Текст книги "Море и рыбки"
Автор книги: Терри Дэвид Джон Пратчетт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
IV
Когда она вернулась в домик, матушка Ветровоск стояла посреди кухни, скрестив руки на груди, и лицо ее напоминало неприбранную постель. Одна нога выбивала на полу дробь.
– А сама выскочила за волшебника, – фыркнула матушка, едва подруга переступила порог. – И не говори мне, что ничего такого в этом нет.
– Но ты же знаешь, колдунам можно жениться. Сдай посох и шляпу – и женись на здоровье. Нет такого закона, чтобы волшебнику ходить бобылем, если он бросил волшебствование. Потому как считается, что они женаты на своем ремесле.
– Понимаю, – кисло хмыкнула матушка. – Быть женатым на ней – работенка не из легких.
– Как в этом году, много намариновала? – спросила нянюшка, переключаясь на другую тему. Выражение лица матушки живо наводило на мысли об уксусе.
– Весь лук мушка попортила.
– Жалко. Ты ведь любишь лук.
– Даже мушкам нужно есть, – философски заметила матушка. Она бросила сердитый взгляд на дверь. – «Как подружка подружке…»
– У нее в нужнике на крышке вязаный чехол, – сообщила нянюшка.
– Небось розовый?
– Ага.
– Симпатишно.
– Не такая уж она плохая, – возразила нянюшка. – В Скрипичном Локте люди о ней хорошо отзываются.
Матушка фыркнула.
– А обо мне они тоже хорошо отзываются?
– Нет, Эсме, о тебе говорят тихо-тихо.
– Вот и правильно. Видела ее шляпные булавки?
– Сказать по совести, очень даже… симпатишные.
– Вот она, современная ведьма. На голове – побрякушки, в голове – книжки…
Нянюшка всегда считала, что это личное дело каждого, чем забивать собственную голову, но спорить не стала. Тем более что ей еще предстояло возвести прочную дамбу, которая выдержала бы мощную волну матушкиного гнева.
– На самом деле ты даже можешь гордиться тем, что тебя не хотят допускать до Испытаний.
– О, я очень польщена.
Нянюшка вздохнула.
– Лестное лестному рознь.
– Знаешь, Гита, я никогда не умела делать хорошую мину при плохой игре. И никогда не хотела казаться лучше, чем я есть на самом деле.
Нянюшка опять вздохнула. Истинная правда, матушка была ведьмой старого закала. Она не делала людям добра, она поступала так, как того требовала ситуация. Вот только людям не всегда по душе такое отношение. Тот же старик Поллирт, что давеча сверзился с лошади. Ему хотелось какой-нибудь микстуры от боли, а нужны были несколько мгновений адской муки, пока матушка вправляла выбитый сустав.
Беда в том, что в памяти остается боль.
Всякие любезности, вежливые вопросы наподобие «Как вы себя чувствуете?» помогают завоевать доверие окружающих. Улучшают твой облик в глазах общественности. Однако Эсме никогда ничем подобным не занималась, поскольку и так видела людей насквозь.
Нянюшка Ягг тоже видела их насквозь, но знала, что люди очень не любят, когда им даешь это понять.
Она задумчиво склонила голову набок. Матушка по-прежнему притоптывала ногой.
– Ты, никак, что-то задумала, Эсме? Меня не проведешь. У тебя вид становится такой.
– Это какой же, будь любезна объяснить?
– А точно такой, как тогда, когда того разбойника нашли на дереве в чем мать родила – он еще ревмя ревел и все талдычил про чудище, которое за ним гналось. Забавно, никаких следов лап так и не обнаружили. А у тебя как раз было такое выражение лица.
– За свои подвиги он заслуживал и худшего наказания.
– Оно конечно… А еще у тебя такой вид был, когда на старого Свинкса кто-то напал в его же сарае. Беднягу так взгрели – даже говорить не мог. И живого места не осталось.
– Ты про того Свинкса, который поколачивал жену? Или про Свинкса, который теперь по гроб жизни не подымет руку на женщину? – уточнила матушка. Губы ее сложились в некое подобие улыбки.
– И точно такой же вид был у тебя, когда на дом старика Милисона вдруг скатилась с гор лавина. И надо ж какое совпадение, аккурат за день до того он обозвал тебя старой кошелкой, которая вечно сует нос в чужие дела… – не успокаивалась нянюшка.
Матушка ответила не сразу. Дело все в том, что последний случай действительно был чистым совпадением, и нянюшка об этом знала. А также знала, что матушка знает, что она это знает. Поэтому сейчас внутри Эсме Ветровоск шла яростная борьба…
– Что ж, всякие случайности бывают, – пожала плечами матушка, наконец найдя выход из трудной ситуации.
– Ага, например, может приключиться так, что в этом году на Испытаниях что-то не заладится. А чем не совпадение? Не могут же они все время гладко проходить…
Под взглядом ее подруги воздух чуть ли не зашипел.
– Значит, вот как ты обо мне думаешь! Очень приятно было это узнать!
– Летиция считает, надо идти в ногу со временем…
– Неужели? А я, стало быть, безнадежно отстаю? Мы действительно должны двигаться со временем в ногу, но кто сказал, что время нужно подпихивать? И кажется, Гита, тебе уже пора. Ты что-то задержалась. А я хочу побыть наедине с собственными мыслями!
Неизвестно, о чем думала матушка Ветровоск, но когда нянюшка с легким сердцем бежала домой, ее мысли были о том, что Эсме вряд ли способна сделать ведьмовству хорошую рекламу. Разумеется, она одна из лучших, спору нет. Но, глядя на матушку, девчонка, едва вступающая в жизнь, непременно скажет себе: так вот что это такое? Пашешь как лошадь, во всем себе отказываешь – а что в награду? Все те же тяжкие труды и лишения?
Нельзя сказать, что матушку так уж не любили, но гораздо чаще она вызывала не симпатию, а уважение. Люди, к примеру, привыкают с уважением относиться к грозовым тучам. Они питают землю водой, они необходимы. Но кто их любит?
Заморозки уже нашпиговали осенний воздух ледяными иголочками, поэтому, прежде чем улечься спать, нянюшка натянула сразу три фланелевые ночнушки. Но вот как было защититься от тревожных мыслей, что бродили в голове?
Сегодня была объявлена война. Ну не совсем война, но близко к тому. Матушка, если ее разозлить, была способна на разные, в том числе самые страшные вещи. Да, кара падет на головы тех, кто ее в полной мере заслужил, но ситуация от этого не становилась менее жуткой. Нянюшка знала: Эсме замышляет нечто ужасное.
Сама она не любила побеждать. От привычки побеждать потом трудно избавиться. К тому же она создает опасную репутацию, которую приходится поддерживать. Так и идешь по жизни, постоянно оглядываясь – а вдруг объявится новая талантливая девчонка, у которой и помело лучше, и с лягушками она управляется ловчее…
Нянюшка заворочалась под горой пуховых одеял.
Для матушки Ветровоск не существовало такого понятия как «второе место». Либо ты победил, либо нет. Собственно, в проигрыше нет ничего плохого – помимо того, конечно, что не ты победитель. Нянюшка всегда придерживалась тактики достойного проигрыша. Тех, кто продул в последнюю минуту, публика любит и угощает выпивкой, и слышать «она едва не выиграла» гораздо приятнее, чем «она едва не проиграла».
Нянюшка полагала, что быть второй куда как веселее. Но не в привычках Эсме было веселиться.
Матушка Ветровоск сидела в своем домике и смотрела, как догорает огонь.
Тени прыгали по серым стенам – серым не от грязи, но от почтенного возраста. Здесь не было ни единой бесполезной, ненужной вещи, которая не могла бы рано или поздно сослужить хозяйке какою-нибудь службу. Не то что у нянюшки Ягг, там домик был по самую крышу забит всяческими безделушками и цветочными горшками.
Нянюшка обожала подарки, и весь Ланкр был об этом прекрасно осведомлен. Матушка презрительно фыркала и называла подругу старьевщицей. По крайней мере, на людях. Что она по-настоящему думала на сей счет, никто не знал.
Вот потух последний уголек, а матушка все покачивалась в кресле.
В серые ночные часы всякая дурь в голову лезет. Например, что на твои похороны народ соберется лишь для того, чтобы собственными глазами убедиться: из могилы ты точно не восстанешь.
V
А на следующий день Перси Гопкрафт, собираясь сделать кое-что по хозяйству, отворил дверь черного хода, шагнул за порог… где его встретил прямой немигающий взгляд голубых глаз, принадлежащих матушке Ветровоск.
– Батюшки-светы, – вполголоса охнул он.
Матушка сконфуженно кашлянула.
– Почтенный Гопкрафт, я это насчет, ну, яблок. Тех самых, что ты назвал в честь нянюшки Ягг.
Колени Перси задрожали, а парик пополз с затылка на пол в надежде обрести там безопасность.
– Я просто хотела сказать спасибо. Она так радовалась этому, так радовалась… – продолжала матушка голосом, который ее хорошим знакомым, к их великому изумлению, показался бы диковинно напевным. – Она ведь у нас молодец и действительно это заслужила. Ты замечательно придумал. И потому, в знак признательности, я принесла тебе кое-какой подарочек…
Гопкрафт аж отпрыгнул, когда матушкина рука проворно нырнула в карман передника и тут же появилась снова, сжимая черную бутылочку.
– …Очень редкая настойка из очень редких трав. То есть которые редко встречаются. Потому как на редкость редкие.
До Гопкрафта наконец дошло, что бутылочка предназначена для него. Осторожно, словно пузырек мог вдруг засвистеть или отрастить ножки, он принял матушкин подарок.
– Э, ну, гм, что ж… премного благодарен, – промямлил он.
Матушка чопорно кивнула.
– Мир дому сему!
Она развернулась и пошла по тропинке прочь.
Гопкрафт осторожно закрыл дверь, после чего на всякий случай подпер ее спиной.
– Собирай манатки! – рявкнул он на жену, которая высунулась из кухни. – Мы уезжаем, сейчас, сразу!
– С чегой-то? Вся наша жизнь тут прошла! Нельзя все бросить и удариться в бега!
– Лучше в бега, чем обезножеть, глупая ты баба! Чего ей от меня занадобилось? Неужто я ей чем не угодил? Чтобы матушка спасибо сказала?!
Но госпожа Гопкрафт не двинулась с места. Они только-только привели дом в приличный вид, да к тому же купили новый насос. Есть вещи, с которыми очень нелегко расстаться.
– Слушай, давай не будем гнать лошадей. Помозгуем как следует, – предложила она. – Что в этом пузырьке?
Гопкрафт держал бутылочку на отлете.
– Ты хочешь это знать?!
– Да не трясись ты как заяц! Она же слова дурного не сказала.
– Она сказала «мир дому сему»! По мне, так звучит очень даже грозно, хреночки малосольные! Это ж матушка Ветровоск, не абы кто!
Гопкрафт поставил бутылочку на стол. После чего супруги осторожно наклонились к ней, готовые чуть что кинуться наутек.
– Тут прописано «Атращиватель Валос», – сообщила госпожа Гопкрафт.
– Чтобы я им намазался?! Да ни в жизть!
– Она потом спросит, как да что. Она такая.
– Если тебе хоть на минуту втемяшилось, будто я…
– Можно попробовать на собаке.
– А славная у тебя корова.
Вильям Беднокур очнулся от грез, повернулся на табуретке и поглядел в сторону луга. Пальцы механически продолжали обрабатывать коровье вымя.
Над изгородью торчала остроконечная черная шляпа. Вильям вздрогнул, да так, что надоил молока себе в левый башмак.
– И много корова дает молока?
– Не выдоишь… Гм, о, да, матушка Ветровоск, достаточно! – заикаясь, ответил Вильям.
– Хорошо, это хорошо… Да будет так до скончания дней ее, вот что я скажу. Доброго тебе дня.
И остроконечная шляпа поплыла дальше.
Беднокур ошеломленно уставился ей вслед. Потом он схватил ведро и, поскальзываясь на каждом шагу, бегом кинулся в хлев.
– Хлам! – заорал он. – Спускайся сюда сию же минуту!
На краю сеновала показался его сын с вилами в руке.
– Чего, бать?
– Немедленно сведи Дафну на рынок, слышишь?
– Чего-о? Она ж лучше всех доится, батя!
– Доилась, сын, доилась! Матушка Ветровоск ее только что прокляла! Продай Дафну сейчас, покуда у ней рога не отвалились!
– А че она сказала-то?
– Коровы не умеют говорить, придурок!
– Да не корова, матушка.
– Она сказала… она сказала… – волнуясь, начал пересказывать Беднокур. – Ну, она спросила, много ли молока дает наша Дафна, я говорю, вполне, вполне, а она: «Да будет так до скончания дней ее».
– Не шибко похоже на проклятие, батя, – заметил Хлам. – Я че хочу сказать… ты-то клянешь совсем по-другому. По-моему, дак даже и неплохо звучит, – решил сын.
– Ну… она это так сказала… и потом, скончание дней…
– Как – так, бать?
– Ну… словно радовалась чему.
– Батя, ты в порядке?
– Штука в том… как… – Беднокур умолк. – В общем, неправильно это, – обозлился он. – Не-пра-виль-но! Да как она смеет! Сколько ее помню, матушка была всегда и всем недовольна! И башмак у меня полон молока!
В этот день нянюшка Ягг выкроила минутку, чтобы проведать укрытый в лесу самогонный аппарат. Аппарат этот был ее маленькой тайной – впрочем, не только ее и не совсем маленькой, ибо в королевстве Ланкр всем и каждому было ведомо, откуда нянюшка берет свой знаменитый бренди, а тайна, которую хранит сразу столько народу – это ну очень большая тайна. Даже король был в курсе, однако притворялся, будто ему невдомек. Это позволяло ему не требовать с нянюшки налогов, а ей – увиливать от таковых. Зато каждый год на Страшдество его величество получал бочонок того, во что превращался бы мед, не будь пчелы такими убежденными трезвенницами. В общем, все проявляли понимание и чуткость, никому не нужно было платить ни гроша, мир становился чуточку счастливее, и никого не поносили последними словами.
Нянюшка дремала. Долгая дорога, снятие пробы – все это очень утомительно, вот она и прилегла. Но в конце концов до нее все же докричались.
Само собой, сунуться на поляну никто так и не посмел. Это означало бы признать, что тайна аппарата – и не тайна вовсе. Нет, все упорно лазили по окрестным кустам, пока нянюшка сама не показалась. Причем встретили ее столь изумленными ахами-охами, что это небольшое представление сделало бы честь всякому любительскому театру.
– Ну, чего вам надо-то? – вопросила она.
– Ой, госпожа Ягг! А мы как раз гадали, уж не тут ли ты… гуляешь, – всплеснул руками Беднокур. Прохладный ветерок разносил по лесу крепкие ароматы. – На тебя вся надежа! Это госпожа Ветровоск!
– Что она натворила?
– Расскажи-ка, Гамбукер!
Мужчина рядом с Беднокуром живо снял шляпу и почтительно прижал ее к груди на манер «ай-сеньор-на-нашу-деревню-напали-злые-бандитос».
– Ну вот, госпожа, было-то все как… Копаем мы с моим парнишкой колодезь, а тут она мимо идет…
– Она – это матушка Ветровоск?
– Да, госпожа, и говорит… – Гамбукер сглотнул. – Вы, говорит, не найдете здесь воды, добрый человек. Поищите лучше, говорит, в лощине возле старого ореха! А мы знай копаем. Дак ведь воды-то и впрямь ни капли не нашли!
Нянюшка раскурила трубку. Рядом с самогонным аппаратом она не курила – однажды на бочонок, что заменял ей сиденье, упала искорка, и нянюшка испытала незабываемое чувство свободного полета. Повезло, что рядом стояла раскидистая пихта.
– Ага… и тогда вы пошли копать в лощине у орешника? – ласково уточнила она.
Гамбукер оторопел.
– Да ты что, госпожа! Мы же такое могли там найти! Мало ли что она туда запрятала!
– А еще она прокляла мою корову! – встрял в разговор Беднокур.
– Правда? Что же она сказала?
– Она спросила, много ли молока дает наша Дафна, а когда я ответил, что достаточно, матушка и говорит: «Да будет так до скончания дней ее»… – Беднокур запнулся. Вообще-то проклятья звучат иначе, но… – И голос у нее был такой… – переминаясь с ноги на ногу, пробормотал он.
– Какой же?
– Приятный!
– Приятный?
– Ну, она улыбалась и всякое такое! Да я теперь этого молока в рот не возьму! Мне жить еще не надоело!
Нянюшка нахмурилась.
– Что-то я не пойму…
– Тогда посмотри на собаку Гопкрафта! – воскликнул Беднокур. – С ней она такое сотворила! Все семейство с ног сбилось! Зверюга вся волосьями поросла! Он стрижет, жена вострит ножницы, а оба ребятенка круглый день копают ямы, чтоб было куда шерсть сваливать!
Терпеливые расспросы нянюшки помогли пролить свет на ту роль, которую сыграл во всем этом «Атращиватель Валос».
– И он дал собаке…
– Полбутылки, госпожа Ягг.
– Хоть Эсме собственной рукой написала на ярлычке «Па ма-а-алинькой ложичке рас в ниделю». Неудивительно, что собаку так расперло…
– Гопкрафт вусмерть перепужался. Но, госпожа Ягг, что ж она такое творит-то! Бабы детишек на улицу не выпускают. Потому – а ну как она им улыбнется?
– Ну улыбнется, и что?
– Она ж ведьма!
– И я тоже. И я им улыбаюсь, – напомнила нянюшка Ягг. – А они за мной хвостом таскаются, дай да дай конфетку!
– Да, но… ты… то есть… она… то есть… ты не… то есть, того…
– Эсме – хорошая, добрая женщина, – объявила нянюшка. Но природная честность заставила ее добавить: – По-своему. В лощине наверняка есть вода, и корова Беднокура будет отлично доиться. Гопкрафт сам виноват, внимательнее надо читать, что на пузырьках пишут, но для дурака-то закон не писан. А чтобы говорить, будто Эсме Ветровоск способна проклясть ребятенка – тут совсем с ума спрыгнуть надо. Изругать на все корки – это да, она их с утра до ночи костерит. Но чтобы порчу навести…
– Да, да, мы с тобой согласны, – почти простонал Беднокур, – но это ж неправильно, вот что. Ее, вишь ты, любезность одолела, а ты не знаешь потом, сможешь ли ты ходить, или будешь прыгать, как лягушка!
– И далеко ли упрыгнешь, – мрачно добавил Гамбукер.
– Ладно, ладно, я разберусь, – пообещала нянюшка.
– Нельзя же вести себя то так, до эдак, – пробормотал Беднокур. – Люди ведь пужаются.
– Да, да, няншука, разберись, а мы приглядим за твоим ап… – начал было Гамбукер, но тут же согнулся пополам и закашлялся.
– Не обращай внимания, это у него колики от расстройства, – пояснил Беднокур, потирая локоть. – А ты тут травки всякие полезные собирала, да, нянюшка?
– Угу, травки… – промычала нянюшка Ягг, торопливо углубляясь в завесу листвы.
– Так я пока убавлю огоньку, ладно? – крикнул ей вслед Беднокур.
VI
Когда запыхавшаяся нянюшка Ягг показалась на тропинке, матушка сидела на пороге своего домика и копалась в мешке со старой одеждой. Вокруг были разбросаны одеяния не первой свежести.
В довершение всего матушка напевала себе под нос. Нянюшка забеспокоилась. Что-что, а музыку Эсме Ветровоск никогда не одобряла.
А еще при виде нянюшки она улыбнулась – по крайней мере, уголок ее губ пополз вверх. Тут уж нянюшка встревожилась не на шутку. Обычно матушка улыбалась, только если какого-нибудь мерзавца настигала заслуженная кара.
– О, Гита, рада тебя видеть!
– Эсме, ты часом не приболела?
– В жизни не чувствовала себя лучше, клянусь! – откликнулась матушка и продолжила мурлыкать какой-то мотивчик.
– Э… тряпки разбираешь? – догадалась нянюшка. – Собралась наконец сшить одеяло?
Матушка Ветровоск твердо верила, что в один прекрасный день возьмет да сошьет настоящее лоскутное одеяло. Однако занятие это требует терпения, а потому за истекшие пятнадцать лет матушке удалось сметать всего три лоскута. Но тряпки она все равно собирала. Как, впрочем, и все ведьмы. Каждая настоящая ведьма должна собирать тряпки. У старых вещей, как и у старых домов, есть душа. Говорят, за тряпки ведьма душу продать готова, но это совсем не так – за тряпки ведьма готова продать души всех окружающих.
– Где-то тут было… – бормотала матушка. – Где-то тут… Ага, вот…
Она гордо извлекала из мешка некое одеяние. По большей части розового цвета.
– Не совсем еще памяти лишилась, знала, что оно должно быть где-то здесь, – продолжала матушка. – Почитай, ненадеванное. И размер подходящий.
– Ты что, собираешься его надеть? – охнула нянюшка.
Пронзительный (серпом-под-коленки) взгляд синих матушкиных глаз обратился на нее. Нянюшка с огромным облегчением услышала бы в ответ что-нибудь вроде «Нет, с маслом съем, дура старая». Вместо этого матушка Ветровоск опустила глаза и немного робко спросила:
– Думаешь, мне не пойдет?
Воротничок платья был отделан кружевом. Нянюшка судорожно сглотнула.
– Ну, ты обычно носишь черное… Даже капельку чаще, чем обычно. Можно сказать, всегда.
– Ага, душераздирающее зрелище, – рассудительно откликнулась матушка. – Не пора ли обновить гардеробчик?
– Да ведь оно такое… розовое.
Матушка отложила платье в сторону и, к вящему ужасу нянюшки, мягко взяла ее за руку.
– Знаешь, Гита, – проникновенным тоном сказала она, – я тут как следует подумала насчет этих Испытаний… Я вела себя как настоящий барбос на сене…
– Сука, – рассеянно обронила нянюшка Ягг.
На мгновение матушкины глаза вновь превратились в два сапфира.
– Что?
– Э… сука на сене, – пробормотала нянюшка. – В смысле «собака». А не «барбос». Выражение такое.
– Да? И верно. Спасибо за замечание. Ну вот я и подумала: самое время мне отойти в сторону. Пусть молодежь порезвится. Ну, то есть… я вела себя не очень-то любезно…
– Э-э…
– Я попробовала стать любезной, – продолжала матушка. – Досадно, но приходится признать: я хотела как лучше, а вышло…
– Любезничать ты никогда не умела, – вздохнула нянюшка. – Ну, зато в другом ты хороша.
Матушка улыбнулась. В ее взгляде, хоть и решительном, нянюшка не сумела высмотреть ничего, кроме искренней озабоченности.
– Может, со временем я все-таки исправлюсь, – предположила матушка.
И ласково похлопала нянюшку по руке. Нянюшка уставилась на свою руку так, словно та должна была превратиться в нечто кошмарное.
– Просто… все привыкли к тебе такой, какая ты есть, – выдавила она.
– А знаешь, что я еще подумала? Я, пожалуй, сварю для праздника варенье. И, может быть, приготовить каких-нибудь кексов? – спросила матушка.
– Угу… Это дело.
– Нет ли в поселке больных, кого нужно навестить?
Нянюшка воззрилась на дальние кроны деревьев. Все хуже и хуже! Она порылась в памяти. Итак, человек должен быть достаточно тяжело болен, чтобы нуждаться в дружеском визите, и в то же время достаточно здоров, чтобы пережить то незабываемое потрясение, когда с визитом явится сама матушка Ветровоск. По части практической психологии и примитивных сельских оздоровительных процедур матушке не было равных. Честно говоря, последнее удавалось ей даже на расстоянии, ибо самые болящие бедолаги поднимались с постели и отступали – нет, бежали – перед известием, что матушка Ветровоск на подходе.
– Покамест все здоровехоньки, – дипломатично сказала нянюшка.
– И не требуется ободрить никого из стариков? Помочь чем?
Само собой, себя нянюшка с матушкой к старикам не относили. Известна же пословица: в свои девяносто семь ведьма – ягодка совсем. Старость – удел других.
– Все потихоньку справляются, спасибо, что спросила.
– А еще я знаю много сказок. Детишки от них просто без ума.
Нянюшка кивнула. Однажды матушка (на нее тогда ненадолго нашло) взялась рассказывать сказки. Что касается детей, результат был превосходный: они слушали разинув рот и явно наслаждались преданиями седой старины. Сложности возникли потом, когда ребятишки разошлись по домам и стали интересоваться у родителей, что такое «усекновение всех членов».
– Представь, я сижу в своем кресле-качалке, а вокруг собрались ребятишки, мою сказку слушают… – совсем размечталась матушка. – Так, кажется, положено рассказывать сказки, я верно помню? И еще я могла бы сварить для них тянучки из яблочной патоки. Вот было бы славно, правда?
Нянюшка опять кивнула, объятая чем-то вроде почтительного ужаса. Она вдруг отчетливо поняла, что она – единственное препятствие на пути этого безудержного стремления матушки Ветровоск творить добро.
– Тянучки, – задумчиво промолвила она. – Это какие же будут? Те, что разлетались вдребезги, как стекляшки, или те, из-за которых нашему малышу Пьюси все зубы склеило, пришлось рот ложкой разжимать?
– Я, кажется, поняла, где я в тот раз ошиблась.
– Знаешь, Эсме, ты и сахар – вещи несовместимые. Помнишь те твои леденцы «от-рассвета-до-заката»?
– Но их и хватило до заката, Гита.
– Только потому, что наш малыш Пьюси не мог их выковырять изо рта, пока мы ему не выдернули пару зубов. Он потом так плакал. Лучше держись маринадов, Эсме. Маринады тебе удаются на славу.
– Но я должна что-нибудь сделать для этих людей, Гита. Не могу я все время ходить вредной каргой. О, знаю! Я стану помогать на Испытаниях. Хлопот-то будет немеряно, верно?
Нянюшка про себя улыбнулась. Вот оно что.
– Ну конечно, – подтвердила она. – Почтеннейшая Мак-Рица с радостью растолкует тебе, что к чему, подыщет какую-нибудь работенку. – И подумала: «Так ей, дуре, и надо: ты определенно что-то задумала».
– Я с ней поговорю, – пообещала матушка. – Ведь, наверное, я могла бы много с чем помочь, если б захотела.
– Захочешь, как пить дать, – искренне заверила нянюшка. – Чует мое сердце, с твоей легкой руки все пройдет совершенно иначе.
Матушка опять принялась рыться в мешке.
– Ты ведь тоже придешь, а, Гита?
– Я? – сказала нянюшка. – А как же! Да я ни за какие коврижки такое не пропущу!
