Текст книги "Ковпак"

Автор книги: Теодор Гладков

Соавторы: Лука Кизя
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

ПОЛОНИНЫ ВИДЕЛИ И СЛЫШАЛИ

Обложив соединение Ковпака со всех сторон, группепфюрер Крюгер не стал сразу предпринимать сколь-либо активных наступательных действий. Он знал, что в случае успеха лавры все равно достанутся не ему, а рейхс-фюреру СС Гиммлеру, в случае же неудачи отвечать будет за нее он, Крюгер, а потому не спешил. На его стороне был фактор времени. Он ждал, когда партизаны израсходуют свои боеприпасы и продовольствие, чтобы взять их потом «голыми руками». Со своей точки зрения Крюгер действовал правильно, он не учел лишь одного: Ковпак и его партизаны были не из тех, кого можно «взять голыми руками». Потому-то его профессионально грамотный план в конечном счете и провалился. Но об этом позже. Пока что Ковпаку и его штабу действительно приходилось изрядно ломать головы над проблемой: как вырваться из сжимающегося с каждым днем кольца вражеских частей.

Осунувшийся, усталый до предела Дед почти не спал эти дни. То и дело он вспоминал мудрую присказку Алексея Ильича Коренева: «До того, як зайти в церкву божу, подумай, як з неї вийти…»

Старик все понимал, как знающий врач понимает состояние больного. Оно крайне тяжелое, почти смертельное. Почти! Но именно в этом «почти» Ковпак и видел спасение. Они с Рудневым должны были превратить единственный остававшийся им шанс на успех в самый успех. Во что бы то ни стало! Иначе соединение погибнет в мышеловке. Еще раз – в который по счету! – они должны обмануть противника и спасти людей для дальнейшей борьбы. Было ли окружение в горах следствием каких-либо ошибок или просчетов? Нет! Даже не зная тогда ничего о личном приказе Гитлера, Ковпак хорошо понимал, что немцы не простят ему уничтожения нефтепромыслов, а потому «выйти из божьей церкви» на этот раз будет труднее, чем когда-либо раньше. Но он выйдет из нее, непременно выйдет!

…Старик сидит на камне и пристально всматривается в стоящего перед ним гуцула, приведенного разведчиками. Тот почему-то виновато переминается с ноги на ногу, вертит в руках заношенную крысаню – шляпу с рябеньким перышком удода.

– Ты, брат, чего сюда забрел? – голос у Деда обычный, ровный, разве что чуть усталый, с хрипотцой.

– Послали… – чуть слышно отвечает задержанный.

– Вот как… И кто же?

– Герман…

– Зачем?

– Велено мне передать партизанам, германы вас иначе как бандитами не называют, что, мол, крышка вам, деваться некуда. Так что, дескать, сдавайтесь, а то всех перебьют до единого. И еще – Ковпака с Рудневым, обоих передать герману живыми. Все…

Ни Дед, ни гуцул не расслышали шагов неизвестно откуда взявшегося Платона Воронько, этот подрывник и поэт умел ходить, как сова летает, – беззвучно. Воронько захватил последние слова гуцула, широкое добродушное лицо его исказилось гневом:

– Виноват, товарищ генерал, что вмешиваюсь, знаю, что не положено, но все же позвольте сказать пару слов этому! – он кивнул в сторону задержанного и, не дожидаясь Дедова согласия, выкрикнул:

– Значит, говоришь, нас к стенке, а Ковпака с Рудневым живыми немцу? Так? Ну а этого ты еще не видел? – И Воронько яростно ткнул под нос шарахнувшегося обладателя крысани огромную фигу.

– Видал ты такое, а? Так вот, погляди сам хорошенько и тем передай, кто тебя послал. Понял?

Так совпало, что в этот самый момент подошли комиссар, Панин, Базыма, Бакрадзе, Матющенко, у каждого у них было к Деду свое дело, но теперь все они, словно сговорившись и соревнуясь, совали под нос совсем опешившему гуцулу недвусмысленные комбинации из трех пальцев, приговаривая:

– И от меня!.. И от меня!.. И от меня!

Глядя на эту и смешную, и серьезную, и курьезную, и грозную сцену, Ковпак неудержимо расхохотался – впервые за много дней. Он уже давно сообразил, что перед ним никакой не лазутчик, не наемный агент гестапо, а обыкновенный трудовой крестьянин, схваченный карателями и до смерти запуганный. Что с таким прикажете делать? Не враг же он, свой, разве что страх ум отшиб на время. И Ковпак, разумеется, поступил с учетом всего:

– Понял, что к чему? – спросил он гуцула.

– А чего ж. Не дурной же вовсе, понять нетрудно, – ответил тот, несколько приходя в себя от испытанного потрясения.

– А раз так, будь человеком. Отпустим тебя по-хорошему, видим, что злого умысла у тебя против нас нет, просто немец страху нагнал. Оробел ты и пошел к нам с немецкой гадостью. Верно?

– Все как есть, господин…

– Ну-ну, давай без этого! Какой я тебе, к черту, господин, – нахмурился Дед. – Ты эти холопские штучки брось. Ты мне не слуга, а я тебе не пан. Мы с тобой единой крови люди – советской. Понял?

– Ваша правда, товарищ… – несмело отозвался крестьянин.

– И ты эту правду запомни накрепко, она самая главная. А теперь слушай… К немцам вернись. Мол, не повезло мне, не угодил я к партизанам. Ни с чем обратно двинулся. Вот и все. И ни словечка им, гадам, больше. Понял?

– Спасибо, уразумел!

– Давай тогда поживее вниз отправляйся.

– Иду! – заторопился гуцул. – И хочу вам открыться, вон на той поляне, – он указал, – овец для вас наши пастухи припрятали. Целую отару. Вам на харчи. Еще там дуб здоровенный увидите. Так вы от него шагов двадцать на восход отойдите и сразу ж копайте: мы вам бочки с брынзой схоронили. Все. Прощайте, браты! – Гуцул низко поклонился, накрыл голову крысаней и исчез из виду: в горах человек скрывается из глаз мгновенно.

А Ковпак еще долго размышлял вслух: разве может немец на что-то рассчитывать и надеяться, воюя среди таких, как этот гуцул? Запугать некоторых – да, это ему под силу, но и только. Люди для вида, опасаясь верной смерти, повинуются оккупантам, иначе – пуля в затылок, смерть жены и детей. Фашист знает лишь этот закон, закон сильного, которому все позволено. Но он же, фашист, как раз этим самым себя и гробит, потому что люди на силу отвечают силой. Пусть даже вот так, как этот запуганный гуцул, – повиновением, за которым скрыто сопротивление. Старик усмехнулся и продолжил свою мысль: обречен немец, хотя сию минуту в этих горах не он, а Ковпак терпит бедствие. Если же глянуть в корень, то все наоборот.

Он знает, что можно физически истребить все соединение в нынешних условиях, к сожалению, война есть война, и даже самый гениальный полководец порою бессилен изменить необратимое. Тут доказывать нечего, да и не собирается этого делать Ковпак: он реалист и в чудеса не верит. Он в людей верит. И потому убежден: истребить всю живую силу отрядов враг все же не сможет: горы помешают. Укрытия спасают бойцов от бомб, а именно они сейчас страшны: чем еще достанешь человека, прячущегося за скалами и под ними, в расселинах и трещинах. Значит, главного немец не добьется – хоть и тяжкие потери несут батальоны, а все же боеспособности не теряют.

Не теряют, хотя уже в полной мере дает знать о себе новый грозный враг, с которым раньше ковпаковцам серьезно встречаться не приходилось, – голод. Продовольствие и фураж для коней были на исходе. В неприкосновевном запасе Павловского оставалось лишь несколько мешков сахарного песка. Немецкие продовольственные склады там, внизу, в долинах, были пока недосягаемы. Выяснилось также, что обычные партизанские повозки для использования в горах непригодны. Недаром боец Гриша Дорофеев по прозвищу «Циркач» мрачно шутил: «Что такое Карпаты? Это часть земной поверхности, изуродованная до невозможности».

Следовало как можно быстрее приспособить партизанский обоз к этой самой «изуродованной поверхности». Мысль, как это сделать, пришла беспокойному помощнику Ковпака Павловскому: все парные телеги разрезали пополам, превратив тем самым каждую из них в две одноосные арбы. Тогда же Дед отдал приказ: для увеличения маневренности соединения беспощадно выбросить весь груз, без которого можно обойтись. Полетел в глубокую расщелину даже громоздкий автоклав. Хирурги соединения решили, что для обработки своих инструментов можно, в крайнем случае, обойтись обыкновенной кастрюлей.

Час от часу разведка доставляла Ковпаку все более тревожные вести: враг подтягивает все новые и новые части. По приблизительным расчетам, против партизан действуют 40–45 тысяч гитлеровцев, а по железной дороге Делятин – Ворохта продолжают прибывать эшелоны с живой силой и техникой. С запада в долину Быстрицы рвутся 6-й полк СС, подразделения дивизии СС «Галичина», «Татарский легион» и другие пока не опознанные части. В районе Калуш – Солотвино – Станислав заняли оборону 13-й охранный полк СС и, хотя потрепанный уже ковпаковцами, но все ж недобитый 4-й полк СС. Сильные вражеские заслоны прикрывают шоссе Борислав – Дрогобыч. И вся эта сила нацелена на полторы тысячи советских партизан, из которых к тому же около двухсот – раненые!

Ковпак искал выхода. Не метался, не паниковал. Он умел быть терпеливым. А пока что они с Рудневым и Паниным… созывают собрание. Командование решило именно сейчас, в самой тяжкой обстановке, отправить на родину – в Венгрию – группу бойцов, бывших мадьярских солдат, перешедших на сторону партизан еще на Брянщине. Случай удобный – до старой границы с Венгрией рукой подать. Самый раз переправить туда выучеников Деда, чтобы продолжить начатую в рядах советских людей борьбу с фашизмом, помочь своему отечеству в ликвидации режима гитлеровского ставленника, сухопутного адмирала Хорти. Семен Васильевич Руднев 25 июля записал в своем дневнике – это была его последняя запись:

«Сегодня снарядили и отправили 8 пленных мадьяр… В ротах сделали проводы, проинструктировали их и со своими проводниками направили до границы. Этому делу мы придаем большое политическое значение, потому что людей, которые были у нас в плену целый год, мы достаточно воспитали».

Восемь пленных мадьяр действительно прошли в соединении большую жизненную и политическую школу. Все они стали с братской помощью советских людей настоящими интернационалистами, зарекомендовали себя храбрыми партизанами. Товарищей по борьбе проводили тепло. Пожав всем в последний раз руки, Дед сказал просто и душевно:

– Верим вам и знаем: не подведете ни себя, ни нас. В добрый час, товарищи!

…Партизаны вырвались из очередного вражеского кольца. После изнурительного марша они пробились с боями к селу Поляница, расположенному всего в двух километрах от границы с Чехословакией. И обнаружили: все господствующие высоты уже заняты противником.

Кони настолько вымотались за последние недели, что уже не могли тянуть тяжелые орудия и минометы. И Ковпак с тяжелым сердцем принял горькое, но единственное решение: уничтожить тяжелое вооружение. Даже не ругаясь, а лишь поскрипывая зубами, как от нестерпимой боли, он спросил начальника артиллерии Анисимова, сколько осталось боеприпасов. Тот ответил, что полтора «бе-ка» (то есть по полтора боекомплекта). Дед рассердился:

– Ты мне человеческим языком отвечай, бо, может, это твой последний артиллерийский день.

– По сто восемьдесят снарядов на орудие.

На коротком собрании всего командного состава соединения Руднев огласил это решение. Потом сказал, сдерживая волнение:

– Товарищи командиры! Мы собрали вас не для обсуждения приказа, а чтобы выслушать ваши предложения, как его лучше осуществить. Всякая дискуссия, бросать или не бросать орудия, минометы, обоз, сейчас недопустима. Главное – вывести людей из окружения, вынести раненых.

Командиры высказались. Последним говорил Ковпак

– Прежде чем взорвать орудия, минометы и станковые пулеметы, мы должны взять от нашего оружия все, что оно может дать. Враг может поверить, что мы любой ценой будем прорываться в Поляницу. Нам нужно, чтобы он стянул в село как можно больше своих войск. Чем больше их там будет, тем меньше – в Делятине. В течение дня боеприпасы и продовольствие навьючить на лошадей, посадить всех раненых, кто может ехать верхом. Ночью прорываемся на юг. Все, что не можем унести с собой, – уничтожить! Перед батареей задание: с закрытых огневых позиций уничтожить опорные пункты врага на высотах. Ни один снаряд не должен быть выпущен зря! Нужно уничтожить как можно больше немцев, чтобы помочь вырваться группе Горкунова, которая уже бьется к югу от Поляницы. После того как снаряды будут расстреляны, пушки и минометы взорвать.

Как никогда, стреляли в тот день артиллеристы и минометчики Ковпака! Впервые били они по врагу, не жалея снарядов. Немецкие орудия, пытавшиеся было отвечать, были быстро подавлены, и тогда партизаны перенесли огонь на живую силу противника.

Когда последние снаряды и мины были выпущены, к орудиям и минометам привязали толовые шашки. Бойцы подожгли бикфордовы шнуры и, сняв шапки, отошли в сторону… Прогремели взрывы, и все было кончено. Артиллеристы Ковпака стали пехотинцами.

У Деда внезапно ослабли ноги. Он присел на траву и долго сидел молча, не стыдясь слез…

Той же ночью внезапным штыковым ударом партизаны прорвали очередное кольцо врага и двинулись к горе Шевка, куда уже спешил 26-й полк СС. Ковпаковцы пришли первыми.

Совершенно измотанные двумя сутками непрерывного марша и недоеданием, партизаны расположились в давно осыпавшихся и поросших травой окопах времен первой мировой войны, отрытых когда-то здесь русскими солдатами. Руднев, Ковпак, Базыма и еще несколько командиров долго стояли над этими бывшими траншеями, Давным-давно покинутыми людьми и забытыми. Дед, обнажив голову, как на кладбище, застыл на месте, охваченный воспоминаниями своей солдатской молодости, часть которой пришлась и на эти окопы. Сейчас он весь был во власти прошлого, это понимали и Базыма, и Руднев, и все остальные. Базыма – тот в особенности.

– Брата моего немецкое железо тут где-то навек уложило, – скорбно и устало произнес он, ни к кому не обращаясь…

Утром немецкие цепи пошли в атаку. Кроме эсэсовцев, здесь были и горные стрелки с изображением цветка эдельвейса на касках. Их встретили сверху смертоносным огнем. Два дня продолжался ожесточенный бой. Противник при поддержке эскадрильи бомбардировщиков непрерывно атаковал с трех сторон, и каждый раз его сбрасывали вниз. На склонах Шевки оставались только немецкие трупы…

На третьи сутки вражеский натиск ослаб. Но Ковпак не обманывал себя, знал, гитлеровцы подтянут подкрепления, замкнут кольцо окружения вокруг Шевки, и тогда уж действительно конец всему. Боеприпасы у бойцов на исходе, продовольствия нет вовсе, Павловский уже роздал бойцам последнее – по нескольку горстей сахарного песка. Нужно немедленно уходить, причем не прорываться с боем, а незаметно, скрытно от врага, чтобы оторваться от него без потерь и расхода патронов.

Посланные в поиск разведчики пришли обескураженные: никому из них не удалось отыскать ни дороги, ни даже звериной тропы. Нашел ее Дед. Как это было, описал помощник подполковника П. Вершигоры капитан И. Бережной:

«Выслушав доклад разведчиков, Ковпак долго рассматривал карту, а затем уверенно сказал:

– Дорога должна быть! В первую мировую я сам ее строил. Пойдем шукать.

Сидор Артемьевич шел впереди с длинной суковатой палкой. Он легко скользил по склону горы и молодцевато пробирался сквозь кустарники. Мы еле поспевали за ним. Временами командир останавливался, посматривал по сторонам, сверялся с картой. Казалось, и на этот раз поиски бесполезны. Но вот Ковпак остановился, внимательно осмотрелся и, сняв шапку, бахнул о землю.

– Шоб я вмер, она! – сказал он, повеселев.

Мы удивленно смотрели на улыбающегося старика. Дороги не было.

– А где же дорога, Сидор Артемьевич?..

– Ось вона, – притопнул Ковпак. – Я на ней стою. Эх вы, разведчики, смотрите туда!

Мы подняли головы и посмотрели в том направлении, куда указывал командир. Вверху, среди вековых грабов угадывалась просека.

– Почти двадцать пять рокив минуло, как мы проложили этот путь, – пояснил Ковпак. – Дорога заросла молодняком, а эти деревья не подвели меня, старика.

Присмотревшись внимательно, мы увидели на откосе горы карниз давно заброшенной и заросшей кустарником дороги.

– Этой тропы ни на одной карте нет. Не знают о ней и немцы. Здесь пойдем, – сказал Сидор Артемьевич».

Ночью партизаны исчезли с вершины Шевки. Ведя под уздцы несколько десятков уцелевших лошадей с вьюками, они перебрались на соседнюю гору. А утром немцы обрушили на Шевку сильнейший бомбовый удар, после чего успешно атаковали… пустые окопы. Уничтожить соединение Крюгеру не удалось и в этот раз. И все же обстановка накалилась нестерпимо. Дед чувствовал, еще немного – и конец всему. То, чего не смогли добиться каратели бешеными атаками, непрекращающимися свирепыми бомбардировками с воздуха и огнем артиллерии, – то сделают голод, изнеможение, усталость, вода отравленных колодцев, пустеющие диски автоматов и пулеметов. Гитлеровцы, несмотря на все неудачи, уверены, что соединение доживает последние дни. Не случайно последнее время они сыплют с самолетов не только бомбы, но и листовки. Дед вертит в руках одну такую, за подписью СС и полицейфюрера «дистрикта Галичина»:

«Українці, поляки, росіяни, татари, грузини і казахи – банди Колпака!

Мені відомо, що ви не з доброї волі е на службi цiеї банди, а вас присилували до цього командири, комісари та політруки Колпака. В той час, коли Колпак з своїм штабом охороняе жидів, в той саме час, коли вони постійно краще за вас їдять, вбираються та в своїх шатрах п'ють горілку і забавляються з жінками, ви мусите за них боротися та жертвувати своїм життям. Ви не маете ні чистої білизни, ні в що одягнутися. Не досить, що ви терпите голод, то ще до того б'ють вас командири Колпака, якщо ви не хочете далі посуватись.

Я вас питаю: чому?

Вас оточено!

Виходу вам нема!

Харчів і бойових припасів вам ніхто не може більше поставити.

Наша тяжка зброя і літаки всіх вас до одного знищать! Тому я закликаю вас: покиньте Колпака разом з його командирами, комісарами, політруками та жидами напризволяще! Кидайте вашу зброю і вступайте в наш ряди! Не вірте в то, що вам брешуть ваші політруки, що в нас ожидав вас смерть, це неправда. У нас одержите працю, хліб і одежу.

Вас не будуть карати, оскільки ви добровільно нам здастеся! Цей заклик служить як виказка, яку належить заховати і предложити нашим бойовим частинам».

Дед не заметил даже, как обронил на каменистую землю подлый листок. Он думал о тех, кто никогда уже не вернется с этих гор в родные дома: заместителе комбата Подоляко, побратимах-разведчиках Черемушкине и Чусовитине, одними из первых получивших ордена Ленина, о своем пятнадцатилетнем связном, комсомольце Михаиле Кузьмиче Семенистом, которому всего месяц назад были вручены орден Отечественной войны I степени и партизанская медаль, о десятках других бойцов и командиров, уже павших в Карпатах… Думал и о тех сотнях партизан, которых он должен вырвать у смерти для дальнейшей борьбы с лютым врагом.

Они сидят втроем. Ковпак и Базыма уже старики, Руднев – в самом расцвете зрелости. Такие равные и такие близкие друг другу. У всех троих на уме одно: где прорываться? И принимают знаменитое решение – рвать вражеское кольцо в Делятине, главном опорном пункте врага в этом районе Карпат, где немцы удара не ждут. В Делятине штаб генерала Крюгера. Делятин – крупный узел шоссейных дорог и «железки», которая ведет в Венгрию. В Делятине шесть мостов. Разгром гарнизона и подрыв мостов парализуют на какое-то время движение на всех магистралях, деморализуют врага, дадут возможность партизанам оторваться от преследования.

Ковпак подвел черту:

– Значит, решено: прорыв и штурм! Раз так, давайте, хлопцы, к людям пойдем. Нехай не только из нашего боевого приказа, а и от самих нас услышат они, что им сделать предстоит. Потому что тут либо смерть, либо жизнь. Правду им всю скажем, так?

Базыма и Руднев, подымаясь, молча кивнули. Сосредоточенные, напряженно спокойные, все трое отправились в роты и батальоны. Впервые за всю историю соединения бойцам предстояло узнать от своих командиров о предстоящей важнейшей операции. Ковпак видел ее всю так, словно она уже совершалась на его глазах. Дед жил сейчас этим будущим боем, дышал его воздухом, чутко улавливал ему одному доступные ритмы сражения, слушал его пульс и ни на миг не выпускал из цепких рук туго натянутые ремни управления этим кажущимся хаосом, а на самом деле – стройным и организованным, до мелочей продуманным единоборством сил.

Атаку на Делятин он видел молниеносной, разящей, как точно нацеленная стрела. Ошибки тут быть не могло: расчет, расчет и снова расчет…

И вот уже подписан боевой приказ:

«Действия командиров и бойцов должны быть решительны и четки. Всему личному составу усвоить, что поставленную боевую задачу надо выполнять до тех пор, пока в подразделениях есть хотя бы один человек, способный драться. Все стремления всех должны быть только вперед».

– Вперед, навстречу наступающей Красной Армии! – вдохновенно призывал в ночь перед штурмом Руднев верхом на коне, у дороги, по которой проходила перед ним колонна…