Текст книги "Ковпак"

Автор книги: Теодор Гладков

Соавторы: Лука Кизя
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

«– Господин подполковник, я пришла к вам как представитель Красной Армии.

– Какой Красной Армии? – спросил подполковник.

– Красной Армии, действующей в тылу противника.

– Чего вы от меня хотите?

– Я хочу, если вам дорога ваша родина, если вы хотите видеть свою Словакию свободной, чтобы вы поступили так, как поступил полковник Свобода.

– А кто такой полковник Свобода? Я его не знаю.

– Полковник Свобода – это чехословацкий полковник, перешедший со своей дивизией[1]1
  А. К. Демидчик тогда не знала, что полковник Людвиг Свобода не перешел с дивизией на сторону Красной Армии, а сформировал ее на советской территории.


[Закрыть] на сторону Красной Армии и воюющий теперь против нашего общего врага – немцев.

Подполковник молчал.

– Господин подполковник, я принесла вам письмо от наших генералов.

– Давайте его мне, – сказал подполковник.

Я отдала ему письмо.

– Но я не понимаю по-русски.

– Дайте, я вам прочитаю и объясню непонятные места, – сказала я. – «Господин подполковник…» – начала я читать письмо.

– А вы знаете, что я могу вас расстрелять? – спросил он.

– Знала еще тогда, когда получила задание отнести вам письмо.

– Зачем вы пошли?

– Нужно было, – ответила я.

Подполковник молча посмотрел на меня. Что он в этот момент подумал, не знаю, но у него был такой удивленный вид, что в другой обстановке я, пожалуй, расхохоталась бы, но теперь я попросила его, чтобы он выслушал меня до конца, а потом уже привел свою угрозу в исполнение.

– Нет, никогда я не отдам вас в руки немцев! – воскликнул подполковник.

Когда было кончено чтение письма и его объяснение, подполковник сказал:

– На парламентерские переговоры я не пойду, перейти на сторону Красной Армии не могу, потому что за это нашу родину немцы сожгут.

– А полковник Свобода перешел же?.. – сказала я.

– Он был во Франции, в Германии и оттуда пошел на фронт, там он перешел на сторону советских войск. Мы же находимся в тылу врага. За переход словаков на сторону партизан их семьи расстреливают или жгут их дома, – ответил он.

– Но бывают же случаи, что во время боя сдаются в плен. Почему же вам не перейти на сторону партизан во время боя? – спросила я.

– Потому что немцы уничтожают семьи тех словаков, которые перешли на сторону партизан, и тех, которые сдались в плен, – ответил подполковник и в подтверждение своих слов прочитал немецкий приказ.

– Но ваши же переходят? – сказала я.

– И плохо делают, – ответил подполковник. – Нам немцы не доверяют, и если начнется массовый переход словаков на сторону партизан, то нас отсюда уберут и на наше место пришлют немцев. Вам же будет хуже. Мы вас не трогаем, и вы нас не трогайте. Когда вы наступали на Брагин, мы немцам на помощь не пошли. Мы вас не обстреливаем, если мы одни, хотя и видим вас. Все наши солдаты на стороне русских. Русские – наши братья. Чем можем, тем помогаем. Лично я из этого местечка отпустил трех человек, которым грозил расстрел, и многих партизан отпустил на свободу. Большего сделать пока что не можем, у нас ведь, у всех словаков, есть семьи, а если мы перейдем к вам, то их уничтожат. Бейте германов! Мы их тоже ненавидим. Уничтожать их мы вам не помешаем. Еще передайте своим командирам: лучше вам перебраться на другую сторону реки, а то прибыло много мадьяр и немцев с танками… На другой стороне реки их меньше.

– Значит, все? – спросила я.

Он ответил, что перейти на нашу сторону пока нельзя. И замялся, покраснев.

– Уходите скорее, чтобы вас здесь не заметили, вам нужно жить, – сказал подполковник задумчиво в конце нашего свидания.»[2]2
  Почти три десятилетия спустя А. К. Демидчик встретилась в Братиславе с И. Гусаром. Он рассказал ей о своей дальнейшей жизни и сообщил, в частности, что письмо Ковпака и Руднева он хранил всю войну, а затем передал в музей.


[Закрыть]

Визит Демидчик дал Ковпаку многое. Гусар сказал советской разведчице, какие немецкие части и в каких именно селах концентрируются, чтобы в соответствии с планом «Мокрый мешок» сбросить партизан в Днепр и Припять и утопить. Он не пошел, по его собственному выражению, тогда на «парламентерские переговоры», но фактически заключил с Ковпаком тайное перемирие, пообещав, что, если немцы погонят словацкий полк в бой, его солдаты будут стрелять с превышением. В свою очередь, подполковник просил партизан иногда маневрировать, делая вид, что они отходят под натиском словаков.

Встреча Демидчик с Гусаром состоялась 29 апреля, а через неделю, 7 мая, Ковпак увел соединение из Аревичей на север, к железной дороге Гомель – Калинковичи. Перейти ее не удалось – немецкая оборона оказалась очень сильной. Партизанам пришлось выйти из боя и изменить маршрут.

Ковпак решил перейти на правый берег Припяти у села Вяжище, сюда он и пошел с одним батальоном, чтобы построить переправу, остальные же батальоны и артиллерийская батарея под общим командованием Василя Войцеховича заняли оборону у села Тульговичи. Утром 17 мая гитлеровцы бросили против партизан части двух снятых с фронта полевых дивизий при поддержке авиации.

Партизаны – впервые! – держали оборону в окопах полного профиля, спешно отрытых перед Тульговичами за ночь. Партизаны, отвыкшие от земляных работ, потихоньку ворчали на Деда, приказавшего окопаться, но потом в ходе боя не один из них в душе благодарил Ковпака за такую предусмотрительность.

Ожесточенный бой длился весь день. Гитлеровцы атаковали непрерывно, не считаясь с потерями. Но ни натиск пехоты, ни танки, ни бомбардировка с воздуха не могли сломить упорного сопротивления партизан. Каждый понимал: нужно стоять насмерть, иначе не миновать «Мокрого мешка». И выстояли – к вечеру гитлеровцы отошли на исходные позиции, оставив на поле боя 300 убитых, четыре уничтоженных танка, танкетку и бронемашину. В ходе боя был особо трудный момент: когда гитлеровцы начали танковую атаку, они погнали впереди толпу местных жителей. Но Руднев, как выяснилось, предусмотрел и такой подлый маневр врага: еще ночью по его приказанию саперы убрали с дороги ранее поставленные там противопехотные мины, оставив лишь противотанковые. Жители благополучно прошли, а немецкие танки подорвались.

А тем временем батальон Ковпака подвозил и подносил к месту будущей переправы лесоматериалы и вел разведку правого берега Припяти, там, как выяснилось, немецкие гарнизоны занимали все села от устья реки до Мозыря. Мост строили под «техническим руководством» все того же Яковенко из Блитчи. После отхода немцев Ковпак фактически обнажил оборону, перебросив на строительство почти полторы тысячи бойцов. Работали всю ночь, стоя по колено в холодной воде, пока не связали из бревен и досок двухсотметровый плот. Его стали разворачивать поперек реки. Вначале течение и ветер помогали партизанам, но, когда мост почти стал поперек Припяти, напор воды разорвал связки сразу в двух местах. Еще немного, и своенравная река разнесет мост в клочья, но бойцы сумели в считанные минуты связать плоты и укрепить их добытыми где-то рельсами узкоколейки.

«К рассвету наступил критический момент, – вспоминал Вершигора. – На лодках и частью вплавь мы перебросили две роты на противоположный берег, чтобы обезопасить себя со стороны Тешкова, но переправу основной массы наших сил нельзя было начинать. Яковенко просчитался и построил мост метров на двадцать короче. Надо было дотачать его, но не хватило материала и людей. Не спавшие несколько ночей хлопцы уже впали в состояние апатии.

Противник отошел вчера с большими потерями. Оборону мы сняли и подтянули все силы к реке. Но сегодня немцы должны были начать наступление с новым ожесточением.

Оставшийся в Тульговичах взвод конницы всю ночь швырял в небо ракеты всех цветов, имитируя оставшуюся на местах оборону. Надо было торопиться. Но люди совсем выбились из сил.

И вот, когда уже почти совсем рассвело, в воду вошел в хромовых сапогах и коверкотовых бриджах товарищ Демьян. Вместе с ним в реку полезли по одну сторону – Павловский, по другую – я, и мы начали таскать к переправе бревна, хворост, траву… Сейчас же в работу включилась рота Бакрадзе, воодушевленная своим командиром. Давид бегал в одних кальсонах, похожий на огромного утопленника, крича совершенно непонятные грузинско-русско-украинские слова. Наконец последние двадцать метров моста на мелком песчаном берегу были кое-как достроены. Вернее говоря, тут была навалена куча досок, бревен, гнилых пней и все забросано песком, камышом, кустарником и в довершение присыпано сверху землей. Мы и сами не могли бы точно определить, что это такое, но теперь появилась хоть некая видимость почвы под ногами – и это было главное. К счастью, река с нашей стороны оказалась неглубокой.

К восходу солнца отряд стал переправляться. Одновременно передовые роты, переплывшие на лодках, начали бой.

В Тешкове проснулись, обнаружили нас. Но по мосту уже бежали старики, девушки, мальчишки с патронными ящиками на плечах, поднося боеприпасы.

Рота за ротой с ходу бросалась в бой. На том берегу, у столетнего, снесенного грозой дерева, к которому был привязан трос, державший мост, стояли Руднев и товарищ Демьян. Жестами, словами, шуткой они подбадривали бегущих бойцов.

Переправив часть рот, мы задержали два батальона на том берегу и стали переправлять обоз. Но больше всего мы опасались за артиллерию. Невозможно было переправить пушки с лошадьми по хлипкому и жиденькому мосту, колыхавшемуся даже под тяжестью человека. Пушки переправляли отдельно, без зарядных ящиков, вручную. Они погружались, и их тащили под водой. Одна накренилась и почти свалилась в воду, но ее подхватила люди; они сами падали в воду, выплывали, цепляясь за тросы, бревна, и все толкали тяжелую пушку вперед. Когда перевезли артиллерию, мы уже поверили, что мост способен выдержать всю тяжесть отряда».

Когда последний партизан стал на правый берег Припяти – в пятый раз он форсировал за время рейда эту реку! – Ковпак скомандовал:

– Мост уничтожить!

И моста как не бывало! Когда немцы на левом берегу снова перешли в наступление, им достались лишь стреляные гильзы в пустых окопах и трупы убитых накануне собственных солдат. А Дед, устроившись поудобнее в своей новой тачанке, с жадностью курил и устало бормотал между затяжками:

– Хай йому чорт!

Перекур был недолгим: гитлеровцы со стороны Тешкова начали атаку на роты, оборонявшие переправу на правом берегу. Они опоздали. Завершив переправу, все батальоны Ковпака ударили по врагу. Немцы, потеряв еще несколько сот солдат убитыми, четыре танка и две бронемашины, были опрокинуты. Продуманный, казалось бы, до мельчайших деталей план фашистского командования провалился. Партизаны вырвались из «Мокрого мешка» и устремились в южное Полесье.

Ковпак вел свои отряды обычным походным порядком. Он, как и все, смертельно устал. Донимал проливной, на круглые сутки, дождь. Дорогу развезло вконец. Немцы повисли на хвосте. Харчи вышли, корм для лошадей – тоже. Лошади падают одна за другой. Разведчики сообщают, что каратели не только позади, но и впереди. На «железке» Овруч – Мозырь они поставили сильные заслоны как раз в тех местах, где возможны переходы. Значит, надо прорываться. И прорвались! И новое мучение: вконец измотанным людям нужно одолеть болотистую речку. А силы на исходе. Как поднять людей? Мимо стоящих на обочине Ковпака и Руднева идут, шатаясь от изнеможения, партизаны. Едва ноги волочат, но, стиснув зубы, идут. Ковпак видит это, Руднев видит это. Глаза комиссара светятся любовью к этим людям, которых он, комиссар, иначе как золотыми не называет. Он поднимает руку в приветствии:

– Слава вам, герои!

Дед подхватывает:

– Вперед, хлопцы дорогие! Вперед, мои любі! Нехай хоч трішечки, тiльлi б вперед!

И батальоны вышли в южное Полесье!

Недолгий отдых у села Милашевичи в Лельчицком районе, неподалеку от села Глушкевичи, места стоянки соединения в декабре прошлого года. Население здесь не забыло ковпаковцев, и Дед прослезился, когда услышал из уст милашевичских девчат песню своих партизан, боевую песню о том,

 
Как хлопцы шагали и в дождь, и в пургу
На страх и на лютую гибель врагу,
Как били его богатырской рукой
За древним Путивлем, за Сеймом-рекой.
 

И вот уже приземляются возле дубовой рощи самолеты с Большой земли, выгружают с их бортов боеприпасы, взрывчатку, медикаменты, одежду, литературу. Улетают обратно, забирая раненых и больных. Пришлось отправить в Москву и Деда Мороза. Как ни крепился Алексей Ильич, здоровье его все же сдало. После переправы через Припять навалился такой ревматизм, что Коренев не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой, артиллеристы кормили своего комиссара с ложечки. Со слезами на глазах простились два старейших партизана, два Деда…

Только расстроенный Ковпак вернулся с аэродрома, пришел Панин. Подал командиру небольшой листок бумаги.

– Что это? – поднял брови старик.

– О вас…

– Ну-ка, дай гляну! – Ковпак проворно оседлал нос старенькими, давно уже отслужившими свое очками. Не спеша перечел фашистскую листовку. Затем обнюхал ее, чихнул и гадливо поморщился. Молча вернул листок Панину, но тут же передумал, отобрал и протянул Рудневу. Все это – без единого слова.

Комиссар прочитал, хмыкнул, произнес с явной иронией в голосе:

– Мало сулят! Жадничают. Пятьдесят тысяч за голову Ковпака – даже смешно. Мало еще, видно, мы им насолили, не до самых печенок въелись… Но ни так, ни этак у них все равно ничего не выйдет. Хоть за малую, хоть за большую цену.

Старик подхватил:

– Что ж, мы люди не гордые. Подсолим, дадут больше!

Через полчаса чуть ли не весь партизанский лагерь комментировал содержание фашистской листовки. Дедово заключение бойцы оценили по достоинству:

– Наш скажет, как завяжет. Подсолим!

Это говорили люди, не бросавшие слов на ветер.

…Партизаны отдыхали. И весь рейд в целом, и последние испытания в «Мокром мешке» особенно давали им полное право на этот короткий отдых, а вернее, передышку перед будущими боями. Коротченко, Руднев, Базыма делали все, чтобы заставить отдохнуть хоть самую малость и Ковпака. Старик разительно изменился за последние дни. Еще больше исхудал, лицо приобрело какой-то землистый оттенок, ел мало, а курил почти непрерывно – махорку жесточайшей крепости с примесью сушеного вишневого листа. Едва не валясь с ног, Дед находил неведомо откуда и как силы, чтобы по-прежнему, невзирая на все попытки соратников оградить его от излишних хлопот, решать самому множество вопросов. Иначе он не мог и не умел. В этом неумении – весь Ковпак: действуй, покуда можешь, а когда уже не можешь, все равно действуй! Он дотошно, придирчиво, ворчливо, с рачительностью за все и всех отвечающего хозяина, ни на минуту не расставаясь с Рудневым, проверял и перепроверял решительно каждую мелочь.

Отвлекся от круговерти отрядных дел, лишь когда 28–29 мая в одном из сел на севере Житомирской области, в штабе Сабурова, участвовал в заседании нелегального ЦК партии Украины. Сюда прибыли – кроме него и, разумеется, Сабурова, – Коротченко, Руднев, Федоров, Бегма, другие члены ЦК, командиры и комиссары других партизанских отрядов Украины.

Ковпак был взволнован и деловито возбужден. Шутка ли сказать: под самым носом у гитлеровцев, считавших себя хозяевами этой земли, он участвует в работе нелегального Центрального Комитета партии! Когда подошла его очередь, Ковпак рассказал обо всем, чем жило и живет его соединение. Говорил он, как всегда, очень кратко, суховато и предельно деловито.

Слушали его с вниманием чрезвычайным. В этом про являлось и глубокое уважение к личности Деда, и безоговорочное признание заслуг мудрого старика, и восхищение остроумием, находчивостью и лукавством его замыслов, решений, боевых разработок, и просто человеческая симпатия. Годами Сидор Артемьевич был старше всех присутствующих, образованием – куда беднее, но самобытностью стратегии и тактики, оригинальностью и неповторимостью собственной личности, авторитетностью суждений, выводов и рекомендаций он, безусловно, выделялся среди партизанских командиров Украины.

Ковпак знал, конечно, как относятся к нему присутствующие на заседании, но внешне держался так же бесстрастно и невозмутимо, как у себя дома. Смуглое скуластое лицо выражало лишь сосредоточенное спокойствие человека, которого жизнь давным-давно научила ничему не удивляться, а радость и печаль высказывать одинаково сдержанно. При всем желании никто не мог бы прочитать ничего на этом лице сфинкса. Человек-загадка, сказали бы о нем люди, мало или вовсе не знающие его. А те, кто знал Ковпака хорошо, те понимали, что таков старик только внешне, а внутри он, как и они, бурно радуется тому, чему только можно было радоваться: что немцам на фронтах хуже и хуже – это главное, что партизаны и подпольщики тоже сделали для этого немало, что это ценит Москва и доказательством этой высокой оценки является только что одобренный нелегальным ЦК КП(б)У «Оперативный план боевых действий партизан Украины в весенне-летний период 1943 года», утвержденный ЦК ВКП(б) и ГКО. Судя по этому документу, соединение Ковпака – Руднева должно было получить очередное ответственнейшее задание.

Нелегальный ЦК принял решение о дальнейшем развертывании партизанского движения, о создании подпольных партийных и комсомольских организаций, об использовании оккупационных учреждений, для чего рекомендовалось засылать своих людей в гестапо, полицию, комендатуры, биржи труда, религиозные общины, на разнообразные курсы и кружки. ЦК призвал усилить работу по разложению гарнизонов и резервных частей противника, особенно венгерских, чехословацких, румынских и казачьих полков, полицейских и национальных формирований. ЦК указал на необходимость, помимо повседневной агитмассовой работы среди населения, в случае массового угона советских людей в Германию уводить все способное носить оружие мужское население, создавать из него местные партизанские отряды и группы резерва.

В Милашевичи Ковпак вернулся с отличным настроением, которое всегда приходило к нему, когда он предвидел новое большое дело. Он ждал очередного приказа Москвы и получил его из рук самого начальника Украинского штаба партизанского движения генерала Т. А. Строкача, прилетевшего в отряд с Большой земли. Тот факт, что Строкач лично прибыл в тыл врага именно к Ковпаку, уже сам по себе говорил о важности задания, которое предстояло выполнить воинской части № 00117.

Любого другого партизанского командира – но только не Ковпака! – приказ Москвы мог бы ошеломить: соединению предписывалось пройти рейдом по тылам врага от реки Уборть до Карпатских гор и нанести удар по нефтяным промыслам Дрогобыча, служившим немцам одним из важнейших источников снабжения горючим Восточного фронта.

Ковпак, едва получив приказ, заперся по своему обыкновению с Рудневым и Базымой наедине. О чем у них шла речь – знали лишь они трое.

Дед как-то внутренне собрался. Резко посуровел. И без того не очень словоохотливый, еще больше замкнулся в себе. Думал, взвешивал, проверял все – и себя самого, и людей, и технику.

Ничто не могло заставить старика положиться на кого-то другого, понадеяться, что все сделается само собой, без его вмешательства, требования, указания, прямого приказа. Ковпак бы изумился, если бы ему кто-нибудь сказал, что необязательно командиру соединения лично вникать во все мелочи, на то, мол, есть командиры батальонов и их комиссары, а у тех, в свою очередь, командиры рот и политруки. Впрочем, никто бы и не рискнул сунуться к Деду с таким советом. И не то чтобы Ковпак не доверял своим комбатам – просто он всегда оставался верен правилу: самому семь раз отмерить, еще десять раз проверить и лишь потом раз отрезать. И так – во всем. В подготовке к рейду в Карпаты – тоже, а учитывая его рискованность и ответственность – особенно. И кому же все знать первому, лучше всех и больше всех, Как не ему, командиру соединения? А если кто-нибудь из десятков командиров в чем-то ошибется, промахнется, Оплошает и потом это вызовет излишние потери в бою походе? Если не удастся выполнить хоть часть важнейшего задания, с кого потом спросят Родина, партия, Центральный и Украинский штабы партизанского движения, Верховное Главнокомандование? Конечно же, с него, Ковпака. И правильно сделают!

Зачем же он тогда, если спрашивать надо не с него, кому вручена огромная власть над людьми, а с кого-то другого, чья власть и ответственность неизмеримо меньше Ковпаковой?

Вот почему гордость за великое поручение – обеспечить и провести рейд в Карпаты – была в старике неотделима от потребности сделать все самому: тут же, немедленно, безотлагательно. Только тогда он чувствовал себя, что называется, в своей тарелке. Его угнетала задержка груза из Москвы из-за плохой погоды. Ковпак мрачнел, маялся в нетерпении. Менялась даже сама его речь – становилась какой-то казенной, безликой. Словно исчезал Ковпак, и появлялся вместо него совсем другой человек, только внешне напоминающий всеми любимого и уважаемого Деда.

Но вот снова стали регулярно прибывать самолеты, и Ковпак вернулся в нормальное состояние, стал таким, как всегда, он снова – само действие. Руднев неразлучен с ним. И невозможно было бы найти более строгих, придирчивых, требовательных, неутомимых и зорких контролеров перед дальним походом, чем эти двое. В соединении был не один отряд, не одна рота, свыше полутора тысяч бойцов, попробуй проверь все. Так что командир с комиссаром едва на ногах держались от усталости, но все время пребывали в бодром настроении духа, были деятельны и вездесущи. И не переставали восхищаться бойцами и командирами, всего лишь несколько дней назад вырвавшимися из пекла и уже снова рвущимися в бой. Именно тогда С. В. Руднев писал в своем дневнике:

«Что же это за народ? Немцы зовут их «бандитами»… А это – народные «апостолы». Эти люди пришли добровольно в партизанские отряды, не ища здесь удобств, а чтобы отомстить врагу за страдания своего народа, за слезы матерей, жен, детей и сестер, за кровь, пролитую их братьями.

Это – народные «апостолы», потому что они несут правду народам временно оккупированных областей нашей страны. Они прекрасные агитаторы и пропагандисты Советской власти. Просто удивляешься – без напыщенных фраз, простым языком боец говорит с мужчинами или женщинами о простых вещах, а в этих словах столько любви, преданности и гордости за свою Родину.

Какой это замечательный народ! Это чудо-богатыри! Это золотой фонд нашей Родины. Можно написать целые книги об этих замечательных людях. В нашем соединении есть все национальности. Это интернациональный отряд».

9 и 10 июня генерал Строкач вручил сотням отличившихся в боях высокие правительственные награды. Орденоносцами стали и самые молодые партизаны: избранный накануне в состав комсомольского бюро соединения Радий Руднев и бесстрашный связной Ковпака 15-летний Семенистый, которого все, в том числе и сам Дед, звали уважительно по имени-отчеству: Михаил Кузьмич. Вместе со своими бойцами Ковпак и Руднев с гордостью приняли из рук представителя Москвы недавно – 2 февраля – учрежденные медали «Партизану Отечественной войны» I и II степени.

Глядя на сияющие лица бойцов и командиров с новенькими орденами на груди, Руднев еле слышно проговорил:

– Только наш советский народ, только он и способен на эти испытания. Только любовь к своей Родине и долг перед своим народом могут привести к таким подвигам.

И Дед согласно кивнул головой.

…Уходили дни. Близилось начало похода. Часами Ковпак просиживал теперь с разведчиками, засыпал их множеством вопросов. Те отвечали, давали разъяснения, уточняли данные, проверяли и перепроверяли свои выводы. Старик ловил не только каждое слово, но и интонацию своих собеседников, хмыкал, что-то бормотал себе под нос, укоризненно или одобрительно кивал головой. И снова спрашивал, спрашивал, спрашивал…

12 июня, в день начала рейда, Ковпак тщательно постригся и побрился у своего же партизанского парикмахера. Облачился в вычищенную и заботливо отутюженную генеральскую форму, весь принял какой-то особый, торжественно-приподнятый вид. И вот уже он, внутренне взволнованный и растроганный, обнимается с Коротченко, Строкачем, другими остающимися товарищами. Все они, конечно, понимали душевное состояние старика, но не подавали и виду, зная, что сантиментов Ковпак не терпит. Прощается Руднев. Он не произносит ни слова, говорят лишь комиссаровы глаза – большие, выразительные, полные доброты, приветливости, ума, воли, грусти и чего-то такого, что не выразить словами… Светлый ум и великое сердце этого человека, должно быть, подсказывали ему нечто такое, чего ни от кого не услышишь, кроме как от своего собственного шестого чувства: что это прощание лично для него, для Руднева, – навеки…

…Прошла, скрылась в дубраве последняя повозка партизанской колонны. Руднев верхом нагнал тачанку Ковпака, пересел к нему. Старик сидел недвижно, глубоко задумавшись о чем-то своем, тихо мурлыча под нос. Руднев разобрал слова старой солдатской песни:

 
Горные вершины,
Я вас вижу вновь,
Карпатские долины,
Кладбища удальцо-ов!
 

Потом он встряхнулся, улыбнулся комиссару, лихо присвистнул и продолжал уже во весь голос:

 
И-е-ех!
Карпатские долины…