Текст книги "Ковпак"

Автор книги: Теодор Гладков

Соавторы: Лука Кизя
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

– Вон!.. Щоб и духу твоего не було!.. Ишь ты! Вин закинчив академию, а всю войну просыдив за тысячу километров в штабе!.. Мы воювалы, а вин – бачь, якусь учену стратегию строив!..

– Да что вы, Сидор Артемьевич!.. Я же ничего не сказал обидного. Я только напомнил, что стратегия – весьма сложное дело! – извивался полковник.

– Войцехович! Павловский! Выпроводите его!.. Чуете?.. Снарядите отделение из кавэскадрона и перебросьте через линию фронта сего стратега, – совсем рассердился Ковпак. – Вин мене учить приихав, колы война закинчуется!.. А ну, швидко!.. Через пивгодины щоб його тут не було.

Полковник встал и вышел. Через полчаса он был отправлен, а через два дня благополучно сдан под расписку командованию Красной Армии».

…Под непрерывными ударами Красной Армии гитлеровские войска отступали, но, и откатываясь на запад, не забывали грабить, а то, что невозможно было вывезти в Германию, – уничтожали. Это называлось «тактикой выжженной земли». Еще до форсирования Красной Армией Днепра, в сентябре 1943 года, рейхсфюрер СС Гиммлер, выполняя приказ Гитлера, направил высшему СС и полицейфюреру Украины Прицману следующую директиву:

«Следует достичь того, чтобы при оставлении части территории на Украине там не оставалось ни одного человека, ни одной головы скота, ни одного центнера зерна, ни одного железнодорожного рельса, чтобы не оставался стоять ни один дом, не было бы шахты, не разрушенной на многие годы, не было бы ни одного не отравленного колодца. Противник должен обнаружить действительно тотально сожженную и разрушенную страну».

Диверсанты и разведчики Ковпака, действовавшие на «железке», стали примечать на путях паровозы, к которым вместо вагонов были прицеплены странные приспособления – нечто вроде огромного плуга с массивным крюком вместо лемеха. Тащась вслед за паровозом, этот крюк перепахивал полотно, оставляя позади себя груды земли, перемешанной с обломками шпал, вырванными костылями, искореженными рельсами. Дорога погибала. Так выполнялась гиммлеровская директива.

Узнав о фашистской «технической новинке», Ковпак немедленно отдал всем диверсионным группам приказ: немецкие паровозы с «плугами» уничтожать в первую очередь. Партизаны Деда стали на защиту народного добра. Больше фашисты «железку» не калечили. Это чувство хозяина, лично ответственного за все, что совершается вокруг, никогда не покидало Ковпака и порой побуждало принимать решения, ошеломляющие своей неожиданностью. Одно из таких решений он и принял в начале зимы.

Ковпак рассуждал так: Красная Армия вот-вот придет на Житомирщину. Это факт. Но фактом остается и то, что война всегда – потеря в людях, особенно в наступлении. Значит, Красной Армии позарез нужны пополнения. А где их взять? Из глубокого тыла? Но он же не бездонная бочка. Значит, откуда? Из освобожденных партизанских районов! Надо подготовить пополнение самому именно сейчас, не дожидаясь прихода Красной Армии. Иначе говоря, нужно объявить очередной призыв на действительную воинскую службу военнообязанных тех возрастов, которые по действующему советскому закону обязаны проходить эту службу.

Объявить призыв… Для этого нужны права военного комиссара. Но Житомирщина еще под немцем. Что же остается? Считать, что он, Сидор Ковпак, властью своей – члена нелегального ЦК КП(б)У, генерала Красной Армии, бывшего военного комиссара, бывшего председателя Путивльского горсовета, депутата Путивльского районного и городского Советов, командира соединения партизанских отрядов, – всей этой огромной властью, данной ему народом, не только может, но обязан сделать все, чтобы наступающая Красная Армия получила жизненно важные для нее резервы!

По обыкновению своему Ковпак, все тщательно, не спеша продумав и приняв решение, не медлил и часа с его претворением в жизнь. Официально – от имени Советской власти – он объявил очередной призыв. Населением этот приказ был встречен с воодушевлением. Когда части Красной Армии пришли в Овручский район, они застали тут вполне подготовленный призывной контингент. Спасенные от угона в немецкое рабство становились бойцами Красной Армии.

…А потом произошло то, чем сам Ковпак был застигнут врасплох, удивлен, озадачен, опечален и даже обижен. Правительство Украины и командование, учитывая состояние здоровья Ковпака, резко ухудшившееся после тяжелых испытаний в Карпатах и ранения, приняли решение отозвать его на Большую землю и предоставить длительный отпуск для лечения и отдыха. Покидали соединение и другие ветераны – Панин, Матющенко, Пятышкин…

Еще сильнее были потрясены этим решением партизаны. И. Бережной свидетельствует, что «эта весть произвела впечатление разорвавшейся бомбы и всколыхнула всех партизан. И не мудрено! Человек, который создал отряд, вырастил его в соединение, с боями провел от Путивля до Карпат, одно имя которого наводило страх и трепет на немецких захватчиков, должен был покинуть соединение. Люди так привыкли к нему, что не мыслили существования соединения без Ковпака.

Партизаны хлынули к домику, в котором располагался Ковпак.

Услыхав галдеж под окнами, Сидор Артемьевич вышел на улицу.

– Що вы, хлопцы, расшумелись? – спросил он.

– Правда, что вы уезжаете? – послышалось со всех сторон.

– Правда, – ответил Ковпак.

– А как же мы? Соединение? Комиссара потеряли, а теперь и вы уезжаете…

Ковпак, никогда в самой сложной обстановке не терявший присутствия духа, теперь стоял взволнованный и не находил, что ответить этим близким его сердцу боевым товарищам.

– Не пустим – и крышка! – выпалил Гриша Циркач.

– Нельзя, распоряжение ЦК Коммунистической партии Украины, – собравшись с силами, ответил Сидор Артемьевич.

– А в ЦК подумали, что нам еще воевать?

– Подумали! – уверенно ответил Ковпак.

– Только мы привыкли к вам, – проговорил уже без особого задора Гриша Дорофеев.

– А хиба я к вам не привык? – сказал Сидор Артемьевич, и глаза его заблестели. – Думаете, мне легко с вами расставаться?»

На последнем командирском совещании Ковпак передал временно командование Павловскому (Вершигора ранее был вызван в Киев) и сказал коротко:

– Товарищи, мне приходится на время покинуть вас. Украинский партизанский штаб вызывает меня в Киев. Я со спокойной душой покидаю вас, я твердо верю, что наше соединение будет и впредь высоко держать свое партизанское знамя, свято будет выполнять партизанскую клятву, не ослабит своей боевой активности…

Дед крепко пожимает всем руки, потом прячет в карман генеральского кителя переданное ему Войцеховичем командировочное удостоверение – порядок есть порядок. Вместо штампа в левом верхнем углу на машинке напечатано: «Штаб группы партизанских отрядов Сумской области 19 декабря 1943 года».

Текст гласит:

«Предъявитель сего, командир группы партизанских отрядов Сумской области Герой Советского Союза генерал-майор КОВПАК Сидор Артемьевич, командируется в город Киев по делам службы.

С ним следуют старшина МЫЧКА Федор Антонович и ПОЛИТУХА Николай Матвеевич. Имеют при себе личное оружие, вооружение – автоматы и пару лошадей в сопровождении 7 конников.

Вышеуказанное подписью и печатью удостоверяют

ПОМОЩНИК КОМАНДИРА ГРУППЫ ПАРТИЗАНСКИХ ОТРЯДОВ СУМСКОЙ ОБЛАСТИ капитан интендантской службы (ПАВЛОВСКИЙ) (подписано простым карандашом)

НАЧ. ШТАБА ГРУППЫ ПАРТИЗАНСКИХ ОТРЯДОВ СУМСКОЙ ОБЛАСТИ старший лейтенант (ВОЙЦЕХОВИЧ)» (подписано красным карандашом)

К удостоверению приложена самодельная печать: пятиконечная звезда и вокруг нее слова – «СМЕРТЬ НЕМЕЦКИМ ОККУПАНТАМ».

Ковпак выходит из дома, забирается в сани. Вокруг молча стоят сотни людей. Дед встает, снимает папаху и низко кланяется тем, с кем прошел он от Путивля до Карпат тысячи огненных верст. Глуховатым, чуть подрагивающим от волнения голосом произносит всего несколько слов:

– Прощайте, орлы мои. Мы еще встретимся с вами. От всей души желаю вам боевых успехов… Желаю…

Не договорив, он опустился на сиденье и махнул рукой Политухе:

«Трогай!»

Через линию фронта Ковпак со своим сопровождением переехал на трофейном автомобиле, предоставленном ему Сабуровым, в районе Овруча, штурмом взятого сабуровцами еще в ноябре. И вот Дед уже в освобожденном Киеве – разрушенном, сожженном, изрытом не засыпанными еще рвами и ходами сообщений. Улица Ворошилова, дома № 18 и № 20. Здесь расположился Украинский штаб партизанского движения. Сидя перед Строкачем, Ковпак услышал:

– Хватит, повоевал!

Как ни печален был Дед, все же он не позволил обиде взять верх над разумом, слова Тимофея Амвросиевича и не подумал истолковать как «Хватит, отвоевался, ты уже не нужен…». Нет, в глазах Строкача он читал, и правильно читал, другое: «Теперь поработай не на войну, а на мир, дорогой».

Вершигора, узнав о своем новом – тогда предполагали, временном – назначении, был поражен и растерян.

С Ковпаком он встретился в тот же день (приказ Украинского штаба партизанского движения был подписан 24 декабря) в столовой партизанского штаба. Дед казался веселым, оживленно рассказывал об Олевской операции, балагурил с Сабуровым, также прибывшим в Киев. Один Вершигора сидел скучный, его мучила мысль: «Знает ли Дед о передаче командования, а если да, то как к этому относится?» Он пытался повернуть разговор на будущее, но Дед сразу умолкал и только ухмылялся. Петр Петрович знал уже натуру Ковпака: если уж не хочет чего сказать, клещами не вытащишь.

Получая через час из рук Строкача приказ о своем назначении, Вершигора тревожно спросил, знает ли об этом Ковпак.

– Не только знает, но и первый предложил твою кандидатуру, – отвечал начальник Украинского штаба партизанского движения.

Ковпак оставался самим собой всегда и во всем! И кому, как не преемнику его по соединению Вершигоре, было написать проникновенные и хорошо продуманные слова:

«Ковпак сложен и разнообразен. Все в нем есть – и величие, и простота, и хитрость, и наивность. Что же главное в этом человеке? Главное – преданность партийному долгу… Это несомненно… Затем – требовательность к себе и своим подчиненным… Он любит законченность мысли, отточенность плана операции. Как всякий новатор, он иногда даже в ущерб делу впадал в резкости… Не раз наскучивал он нам своей придирчивостью, и казалось, что делает он это зря. Но, вдумываясь глубже, я видел в этом самородке ту черту совершенства, которая всегда отличает незаурядных людей от посредственности».

Понимая, что вряд ли ему придется вернуться к своим хлопцам, Ковпак и в Киеве продолжал жить жизнью соединения.

Рад был, узнав, что комсомольская организация части награждена почетным знаменем Центрального Комитета ВЛКСМ, а комсомольцы, особо отличившиеся в борьбе с гитлеровскими захватчиками, награждены именными автоматами.

Дед всегда гордился комсомолией отряда, заботу о ней почитал своим долгом старого коммуниста. С чувством глубокого удовлетворения он писал уже в мирные дни:

«Все лучшее коммунистов, их боевые качества впитала в себя наша комсомольская организация, насчитывавшая в своих рядах свыше 500 человек. Это замечательный коллектив людей, готовых выполнить все, что только им прикажут». Ковпак помянул добрым словом имена по гибших юных героев: Леню Чечеткина, Мишу Семенистого, Марусю Евенко, и продолжал: «Пройдут годы, страна залечит раны, нанесенные злым и коварным врагом, как бы в дымке расплывутся трудные годы Отечественной войны, но никогда наш народ не забудет эти образы замечательных людей эпохи смертельной схватки за свободу своей любимой Родины и за нее же отдавших свою жизнь.

…В многочисленных тяжелых боях в Карпатском и других рейдах комсомольцы-ковпаковцы показали образцы смелости, находчивости и военной смекалки. Хорошо владея оружием, они выходили победителями в самых трудных условиях…»

П. П. Вершигора в известной книге своей «Люди с чистой совестью» заметил, что в ноябре и декабре Ковпак очень нервничал, хотя и скрывал свое душевное состояние от окружающих. Его волновало, как расценит командование Карпатский поход. Окончательно его сомнения и вполне объяснимое беспокойство были развеяны 4 января нового, 1944 года. В этот день Указом Президиума Верховного Совета СССР ему было присвоено звание Героя Советского Союза вторично. Несколько сот командиров и бойцов соединения были награждены орденами и медалями, в том числе орденом Ленина – Вершигора, Бакрадзе, Ленкин, Войцехович, Кульбака, Матющенко, Тютерев. Одна строчка Указа была и самой радостной, и самой горькой: высокое звание Героя Советского Союза было присвоено посмертно самому близкому и дорогому человеку – Семену Васильевичу Рудневу.

…А на следующий день соединение выступило в новый грандиозный рейд – на Сан и Вислу. Партизаны ушли в дальний поход без Ковпака, но прошли с боями тысячи километров с его именем на боевом знамени. Потому что 23 февраля 1944 года соединение было преобразовано в Первую Украинскую партизанскую дивизию имени дважды Героя Советского Союза генерал-майора С. А. Ковпака. Первому полку дивизии (командиром которого был назначен Давид Бакрадзе) было присвоено имя Героя Советского Союза генерал-майора С. В. Руднева.

5 января 1944 года подполковнику П. П. Вершигоре была вручена радиограмма: «Передайте наш пламенный сердечный привет всем рядовым бойцам соединения, командирам и политработникам. Мы уверены в том, что ваш рейд в глубокий тыл противника окажет большую помощь нашей героической Красной Армии. Партия и правительство никогда не забудут наших героических дел. Желаем вам больших успехов в предстоящих боях». Под радиограммой стояли три подписи: Строкач, Ковпак, Базыма.

Так уж совпало, что в тот самый день, когда соединение впервые ушло в очередной рейд без Ковпака, начался новый период в жизни старого партизанского генерала. Именно 5 января 1944 года Сидор Артемьевич был назначен членом Верховного суда Украинской ССР.

Семь месяцев – до самого своего расформирования 17 августа в связи с освобождением территории нашей страны от гитлеровских оккупантов – Первая Украинская партизанская дивизия имени дважды Героя Советского Союза С. А. Ковпака рейдировала по тылам врага. Тысячи километров прошли с боями ковпаковцы по Украине, Польше, Западной Белоруссии, ходили они и в Неманский край под Восточную Пруссию, видели их и в Чехословакии, и в Австрии. Громили вражеские гарнизоны, взрывали мосты, пускали под откос эшелоны. И всюду, обгоняя их, летели устной молвой и по телеграфным проводам, сея страх и панику в стане противника, грозные слова: «Ковпак идет!»

С гордостью, радостью и затаенной завистью принимал Дед каждое сообщение о славных боевых делах своих питомцев. И первым поздравил достойнейших из них: Петра Вершигору, Василия Войцеховича, Давида Бакрадзе, Петра Кульбаку, Петра Брайко, Александра Ленкина, Андрея Цымбала и Семена Тутученко с присвоением им высокого звания Героя Советского Союза. Преемника своего Петра Вершигору поздравил дважды, вторично – с присвоением ему генеральского звания.

Завершив свой последний рейд, собрались ветераны в квартире Ковпака на улице Чапаева. Дед поднял за них добрую чарку:

– Ну, значит, мы снова вместе, дорогие товарищи.

ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ
ЛЕГЕНДАРНЫЙ ПРИ ЖИЗНИ

ИМЕНЕМ РЕСПУБЛИКИ

Если уж говорить начистоту, то нечего греха таить – временами ох как трудненько приходилось вчерашнему партизану на новой работе. В этом он сам признавался близким друзьям, правда, много лет спустя.

Ответственность громадная: Верховный суд по Конституции является высшей судебной инстанцией республики. При рассмотрении и пересмотре любых дел, в толковании законов ему принадлежит последнее слово. Здесь царствует закон. Он, и только он, – душа и смысл всей жизни Верховного суда. Абсолютное, неуклонное соблюдение закона – суть работы и самого Ковпака лично, как любого из его коллег. Неуклонно соблюдать законы… А как быть, если член Верховного суда этих законов не знает?

Люди, которые выдвинули его кандидатуру на новую работу, о том, конечно же, были прекрасно осведомлены. Но, по-видимому, они знали за Дедом такие качества, которые позволяли им быть уверенными, что Ковпак со своими обязанностями справится. Сам же Сидор Артемьевич к несколько неожиданному назначению отнесся так же рассудительно, как и ко всем предыдущим. Раз ему, коммунисту, партия доверила и поручила какое-то дело, значит считает его для этого дела человеком подходящим.

Ковпак, точно, никогда не учился на юридическом факультете, равно как и на любом ином, но из этого вовсе не следовало, что работать ему оказалось невозможно. У него нет юридического образования – чего нет, того нет. И Дед поступает единственно возможным для него образом: нехватку специальных знаний он восполняет – конечно, в силу крайней необходимости и в разумных пределах – своими огромными жизненными познаниями, практическим чутьем, великолепным пониманием людей. Разумеется, надобность в правовых знаниях никак не отпадала. Наоборот. И старик стал учиться. Вскоре его домашний кабинет был забит справочниками, энциклопедиями, кодексами и прочей специальной литературой. Читал Сидор Артемьевич запоем, с искренним увлечением, однако очень сосредоточенно, внимательно, вдумчиво. И всякий раз мысленно прикидывал: «А как это получилось у него самого не по книге, а в жизни?»

Вникать в тонкости юриспруденции оказалось интересно, и въедливый Дед, по обыкновению своему, вник в них достаточно глубоко. Однако формалистом-законником, конечно, не стал, да и не могло с ним такое случиться. Формализм и с неизбежностью вытекающий из него бюрократизм с характером Ковпака попросту не вязались. Об этом на Украине знали решительно все. Высокая должность члена Верховного суда никак не сказалась на свойственной натуре Сидора Артемьевича человечности, чуткости к чужой беде, всегдашней готовности помочь другому человеку. Пожалуй, наоборот. Работа в Верховном суде как раз и потребовала от старика: карая беспощадно тех, кто виноват злоумышленно, быть душевным и внимательным к людям, случайно попавшим в беду; быстро и деловито откликаться, когда нужно сделать главное – и закон свято соблюсти, и человека спасти от всего, что может в себе таить формальное, бездушное, слепое соблюдение этого самого закона.

Слепое исполнение, слепое подчинение… Это старик ненавидел всю жизнь. Характерен эпизод, имевший место уже в 1965 году на даче Сидора Артемьевича в Конче-Заспе под Киевом. Ковпака навестил хороший знакомый, тоже бывший партизан, некоторое время воевавший с ним, но затем назначенный командованием комиссаром в другое соединение. Разговор зашел о работе Ковпака над новой книгой. По ходу беседы Ковпак показал гостю подшивку копий своих приказов и обратил внимание на один из них. Гость вначале решил, что это знаменитый «приказ двести – расстрел на месте», и ошибся. Оказывается, уже после гибели Руднева Ковпак издал новый приказ, строжайше запрещающий брать у местного населения хотя бы крошку съестного, невзирая на то, что люди страшно бедствовали, голодали, буквально еле ноги передвигали. И в том же приказе содержалась более чем странная фраза. Суть ее состояла в том, что бойцам, чье физическое состояние от голода было особенно тяжелым, разрешалось не то чтобы присваивать, а так, вроде бы просто воспользоваться при случае, скажем, яблоком, картофелиной, огурцом или луковицей…

Гость не скрыл своего удивления. Ковпак это заметил и задумчиво произнес:

– Странно, правда? Такой приказ и вдруг – на тебе! Левая разрешает то, что запрещает правая. М-да, брат, не все так просто, как оно кажется. Но и противоречия тут никакого, учти. Между мародерством и тем, что смертельно голодный человек возьмет ради спасения своего луковицу либо картофелину, – разница принципиальная. И тут нечего доказывать, сам понимаешь. За мародерство разговор короткий – пуля! – Он вздохнул. – А так что ж, разве этим кого обездолишь, обидишь, ущемишь… Понимать надо. Мы же люди…

Видя, что гость, однако, еще не считает вопрос исчерпанным, Ковпак продолжал:

– Да я первым лишился покоя от этого пункта в приказе, если хочешь знать! Вот, думаю, все вроде бы правильно, а как оно на деле-то выйдет? Кто знает, на что способен человек, утративший над собой контроль, гонимый голодом и нечеловеческой усталостью? Ты же сам знаешь. Война. А жить кому не охота?

– И что же? – спросил Деда собеседник.

– А то, что зря я тогда переживал. Народ выручил. Он и харчил нас, и целые лазареты тайные соорудил для раненых. Слышал о таком – Кифяк! Он у себя Радика Руднева прятал. Вокруг каратели кишат, смерть из хаты в хату ходит, в одной только Белой Ославе немцы семьдесят крестьян расстреляли после нашего ухода, а Кифяк сына Комиссарова выхаживает. Хлопец от ран умирает, а Кифяк готов за него сам умереть, только бы парень выжил. Да разве один он такой, этот Кифяк!

Свято блюсти закон и не быть формалистом – сложно. Но для Ковпака как раз в этом и не было никакой сложности! Он оставался самим собой, и все. Ему ни к чему было перестраиваться по той простой причине, что всю свою жизнь он делал одно и то же дело – служил людям, вкладывая в эту службу всего себя. И, став членом Верховного суда республики, старик ни чем решительно не отличался от того Ковпака, каким был прежде.

Ковпак не упускал случая напомнить своим помощникам то, что они, конечно, знали и сами, но, как это нередко бывает в жизни, чему далеко не всегда следовали. Беды от такого случается немало, часто – с трудом поправимой, а порой и вовсе непоправимой. Потому Сидор Артемьевич повторял изо дня в день подчиненным:

– Смотрите в оба, хлопцы! В нашем деле нельзя иначе. К вам приходит дело, а за ним – и преступник, и человек невинный. Бывает, верно? Но и так бывает, что подписываешь бумагу наполовину втемную, до конца не разобравшись. Отсюда и пошла беда для невинного. Он-то как раз и страдает чаще всего. Вот чего я боюсь и вам советую – сами бойтесь! Не семь, а сто раз отмерь, да десять раз проверь и лишь один раз отрежь, вот оно как в нашем деле нужно.

Когда Ковпак, бывало, говорил это своим сотрудникам, он смотрел им в глаза – проверял, понимают ли его, чувствуют ли, что это не просто нужные слова, какие начальнику положено говорить подчиненным, и только. Нет, это мысли о самом главном в их деле – о человеке, ради которого, собственно, и нужен, и существует Верховный суд. Ковпак искал в глазах собеседников ответа на вопрос: понимают ли они, что он сам не умеет работать иначе и потому требует того же от своих коллег?

Чаще всего ответ удовлетворял его, и тогда Ковпак радовался, что вокруг него люди, живущие тем же, чем живет и он лично.

1944 год. Война еще только-только перешагнула на запад от рубежей истерзанной гитлеровцами родной земли. Но даже сейчас, стоя на краю могилы, враг еще силен, упорен, жесток. И много, ой как много крови людской еще прольет он, покуда из него самого кровь не выпустят. И вчерашний партизан, а ныне член Верховного суда Сидор Артемьевич Ковпак не забывает об этом.

Вот хотя бы это. Вроде бы все как на ладони. Обыкновенная кража чужого имущества и положенная по закону кара. За хищение телки у колхозника суд наказал по закону двух его односельчан. Пострадавший рассудил иначе, об этом он и заявил прямиком Ковпаку, явившись к нему на прием.

– Неправильно решили, Сидор Артемьевич. Маху дал суд, вот что.

– Вы думаете? – поднял бровь Ковпак.

– Ей-богу, правда! – посетитель строго и серьезно смотрит ему в глаза.

– Слушаю твою правду. Давай, раз так!

– Дело-то аховое, – начал пострадавший. – Эти двое, что срок получили давеча, спасибо суду небось втихомолку говорят…

– Не пойму тебя, брат. Ворюгам дали по заслугам, за что же спасибо?

– А за то, Сидор Артемьевич, что эта самая заслуга, как вы говорите, от фронта спасет, от войны. Отсидит свое – и домой! А война-то вот-вот и кончится.

Ковпак вскинулся.

– Выходит, они для того только и прирезали твою телку?

– Святая правда, Сидор Артемьевич.

– И мы, значит, Советская власть, своими руками их от фронта подальше в тыл услали. Так?! – Старик уже гневался.

– Так оно и есть.

Сидор Артемьевич поднялся из-за стола. Обошел его и приблизился к посетителю – пожилому колхознику. Тот хотел было подняться.

– Сиди, брат, сиди. В ногах правды нет. Есть она у Советской власти. Это уж точно. Есть и всегда будет. И на этот раз – тоже. Иди, брат, к себе до хаты и не сомневайся: ошибку свою исправим. Будут обидчики твои не в глубоком тылу шкуру спасать, а на фронте свой позор своей же кровью смывать…

Они попрощались. Ковпак в точности выполнил обещанное. По его настоянию приговор – отбывание наказания в исправительно-трудовых лагерях – был заменен направлением обоих на фронт в штрафной батальон.

Случалось, что решение Сидора Артемьевича и отклонялось от буквы закона, но оно всегда с абсолютной точностью отражало дух этого закона. Не все способны решаться на такое – риск. Вот и председатель Верховного суда как-то заметил:

– По правде говоря, Сидор Артемьевич, вот здесь вы отступили от закона. Не положено!

– Значит, нарушил? – уточнил Ковпак.

Председатель замялся:

– Да не то, чтобы нарушили, но не соблюдена буква закона.

– Ах, вот как! – Ковпак покачал лобастой головой. – Понятно! Значит, хоть решение и правильное, но закону не соответствует. Какой же вывод?

– Да вы уж сами сделайте его, – усмехнулся председатель, отлично зная, что заявит старик. И не ошибся.

– Пожалуйста, – Ковпак, в свою очередь, дружелюбно улыбнулся. – По-моему, так: без ума и сердца закон – это не закон, а слепая сила. Значит, не может она видеть того, что видит зрячий законник, у которого есть и ум, и сердце. Без них закон, знаете, все равно, что сало без хлеба. Нам это ни к чему, я считаю. По закону сделать, как я понимаю, – это значит и по уму, и по сердцу. Если и то, и другое честно, тогда получится точно по закону…

Председатель больше не возражал. Он понимал: Ковпак прав. Жизнь каждодневно доказывала именно эту правоту.

Временная оккупация Украины не могла пройти бесследной и в том смысле, что она вытащила из помоек истории множество мерзости, вышвырнутой народом в Октябре семнадцатого года. Без этой мерзости, взятой на содержание, фашизм не был бы фашизмом. Ковпак об этом хорошо знал. Но ему ли было не знать и того, что гитлеровская трясина, случалось, засасывала и слабодушных, и спровоцированных, и неосмотрительных.

Но бывало и такое: воевал человек за Родину честно и храбро. Все хорошо – герой, почет ему и уважение от людей. Но вот стряслась беда с ним, получилось так, что этот же герой чем-то скомпрометировал себя. Как быть Ковпаку, решающему его дело? По закону действовать? Несомненно! Он обязан следовать закону, тут все ясно. Не ясно другое: достаточно ли одного закона, чтобы не ошибиться? Ведь закон все же еще не сама жизнь, породившая его. Ковпак непременно задавал и такой вопрос своим помощникам. В ответ чаще всего слышал:

– Да чего тут, есть кодекс – вот и все…

– Выше закона не прыгнешь…

– На то и закон, чтобы от себя не выдумывали…

Ковпак терпеливо слушает и хмурится. Он огорчен, потому что не слышит того, что хотел бы услышать. И берет слово:

– Не согласен я с вами, хлопцы. Не согласен! Потому что вы главного не видите. Того, что закон наш не предусмотрел фашистскую оккупацию. Так или нет? Так! Что же следует? А то, что, если этого не предусмотрел закон, мы, люди, обязаны учесть. Тогда мы и закона не нарушим, и решим правильно, справедливо, по-советски, как и подобает коммунистам.

Вначале его слушали недоверчиво – чудит, мол, наш старик. Но затем железная логика Ковпаковых рассуждений взяла верх. Сослуживцы признали: а ведь Дед прав! Нельзя же, в самом деле, сбрасывать со счетов то, что было, словно его и не было вовсе. Закон действительно становится слепым, если мы, юристы, сами не хотим быть зрячими…

В конкретных же случаях такого рода обычно все заканчивалось тем, что Сидор Артемьевич возвращал поданное ему на подпись дело и предлагал «крепко подумать». В конечном счете вопрос решался правильно.

Пришел однажды на прием к Ковпаку известный партизан, пришел как к своему бывшему командиру. Не панибратствует, но и чужаком себя здесь не чувствует. Знает, что Дед не терпит развязности, но и тех не одобряет, кто его обижает, полагая, что в мирной жизни Ковпак уже не тот, что прежде. Здоровается. Генерал отвечает приветливо, называет гостя по имени-отчеству. Тот и рад, и смущен. Рад, что не забыл его командир, смущен же от мысли, что не с добром явился он сюда и через минуту опечалит старика. А тот уже уловил тревогу в глазах бывшего бойца.

– Ты, Петро, если что не так, сразу и выкладывай. Не тяни, не люблю, сам знаешь. Что у тебя стряслось?

И вот стала разматываться давняя нить, так перепутавшаяся, что остался у человека единственный шанс ее распутать – идти к Ковпаку. Он непременно должен выручить, больше некому.

…Однажды после боя вконец измотанные люди остановились на привале. Уселись поближе к огоньку быстро и сноровисто разложенного костра. Кто мгновенно погрузился в тяжелый солдатский сон, кто первым делом почистил оружие и одежду, кто с голодухи аппетитно захрустел сухарем. Чуть в стороне от спящих – группа неистребимых весельчаков, для которых лучший отдых – вволю посмеяться. Среди этой хохочущей братии задержались и Ковпак с Рудневым, обходившие стоянку.

Неожиданно из темноты возникла женская фигура. К костру, тотчас приковав к себе всеобщее внимание, неслышно приблизилась статная молодица. Поднял голову и генерал:

– Кто такая?

Гостья поздоровалась и заговорила тихо, но непринужденно, словно продолжая давно начатую беседу. Обращаясь к сидевшему среди хлопцев Ковпаку, молодица подала ему свежевыпеченную буханку хлеба с положенным сверху щедрым ломтем сала. Одновременно протянула и сверток: пару белья и мягкие портянки…

– На здоровье вам, отец, есть и носить!

Словно подкинутый пружиной, генерал молодо, с необычным проворством вскочил с места и, уважительно поклонившись, принял подарки. Потом пожал женщине руку, растроганно улыбнулся:

– Спасибо душевное тебе, дочка! Спасибо от всех нас…

Молодица больше не проронила ни слова. Плотнее закуталась в платок, легко склонилась в ответном поклоне всему честному народу, сидевшему вокруг огня, и шагнула обратно в темноту, провожаемая восхищенными взглядами…

Хлопцы молчали. Им ничего не нужно было разъяснять. Война не смогла отнять у них драгоценное качество – глубоко чувствовать и понимать других людей. Наоборот, именно беспощадная неумолимость войны сделала советского человека еще более чутким и благородным. Только будучи таким, он мог победить фашизм – силу, противоположную ему во всем. Таковы хлопцы Ковпака, таков и он сам, их вожак.