Текст книги "Грустное кино"

Автор книги: Терри Сазерн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Продюсер, дожидаясь ответа на звонок, с серьезным видом покачал головой.

– Даже если вещи еще не ушли, они никогда этого не признают. Таково правило профсоюза: «Все костюмы стираются после носки».

С. Д. протянул руку и забрал у него трубку.

– Ты прав. – Он повесил трубку. – Ладно, переснимите эту сцену. Это ведь сущая ерунда, верно? Декорация все еще стоит – полчаса работы, максимум час.

Он снова протянул руку и похлопал соседа по ладони.

– И я хочу, чтобы в фильме была использована именно эта проба. Еще я хочу, чтобы ты, Клифф, лично позаботился о том, чтобы вещи, которые она будет носить, поступили прямиком ко мне в кабинет, как только она их снимет. И сделай несколько добавочных проб, пока там будешь – пусть она, знаешь ли, выработает немного пота, немного сока… потому что у меня, приятель, есть чертовски славная идея. Да, чертовски славная идея!

Его «идея», как выяснилось – по крайней мере, в большинстве ее самых элементарных и технических аспектов, – заключалась в том, чтобы две женщины, Анджела и Луиза, одетые в точности так, как в той сцене, снова сыграли ее в номере лас-вегасского отеля – именно так, как она должна была появиться на экране, если не считать того, что на сей раз ее бы прервали. А прервал бы ее мародерствующий кавалерист-янки – грязный и небритый, только что вышедший из боя, брутальный, буйно-похотливый от долго подавлявшегося желания и размахивающий пистолетом. Этот самый янки ворвался бы в комнату, оттолкнул матушку в сторону, грубо швырнул безупречную дочь в белых панталонах на кровать и, даже не снимая сапог, жадно ею насладился – пистолет на подушке, дуло у ее виска, чтобы заглушить протестующие вопли как матушки, так и насилуемой дочери.

Вторгшимся головорезом, ясное дело, был сам С. Д., который, вместо того чтобы впрыгнуть через окно в стиле Эррола Флинна. просто выбежал из ванной, где дожидался ключевой фразы («На веранду не выходить!..»).

– Сегодня вечером она никуда не выйдет, – прорычал С. Д., указывая пистолетом на Анджелу и отталкивая Луизу в сторону, – пока ее не заебут до полусмерти!

Обе дамы (в точном согласии со сценарием) изумленно ахнули.

– Ах, матушка…

– Сэр, вы же не станете… – взмолилась Луиза, а затем воззвала к Анджеле: – Скарлетт, радость моя, не бойся, я уверена, этот джентльмен прислушается к голосу разума…

– Заткнись! Еще одно слово, и я тебе башку разнесу! – Затем Анджеле: – Скарлетт? Так, значит, тебя зовут?

Анджела застенчиво опустила глаза и мягким голосом ответила:

– Да, сэр. Скарлетт… Скарлетт О'Хара.

– Сейчас я тебя выебу, Скарлетт О'Хара, – лаконично сказал С. Д, толкая ее на кровать. – И ебать я тебя буду долго и крепко.

– Ах, пожалуйста, сэр, – взмолилась Луиза, – ведь эта малышка девственница!

– Называй ее по имени, черт побери, – рявкнул С. Д. в порядке реплики «в сторону», – все время называй ее по имени.

– Простите. – торопливо извинилась Луиза своим нормальным голосом, затем продолжила ныть: – Ах, прошу вас, сэр, пожалуйста, не делайте этого с моей малышкой Скарлетт! Скарлетт девственница!

Тем временем С. Д. стянул вниз кружевной верх корсажа, обнажая груди Анджелы.

– Ах, пожалуйста, сэр…

– Ладно, а теперь рассказывай своей мамаше, что я… что этот солдат-янки с тобой делает.

– Ах, матушка… этот солдат-янки… целует мою грудь!

– Не целую, – злобно прошипел С. Д.

– Ах, матушка, он… этот солдат-янки… сосет мою грудь!

– Ах, прошу вас, сэр… очень убедительно вскричала Луиза.

С. Д. взялся за панталоны, не стягивая их, а разрывая в паху, где шов заблаговременно был ослаблен путем выдергивания нескольких ниточек.

– Ах, матушка, он… он мне вставил… он делает это, матушка… этот солдат-янки… он меня ебет!

– Ах, сэр, ах, прошу вас…

– Отлично. – удовлетворенно сказал С, Д., -давай, давай дальше!

– Ах, матушка, – взвыла Анджела, – он заставляет меня кончить… этот солдат-янки заставляет меня кончить… я сейчас в обморок упаду… ах, матушка, он меня до полусмерти уебет!

Луиза, будучи актрисой классной и опытной, откликнулась на подсказку:

– Ах, сэр, как вы можете так поступать с моей Скарлетт! Ах, я доложу об этом вашему капитану…

– Говори же, Луиза, – побуждал ее С. Д., – в темпе говори!

– …Я расскажу ему, – заторопилась та, – как вы выебли Скарлетт О'Хара! И как заставили ее кончить!

Пока С. Д. напрягался в неистовой судороге, вопя: «Я ебу тебя, Скарлетт! Я тебя ебу!» – Луиза взяла из шкафчика полароидный фотоаппарат со вспышкой и сделала снимок.

– Але, минутку! – воскликнула Анджела, резко выпрямляясь на кровати. – Насчет грязных снимков мы не договаривались!

С. Д. приподнялся на локте и вздохнул. Затем он потянулся за сигарой и заверил девушку:

– Не волнуйся, детка, это просто для моей личной коллекции. – Он пожал плечами и потушил сигару. – А кроме того – кто узнает, что это ты?

Истинной правдой было то, что ни одно из лиц не демонстрировалось на снимке отчетливо – верхняя четверть профиля Анджелы была видна ровно настолько, чтобы позволить кому-нибудь на секунду задуматься, когда ему поклялись бы, что это и впрямь та самая знаменитая звезда, а затем немедленно отвергнуть это как еще одну дешевую ложь… вроде той, что была рассказана Гровером Морсом.

В прочих отношениях снимок получился совершенно захватывающий. Там был ясно запечатлен порванный корсет с кружевным верхом, стянутый как раз под самый низ двух превосходных грудей и оттого заставляющий их театрально выпирать. Ниже виднелись белые ноги в гофрированных панталонах, а между ними – неистово толкающие голые ягодицы. Рычаг для этого толчка обеспечивала пара грязных кавалерийских сапог с новехонькими шпорами.

Хотя фотография почти неизбежно была дискредитирована как сделанная вовсе не с Анджелы Стерлинг, она тем не менее какое-то время пользовалась определенным успехом среди компании особенных фетишистов так называемой группы «Сапоги и Гражданская война».

– Можете быть со мной откровенны, – сказала Анджела, протягивая руку через стол к ладони Бориса и награждая его самым своим серьезным взором. – Ведь вы это знаете, правда?

Борис улыбнулся. Чтобы не казалось, будто он слишком много улыбается, он поднес ее руку к своим губам и поцеловал.

– Да, я знаю.

– Тогда скажите мне… как вам кажется, у меня есть талант?

Борис нахмурился и ненадолго отвернулся. Разговаривать с актерами об их нарциссизме было пустой тратой времени и сил; так он оказывался в начальственном положении психиатра – а это было бесполезно всюду, кроме съемочной площадки.

– У всех актеров есть талант, – сказал Борис. – Вопрос в том, как их использовать… – он вовремя спохватился, – то есть как им использовать этот талант в нужное время и до нужной степени. Понимаешь, что я имею в виду? – Похоже, оговорки Анджела не разобрала.

Она молча кивнула, опустила глаза, затем снова их подняла.

– Пожалуйста, скажите мне одну вещь, – попросила Анджела, пытаясь говорить отважно. – Какой из моих фильмов вам больше всего нравится… пет, я не это хочу сказать… я хочу сказать, какой из них, по вашему мнению… показывает, что я могу… или что я могла бы… – Она умолкла, умоляя его одними глазами. – Вы понимаете, о чем я?

– Да, конечно. Но, понимаешь, на самом деле неважно, какой фильм я считаю лучшим. Важно то, какой ты сама считаешь лучшим, какая вещь, как тебе кажется, больше всего тебя увлекла…

– Ах, пожалуйста, Борис, – упрашивала Анджела, сжимая его ладонь, – пожалуйста, назовите всего один… хотя бы один эпизод, одну сцену…

Гм, так-так, сейчас подумаю. – Борис поднял глаза к потолку, словно пытаясь припомнить, и до Анджелы постепенно дошло, что он не может извлечь из всех ее фильмов совсем ничего, что ему поправилось.

– О боже, – безнадежно вымолвила она, – неужели совсем ничего не было? Наверняка должна была быть хотя бы она сцена… одна линия…

– Гм, понимаешь, дело в том, что…

Тут Анджела наконец поняла и опустила лицо на ладони.

– Ох, нет, – выдохнула она, – вы даже никогда не видели… ох, нет…

– Не валяй дурочку. Конечно, я тебя видел!

– Где? – вопросила Анджела.

– В анонсах по телевизору.

– В анонсах чего?

– Гм, так-так, сейчас подумаю…

Анджела была просто раздавлена.

– Вы не видели! Вы не видели совсем ничего из того, что я когда-либо делала! – А затем все обрати лось в гнев. – Тогда не потрудитесь ли объяснить, зачем я здесь? Потому что со мной классно переспать? Только по этой причине? – Она принялась горько рыдать.

Борис схватил ее за плечо. Настала пора проявить твердость.

Немедленно прекрати, Анджела, ты ведешь себя как ребенок! Мне совсем не нужно видеть тебя на экране! Я знаю, что ты абсолютно точно подходишь для этого фильма! Я не желаю обсуждать, что из сделанного тобой я видел, поскольку знаю, что твой потенциал никогда не реализовывался. Даже близко к тому не было. Теперь тебе просто нужно мне верить. Хорошо? – Он дал ей свой носовой платок.

Анджела вытерла глаза и сквозь слезы улыбнулась ему.

– Простите, это было глупо. – Она снова сжала его ладонь. – Вы меня простите?

– Вот, – буркнул Борис, – выпей немного бренди.

Анджела присоединилась к нему, когда он поднял бокал.

– За «Лики любви», – сказал Борис.

Они выпили и какое-то время помолчали. Борис смотрел на Анджелу, но мысли его были далеко.

– А знаете, почему киностудия оказалась неспособна изменить мой имидж? – спросила она затем. – Даже хотя я прекратила сниматься в картинах с бикини и пляжами и стала делать милые вещицы в стиле Дорис Дей? Ведь я все равно осталась секс-символом. Мало того, стало еще хуже. А знаете почему?

– Почему?

– Потому, – продолжила Анджела с горечью, глядя в свой бокал, – что каждому мужчине в Америке нравится думать, что он Большой Скверный Волк, который ебет Златовласку, вот почему.

На секунду сохранив обиженное выражение лица с надутыми губками, Анджела взглянула на Бориса.

– Но ведь вы не такой, вы…

Борис пожал плечами.

– Не знаю. Возможно, иногда я такой.

– Но вы не должны таким быть, – укорила она его.

Борис рассмеялся.

– Это ты уж слишком.

Анджела бросила на него ищущий взор.

– Слишком хорошо или слишком плохо?

Борис пожал плечами и улыбнулся, прикидываясь, что колеблется.

– Хорошо, – разродился он затем. – Да, на сей раз мне придется сказать «хорошо».

– Я рада, – мягко отозвалась Анджела и снова опустила глаза, крутя в пальцах бокал. – Борис… даже не знаю, как об этом сказать…

– А что, со мной так тяжело говорить?

– О нет, нет, дело не в вас… я хочу сказать, вы такой прямой и все прочее… то есть, я не хочу, чтобы вы подумали, будто я… ну, дерзкая, сумасбродная или что-то вроде того… просто я знаю, как некоторым режиссерам необходимо ощутить близость с актрисами, прежде чем они смогут начать по-настоящему хорошо с ними работать, и… я хочу сказать, вы такой холодный и все прочее… я даже не могу понять, хотите ли вы… ну, близости или чего-то такого… то есть, знаете, я не думаю, что вы бы сделали шаг, даже если бы вам этого хотелось…

Борис увидел все это как монолог в крупном плане – регистрируя лицо Анджелы… подергивания, текстуры, углы, тени, световые эффекты… соотнося их со словом, его сутью, с сутью образа – или беря их контрапунктом. «Как, – задумался он, – можно было бы сыграть это лучше?» Некоторое время Борис думал только об этом, а затем неожиданно осознал – не вдруг, а с теплой, стремительной плавностью, словно кровь пошла из перебитой артерии, – что сжимает руку Анджелы, а главное – что не может представить себе ее монолог в крупном плане каким то иным. Прекрасная игра.

– Я вот что хотела сказать, – почти стыдливо продолжила Анджела – Со мной вам, знаете, даже не надо делать шаг… то есть, я не стала бы вас через всю эту ерунду проводить… в общем, если у вас, ну, действительно есть глаза… знаете, как девушка в том фильма говорит, вам нужно только свистнуть.

Борис улыбнулся и сжал ее ладонь. Его не удивило то, что ею предыдущая стратегия оказалась эффективной при подготовке Анджелы к работе – теперь она будет как чистая доска, без всяких заморочек из прошлого. Однако здесь оказался неожиданный бонус – предложение сказочного золотого руна. Борис, понятное дело, видел множество ее фильмов, некоторые даже не раз. «Бог определенно печется о человеке, – размышлял он, – который первым делом печется о работе».

5

Эпизод с касбой был расписан на шесть дней съемки, и Анджела присутствовала почти во всех сценах. Исключения составляли фрагменты монтажа с разными случаями и впечатлениями из ее детства на виргинской табачной плантации, На роль отца Борис с Тони решили пригласить почтенного, имеющего многочисленные награды Эндрю Стонингтона. величественного патриарха с Дальнего Юга дней минувших; на роль матери, естественно, никто не подходил так, как сама великая Луиза Ларкин. Чтобы изобразить Анджелу юной девочкой – в ряде сцен, где представлялась ее жизнь между восемью и двенадцатью годами, – они прибегли к услугами разносторонней и совершенно прелестной Дженнифер Джинс, более известной близким друзьям как Дженни Джинс, а еще более близким друзьям как Секси Джинс. Хотя она вполне сносно сходила за восьмилетку и идеально за двенадцатилетку, на самом деле Дженнифер было восемнадцать. В этом потребовалось удостовериться без всяких сомнений, прежде чем Сид ее подписал.

– Морти, мы с этой злоебучей девчонкой точно в тюрьму сядем, если я хоть что-то в этом понимаю! Она же долбаный ребенок, долбаного Христа ради! Ты на сто процентов уверен, что этой бляди уже восемнадцать?! Я не хочу получить по мозгам каким-нибудь долбаным актом о правах человека и даже не поебаться! Ни под каким соусом, блин!

– Богом клянусь, Сид, – сказал Морт, торжественно поднимая руку. – Я же тебе говорю – я ее свидетельство о рождении видел. Если тебе этого недостаточно, то я получил письменное подтверждение от ее предков – они говорят, что ей железно восемнадцать. Еще они как следует врубаются, что мы тут типа взрослую картину снимаем.

Сид, вконец обалдевая, опустил голову на ладони.

– Типа взрослую картину, говоришь? А я думаю, мы тут все в тюрьму сядем – вот, Морти, что я думаю.

Однако самая драматическая встреча с мисс Джинс выпала Тони Сандерсу.

– Господи еби его Иисусе, – прохрипел он, приковыляв к краю съемочной площадки, где Борис сидел и делал заметки. – Блин, ты просто должен глянуть на то, что за чудо там во втором трейлере отрывается. Там, блин, восьмилетний ребенок крутит мастырки из гашиша потолще твоих сигар. – Качая головой, Тони рухнул в кресло. – И это, папаша, такой охуительный динамит, что я ебу.

Увидев сценариста так капитально удолбанным, Борис рассмеялся.

– Мальчик или девочка?

– Кто? Ребенок? Да девочка, блин, фантастическая восьмилетняя девочка! Знаешь, которая Анджелу в детстве играет? Короче, мы должны были со сценарием поработать, ну и я просто в гримерку вошел… а там, блин, рок на полную мощь ревет, «Джекки Кей и Пластиковые Сердца»… и эта коза сидит там одна, пялится в зеркало и громадный косяк смолит. «Хочешь дернуть?» – спрашивает… блин, школьница, но заебистая какая-то, врубись… а потом говорит: «То есть, если ты типа, не из ФБР». Короче, я сел там и удолбался.

– Но не потрахался? – спросил Борис.

– Нет, блин, но врубись… в какой-то момент я спрашиваю, нет ли там чего-нибудь выпить, а она говорит: «Нет, деточка, я не пью». А я говорю: «Да знаю я, что ты не пьешь, – я просто подумал, что твой менеджер, или твоя мамаша, или еще кто-нибудь…» А она улыбается и говорит: «Может, я вместо этого вон тот твой косяк подергаю?» Восемь лет от роду, как тебе? Короче, блин, я так окосел, что только и выдал ей: «Чего? Ты чего сказала?» А она мне в ответ: «Ты что, тупой? Хуй, говорю, тебе пососать, минет сделать, такие, типа, дела?» Вот это, блин, Б., вот это меня вконец обломало. Не помню, когда я хоть раз в жизни отказывался, чтобы мне хуй пососали, но восьмилетка же, блин… не знаю, может, я малость старомодный… тринадцать, двенадцать там – классно… может, даже одиннадцать… или десять, блин, если у нее хоть соски есть – в смысле, хоть какая-то грудь… но тут же вообще ничего… то есть, блин, кому охота ебать телку совсем без сисек? Это же какая-то блядская педерастия получается, верно? То есть это вроде как пацана ебать, так?

– Но ведь она просто хотела устроить тебе небольшой отсос, – напомнил ему Борис, – и сиськи никакого отношения к этому не имеют, разве не так?

Тони хмыкнул, вздохнул и закрыл лицо ладонями. Потом в отчаянии замотал головой.

– Да знаю я, знаю… я уже об этом думал… это все гашиш злоебучий… я от него, Б., вконец охуел… со всем, блин, не соображал, что делал…

Борис сделал большие глаза, потом исполнил подъем бровей из мыльной оперы – удивленно-возмущенная смесь, а потом громогласно вопросил: – Да ну?

Но все это, ясное дело, с удолбанным 'Гони было совершенно впустую. Сценарист гримасничал, словно в мучительном непонимании, плотно зажмуривая глаза, скрипя зубами, мотая головой, и в конце концов выдавил:

– Блин… ты не врубаешься – эта блядская наркота все мои злоебучие моральные критериирасхуярила!

6

Фабула эпизода с касбой была сама простота – Анджела, или «мисс Мод», как она именовалась в сценарии, была сказочно богатой и предельно придурочной светловолосой американской красоткой, которая купила себе роскошный дом в Марокко, где наслаждалась бесконечной чередой здоровенных африканских негров. В этот материал позднее предстояло вставить образы из ее детства – предположительно иллюстрирующие то, как она развила в себе столь ненасытный аппетит, или, если точнее, почему она остановилась именно на этом методе доведения до белого каления своего папаши.

Сценарий требовал четырех отдельных любовных сцен, полных и в высшей степени детальных. Вдобавок – в порядке указания на всю серьезность размаха и объема активности дамы – туда предстояло вмонтировать фрагменты, представляющие примерно две дюжины ее черных любовников, трахающих ее в различных позах. Несколько таких фрагментов требовали от нее «радостного буйства» сразу с двумя-тремя. Dénouement– то есть финал – представлял собой разновидность ronde etrordinaire [26]26
  Сумасшедшей пляски (фр.).


[Закрыть],которому Гони дал название «Круглые сутки», заявив, что реально наблюдал такое в Гамбурге. Там предстояло задействовать Анджелу и еще четырех участников – двое целовали каждую из ее грудей, еще один целовал рот, а четвертый обрабатывал своим членом ее идеальное влагалище. Как только тот, что занимался влагалищем, достигал оргазма, все четверо перемещались, как в игре «стулья с музыкой», в новые положения, причем по часовой стрелке. К тому времени как первый участник снова прибывал к влагалищу, его член опять стоял и был наготове. Таким образом, по крайней мере теоретически, rondeмогла продолжаться неопределенное время – и использование монтажа с быстрым наплывом должно было дать великолепный эффект.

– Я тут вот о чем подумал, – сказал Тони, пока они работали над сценарием в кабинете у Бориса. – Ты уже Анджелу выебал?

Борис, набросав композицию мизансцены, теперь держал ее на расстоянии вытянутой руки и с прищуром разглядывал.

– Нет, приятель, у меня слишком много других забот на уме. – Борис смял набросок и взял новый лист бумаги. – А кроме того, – добавил он, – я не уверен, что у меня есть глаза.

– Гм. – Тони развернул смятую бумажку и внимательно на нее посмотрел. – Не помню, говорил я об этом или нет, – осторожно сообщил он, – но я с ней пару раз этим занимался.

– В самом деле? – отозвался Борис, выказывая вежливый интерес, но продолжая работать над композицией.

– Ага, на «Марии Антуанетте», в ее гримерке. Один раз при полном ее параде – знаешь, большая кринолиновая юбка, еще штук восемь нижних, высокие сапожки с застежками, жуткий парик, короче, весь прикид, чертовски причудливо.

– И как оно?

– Ну-у… – Тони проявлял какую-то странную нерешительность, – вообще-то славно, – сказал он, но почти разочарованно. – Я хочу сказать, сама мысль о том, чтобы выебать Анджелу Стерлинг… ну, это вроде как удача подвалила, верно? То есть даже если это плохо, это хорошо.

– Как ты себе такое представляешь?

– Ну, тогда это по крайней мере тебе жить не мешает – ты ее выебал и можешь про это забыть. Понимаешь, о чем я?

– Гм. – Борис взял набросок и прищурился, разглядывая его.

– Тело у нее классное, – продолжал Тони, словно оправдываясь, – и она, ну… знаешь, вовсю работает… то есть, пиздой аж к потолку устремляется и по-настоящему тебе поддает! Я хочу сказать, приятель, крепко у нее получается… и тот старый захват типа ножницы… корчится… стонет… кусается… царапает тебе спину… всякие странные нежности бормочет… знаешь, все эти страстные дела.

Борис пожал плечами.

– Звучит идеально.

– Угу… – пробурчал Тони, делая паузу и пытаясь собраться с мыслями. – Короче, в первый раз, когда она была в полном костюме Марии Антуанетты и разыграла сцену изнасилования – знаешь, вроде как притворялась, будто я ее насилую, – это было чертовски славно… то есть, я был как раз под такой балдой, чтобы как следует в это врубиться… у меня всегда были примерно такие фантазии… невинная белокурая красавица у мачты, руки грубо связаны за спиной, груди торчат… знаешь, весь этот застарелый синдром типа «Большой Скверный Волк сбег Златовласку»… черт, я этот костюм на куски порвал. У Леса Харрисона совсем крыша поехала нам пришлось целую историю сочинить… про то, как какой-то статист крадет костюм, а потом его сбивает автобусом в Санта-Монике… или что-то вроде того.

Борис хихикнул.

Роскошно. Пожалуй, мы смогли бы это использовать.

Нет, бота ради, Б., даже ей об этом не напоминай. Мне неохота, чтобы меня считали одним из тех, кто, знаешь, «раз чмокнул и всем рассказал».

– Но это так забавно. А я то думал, где Анджела эту фразочку про «Златовласку и Скверного Волка» подцепила. Знаешь, она по-прежнему ее использует.

Тони был в шоке.

– Что? Ты хочешь сказать, она действительно рассказала тебе про то, что вытворяла тогда в гримерке?

– Нет, нет, она просто использовала ату ерундовину со «Скверным Волком», когда описывала всех мужчин… естественно, кроме меня.

– Ха-ха-ха.

– А в другой раз как все было?

Тони помрачнел.

– Получилось даже малость пугающе – то есть как будто ее там на самом не было, врубаешься? Точно она в какой-то город фантазий смылась, Я хочу сказать, у меня было такое чувство, что я могу перерезать ей глотку, а она вообще ничего не заметит… или заметит, когда ей станет сложно жопой вертеть.

Чушь, – сказал Борис, склонив голову набок и изучая свою композицию. – Не думаю, что она так… так чиста.

Тони пожат плечами.

– Может быть. Она запросто могла все это под делать. Еблю подделать. Гм. Старая как мир история – такая же древняя, как сама Женщина. А я был слишком уторчен, чтобы различить. Но в первый раз, в оснастке Марии Антуанетты – тогда был класс. Я хочу сказать, такое подделать нельзя. Я был бы не прочь еще разок что-нибудь такое попробовать.

– Изнасиловать Марию Антуанетту?

– Нет-нет, теперь уже что-нибудь другое.

– Типа чтобы у тебя аккуратненькая восьмилетка с косичками отсосала?

– Да, обормот хуев! Какой ужасный обман! Как ты мог своему классному другу Гони такую подлянку устроить? Теперь мне, может статься, уже никогда не узнать восторга восьмилетнего отсоса!

– Послушай, Тони, – сказал Борис, – не хотелось бы опускать тебя на грешную землю, но нам надо принять кое-какие решения насчет фильма.

– Решения. Ух ты, блин.

– Хорошо, назовем это выбором вариантов.

– Да, верно – выбор куда лучше.

– В общем, не думаешь ли ты, что нам следует включить мужской гомосексуальный эпизод?

Тони скорчил гримасу.

– Тьфу, говно.

– Никки думает, что это шикарная идея.

– Это жопа его так думает.

Борис улыбнулся.

– Ты что, Тон, антипидор?

Тони пожал плечами.

– Ну… если от этого отойти – и, между прочим, это совсем не обязательно правда… я просто не думаю, что получится эротично.

– Есть же у нас лесбийский эпизод.

– И это классно. В лесбиянок я врубаюсь. Когда две телки ебутся – или чем они там занимаются, – это красота. То есть это меня заводит… но два мужика, волосатые ноги, волосатые жопы, волосатые яйца и хуи… нет, забудь.

– А что, если они красивы… молоды и прекрасны… арабские парнишки, лет четырнадцати-пятнадцати, стройные как тростник, гладкая оливковая кожа, большие карие глаза…

– Ты хочешь сказать, как телки?

Борис с любопытством на него взглянул.

– Нет, приятель, я хочу сказать, что у нас здесь есть возможность и обязанность выложить все до конца. И я не думаю, что нам следует что-то с ходу вычеркивать. То есть, я не хочу отбрасывать какой-то аспект эротики только потому, что лично я в него не врубаюсь.

– Да? – фыркнул Тони. – Прекрасно, тогда почему бы нам крутой садомазохизм не сделать? Знаешь, с выжиганием сосков, вырыванием клиторов, с такого рода делами… Или как насчет капельки копрофилии? Как насчет этого, Б.? Мы проведем исчерпывающее кинематографическое исследование поедания говна. Есть же люди, которые заявляют, что круче этого ничего нет.

Борис склонил голову набок, улыбаясь и щурясь. Затем он выдал тираду в манере Эдварда Дж. Робинсона [27]27
  Эдвард Дж. Робинсон (1893–1973) – американский киноактер.


[Закрыть]:

– Нравится мне, мальчонка, как ты кулаками работаешь. А как тебе за монету подраться?

Тони глотнул выпивки, качая головой в неподдельном унынии.

– Я правда не знаю, приятель… то есть я точно знаю, что не смогу написать хорошую сцену сжигания сосков или поедания говна… и сомневаюсь, что смогу написать сцену гомосексуальной ебли… то есть я смогу, но не хорошую – не такую, какую, скажем, смог бы написать Жан Жене…

Борис глубоко погрузился в свои мысли, молча двигая фломастером по бумаге и медленно зачеркивая очередной рисунок.

– А у тебя никогда гомосексуального опыта не было?

Тони скорчил гримасу и замотал головой.

– Нет, приятель… то есть совсем ничего с тех пор, как мне было одиннадцать или двенадцать.

– А что было тогда?

– Тогда? Ну, мы с другом просто дурачились со своими хуями, только и всего… то есть, мы их надрачивали, а потом… Черт, теперь я припоминаю, какой хуйней мы тогда занимались… – Тони нахмурился, пытаясь вспомнить, затем вздохнул. – Ну да, теперь оно возвращается… вот блин… короче, вот чем мы обычно занимались – я и мой друг… Джейсон его звали… Джейсон Эдвардс Мы залезали в шалаш на дереве, который сами построили, и вместе кончали… вроде как состязаясь, понимаешь, чтобы посмотреть, кто кончит первым или кто выдаст больше… или пустит дальше – примерно как на соревновании по плевкам. И, врубаешься, Джейсон был месяцев на шесть старше меня, да и в любом случае малость пообразованней, потому что у него была сестра – ей уже пятнадцать стукнуло… короче, он вынул из се коробки с тампаксом эти диаграммы – знаешь, такие рисунки, где показывается как тампакс одним пальцем вталкивается во влагалище, – показал их мне и говорит: «Вот, смотри, куда твою штуку надо вставлять – прямо сюда». Фантастика! Там, на этих рисунках, все эти дела в профильном разрезе показывались – утроба, матка, фаллопиевы грубы и всякое такое, – а художник, по какой-то странной причине, всегда снабжал эту фигуру такой жопой… знаешь, такой сказочно округлой, цветущей, соблазнительной, совсем как у Джейн Фонды! В общем, думаю, так мы ассоциацию и провели… в смысле, идею жопы – его и моей – как возможного заменителя пизды… или, но крайней мере, просто чтобы кончать, чем мы тогда уже вовсю занимались. Так или иначе, мы с ним пару раз друг друга через жопу попробовали, но меня особенно не зацепило… Я даже не помню, кончал я тогда или нет… меня тогда больше всего занимало то, как его сестра раздевается – мы могли подсматривать за ней через окошко в ванной… как она стояла там перед зеркалом и груди свои массировала. Вот это было чертовски клево! И я начал использовать ее как образ, чтобы спускать… мой первый такой образ – то есть, не считая той девушки из коробки с тампаксом, которая на самом деле в счет не шла, потому что была безлика… даже безголова. Да у нее и плеч не было! И ног тоже! Абсурд. А суть в том, что в те пару раз, когда я ебал Джейсона в жопу, я на самом деле воображал, что ебу его сестру. – Тут он посмотрел на Бориса и сухо усмехнулся, словно осознавая, что, пожалуй, принимает себя слишком всерьез. – Дьявольски здоровая образность, а, доктор? В таких взаимоотношениях ничего из твоей знаменитой модели «пидорас-хуесос» нет, верно?

Борис перешел к пародированию акцента Стренджлава [28]28
  Стренджлав – ученый из фильма Стэнли Кубрика «Доктор Стренджлав, или Как я научился не волноваться и полюбил бомбу».


[Закрыть].

– Но правда ль, што ви рассказаль абсолутную правду? Совсем никакой отсос? Нихт коммен вен жопа?

– Не-а, – Тони грустно помотал головой. – Так все и было.

– Довольно безбедное и защищенное существование… для того, кто надеется уловить ускользающие чувства… страхи… надежды легендарного Рядового Человека.

– Ага, блин, но вся штука в том, что у меня неплохое воображение… врубаешься? И насчет использования педерастического эпизода в фильме я хочу сказать только то, что мы в конце концов станем использовать оценки телок… в смысле, негейские оценки в отношении телок. Я хочу сказать, что если ты попытаешься романтизировать то, как юного, гибкого, гладкокожего мальчика ебут в жопу, на самом деле ты будешь говорить о том, как ебут телку. Верно?

– В жопу?

– Ох ты боже мой… да куда угодно – в жопу, в пизду, в подмышку… это все равно будет телка… мягкая, теплая, ласковая, гладкокожая телка – а не какой-нибудь костлявый, волосатый засранец!

Борис задумчиво кивнул.

– Я просто хотел хорошенько все это перетряхнуть, прежде чем выбросить в корзину… знаешь, обмусолить это дело, поднять на флагшток и посмотреть, не отдаст ли кто-нибудь честь…

– Или, – добавил Тони, – как сказал бы великий С. К. Крассман, «малость это дело погладить и посмотреть, не брызнет ли сперма».

– Верно, – согласился Б. Тони вздохнул.

– И теперь мы знаем. – Он глотнул выпивки. – А я уж было подумал, что меня вот-вот отсюда попрут.

– А я подумал, что ты сам собрался уйти.

– Никогда, маэстро.

– Ладно, теперь мы должны обсудить, сколько будет эпизодов – четыре из двадцати трех или пять из восемнадцати. В общем, будет очень тяжело или вообще невозможно сделать лесбийский и нимфоманский эпизоды в рамках двадцати пяти минут каждый – в них слишком много действия. А потому в идеале у нас на всю остальную картину остается сорок минут. Итак, у нас по-прежнему есть «Идиллический», «Нечестивый» и «Кровосмесительный». Лично я испытываю сильные чувства по поводу «Нечестивого» – знаешь, типа «Монашка и азартный игрок», «Священник и проститутка», что-то в таком плане. Могло бы даже забавно получиться, Капелька знаменитой «разрядки смехом», а, Тон?

– Мы должны по-прежнему делать это со вкусом.

– Ага, никаких сортирных шуток про священника.

– Верно.

– Теперь позволь я вот о чем спрошу – как насчет самого тяжелого? Как это в твоей большой тыкве очерчивается? Мать – сын? Отец – дочь? Брат – сестра? Думаю, здесь мы должны следовать самым нашим личным побуждениям. Теперь скажи мне, кого бы ты скорее выебал – свою дочь или мамашу… предполагая, ясное дело, что твоя мамаша в форме, лет тридцати двух – тридцати трех?