Текст книги "Меткие стрелки"
Автор книги: Теодор Гриц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Так действовали суворовские стрелки на снежных вершинах Альп, в солнечных долинах Италии, под суровыми стенами Измаила. И слава русской пули присоединилась к славе русского штыка.
Хитрости егерские
Для воспитания русского стрелка немало сделал и Г.А. Потемкин. Он не был крупным полководцем, но легко схватывал и быстро осуществлял идеи своих знаменитых современников Румянцева и Суворова. Подобно им, Потемкин боролся с подражанием иностранной муштре и хотел обучить солдата действовать «яко в самом бою».
По-суворовски кратко говорил Потемкин об обмундировании русской армии: «Туалет солдатский должен быть таков, что встал, то и готов».
Подобно Суворову, он считал, что солдат надо обучать «скорому и верному прикладу… всемерно стараясь, чтобы они доведены были до совершенного искусства и могли бы как с пики, так и с руки попадать в цель безошибочно».
Меткой стрельбе посвящен ряд приказов и наставлений Потемкина. «Я бы желал, – пишет он капитану Шульцу в 1788 году, – чтобы егери другой стрельбы не делали, как цельной и проворной, из чего выйдет лучший огонь батальный».
Боевой опыт Румянцева и Суворова он использовал через год в «Правилах для обучения егерей».
Егерь должен был держать ружье «в чистоте нужной, не простирая сие до полирования железа, вредного оружию и умножающего труды, бесполезные солдату», знать «пропорцию заряда в порохе и пулях», а главное – уметь «заряжать проворно, но исправно, целить верно и стрелять правильно и скоро».
Лучшие стрелки, первыми начиная бой, действовали впереди линейных войск, на кратчайшем расстоянии от неприятеля.
Им нужно было уметь применяться к местности и маскироваться. Поэтому было приказано обучать егерей «подпалзывать скрытно местами, скрываться в ямах и впадинах, прятаться за камни, кусты, возвышения и, укрывшись, стрелять и, ложась на спину, заряжать ружье». Вместо красных шапок, которые неудобны, «ибо издали видны», егеря получили темнозеленые.
Считая непростительным, чтобы «страж целости отечества», то есть солдат, «удручен был прихотьми, происходящими от вертопрахов», Потемкин искоренял «мелочи ружистики» и «плацевые экзерциции» и смело внедрял в регулярную армию боевые приемы «легкого войска». Потемкинские стрелки обучались делать засады, внезапно нападать на врага и побеждать его русской смекалкой.
В указе на имя генерала Салтыкова Потемкин советовал показать стрелкам «хитрости егерские для обмана и скрытия их места, как-то: ставить каску в стороне от себя, дабы давать неприятелю через то пустую цель и тем спасать себя, прикидываться убитым и приближающегося неприятеля убивать».
«Ежели приложить старание…»
Егерские части были школой лучшего стрелка и лучшего боевого командира. Здесь воспитывались прославленные герои Отечественной войны 1812 года.
Еще будучи в звании генерал-майора, Кутузов командовал Бугским егерским корпусом, Багратион и Барклай-де-Толли командовали егерскими батальонами.
Не обращая внимания на злопыхательство «иноземных выучеников», Кутузов требовал «особого попечения» искусству меткой стрельбы.
«Сия часть, – писал он 19 февраля 1788 года, – во всех батальонах имеет весьма слабое начало, а об успехе оной сомневаться не можно, ежели приложить старание и откинуть старинное предубеждение, будто бы российского солдата стрелять цельно выучить не можно».
М.И. Кутузов.
Лучших стрелков Кутузов предназначал для уничтожения вражеских командиров и артиллеристов, а меткая стрельба служила для него мерилом боеспособности полка.
«В каждой роте лучших стрелков от 20 до 30 человек иметь отобранных и записанных, которые в подобном случае особливо употребляться будут, – писал Кутузов в приказе по Бугскому корпусу. – По искусству и числу их людей узнать можно годность ротного командира».
Выполняя этот приказ, командиры егерских рот целые дни – от утренней зари до захода солнца – проводили на стрельбище. Солдат учился здесь незаметно подкрадываться к врагу прятаться за кочками и деревьями и скорой пулей поражать малую цель.
Имя его неизвестно
Русские егеря не обманули надежд Кутузова. И под стенами Измаила и в жестоких схватках с наполеоновскими полчищами они вызывали восхищение своим мужеством и искусством даже у врагов.
…Шел упорный бой в предместьях Смоленска. Французская артиллерия расположилась на высоком валу, прилегавшем к старой крепостной стене. Русские егеря, укрывшись в садах и за ветлами, окаймлявшими правый берег Днепра, меткой стрельбой наводили на врага ужас. Все усилия выбить русских с занимаемых позиций были тщетны. Особенное внимание французов привлекал один пункт на правом берегу Днепра, откуда велась беспрерывная и поразительно меткая стрельба.
Лишь после долгих поисков французам удалось обнаружить искусного стрелка. Он укрылся за прибрежными ивами и оттуда разил без промаха.
Французы вступили с ним в поединок. Они стреляли и поодиночке и залпами, но русский егерь был неуязвим. Тогда французы выкатили пушку, пытаясь ядрами уничтожить храбреца. Но не помогло и это. Едва рассеялись клубы порохового дыма, как меткие пули вновь начали поражать французов. Целый день длился этот неравный поединок. Лишь под вечер русский солдат прекратил стрельбу. «Вероятно, оставил свою позицию», – решили французские артиллеристы.
Герой лежал на земле.
Утром, переправившись на другой берег, они нашли среди разбитых в щепы деревьев мертвое тело. Герой лежал на земле, крепко сжимая в застывших руках свое ружье. Замечательный стрелок оказался унтер-офицером одного из егерских полков. Имя его неизвестно.
«Мастера ремесла своего»
Искусство и мужество русских солдат были испытаны огнем войны двенадцатого года.
Они изумляли и друзей и врагов. Даже французы называли армию Кутузова армией героев.
«Из всех сражений, мною данных, – говорил Наполеон, – самое ужасное то, которое я дал под Москвой, Французы в нем показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми».
Великая армия, перед которой склонилась вся Европа, была разгромлена и уничтожена русскими.
Шестьсот восемь тысяч великолепно обученных солдат вторглись в Россию, но обратно вернулись немногие.
При отступлении из трехсот восьмидесяти тысяч человек французской главной армии через западную границу перешло всего тысяча вооруженных и две тысячи безоружных. Только фланговым корпусам Макдональда, Шварценберга и Ренье удалось спастись от окончательного истребления.
Русским егерям и застрельщикам была дана «свобода действовать по своему разумению». Как в жарком споре само приходит на ум меткое слово, так в жестокой борьбе рождались новые приемы, не предусмотренные ни одним уставом.
Русские стрелки устраивали засады, придумывали всяческие хитрости, воевали не числом, а уменьем.
Высмотрит егерь партию французов, разведет костер да подбросит в него сырых веток, чтобы дыму больше было. Французы и бредут на огонь. А егерь на лыжах скользит по лесной тропинке. Обойдет с другой стороны, схоронится в сугробе или притаится в груде сухого валежника. Ждет терпеливо, пока неприятель сгрудится у костра, а потом спокойно выцеливает офицера.
Сторожили егеря у хлебных амбаров, куда французы заходили пограбить; сторожили у мерзлых конских туш, как охотник у привады сторожит медведя.
Смерть подстерегала отступающих французов за каждым деревом, за каждым холмом.
– Как воюют эти русские! Бог мой, как они воюют! – с тоской говорили наполеоновские ветераны, видавшие и пирамиды Египта и голые скалы Испании.
Подозрительно оглядывали они заснеженные перелески, и в сердце их закрадывалось щемящее чувство страха. Может быть, целится уже невидимый стрелок? Может быть, пошлет сейчас роковую пулю, свиста которой не услышать?
Из опыта Отечественной войны возникли «Правила рассыпного строя, или Наставление о рассыпном действии пехоты». Эта замечательная книга была издана Главным штабом 1-й армии в 1818 году.
Она учила егерей и застрельщиков сражаться в одиночку, не забывая, однако, о том, что всегда следует огнем выручать товарища.
Пуля, говорилось в «Правилах», летит самовольно, только если ружье в руках «неуча». Такая пуля врагу не страшна, а, напротив, «ободряет его». Иное дело, когда ружье в опытных руках. Тут уж успех стрельбы «не будет зависеть от случайности».
Чтобы метко попадать в цель, нужно правильно судить «об отдаленности предметов». Поэтому офицеры, «заставляя солдата маршировать или бегать», должны «показывать ему какое-либо дерево, дом, ограду или другой видный предмет, спрашивая, в каком он полагает его расстоянии; потом приказывать считать шаги до этого предмета и таким образом узнавать свою ошибку… Начинать с малых дистанций – с тридцати до пятидесяти шагов – и потом увеличивать оные постепенно до двухсот и до пятисот шагов…» Умение «угадывать верно расстояние есть основание цельной стрельбы».
Но этого мало. Стрелок, приобретя «твердый навык хорошо зарядить, верно прицелиться и метко стрелять во всяком положении, стоя на коленях, сидя и лежа, а равно и на походе», должен еще знать, как высоко летит пуля на разных расстояниях, должен беспрестанно наблюдать «всю под вы– стрелами его лежащую окружность», ловко переползать, проворно бегать и искусно маскироваться.
Егерей и застрельщиков, которые умели все это делать в совершенстве, «Правила» называют «мастерами ремесла своего».
П.И. Багратион.
Это были настоящие снайперы.
Они уничтожали офицеров противника, курьеров, скачущих с донесениями, орудийную прислугу и вели убийственный огонь по местам, где неприятель проходил «в стесненном порядке, как через мосты, лощины или другой какой-либо дефиле».
Пули метких стрелков «умеряли живость и бодрость наступающего неприятеля» и «ускоряли бегство отступающего».
Казацкая выучка
Еще не так давно у некоторых африканских племен существовал обычай: каждый юноша, когда ему исполнялось шестнадцать лет, должен был подвергнуться испытанию.
Старшие раздевали его, размалевывали с ног до головы белой краской, давали щит, копье и, проводив до ближайшей опушки, говорили:
– Пока с тебя не слиняет краска, лучше не попадайся нам на глаза. Заметим тебя белого – убьем.
Мальчик знал, что суровые наставники слов на ветер не бросают, и старался забраться куда-нибудь подальше в лесную глушь. Там он и жил, пока не исчезало последнее белое пятнышко. А краска была прочная и держалась не меньше месяца. Все это время юноша должен был сам заботиться о себе. Дичь он убивал копьем, огонь добывал трением палочек, одежду делал из шкур убитых зверей, шалаш строил из веток и листьев.
Плохо приходилось испытуемому, если он не знал назубок лесной науки: либо он погибал от голода, либо попадал в когти хищного зверя. Зато выдержавший трудное испытание гордо шагал домой: теперь он был настоящий воин и охотник.
Русские войска входят в Париж.
Все соплеменники высыпали ему навстречу и, убедившись, что от краски не осталось и следа, радостно восклицали: «В деревню пришел новый мужчина!»
Такому же испытанию, только без размалевывания белой краской, подвергались юноши у североамериканских индейцев. Выдержавшему торжественно вручали головной убор воина, сделанный из орлиных перьев.
Казаков, селившихся по берегам Дона, Терека и Кубани, экзаменовала сама жизнь. Дикие плавни, в которых легко мог укрыться недруг, были школой казака, а охота – его учителем. С малых лет привыкал он сносить тяжелые лишения, терпеть холод и голод, равнодушно глядеть в глаза смерти. И не успевал еще на губах его пробиться первый пушок, а казачонок становился уже умелым охотником и воином.
Путешественник, побывавший в середине прошлого века на Кубани, с восхищением писал о ловкости и проворстве станичных удальцов: «С ними никто не сравнится. Казак умеет подкрадываться, как лисица, нападать, как пантера, исчезать, как птица».
Лучшие стрелки и разведчики назывались у казаков пластунами. На свои опасные поиски они отправлялись пешком в одиночку или небольшими партиями. Кабаньими тропами пробирались они к стану врага и выведывали все о его намерениях.
Пластун мог действительно пластом целую ночь неподвижно пролежать в колючих зарослях или в болотной топи, и ни одно подозрительное движение не укрывалось от него. Как тень, скользил он в густом камыше, пытливо оглядывая каждую сломанную ветку, каждый след на прибрежной отмели. Почуяв присутствие врага, он залегал в кустах. Ухо его слышало, как растет трава; глаз его видел, как высыхают на стебле травы росинки.
Пикет на кубанских линиях.
Не каждый мог сделаться пластуном. Там, где спорили обоюдная отвага и хитрость, где куст мог внезапно ожить, где у птицы мог оказаться человеческий голос, – там нередко один замеченный след решал судьбу воина. Тот не годился «пластуновать», кто не умел обнаружить след противника и прочесть по нему, куда направлен его удар.
Настоящий пластун умел неслышно пробираться в трескучем камыше и ловко «убирал» за собой собственный след. Если по росистой траве или свежему снегу след тянулся за ним неотступно, пластун «запутывал» его: прыгал на одной ноге и, повернувшись спиной к цели своего поиска, шел пятками наперед. Про такого пластуна говорили, что он «задкует» – хитрит, как старый заяц.
Как рыбак с детства владеет веслом, так владел ружьем казак, всю жизнь проводивший на войне и охоте. Он бил без промаха даже впотьмах – не на глаз, а на слух.
Поединок на Черном ручье
– Доброе ружье, – одобрительно кивая головой, говорил казак, когда случалось ему видеть точный выстрел. Стрелка он не хвалил. Казаку и в голову не приходило, что из хорошего ружья можно промахнуться.
Но и среди казаков некоторые выделялись своей необыкновенной меткостью. Таким был казачий сотник Федор Тихонович Науменко. Славу лучшего стрелка он приобрел в 1854 году во время боев под Карсом. У Наумеико был длинноствольный охотничий штуцер тульской работы. Заслышав звук этого штуцера, турки говорили:
– Еще одного мы потеряли. Шайтан выстрелил. Однажды вечером явился к Науменко лазутчик и рассказал, что турецкий бей вызвал стрелка, родом из Анатолии, и обещал ему сто лир, если он убьет «шайтана». Когда тот не в меру расхвастался, другие стрелки сказали:
– Ты говоришь, что убиваешь ласточку на лету. Может быть, это и правда, но русский, в которого ты будешь стрелять, попал в голову скачущего коня за триста шагов.
– Я, – ответил анатолиец, – за всю свою жизнь сделал один промах: мне было тогда десять лет.
Закурив трубку, лазутчик добавил:
– Анатолиец хочет заработать сто лир. Он будет стеречь тебя на Черном ручье.
Еще светил месяц и выли шакалы, когда Науменко вышел из палатки. Он пересек кукурузное поле и направился к аванпостам на Черном ручье. Уже совсем рассвело, когда впереди показался крутой берег. Отсюда Науменко любил наблюдать за турецкими траншеями. Вскоре он заметил, как на противоположном берегу в зарослях ежевики мелькнула красная феска. Раздался выстрел…
Науменко упал на спину, но тотчас же перевернулся, схватил штуцер и взвел курок.
Из кустов ежевики до пояса высунулся анатолиец и вдруг увидел, что казак поднимается с земли. Он приник за кустом и торопливо начал заряжать ружье. Тогда Науменко шагнул к дереву, уперся в него локтем и спокойно поднял дуло своего штуцера. Теперь он знал, что анатолиец снова промахнется.
Затаив дыхание, ждали казаки и турки, чем кончится этот поединок.
Снова из-за кустов показались красная феска и синий турецкий мундир, снова услышал Науменко назойливый свист пули над головой. Тогда он спустил курок. Анатолиец только взмахнул руками: пуля попала ему в лоб.
Науменко протер паклей ствол и неторопливо начал спускаться с крутого берега. У казаков грянуло «ура». Даже турки не выдержали. Выскочив на бруствер, они махали фесками и кричали:
– Якши урус!
Так кончился поединок на Черном ручье. И долго еще вспоминали турки выстрел русского, а каждому хвастуну говорили:
– А не хочешь ли ты убить шайтана?
Пластуны в Севастополе
Осенью 1854 года на бастионах осажденного Севастополя появились люди в заплатанных черкесках. Это были пластуны. Их равнодушие к опасности удивляло всех.
Разорвется бывало поблизости неприятельская бомба.
– Вот скаженная, як насорила! – проворчит, отряхиваясь, бородатый пластун, словно сварливая хозяйка, у которой в горшок со щами попала муха.
– Ссади-ка ты мне, братец, вон того, что у пушки возится. – попросит пластуна офицер.
– Якого, ваше благородие? Того, що длинный?
– Можно и длинного, – охотно соглашается пластун и «ссаживает» выстрелом неприятельского канонира.
Искусство и невозмутимая отвага пластунов вскоре завоевали общее уважение. И седой нахимовец, сменивший палубу своего фрегата на земляную траншею, и видавший виды ефрейтор Тобольского полка с двумя «Георгиями» на груди считали для себя за честь, если к костру подсаживался пластун, чтобы разделить с ними скудный ужин.
Пластуны действовали на самых опасных участках, им давали самые трудные поручения.
21 сентября защитники 5-го бастиона устроили вылазку, чтобы разрушить стоявшую напротив кладбищенскую стену, за которой укрывался противник. Вылазка была отбита. Неприятельские стрелки заняли все кладбище и, лежа за могилами, осыпали нашу батарею штуцерными пулями.
Один за другим выбывали из строя артиллеристы. Свинцовый град не утихал. Был убит даже писарь, пришедший с бумагами к батарейному командиру.
На помощь вызвали пластунов. Карниз батарейной казармы был закрыт мешками с песком. Вот за этими мешками и устроились казаки. Нечасто звучали их выстрелы, но после каждого тотчас же умолкал неприятельский штуцер. Прошло полчаса, вражеский огонь затих, и вновь заговорили наши пушки. Артиллеристы и пластуны совместными усилиями заставили противника покинуть кладбище.
Наступали невеселые дни. Все уже и уже смыкалось кольцо осады. Трудно приходилось защитникам Севастополя, но труднее всего – пластунам: они действовали впереди и рыли свои ложементы (окопы) меньше чем на половину ружейного выстрела от неприятельских окопов и батарей.
Придут ночью, залягут в ложементы и стреляют. Враг совсем рядом – даже голоса слышны. Что бы ни случилось, до следующей ночи смены не жди. Днем ни головы приподнять, ни пошевелиться – все видно.
Да и во мраке сюда можно было пробраться только ползком.
Но и неприятельским стрелкам приходилось не сладко. Пластуны им тоже спуску не давали. Стоило кому-нибудь хоть на секунду высунуться из-за бруствера, как его тут же настигала меткая пуля. Особенно же наловчились пластуны попадать в амбразуры вражеских батарей и убивать артиллеристов.
Этим, рассказывает участник войны, они значительно облегчали трудное положение наших батарей, засыпаемых сильнейшим, подавляющим огнем неприятельской артиллерии огромных калибров.
Особенно прославились пластуны при штурме четырех неприятельских редутов возле Балаклавы.
Дело было так.
В октябре 1854 года сто двадцать пластунов-застрельщиков расчищали путь передовой цепи Владимирского пехотного полка. Они рассеялись по лощине, поросшей редким кустарником, когда трубы тревожно пропели сигнал к атаке. Вихрем вылетел полуэскадрон знаменитой французской кавалерии. Голубыми молниями сверкали высоко занесенные клинки. Под конскими копытами гудела земля. Стремительная лавина приближалась.
Но не смутились пластуны, не стали сбиваться в кучки. Ни один не покинул своего места. Став на колено за кустиком, каждый спокойно выцеливал приближающегося врага.
Уже были видны конские морды, белая пена, стекающая по удилам, и перекошенные от дикого крика лица всадников. Казалось, еще секунда – и пластунам не уйти от смерти. Но тут загремели их выстрелы. Каждый ссаживал верной пулей несшегося на него француза. Ни у одного не дрогнула рука.
С пронзительным ржанием носились по полю породистые кони, потерявшие своих седоков. На желтой траве запестрели яркие мундиры умирающих воинов.
А пластуны, оборотясь, стреляли в спину промчавшихся мимо всадников. Французский отряд растаял от меткого огня.
Снова запели кавалерийские трубы, и второй полуэскадрон налетел на горсточку храбрецов. Но и на этот раз не дрогнуло казачье сердце. Пластуны видели перед собой не страшную опасность, а только яркие мишени и мушки своих штуцеров. И второй полуэскадрон был почти весь истреблен. Так умели пластуны распоряжаться своими выстрелами.
– Пуля слушается пластуна, как верный пес своего хозяина, – говорили с той поры севастопольцы, дивясь замечательному искусству.
«Славны бубны за горами»
В числе пленных, взятых под Севастополем, оказался один зуав. А про зуавов ходила тогда слава, что нет лучших стрелков, чем они.
Узнал об этом командир учебного казачьего полка полковник Митрофанов. Захотелось ему проверить, действительно ли зуавы стреляют так хорошо, как о том рассказывают, и решил он устроить состязание между пленным и своими казаками.
Отправил вестового в лагерь для пленных. Разыскал тот зуава, рассказал ему, как и что, и спрашивает:
– Желаешь ли показать свое искусство?
Зуав охотно согласился.
Поставили в поле мишень, привели зуава, и началось состязание. Судьей был сам полковник.
Радуясь неожиданному развлечению, пленный выделывал ружьем всяческие штуки: вертел его мельницей, подбрасывал высоко над головой и ловил на лету, брал за дуло и вытягивал левой рукой. Исполнял он все это так картинно, что глядеть было любо.
– Молодец! – похвалил его полковник. – По части ружейных приемов моим так не словчиться.
Пластунская засада в плавнях.
Приступили к стрельбе по неподвижным мишеням. Здесь силы оказались равными. Казак уложит свою пулю в яблоко, а зуав не уступает: выстрелит, посмотрят – его пуля рядом.
Но вот принесли картонный круг и стали подбрасывать его в воздух. Попасть в такую цель гораздо труднее. Секрет заключается в том, чтобы улучить момент, когда круг, прежде чем начать падать, как бы замрет в воздухе. Тут-то преимущество оказалось на стороне казаков, для которых свалить замертво мчащегося в камышах дикого кабана было делом обычным. Подбросят круг, казак приложится, выждет и угодит пулей в самую середину, а зуав горячится – то вовсе промахнется, то самый край заденет.
Полковник молча наблюдал за состязанием и только ухмылялся в пушистые усы.
Выстрелил зуав раз десять, поставил приклад на землю и сконфуженно покачал головой.
– Ничего, не унывай, – сказал полковник, потрепав его по плечу. – Получай рубль на табак. Фигуры ружьем ты делаешь ловко. – И, обернувшись к казакам, добавил: – Славны бубны за горами, а поглядишь – выходит, что свои-то лучше.
