такое, когда кто-нибудь пропустит пару-другую кружечек. Космические размышления о том, существуют ли боги. А в следующий момент крышу пробивает молния. Ба-бах – и пара дымящихся сандалий. И еще записка: «Да, мы существуем». Подобные случаи отбивают всякий интерес к метафизическим размышлениям.

– Хлеб даже не свежий, – пробурчал Ом, погрузив нос в блюдце.

– Да нет, я знаю, что боги существуют, – поспешил развеять сомнения Брута. – Просто мне хочется побольше узнать о них.

Хозяин пожал плечами.

– Тогда отойди-ка вот от этих бутылок – они очень дорого стоят. А вообще, какая разница. Ничего не меняется – хоть сто лет пройдет, хоть двести.

Он взял очередную кружку и принялся ее полировать.

– Ты тоже философ? – удивился Брута.

– Пристает. Через какое-то время, – ответил хозяин таверны.

– Молоко кислое, – возмутился Ом. – Говорят, в Эфебе демократия. Черепахи здесь имеют право голоса?

– Вряд ли я найду здесь то, что ищу, – осторожно заметил Брута. – Э-э, прошу прощения, господин Продавец Напитков?

– Да?

– Что это за птица вошла сюда, когда упомянули Богиню, – он попытался вспомнить незнакомое слово, – Мудрости?

– Здесь есть небольшая проблема, – сказал хозяин. – Возникла небольшая путаница.

– Что-что?

– Это был пингвин.

– Это самая мудрая птица из всех?

– Нет, совсем нет, – пожал плечами хозяин таверны. – Чем-чем, а мудростью не славится. Среди птиц стоит на втором месте по непонятности. Говорят, умеет летать только под водой.

– Тогда почему же?…

– Мы неохотно говорим об этом, – откликнулся хозяин. – Людей это огорчает. Проклятый скульптор, так перепутать…– добавил он едва слышно.

У другого конца стойки философы опять затеяли драку.

Хозяин снова наклонился к Бруте:

– Сомневаюсь, что ты здесь чего-нибудь добьешься, если у тебя нет денег. Беседы с философами стоят недешево.

– Но… – начал было Брута.

– А есть еще расходы на мыло и воду. На полотенца, мочалки, пемзу, соли для ванн. Все суммируется.

Из блюдца раздалось бульканье, и украшенная молочными усами голова Ома повернулась к Бруте.

– У тебя что, совсем нет денег? – осведомился он.

– Совсем.

– Мы кровь из носу должны найти философа, – решительно заявила черепашка. – Я в нынешнем моем состоянии просто не могу думать, а ты вообще этого не умеешь. Нам нужно найти такого человека, который занимается этим постоянно.

– Конечно, можно попробовать обратиться к старому Дидактилосу… – предложил хозяин таверны. – Дешевле не бывает.

– Он что, пользуется самым дешевым мылом? – спросил Брута.

– Думаю, абсолютно не опасаясь впасть в противоречие, – важно промолвил хозяин, – можно сказать, что он вообще не пользуется мылом.

– Понятно, большое спасибо, – кивнул Брута.

– Спроси, где живет этот человек, – потребовал Ом.

– А где я могу найти господина Дидактилоса? – уточнил Брута.

– Во внутреннем дворе дворца. Рядом с библиотекой. Мимо него не пройдешь. Главное – доверься своему обонянию.

– Мы только что прибыли… – начал было Брута, но внутренний голос подсказал, что эту фразу заканчивать не стоит. – В общем, мы пойдем, – сказал он.

– Не забудь черепашку, – напомнил хозяин таверны. – Отличный суп из них получается.

– Да обратится все вино твое в воду! – пронзительно завопил Ом.

– И оно обратится? – спросил Брута, когда они вышли в ночь.

– Нет.

– Объясни еще раз, зачем мы ищем именно философа?

– Я хочу вернуть былую силу.

– Но все и так в тебя верят!

– Верующие в меня люди могут разговаривать со мной. И я им отвечаю. Не могу взять в толк, что же такое случилось. В Омнии ведь никаким другим богам не поклоняются?

– У нас такое не разрешается, – ответил Брута. – За этим следит квизиция.

– Ага, трудновато опуститься на колени, если у тебя их нет.

Брута остановился посреди пустынной улицы.

– Я тебя не понимаю!

– И правильно. Пути богов неисповедимы.

– Квизиция не дает нам сбиться с пути истинного! Она трудится во славу церкви!

– И ты в это веришь? – усмехнулась черепашка.

Задумавшись, Брута вдруг понял, что былая уверенность куда-то подевалась. Он открыл рот и тут же закрыл его – сказать было нечего.

– Пойдем, – ласково, как только мог, промолвил Ом. – Нам пора возвращаться.

Ом проснулся посреди ночи. С той стороны, где стояла кровать Бруты, доносился какой-то шум.

Брута снова молился.

Ом с любопытством прислушался. Молитвы… Когда-то их было так много… Так много, что молитву отдельного человека он не смог бы разобрать, даже если бы захотел, но это не имело никакого значения, потому что главным был этот космический шелест тысяч молившихся, веривших. А какая разница, что говорится в молитве?

Люди! Они жили в мире, где трава оставалась зеленой, цветы регулярно превращались во фрукты – но что именно производило на них наибольшее впечатление? Плачущие статуи. Вино, сделанное из воды! Обычный квантомеханический тоннельный эффект – это случилось бы в любом случае, если ты готов подождать несметное количество лет. Как будто превращение солнечного света в вино при помощи виноградной лозы, времени и энзимов менее впечатляюще и происходит повсеместно!

Но сейчас он лишен способности исполнять даже самые примитивные трюки, которыми владеет любой плохенький божок. Молния с силой искры на кошачьей шерсти – такой вряд ли кого поразишь. А в свое время он бил крепко и наверняка… Тогда как в нынешние дни Ом мог разве что пройти сквозь воду и накормить одного-единственного человека.

Молитва Бруты была мелодией флейты в мире тишины.

Ом выждал, когда послушник замолчит, высунул лапки из панциря и, покачиваясь, двинулся навстречу рассвету.

Эфебы, ходившие по внутренним дворам дворца вокруг омниан, вели себя точь-в-точь так, будто охраняли неких крайне опасных заключенных. Это лишь самую малость не дотягивало до оскорбления.

Брута видел, что Ворбис просто вскипает от ярости. Вена на виске лысого черепа эксквизитора нервно подрагивала.

Словно почувствовав на себе взгляд Бруты, Ворбис обернулся.

– Кажется, сегодня ты как-то неважно себя чувствуешь, а, Брута? – заметил он.

– Прошу прощения, господин.

– Заглядываешь во все углы. Что ты ищешь?

– Нет, ничего. Просто интересно. Здесь все так необычно.

– Вся так называемая мудрость Эфеба не стоит и единственной строчки из последнего абзаца Семикнижья.

– А почему бы нам не изучить труды безбожников, дабы встретить ересь во всеоружии? – спросил Брута и сам удивился собственной смелости.

– О, крайне убедительный аргумент, его инквизиторы слышали много раз, хотя зачастую не совсем отчетливо.

Ворбис сердито уставился на затылок шедшего впереди Аристократа.

– От внимания ереси до сомнений в признанной истине всего один шаг, Брута. Ересь частенько бывает увлекательной. В этом и состоит ее опасность.

– Да, господин.

– Ха! Они высекают запретные статуи, но даже это не могут сделать правильно.

Брута не был специалистом, но и он заметил, что слова Ворбиса соответствуют истине. Сейчас, когда новизна прошла, статуи, украшавшие каждую нишу дворца, стали казаться менее привлекательными. Только что они миновали статую с двумя левыми руками. У следующей одно ухо было больше другого. И дело было вовсе не в том, что кто-то задался специальной целью высечь уродливых богов. Согласно первоначальному замыслу, они должны были выглядеть привлекательно, но скульптор со своей задачей не справился.

– Кажется, это женщина держит в руках пингвина, – заметил Ворбис.

– Это Патина, Богиня Мудрости, – машинально ответил Брута и только потом понял, что произнес эти слова вслух. – Я… я просто слышал, как кто-то упоминал ее имя, – поспешил добавить он.

– Ну конечно, – ответил Ворбис. – Какой у тебя, однако, тонкий слух…

Аристократ остановился у массивной двери и кивнул делегации.

– Господа, – провозгласил он, – тиран примет вас незамедлительно.

– Ты должен запомнить все до единого слова, – шепнул Ворбис.

Брута кивнул.

Двери распахнулись.

В мире существует великое множество правителей, которых именуют не иначе как Мудрейший, Верховный, Его Высочество Того, Их Величество Сего. И только в маленьком государстве, где правитель выбирался обыкновенными людьми и мог быть снят по первому желанию народных масс, – только в этом государстве люди звали своего повелителя тираном.

Эфебы считали, что каждый человек должен обладать правом голоса[6]6
  При условии, что он не был бедным, чужеземцем или лишенным данного права в связи с тем, что был сумасшедшим, чересчур легкомысленным или вообще женщиной.


[Закрыть].

Выборы в тираны проводились каждые пять лет – кандидат должен был доказать свою честность, проявить ум и здравомыслие, а также убедить всех, что именно он заслуживает народного доверия. Однако каждый раз сразу после выборов выяснялось, что народный избранник на самом деле сумасшедший бандит, который понятия не имеет о взглядах обычного философа, бродящего по улицам в поисках полотенца. Спустя пять лет история повторялась, одного сумасшедшего сменял другой, и можно было только дивиться, как умные люди способны повторять одни и те же ошибки.

Кандидатов в тираны отбирали при помощи черных или белых шаров, опускаемых в специальные амфоры, которые прозвали урнами. Наверное, это и дало толчок к появлению хорошо известного комментария касательно чистоты политики.

Тираном оказался толстый человечек на тощих ножках, который производил впечатление яйца, отложенного вверх ногами. Человечек сидел в своем кресле посреди мраморного зала, вокруг были раскиданы свитки и какие-то бумажные листы. Ножки его не доставали до мрамора, лицо было розовым. Аристократ что-то прошептал ему на ухо, и тиран поднял голову.

– А, омнианская делегация, – сказал он, и улыбка пробежала по его лицу, словно ящерица по камню. – Прошу всех садится.

Он снова опустил взгляд.

– Я – дьякон Ворбис из квизиции Цитадели, – холодно произнес Ворбис.

Тиран поднял взгляд и наградил его еще одной, такой же стремительной улыбкой.

– Знаю, знаю, – кивнул он. – Зарабатываете на жизнь пытками? Не стесняйтесь, дьякон Ворбис, присаживайтесь. И ваш молодой друг, который словно что-то потерял, тоже пусть присаживается. И все остальные. Служанки сейчас принесут виноград и закуски. Обычно так случается. Остановить их практически невозможно.

Перед троном тирана были расставлены скамьи. Омниане сели. Ворбис предпочел остаться стоять.

Тиран кивнул.

– Что ж, как хотите, как хотите…

– Это возмутительно! – рявкнул Ворбис. – К нам относятся…

– Значительно лучше, чем вы относились бы к нам, – мягко прервал его тиран. – Сидеть или стоять – это ваше дело, ваше святейшество, вы в Эфебе. Можете даже встать на голову, мне до того не будет никакого дела, только не думайте, будто я поверю в то, что, если бы я прибыл в Цитадель в поисках мира, мне бы позволили нечто иное, кроме как ползать перед вами на животе, вернее на том, что от него осталось. В общем, стойте, сидите, главное – помолчите немножко, я сейчас закончу.

– Что закончите? – спросил Ворбис.

– Мирный договор, – ответил тиран.

– Но мы как раз прибыли его обсуждать.

– О нет, – ящерица улыбки снова пробежала по его лицу. – Вы прибыли его подписать.

Ом глубоко вздохнул и двинулся дальше.

Лестница была довольно крутой, и он прочувствовал каждую ступеньку, пока катился по ней, по крайней мере, слава богам, что, прибыв вниз, он упал на брюхо.

Ом заблудился, правда куда предпочтительнее заблудиться в Эфебе, чем оказаться в подобном положении в Цитадели. По крайней мере, здесь нет таких зловещих подвалов.

– Библиотека, библиотека, библиотека…

Брута говорил, что в Цитадели тоже есть библиотека. Он даже описал ее, так что Ом примерно знал, что искать.

Внутри должна быть по меньшей мере одна книжка.

Мирные переговоры проходили не слишком успешно.

– Вы напали на нас! – утверждал Ворбис.

– Я бы назвал это обороной на упреждение, – возразил тиран. – Мы видели, что произошло с Истанзией, Бетреком и Ушистаном.

– Они познали истину Ома!

– Ага, – согласился тиран. – Видимо, в итоге они ее все-таки познали.

– И сейчас являются достойными членами Империи.

– Ну да, – снова согласился тиран, – в этом мы не сомневаемся, но предпочитаем вспоминать их такими, какими они были. Перед тем как вы послали им свои письма, заковывающие разум людей в кандалы.

– Это направило их на правильный путь, – изрек Ворбис.

– Кандальные Письма, – промолвил тиран. – Кандальные Письма к Эфебам. Забудьте Ваших Богов. Будьте Покорны. Учитесь Бояться. Не хватало только нам, проснувшись как-то утром, обнаружить на своей лужайке перед домом пятьдесят тысяч вооруженных легионеров.

Ворбис откинулся назад.

– Но чего вы боитесь? – спросил он. – Здесь, в вашей пустыне, с вашими… богами? Глубоко в душе вы должны осознавать, что ваши боги изменчивы, как барханы, и…

– О да, – кивнул тиран. – Это мы осознаем. И это говорит только в их пользу. О барханах нам известно все. Тогда как ваш Бог – это скала, а о скалах нам тоже все известно.

Ом ковылял по булыжной мостовой, стараясь держаться в тени, насколько это было возможно.

Сплошные тенистые дворики… У входа в очередной такой дворик бог остановился и прислушался.

До него донеслись голоса. Вернее, один голос, вздорный и визгливый, который с легкостью перекрывал крики конкурентов.

То был голос философа Дидактилоса.

Несмотря на то что этот человек стал наиболее цитируемым и популярным философом всех времен, уважением у своих коллег Дидактилос Эфебский не пользовался. Они считали, что он сделан из другого материала. Он недостаточно часто принимал ванну, вернее, если говорить другими словами, не принимал ее никогда. И философствовал он совсем не о том, о чем нужно. И интересовался он неправильными темами. Опасными темами. Других философов больше занимали вопросы: «Истина – это красота, или красота – это истина?» или «Каким образом наблюдатель влияет на окружающую его действительность?» В то время как Дидактилос пытался решить знаменитую философскую головоломку, выражалась которая примерно следующим образом: «Да, но если честно, зачем все это, я серьезно – зачем?!»

Его учение представляло собой смесь трех знаменитых школ: циников, стоиков и эпикурейцев, и он суммировал все три учения в своей знаменитой речи: «Этим уродам ни на йоту нельзя верить, и с этим ничего не поделаешь, поэтому давай выпьем. Мне двойную, если ты угощаешь. Спасибо. И пакетик орешков. Ее левая ягодица почти открыта, говоришь? Тогда два пакетика!»

Особо известны принадлежащие его перу «Размышления»:

«Это все тот же чудной старый мир. Но смех – вот основа всего. И поэтому я говорю: „Нил иллегитимо карборундум“. Эксперты всего не знают. Или не позволяй этим гадам тебя сожрать. Тем не менее где бы мы оказались, если бы были одинаковыми?»

Ом двинулся на голос и в результате выполз из-за угла, оказавшись во внутреннем дворике.

У дальней стены стояла огромная бочка. Рядом валялся всякий мусор: разбитые амфоры из-под вина, обглоданные кости. Пара дощатых пристроек с покатыми крышами должна была создавать впечатление жилища. Это впечатление закрепляла надпись, сделанная мелом на доске, что была приколочена к стене сразу над бочкой.

Она гласила:

ДИДАКТИЛОС и Плимянник

Философы-практологи

Оспорить Можно Все

«Мы Думаем За Вас»

Посли 6 часов вечера – спецрасценки.

Свежые Аксиомы Каждый День

Перед бочкой маленький мужчина, облаченный в тогу, которая была белой примерно тогда же, когда все континенты представляли собой единое целое, пинал ногами человечка, съежившегося на земле.

– Ленивый мерзавец!

Юноша попытался сесть.

– Дядя, честно…

– Стоило отвернуться на полчаса, как ты заснул прямо на работе!

– На какой работе? У нас никого не было после того крестьянина, господина Пилоксия, что пришел на прошлой неделе, и…

– Откуда ты знаешь? А ты откуда это знаешь? Пока ты тут храпел, куча людей, нуждающихся в персональной философии, могла пройти мимо!

– …И то он расплатился с нами какими-то маслинами.

– Да, и я выручу за них хорошие деньги!

– Дядя, они все гнилые.

– Чепуха! Раньше ты утверждал, что они зеленые!

– Ну да, а должны быть черными.

Голова черепашки моталась из стороны в сторону, как у зрителя, наблюдающего за теннисным матчем.

Юноша наконец поднялся с земли.

– Сегодня утром заходила госпожа Двуось, – сказал он. – Заявила, что пословица, которую ты придумал для нее на прошлой неделе, перестала работать.

Дидактилос задумчиво почесал голову.

– Какая именно?

– Ты придумал для нее «Перед рассветом всегда темней всего».

– Не вижу здесь никакой ошибки. Чертовски хорошая философская фраза.

– А она заявила, что лучше себя от нее не почувствовала. Как бы то ни было, всю ночь ее мучила больная нога, поэтому она глаз не сомкнула. Ну и решила проверить, как оно, перед рассветом. Так вот, сразу перед рассветом оказалось вполне приемлемо, ничего не темно, поэтому она пришла сказать тебе, что пословица не соответствует истине. И нога ее по-прежнему отмирает. Но я предложил ей выбрать на замену что-нибудь другое. Она взяла «Смех все лечит».

Дидактилос немного повеселел.

– Эту втюрил, да?

– Сказала, что попробует эту, и дала целого вяленого кальмара. А еще сказала, что мне бы не помешало получше питаться.