Текст книги "Грустное кино"

Автор книги: Терри Сазерн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

22

Когда Борис и Тон устроились в трейлере выпить перед закатом по рюмочке-другой и обсудить иронические капризы жизни и искусства, в деловой части Вадуца, в пентхаусе отеля «Империал», проходило собрание определенной важности, так сказать, «слет орлов», с участием С. Д., Леса и Лиса Леттермана. Лес, совершенно растрепанный, по-прежнему в сером купальном халате из сумасшедшего дома и капитально обломанный морфиновым отходняком, пытался просветить собеседников насчет подлинной природы фильма, который они продюсируют.

– Папаша, Христом-богом клянусь, это порнофильм!

Но Папаша не покупался на клятвы. Его всегда сложно было в чем-либо убедить – и уж тем более какой-то удолбанной и растрепанной личности в халате из дурдома, а главное – родному сыну. С. Д. мгновенно принял оскорбленный вид.

– У тебя пизда в башке, паренек, – сурово сказал он, – иди в ванную и отмойся!

После того как угрюмый Лес, слегка пошатывающийся, вышел из комнаты, С. Д. вздохнул и налил пару рюмок крепкого.

– Даже не знаю. – Он покачал головой в благочестивом отчаянии. – Сегодняшние молодые люди – они, похоже, просто неспособны заботиться о фундаментальных ценностях.Понимаешь, Лис, о чем я говорю?

Лис по самый локоть залез в свой интуитивный мешок.

– Я понимаю, о чем вы говорите, мистер Харрисон, – ответил он с сочувственным кивком, хотя уже решил, что Лес скорее всего сказал о фильме правду. И это были по-настоящему скверные новости. Любые изменения имиджа Энджи были для Лиса все равно что ряд ненужных ампутаций каких-то ее членов.

– А это единственный материал, который вы видели, мистер Харрисон, – тот, что с Дженни Джинс?

– Прекрасный материал, – сказал С. Д. – Просто прекрасный – напоминает мне Селзника [41]41
  Дэвид Селзник (1902–1965) – американский кинорежиссер и продюсер, создатель фильма «Унесенные ветром».


[Закрыть].

– А с Энджи ничего?

– А? Нет-нет, с Энджи пока ничего. Понимаешь, там как раз во время просмотра кое-что важное подошло…

– Вам не кажется, мистер Харрисон, что лучше все-таки выяснить, в какого рода фильме здесь снимается Энджи?

Старик подмигнул ему и лукаво улыбнулся.

– Лис, душа моя, я здесь как раз за этим.

В тот самый момент, когда Анджела вошла в свое умоисступление, Фредди Первый вызвал доктора Вернера, врача компании. Тот поспешил в гримерку и прибыл туда лишь через считанные секунды после того, как Энджи – с немалой поддержкой Хелен Вробель – приковыляла в комнату, по-прежнему в истерике, и рухнула на кровать.

Поскольку никто понятия не имел о том, что Тони знает, какой наркотик она использовала, доктор Вернер не смог ввести специфический антидот. Однако он все-таки ввел ей сильное успокоительное, которое мигом погрузило Анджелу в сон, а доктор тем временем добрую минуту прослушивал ее сердце при помощи стетоскопа, после чего распахнул халат и легонько прощупал ее от плеч до коленей.

– Просто чтобы убедиться, что она ничего не сломала, – пояснил он. – В такого рода делах, хе-хе, лучше безопасность, чем запоздалое сожаление.

– Она не падала, – холодно заметила Хелен Вробель.

– Что? А, да-да, конечно, – сказал доктор Вернер, запахивая халат и аккуратно его поправляя. – А что это у нее в волосах? Почему они здесь влажные?

– Я смогу с этим справиться, доктор.

Вернер коснулся влажных волос, потер слизь между большим и указательным пальцами, отмечая текстуру, понюхал, попробовал на вкус.

– Гм, любопытно, – пробормотал доктор, вставая и ненадолго задерживая взгляд на Анджеле, словно бы замечтавшись. – Хорошо, – сказал он затем, направляясь к выходу из гримерки. – Оставайтесь с ней, пока она не проснется. Все хорошо должно быть… а если что-то будет не в порядке, позовите меня. – Проходя мимо туалетного столика, он рассеянно подобрал оттуда коробку. – Ага, возможно, именно это она принимала. – Вернер поднял крышку и взглянул на двенадцать пустых ячеек. – Так-так… – Он, пожал плечами и бросил коробку в мусорную корзину. – Что бы там ни было, она, судя по всему, с этим закончила.

23

Для Дэйва и Дебби Робертс Тони написал эпизод простой и романтичный, даже сентиментальный. Это была история кровосмесительной любви двух прекрасных чувственных детей – брата и сестры. Единственные отпрыски в герцогском поместье, эти дети постоянно были вместе и от постоянного одиночества сближались все больше. Когда им стукнуло по шестнадцать, их любовная связь наконец достигла момента своего полного воплощения. Начало эпизода требовало монтажа коротких фрагментов для определения их идиллической жизни и их счастья в совместных занятиях – катании на лыжах и лошадях, гребле, плавании, игре в теннис. Всем этим брат с сестрой занимались в радостном товариществе. Там была сцена, в которой они рассматривают фотографии в семейном альбоме; это еще ярче определяло их близость, прогрессирующую от младенчества до текущего момента. Кульминационная любовная сцена происходила в традиционно-романтической обстановке. Застигнутые в лесу грозой, брат с сестрой находят себе убежище в заброшенной хижине. Вымокнув до нитки и замерзая, они разжигают камин; затем снимают с себя всю одежду, чтобы ее просушить, и закутываются в два найденных ими одеяла. Буря продолжается, и им приходится провести в хижине всю ночь. Становится все холоднее, и в поисках тепла они уютно устраиваются вместе под одеялами. Их объятие, вначале детское, наполненное исключительно теплом, смехом и глубокой привязанностью, постепенно приобретает сексуальный характер. И они занимаются любовью – чисто и невинно – в залитой светом камина хижине. В последующих любовных сценах страсть молодых людей становится сильнее, растет – как и их любовь и понимание, а также их привязанность друг к другу. Брат и сестра не чувствуют ровным счетом никакой вины за нарушение табу, однако им приходится соблюдать осторожность, ибо они сознают отношение к этому общества. Именно из-за этого отношения планировалась одна сцена, когда они только-только вернутся после любовных занятий с кем-то еще, предпринятых в пробной попытке хоть как-то смягчить интенсивность увлеченности друг другом. Попытка проваливается, брат с сестрой падают друг другу в объятия и занимаются любовью еще более страстно, чем раньше. Кончается все предельной неуверенностью в том, что готовит им будущее, а последние сцены представляют собой их любовные занятия и их совместное счастье.

– Ух ты, – негромко сказал Дэйв, когда Борис закончил рассказ, – это полный отпад, приятель… то есть, типа крутая линия… это кайф и балдеж.

– А у тебя был когда-то такой, гм, опыт или такие чувства?

– В смысле, с Деб? Не-а, вообще-то нет… ну, может, какая-то ерунда в детстве типа подглядывания через окошко в ванной, такая вот ерунда. Но, по-моему, я всегда был слишком тупой. Да и мы вообще в разных школах учились. В общем, такого просто никогда не случалось.

– А как насчет того, чтобы теперь этим заняться?

– В смысле, реально ей вдуть? Деб?

– Угу.

– Ну, это типа круто, приятель. Не знаю, как моя старуха это воспримет…

– Не знал, что ты женат.

– Ну, вообще-то мы подумали, что прямо сейчас это не лучшая реклама, а потому решили особо не выступать. Но штука в том, что она и так чертовски дергается насчет Дебби, а если я реально ее оттрахаю, у нее вообще может крыша слететь… врубаетесь?

– Мы могли бы ей сказать, что использовали вставки – что все фрагменты с реальным сексом сыграл кто-то еще.

– Гм. – Дэйв явно сомневался, но и слишком обеспокоенным тоже не выглядел. – Ну да, это могло бы сработать… да и, если честно, она в последнее время сплошная заноза в жопе. – Он пожал плечами. – В общем, приятель, если Деб не прочь, я готов.

– Но тебя это особенно не заводит?

– Ну, вообще-то у меня сейчас такие дела, приятель, что на сексе я уже особо не торчу… у меня сейчас типа духовный задвиг, врубаетесь? То есть у меня типа пошел кое-какой крутой балдеж, и секс стал типа, ну, знаете… неуместным. Так, что ли, говорят?

– Но ведь ты сможешь немного воздержаться от этого балдежа, верно?

Дэйв рассмеялся.

– То есть, типа, так немного, чтобы родную сестру уебать?

– Ну да. И еще чтобы врубиться в то, что ты делаешь.

– Ясное дело, приятель, если у меня на нее встанет, я воткну.

– Что ж, вполне откровенно.

– Ну да, знаете, я ведь здесь не трахаться, приятель, я здесь типа кайф ловить… то есть я врубаюсь во все те крутые линии, которые вы тут излагали, и… ну, знаете, я типа отрываюсь, врубаетесь?

– Врубаюсь, – сказал Б.

Поскольку доктор Вернер посоветовал дать Энджи выходной, решено было на следующее утро начать эпизод с Дэйвом и Дебби.

Свежая и цветущая Дебби Робертс уже не один год была любимой старшеклассницей всей Америки, ладной как кнопочка. Голливуда она достигла путем получения желанной короны «Мисс Американская Старшеклассница» и теперь была звездой телесериала «Соседка». Это идущее в прайм-тайм шоу – классика в традиции «Не тронь, а то пукну» – имело весьма солидный рейтинг среди пожилых телезрителей и в то же самое время, из-за идиотского закадрового смеха и нескончаемого содержания, не пользовалось успехом у людей моложе сорока. Подобно Анджеле Стерлинг, Дебби жаждала перемены имиджа. По иронии, однако, несмотря на ее широкую известность как девушки свободомыслящей, а в личной жизни – как «потаскушки extraordinaire»,за последние два года от Дебби в качестве «Барби» («Соседки») потребовалось выдать такое колоссальное число бессодержательно-прелестных выражений и мин, что ее замечания на предварительном обсуждении сценария с Борисом, Тони и Дэйвом приобрели оттенок любопытной несообразности.

– Боже мой! – воскликнула Дебби, удивленно, хотя и не без интереса, распахивая глаза – Вы хотите сказать, он действительно должен будет меня (она сглотнула) трахнуть? Дэйви?

– А что, большое дело, сеструха? – лениво протянул Дэйв. – Нам только придется уладить его с Трикс – она может чертовски взбелениться.

– С Трикс? Господи, а как насчет мамы?!

– Нет-нет, мы вот как сделаем, – объяснил Борис. – Мы скажем, что это были вставки – я имею в виду съемку настоящих любовных сцен. Мы скажем, что использовали там дублеров.

Дебби в очаровательной озадаченности перевела взгляд с Дэйва на Бориса.

– А мы не можем и правда так сделать?

Борис покачал головой.

– Дело в том, что это будет иметь иное качество – иной… эстетический тон. Все это покажется фальшивым.

– Кроме того, – добавил Тони, – с дублерами нельзя панорамировать – приходится всякий раз срезать.

– Врубаешься? – спросил у Дебби брат.

По-прежнему с широко распахнутыми глазами, девушка кивнула каждому из них по очереди, демонстрируя понимание.

– Думаю, да. И потом, у мамы все равно будут из-за этой вещи истерики… неважно, как мы это сделаем.

– Когда ты, Дебби, получишь за это Оскара, у твоей мамы точно никаких истерик не будет, – заверил ее Тони.

Девушка хлопнула в ладоши, затем схватила Дэйва за руку, лучась восторженной улыбкой.

– Ах, как это было бы колоссально!

Таким образом, к середине утра они уже снимали, как Дебби раздевается («Самое вкусное – в самом начале, а, Б.?» – вставил Тони) на переднем плане, тогда как на заднем плане ее брат сидел на корточках спиной к камере (и к Дебби), разжигая камин.

– Господи, у меня даже нижнее белье промокло, – прозвучала реплика, когда девушка разделась до белых трусиков и лифчика.

– Ну так снимай его, – отозвался Дэйв. – Ты же не хочешь заработать воспаление легких. – Протягивая руку себе за плечо, он язвительно добавил: – Не беспокойся, я не смотрю.

– Дурачок, – хихикнула Дебби и отдала Дэйву свои скудные причиндалы. Тот несколько секунд подержал их перед собой в вытянутых руках, рассматривая, – сперва лифчик (восхищенно при этом присвистнув), затем трусики. – Эй, а сквозь них огонь видать! Ха, могу спорить, они тебя как следует согревают!

– Ты ненормальный, – сказала девушка и снова рассмеялась, пока Дэйв располагал трусики и лифчик рядом с другой ееодеждой на каминном экране. Дебби тем временем закуталась в одно из одеял и присела рядом с ним у камина, наклоняясь и тряся распущенными волосами, чтобы просушить их.

– Теперь твоя очередь. – Дэйв поднялся и встал у нее за спиной, чтобы снять с себя всю одежду. Он вручал ей по одному предмету за раз, а Дебби, сунув руку за плечо, брала их и точно так же, как он, развешивала на другом конце каминного экрана.

– Ух ты, – прошептал Тони Борису еще до того, как Дебби сняла трусики. – У нее как пить дать одна их самых классных жоп в индустрии!

Борис кивнул, соглашаясь.

– И чудные сисечки.

– Идеальные сисечки, – согласился Тони. – Кто-нибудь из твоих знакомых ее ебал?

Борис, вглядываясь через видоискатель, равнодушно пробормотал:

– Ну да… думаю, один-двое… может, трое.

– И что они говорят?

– Классно.

– Не сомневаюсь, – отозвался Тони, не сводя с девушки глаз. – А они не говорили, что это было странно?

– Странно? – Борис пожал плечами. – Нет, – сказал он затем, по-прежнему поглощенный приставленным к глазу видоискателем. – Просто среднестатистическая… чудесная, влажная, плотная, жаркая, свежая, спортивная, юнаяамериканская пизда. Ха-ха-ха! Ну как, Тон, цепляет?

– Врубаюсь, – пробормотал Тон, завороженный образом. – Лучше не скажешь!

Пока Борис и Тон занимались таким невинным подтруниванием, зловещие события происходили в другом конце городка – в пентхаусе отеля «Империал», где находчивый Лис Леттерман председательствовал на эксклюзивном soirée cinégraphiqueс аудиторией из двух человек, проецируя цветные слайды на экран в темной комнате. Раздобытые им слайды представляли собой отдельные кадры тридцатипятимиллиметровой кинопленки и были воровским образом вырезаны из рабочего варианта эпизода с Анджелой в «Ликах любви».

Аудитория состояла из С. Д. и Леса Харрисона, а слайды полностью соответствовали представлению Лиса. Они демонстрировали Анджелу во всех мыслимых положениях – на самом деле «позициях», – совершенно капитальным образом компрометирующих ее звездность.

Старый С. Д. открыто рыдал, тогда как реабилитированный Лес пытался разделить его горе. Слезы текли по обращенному вверх лицу Хрена Моржового, когда он одной рукой обнимал своего папашу, крепко сжимая его плечо, хныча и вздрагивая при этом в каком-то любопытном (возможно, объясняющемся недавней накачкой морфином) ритме. Выглядело все так, словно каждое пожатие папашиного плеча оказывалось инъекцией одобрения и безопасности в плечо Леса. Наконец старик все-таки отстранился, словно желая переживать наедине, – или, более вероятно, просто от раздражения.

В любом случае, когда свет загорелся, именно Лес, предчувствуя эмоциональный финал папаши и желая продлить совместное переживание, волевым усилием довел свое горе до крещендо. Снова залившись слезами, он слепо шарил в поисках отцовского плеча, словно, рыдая вместе, они сделались бы ближе друг другу… по крайней мере, в плане корпоративной структуры.

Однако у С. Д. это вызвало только смущение, которое заставило его мобилизовать внутренние силы – в стиле «железного человека».

– Возьми себя в руки, парень! – с укоризной произнес старик, одной рукой тряся сына за плечо, а другой вытирая слезы со своих щек. – Неужели ты и впрямь думаешь, что эта… что это мелкое ничтожество…хоть на йотуизменит балансовый отчет «Метрополитен Пикчерс»?! Через год? Или максимум через два? Со всем этим… – тут он запнулся, явно импровизируя, – этим… новым материалом, который уже на подходе – новые идеи, новый материал, новые лица… пойми, сынок, эпоха суперзвезд закончилась… сегодня экономика кинопроизводства уже просто не стыкуется с бюджетными отчислениями на заорбитные актерские гонорары. – С. Д. крепко ухватил сына за плечо, точно Юлий Цезарь – Брута. – Главное – это ответственность…наша ответственностьперед акционерами. –А затем, в нежно-отцовской манере, он дал ему свой носовой платок. – Вот, возьми, сынок, – мягко сказал старик.

– Спасибо, папаша, – так же мягко поблагодарил Лес, аккуратно касаясь носовым платком глаз, а затем разворачивая его и гулко сморкаясь. Последнее действие заставило С. Д. скорчить досадливую гримасу.

– Проклятье, парень, это же столетней давности ирландское полотно! –Он выхватил у сына платок. – У тебя просто нет никакого чувства стиля – вот в чем твоя проблема! – Озабоченно качая головой, он взглянул на испоганенный носовой платок, затем смял его и сунул в боковой карман плаща.

– Извини, папаша, – пробормотал Лес, отводя глаза, а затем исполняя весь свой садомазохистский номер.

Старик закашлялся и фыркнул от удовольствия, ободрительно хлопая Леса по спине.

– Ну-ну, сынок, что за трагедия – это всего лишь деньги. Совсем как это мелкое ничтожество, Анджела Стерлинг, ни таланта, ни сердца, спит с кем и где попало, статистка паршивая… всего лишь деньги. – С. Д. грустно покачал головой, обнял сына за плечи и тоном отцовской уверенности продолжил: – Короче, мой мальчик, это не то, что заставляет наш старый мир вертеться… – Тут он взглянул на Лиса Леттермана, который смотрел на происходящее без всякого выражения и с терпением рептилии ожидал. – Верно, Лис? Давай без обид, я сожалею, что пришлось сказать такое про эту девушку, – я знаю, вы с ней были очень близки, но… – Старик умолк, пожал плечами, и на глаза ему снова навернулись слезы: – Что нам еще делать? Лис откашлялся, прочищая глотку, выждал секунду, а затем изложил свой план:

– Что вам еще делать, мистер Харрисон? Я скажу вам, что вы можете сделать. Что вы и ваш сын – как вице-президент, ответственный за производство – можете сделать и что вам следует сделать… из уважения к подавляющему большинству акционеров «Метро», которые вам доверились, вам обоим. Что вы теперь должны сделать, так это отплатить им за доверие! Я думаю, что вы должны убедить Энджи уничтожить эту картину… я выяснил, что она еще ничего толком не подписала… ни контракта, ни разрешения на демонстрацию… ничего – только вшивое письмо со своим согласием, которое даже в Тихуане ни в одном почтовом отделении не возьмут.

По мере того как Лис говорил, лица его слушателей стали проясняться, затем твердеть – причем с замечательной схожестью.

– Если вы продемонстрируете ей эти снимки, – продолжил агент, указывая на слайды, – и скажете, что этот фильм ее полностью уничтожит и вы лично позаботитесь о том, чтобы она никогда не получила работу, больше того, что вы предъявите ей судебный иск на двенадцать миллионов долларов… если вы это сделаете, тогда я скажу, что все правильно… тогда я просто зуб даю, что она уйдет из картины.

24

– Я тут думал насчет эпизода под названием «Нечестивый», – говорил Тони Борису за ланчем. – Помнишь, ты упоминал о «Монашке и игроке» или о «Проститутке и священнике»? Ну так врубись – предположим, мы делаем сюжет со священником… но эта телка не проститутка, а вроде как ненормальная – не в сексуальном плане, а типа с физическими странностями, но ему все равно охота ее ебать. Впрочем, этого мы еще не знаем, ага? Я хочу сказать, начинаться все может вполне традиционно – церковь, воскресное утро, он за кафедрой, занимается своим делом, она в середине третьего ряда, сверлит его глазами поверх своего псалтыря – но стыдливо, потому как она вся из себя уважаемая, чистая, нравственная… платье по колено, белые перчатки, нарядная весенняя шляпка, бежевые туфельки, вязаные чулки, весь этот облик годов пятидесятых, ага? Время лифчиков с подкладками и поясов с резинками, верно? Четверть фунта дезодоранта и шесть унций «листерина»… очень-очень чистая женщина… Миссис Средний Запад с качелями на передней веранде, тост за Великое Безмолвное Большинство, царица изобретательности.

Итак, он ловит ее взгляд… приходит к ней домой после церкви… для небольшого «духовного наставления»… делает свой заход, свою лучшую попытку – между прочим, я подумал, что может получиться забавное название – «Его воскресный заход», ха-ха. Короче, он награждает ее большим, влажным, страшно духовным поцелуем с языком во рту, а раз она так тепло откликается, он берет на себя смелость силой утянуть ее руку вниз, чтобы она ухватила его за божественный орган, который он имел самонадеянность во время духовного поцелуя обнажить. Натурально, наша героиня очень даже не прочь насчет малости пресвитерианского хуя, горяченького, только-только от кафедры – но не раньше, чем она втолкует ему фундаментальные заповеди бытия, врубаешься? Итак, теперь с «проповедника Мэлоуна» – я подумал, мы и впрямь можем снять в этой роли Липса, – штаны долой, его грубый ослиный хуй гротескно торчит вперед. Он гоняет нашу героиню по всей комнате, то и дело ее хватая – и на протяжении этой погони, надо заметить, между ними происходит то, что можно было бы назвать «беглым диалогом», врубаешься? Ха-ха. В общем, она рассказывает ему про «историческую безответственность церкви», про то, как «концепция веры служила просто-напросто удобной тарой для Человека, желающего переложить свою ответственность на Человека», и так далее, знаешь, выкладывает ему всю эту лавочку Жана-Поля Сартра… а он, пока она ему все это рассказывает, находится как бы в состоянии «жаркой погони», сидит у нее на пятках, пытается ей вдуть, наконец сдирает с нее всю одежду – знаешь, всю эту причудливую сбрую американского среднего класса – и ему уже кажется, что он наконец-то ее взял, но на следующем прихвате часть ее тела отваливается… скажем, парик, нога или грудь…

– Заебись фантастика! – вставил Б. – И я точно знаю, кто должен это сыграть.

– Я тоже, – сказал Тон. – Но врубись – дальше все становится по-настоящему причудливо, типа сюрреалистично, когда выясняется, что у нее вообще все фальшивое. Фальшива даже ее пизда. Пизда у нее поддельная.Другими словами, постепенное разоблачение в конце концов уменьшает ее до абсолютного ничто –типа, в конечном итоге в ней не остается ничего РЕАЛЬНОГО, что можно было бы поебать. Тогда он надевает обратно свой белый воротничок – а также штаны – и идет домой.

– Все это сон?

– Возможно.

– Это круто, Тон.

– Ну, за это старине Тону и платят, верно? Хе-хе-хе.

– Круто… но не очень эротично.

– Я думал, тебе здесь какая-то «разрядка смехом» требовалась.

– Да… но не может ли она хотя бы хуй ему пососать или еще что-нибудь? То есть, помимо всего смешного?

– Хуй ему пососать?! Блин, приятель, в этой картине уже столько хуев сосут, что ее вполне можно разносить как разновидность придурочного педерастически-хуесосного кино или что-то в таком духе.

– Ладно, пусть она не сосет ему хуй, но пусть… хоть что-нибудь делает. Не можем же мы прямо в середину картины что-то вроде… фрагмента из «Трех посмешищ» вставлять.

– Из «Трех посмешищ»?! Ты шутишь? Это же Беккет,черт подери!

– Ладно, ладно, но должны же мы сделать что-то… не столь высоколобое… что-то такое, на что люди отреагируют.

– А как насчет того фрагмента «анал – язык», про который ты упоминал?

– Гм… погоди, я знаю, что мы сделаем – мы просто дадим ей самой что-нибудь придумать, когда она сюда доберется.

– Врубаюсь.

И они позвонили в Малибу – неподражаемой Крошке Мари.