Текст книги "И я ему не могу не верить…"

Автор книги: Теодор Гладков

Соавторы: Николай Зайцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

– Когда выступать?

Кедров вынул из кармана часы на никелированной цепочке, щелкнул крышкой, прикинул время и с сожалением ответил:

– Немедленно. Через час может быть же поздно. Я полагаю, смысл приказа тебе ясен. Откровенно говоря, я не представляю, как ты обойдешься без взрывчатки. Можно ли использовать снаряды?

Артур в раздумье покачал головой.

– Без взрывчатки, конечно, трудно. Но есть другой способ: мост деревянный, а в пакгаузе я приметил керосин. Я просто сожгу мост. Ни пешие, ни конные не пройдут. Восстановят, конечно, быстро, но день провозятся.

– Тогда – действуй, молодой декан! – И Кедров крепко обнял Артура.

И вот уже на полных парах локомотив с командой на платформе мчит к мосту. В голове Артура и сопровождающих его бойцов одна мысль – не опоздать! Только бы разъезды противника уже не перешли этот проклятый мост, они могут разобрать пути, и команда окажется отрезанной от своих. Это не помешает ей выполнить задание, но будет означать верную гибель. Впереди темным пятном на сером фоне показался мост.

– Зажечь факелы! – приказал Артур. Вспыхнули в руках бойцов желто-алые огни. Это было сигналом и машинисту: он сбавил ход и стал осторожно подгонять платформу к мосту.

– Поливай! – отдал Артузов новую команду, и в тот же миг с той стороны ударили ружейные выстрелы. Вражеский разъезд! Но теперь он не страшен, мимо платформы по узкому настилу кавалеристам не прорваться. Роли заранее распределены: часть бойцов открыла заградительный огонь по противнику, остальные поливали керосином доски настила и бревна опор. И вот уже затрещал змейки пламени, разбегаясь по всему сооружению, запахло дымом и гарью, потом все загудело, и ввысь взметнулись длинные языки набиравшего силу огня. Мост пылал!

– Всем на платформу! – подал команду Артур.

Отстреливаясь из драгунок, бойцы отбегали от охваченного бушующим пламенем моста и прыгали на платформу. Последним вскочил на нее Артузов. Издавая пронзительные победные гудки, старенький паровозик мчал подрывную команду к Обозерской…

Артузов не мог, конечно, тогда предвидеть, что в ближайшие месяцы ему придется уничтожить еще два моста – уже во вражеском тылу. Теперь же он задумался вдруг, почему Кедров, прощаясь, назвал его молодым деканом? Потом вспомнил, что слово это в старину, кроме общепризнанного, имело еще и другое значение: служитель или борец за веру.

Сразу стало ясно, какой смысл вложил Кедров в прощальную фразу: он должен был отправиться на задание с верой в победу.

Так начались боевые действия на Северном фронте. Был образован штаб фронта, в котором Артур Фраучи-Артузов стал начальником инженерного отдела.

В обязанности Артузова и сотрудников его отдела входили инженерное обеспечение войск, организация диверсий во вражеском тылу и т. п. Может быть, поэтому Артузову пришлось заниматься и контрразведывательными делами. Постепенно именно эта работа стала для него самой интересной, а затем и главной.

В боевом девятнадцатом…

Осень 1919 года для Республики Советов выдалась не менее, а, может быть, более тяжкой, нежели предыдущая. В августе – сентябре грозно нацелилась на Петроград белогвардейская армия Юденича. С юга неудержимо рвались к Москве и достигли уже опасной близости полки Деникина.

То был враг зримый. Но существовал ещё и невидимый, хотя и достаточно ощутимый: и в Москве, и в Петрограде активно действовали в подполье контрреволюционные заговорщики. Со штабами Юденича, Деникина, Колчака они поддерживали тайную связь, снабжали их шпионской информацией.

В 1918 году ВЧК разгромила многие контрреволюционные организации, но самая разветвленная и опасная из них – белогвардейско-кадетский «Национальный центр» уцелела, хотя и понесла серьезные потери. Операция ВЧК по его ликвидации началась летом 1919 года в районе Петрограда. Она потребовала мобилизации всех сил чекистского аппарата, привлечения воинских подразделений и вооруженных рабочих отрядов. Главным руководителем операции был Ф.Э. Дзержинский. Вместе с другими чекистами принял в ней участие и А.X. Артузов. Для него она стала серьезной школой и политической, и профессиональной. Но как он оказался в ВЧК?

Все началось с того, что для укрепления Военконтроля Реввоенсовета республики с Северного фронта был отозван М.С. Кедров. Он возглавил эту организацию, выполнявшую в Красной Армии роль контрразведки. Вместе с ним прибыл в Москву и Артузов. Его назначили начальником бюро Военконтроля в Московском военном округе, а затем начальником так называемой «активной части» всего Военконтроля. Немалое число сотрудников этой организации было враждебно настроено к Советской власти. После основательной чистки ее аппарата решением ЦК РКП(б) от 19 декабря 1918 года фронтовые чрезвычайные комиссии и органы Военного контроля были преобразованы в единый орган – Особый отдел. Тем самым борьба со шпионажем и контрреволюцией сосредоточилась в одних руках. В сложившейся обстановке невозможно было отделить шпионаж империалистических разведок от подрывной деятельности внутренней контрреволюции.

Первым руководителем Особого отдела ВЧК стал М.С. Кедров.[1]1
  Кедров, однако, недолго возглавлял этот отдел. Партия сочла необходимым вскоре направить его, имеющего высшее медицинское образование, на борьбу со свирепствовавшим тогда сыпным тифом, сохранив за ним обязанности члена коллегии ВЧК. По. решению ЦК РКП(б) 18 августа 1919 года Особый отдел возглавил сам Ф.Э. Дзержинский.


[Закрыть] А.X. Артузов был назначен особоуполномоченным отдела.

* * *

Той же осенью 1919 года на ответственную работу – вначале членом Президиума, а затем заместителем председателя – окончательно пришел в ВЧК видный партиец Вячеслав Рудольфович Менжинский. С этим умнейшим, исключительно образованным человеком Артузову выпало счастье работать рука об руку долгие и славные годы…

Время было такое: все приходилось схватывать на лету, с полуслова понимать самые сложные вещи, смотреть, видеть, слышать, улавливать все стороны и нюансы возникающих проблем, мгновенно оценивать обстановку. А обстановка к осени 1919 года накалилась до предела.

– Феликс Эдмундович только что познакомил меня с телеграммой Роста, – обратился Менжинский к Артузову. – Черчилль объявил против нас крестовый поход. Феликс Эдмундович говорил, что действительно насчитал четырнадцать стран, которые по призыву сэра Уинстона – потомка Мальборо – двинутся против нас. Несомненно, поднимет голову и засевшая в Москве контрреволюция: офицерье, буржуазия, вся нечисть, вплоть до охотнорядцев. Они постараются изнутри поддержать поход Антанты. В этом сомневаться не приходится.

Время, уж точно, было трудное. Полчища генерала Деникина, наступая с юга, захватили Орел и угрожали Москве. На востоке вновь перешел в наступление Колчак. С трудом удалось отразить наступление на Питер войск Юденича, поддержанное «изнутри» мятежниками на Красной Горке. На западе угрожали белополяки.

Темные живые глаза Вячеслава Рудольфовича словно ощупывали Артузова, дескать, насколько полно осознает он всю остроту положения.

– Прекрасно понимаю вас, Вячеслав Рудольфович, – поспешил заверить Менжинского Артузов.

– Нам и сейчас далеко не легко, а дальше наверняка будет еще труднее, – чуть сдвигая густые брови, продолжил разговор Менжинский. – Вчера один сотрудник пожаловался мне: «Работаем, как каторжные». Признаться, я сразу даже не нашелся, что ему ответить. Но было бы непростительным малодушием от ответа уклониться. Тогда ему сказал: «Великий итальянский художник Микеланджело тоже работал, как каторжный, на бессмертие работал».

Артузову невольно захотелось прервать Вячеслава Рудольфовича дополняющим: «А мы?» Но Менжинский уже упредил вопрос:

– И мы работаем, как каторжные, и тоже во имя бессмертия, только не искусства, а нашего великого дела.

Закончил Менжинский разговор с Артузовым неожиданно – стихами:

 
Враг могуч и хитер! По местам, по местам!
И настороже око и ухо;
Бой повсюду пойдет, по земле, по морям,
И в невидимой области духа.
 

Артур Христианович почувствовал, что Менжинский при всей сложности и опасности обстановки настроен, однако, весьма оптимистично и этими стихами как бы определял программу действий Артузова. Вот только чьи эти стихи? Артузов никак не мог вспомнить, а спросить Менжинского не позволяло самолюбие. В студенческую пору не было сколь-либо заметного русского поэта, которого бы он не знал, не читал. Да и сейчас он ухитрялся приобретать выходящие поэтические сборники. В рабочем столе Артура Христиановича лежали книги: сочинения Владимира Маяковского, «Всяк Еремей про себя разумей» Демьяна Бедного, «Стихотворения о свободе» Пушкина, несколько томов Горького, изданных товариществом А.Ф. Маркса. Была здесь и прелюбопытнейшая книга профессора К.А. Тимирязева «Красное знамя» (притча ученого), которую Артузов приравнивал к поэтическим произведениям.

Артур Христианович быстро перебрал в памяти множество стихов. И память его не подвела. По стилю и мысли – вроде бы Майков. Да, Аполлона Майкова читал ему для ободрения Менжинский.

В последнее время вся работа особоуполномоченного ВЧК Артузова шла рука об руку с Вячеславом Рудольфовичем. Старый революционер, опытнейший конспиратор стал для молодого чекиста учителем, товарищем, а с годами и личным другом. Менжинский всегда был рад дать младшему коллеге дельный совет, умел тактично предостеречь от ошибки. Артур Христианович на всю жизнь запомнил его предостережение: игра со слабым противником ослабляет и нас. Возьмите шахматиста – он расслабляется, если не встречает достойного отпора. А сильный противник заставляет его искать новые ходы, новые комбинации. Не гордись успехом из-за случайных неудач противника. Уверенность в себе, а стало быть и настроение настоящей радости приходит тогда, и только тогда, когда разгаданы его замыслы, превзойдены его планы.

Артузов хорошо понимал, что разведка и контрразведка требуют большой гибкости, проницательности, мудрости. Здесь нет и быть не может навсегда заданных правил. Раз и навсегда принятые приемы неизбежно ведут к поражению. Понимал он и другое, уже ленинское положение: такой борьбы, в которой бы заранее известны были все шансы, на свете не бывает.

Шансы, шансы…

* * *

За окном немое ночное молчание. В такую пору обычно хорошо думается. Предельно отключен от дневной суеты. Предельно сосредоточен на определенной задаче. Предельно напряжена мысль.

Артузов сидел на откидывающемся кресле за просторным подковообразным столом, обтянутым зеленым сукном. Лет этому сооружению было преизрядно, сукно кое-где побито молью. Достался он ЧК от бывшего страхового общества «Якорь». Не одно поколение чиновников протерло за ним локти. Теперь он стал рабочим столом чекиста. Кстати, очень удобным: зеленое сукно не утомляло глаза, глубокие ящики вмещали множество деловых бумаг.

За этим необычным столом Артузов и обдумывал сейчас материалы, полученные от Вячеслава Рудольфовича. Речь шла о заговоре. В начале июля 1919 года на лужском направлении красноармейский разъезд в перестрелке убил лазутчика, явно пробиравшегося в стан Юденича. При нем нашли документы на имя офицера А. Никитенко. Раз сопротивлялся, значит, было ради чего. Тщательно обыскали убитого – в мундштуке папиросы обнаружили крохотный листочек. Из текста стало ясно: участники крупной контрреволюционной организации в Петрограде искали связь с белогвардейским командованием. Для чекистов этот листочек послужил своего рода ниточкой, ведущей к руководителям заговора. Были раскрыты отдельные его звенья. Но глубоко законспирированное ядро еще предстояло выявить.

Вскоре ВЧК получила новые данные о зреющем заговоре. 14 июля 1919 года при попытке уйти на финскую территорию были задержаны некие Самойлов и Боровой-Федоров. У них нашли письмо-донесение о дислокации частей 7-й армии, наличии на складах боеприпасов и действиях в Петрограде трех контрреволюционных организаций. Письмо-донесение подписал таинственный Вик. Кстати, и на листочке, найденном у Никитенко, стояла аналогичная подпись. И еще стало известно от задержанных, что письмо-донесение им вручил для передачи в штаб Юденича В.И. Штейнингер, владелец известной фирмы «Фосс и Штейнингер». Чекисты арестовали его – он и оказался Виком. При обыске у Вика нашли контрреволюционные воззвания, депеши из штаба Юденича. В начале августа последовали новые аресты – в руках петроградских чекистов оказались барон Штромберг, князья Андронников, Оболенский и другие. Все они входили в петроградское отделение «Национального центра». У них был найден отчет московского отделения «Национального центра». Но прямое свидетельство, что в Москве действует такая контрреволюционная организация, было получено чуть позже – в конце июля. В Вятской губернии милиция задержала подозрительного человека, в мешке у него обнаружили… миллион рублей. Задержанный оказался офицером разведотделения штаба Колчака Крашенинниковым. Деньги вез для московского отделения «Национального центра». (В общей сложности разными путями и в разное время для нужд «Национального центра» намечалось переправить 25 миллионов рублей.) Арестованный вместе с деньгами был препровожден в Москву. Из тюрьмы Крашенинников пытался передать на волю две записки, которые, естественно, были перехвачены. В одной из них он сообщал о себе: «Я спутник Василия Васильевича, арестован и нахожусь здесь…» Во второй просил заготовить ему документы на случай побега и сообщить: не арестован ли ННЩ?

Естественно, чекисты должны были выяснить, кто скрывается за этими инициалами. Из обширной информации, полученной от Менжинского, Артузов понял, что в Москве действует законспирированная контрреволюционная организация, чрезвычайно опасная. Его осенила догадка: только ли с Юденичем она связана? Не на связь ли с «Национальным центром» шел захваченный чекистами колчаковский курьер? У него нашли таинственные листочки, похоже, с зашифрованным текстом. Ими уже занимался старый специалист по шифрам. Удастся ли ему разгадать шифровку?

Артузов встал из-за стола и было направился к двери. Остановил его легкий стук.

– Войдите!

– Это – я, вот-с, расшифровал, – сияющий от радости специалист положил осторожно листок на стол, провел по нему ладонью, припечатывая к сукну, словно боясь, что бумажку сдует ветром. – Арабским шифром пользовались, товарищ начальник. Я в нем не особенно силен, но кое-что понял. Разрешите доложить.

– Ну-ка, ну-ка, посмотрим, очень интересно. Говорите, арабским?

– Вот буква «лям», затем идет «алиф». Как я полагаю, они составляют отрицание «нет» или «не», скорее всего «не». Затем следует этническое имя, указывающее на место рождения, тут точно могу ответить – зашифрованный город. Подразумеваю Тулу. Общий смысл шифровки: «Не медлите с восстанием. Сигнал – падение Тулы».

– Сигнал – падение Тулы, – медленно повторил Артузов. Какое-то время он прикованно смотрел на лежащую перед ним бумажку, потом устало опустился в кресло. Туле угрожает не Колчак, а Деникин. Выходит, заговорщики в Москве по приказу, полученному через колчаковского курьера, должны были оказать своей подрывной деятельностью содействие Деникину. Но кому адресован этот приказ? Курьер, помнится, на допросе говорил, что зашифрованный листочек должен передать Коке. Арест помешал ему доставить приказ адресату, точнее, адресат должен был найти его сам в условленном месте. Теперь там – чекистская засада. Но пока от нее не поступило никаких известий. Адресат не объявлялся.

«Что же я сижу? – спохватился Артузов. – Надо немедленно сообщить об этом Вячеславу Рудольфовичу». Он быстро написал коротенькую справку о результатах дешифровки, изложил свои предположения. Пробежал глазами справку: вроде бы все сделал, что следовало. Эта удовлетворенность окончательно расслабила его. Сами собой стали закрываться веки. Вяло подумал: «Надо бы допросить анархиста-бомбиста, сидит уже несколько суток», а сонливость тяжелой гирей все сильнее и сильнее клонила голову к столу… И все же Артузов пересилил себя, энергично потер виски и встал из-за стола. Подошел к окну, раскрыл его и стал заниматься гимнастикой. Наступило какое-то облегчение. Затем снял гимнастерку, прошел в туалетную комнату, открыл кран с холодной водой (горячей все равно не было) и подставил под шумную струю рано начавшую седеть голову.

…Меж тем наступил полный рассвет. Можно было нести руководству справку и дешифровку. Секретарь Менжинского сидел в приемной за своим столом и клевал носом. Однако лишь только скрипнула дверь, он мгновенно пришел в себя.

– Доброе утро! Прошу немедленно передать Вячеславу Рудольфовичу.

Секретарь ответил на приветствие и молча положил бумаги в большую папку, на которой крупными буквами было написано: «К докладу». Он знал, что все документы от Артузова Менжинский читает незамедлительно.

Вернувшись в кабинет, Артузов сел за стол, вытащил дело об анархисте, стал перелистывать подшитые в нем бумаги. Прочитать сумел только первые строчки… Голова сама по себе опустилась на зеленое сукно. Артузов спал, и никакие пушки его теперь не могли бы разбудить…

– Артур Христианович, проснитесь…

Кто-то тормошил его за плечо. А сон все не отпускал. Наконец, после очередного мягкого, но настойчивого прикосновения он тряхнул головой, раскрыл глаза… Не сразу понял, что над ним склонился Менжинский. Его глаза смотрели всепонимающе и с сочувствием. Артур Христианович тут же встал, поправил гимнастерку и всем своим видом показал, что он уже снова «кудахошьшагающий».

– Простите, Вячеслав Рудольфович, мою слабость, не удержался. Так и царствие небесное мог проспать. Видно, чекистская работа не по мне, только и гожусь, что чугун лить.

Тут Артузов вспомнил свою гимназическую записную книжку, которую завел по совету матери. В ней было несколько разграфленных страниц. В соответствующие графы Артур заносил свои слабости: лень, безволие, плохо прожитый день. По мере того как тот или иной недостаток устранялся, Артур решительно вычеркивал его из книжки. Впору было снова завести подобный кондуит и вписать в него сегодняшнее расслабление. Артур уже предвидел, как может отреагировать на это Вячеслав Рудольфович – укоризненным взором.

– Ах, ты дева-страдалица, – с улыбкой, но вполне серьезно сказал Менжинский. – Сделал, что мог, а кто может – пусть сделает лучше, вот что я уловил в вашей тираде. Такое пристало латинистам, но мы с вами не латинисты, а чекисты. Нас жалобы в мир благолепия не приведут. Вам Советская власть особые полномочия дала, а вы – чугун лить… Загляните-ка, дорогой Артур Христианович, на досуге в переписку Толстого. Там есть очень хорошие слова: чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие – душевная подлость…

Понизив тон, Вячеслав Рудольфович примирительно сказал:

– Есть дело. Я прочитал вашу справку. Заходите ко мне вместе с Павлуновским, обсудим кое-какие детали. Деникин до зимы торопится взять Москву. Уже и «Приказ № 1» и «Воззвание к населению Москвы» подготовил. По данным, которыми я располагаю, мятеж против Советской власти может разразиться в ближайшие недели. Мы должны упредить врага.

Вернувшись с совещания у Менжинского, Артузов представил заговор в виде крепко скрученного клубка, который коллективу чекистов, и ему в том числе, предстояло размотать по ниточкам. Воедино сплелись все силы контрреволюции; тут и остатки буржуазных партий, от монархистов и кадетов до меньшевиков и эсеров, и офицерское охвостье.

К Артузову стекались многие данные, относящиеся к «Национальному центру». Хотя они и были весьма разрозненными, но уже и по ним можно было представить масштабы и цели заговора и тех, кто стоял во главе его. Прежде всего это загадочный ННЩ.

На допросе, проведенном членом коллегии ВЧК В.А. Аванесовым, Крашенинников показал, что деньги он вез для нужд «Национального центра» и должен был передать неизвестному ему ННЩ и что в ближайшее время этому «Центру» от Колчака будут переправлены новые миллионы.

Таким образом, в руках ВЧК оказались три нити: дешифрованная инструкция Деникина о приблизительных сроках восстания, подтвержденная Крашенинниковым версия, что в Москве существует разветвленная контрреволюционная организация «Национальный центр», наконец, допущение, что один из ее руководителей – некий ННЩ.

В том месте, где курьер должен был передать деньги представителю «Национального центра», была устроена засада. Но никто за деньгами не пришел.

Обдумывая сообщение о бесплодности засады, Артузов подошел к окну, прижался лбом к стеклу. Приятная прохлада освежила лицо. Стало легче размышлять, думать. А думать он привык, сопоставляя факты, искал в них взаимосвязь. Всплыл в памяти недавно переданный ему разговор. Одна учительница пришла к Феликсу Эдмундовичу и поделилась с ним подозрениями, которые она с некоторых пор стала испытывать к своему директору, некоему Алферову Алексею Даниловичу. Слушая ее рассказ, Дзержинский, по обыкновению, смотрел в глаза собеседницы, пытаясь уловить все оттенки их выражения. Когда-то, в молодые годы он познакомился с книгой, в которой рассказывалось о методах чтения по лицам и уверовал, что глаза человека могут раскрыть его характер и намерения. Действительно, взглядом угрожают и устрашают, приказывают и запрещают, смешат и печалят, отказывают и дают. Для проверки истинности сведений, что директор – враг, Феликс Эдмундович спросил:

– Все, что вы рассказали, в высшей степени для нас интересно. За это вам спасибо. Но не личная ли неприязнь к Алферову привела вас к нам?

И тотчас глаза учительницы отреагировали на поставленный вопрос. Осуждающим взглядом она выразила свою печаль и огорчение – ей в чем-то не верят.

Дзержинский конечно же поверил учительнице и дал распоряжение понаблюдать за Алферовым. Вскоре поступили сведения, что директор школы ведет странный образ жизни, на его квартире собираются подозрительные люди, и штатские и военные. Он поддерживает связи с бывшим крупным деятелем партии кадетов и депутатом Государственной думы Николаем Николаевичем Щепкиным, лояльность которого к Советской власти весьма сомнительна.

В ходе размышлений о встрече Дзержинского с учительницей Артузову на ум пришла мысль сопоставить псевдоним Кока с именем Николай. С усмешкой вспомнил, что до революции в некоторых кругах употребляли пошловато-игривые сокращения: Александр – Алекс, Сергей – Серж, Николай – ну конечно же Ника или Кока. А ННЩ? Не начальные ли буквы имени, отчества и фамилии? Если так, то ННЩ, выходит, Николай Николаевич Щепкин?

Догадка подтвердилась: Крашенинников, после того как его записки, отправленные из тюрьмы через караульного, оказались в Особом отделе, признался, что он пытался наладить связь именно с Щепкиным. Последнему уже был ранее доставлен миллион рублей от Колчака другим курьером.

Руководить арестом Щепкина поручили заместителю начальника Особого отдела ВЧК И.П. Павлуновскому. Тем не менее Феликс Эдмундович решил лично участвовать в операции. В.И. Ленин, получив накануне доклад Павлуновского по делу «Национального центра», написал Дзержинскому: «…на эту операцию… надо обратить сугубое внимание. Быстро и энергично и, пошире надо захватить».

Арест Щепкина и обыск его квартиры были ключевыми моментами в разгроме «Национального центра», и это диктовало председателю ВЧК быть рядом с подчиненными, все видеть своими глазами, не дать ускользнуть из поля зрения ни одной детали, которая способствовала бы разоблачению врага. Щепкин, похоже, был главной фигурой в этой организации, и в его руках находились все нити заговора. А что означало для чекистов, привлеченных к операции, в том числе и для Артузова, когда Дзержинский рядом? Это спокойствие и уверенность в действиях. Но и огромная ответственность тоже…

Стояла глухая ночь. Безлюдна Трубная площадь. Где-то на пригорке тихо цокает подковами извозчичья лошадь. Группа людей в штатском, выйдя из автомобиля, быстро пересекает площадь, входит в переулок. Здесь бодрствует лишь дворник, охранявший, должно быть, еще с дореволюционных времен покой здешних домовладельцев и зажиточных обывателей.

На какой-то миг Артузов задержался у афишной тумбы на углу Трубной. Тумба была сплошь оклеена плакатами. От них нестерпимо пахло каким-то едким клеем. Ветер уже успел сделать свое черное дело – наполовину сорвал свеженаклеенный плакат и теперь лениво играл его шуршащим краем. Артузов разгладил бумагу и в желтом отсвете луны угадал обращение Московского Совета к жителям города. Разобрал тревожные слова: «Попытка генерала Мамонтова – агента Деникина – внести расстройство в тылу Красной Армии еще не ликвидирована… Тыл, и в первую очередь пролетариат Москвы, должен показать образец пролетарской дисциплины и революционного порядка…»

Меж тем дворник, попыхивая цигаркой, набитой, судя по едкому запаху, смесью махорки с тертым мхом, осторожно подошел к незнакомым людям, в которых своим долголетним опытом сразу признал власть.

– Не бойтесь, папаша, мы не разбойники. Чека, вот мандат.

Павлуновский расстегнул пальто, собираясь показать документ, чтобы успокоить дворника, но тот только замахал руками, когда увидел форменную гимнастерку и портупею, дескать, и так все ясно.

– Щепкин Николай Николаевич дома?

– А где ж ему быть в такую пору?

– До него есть дело. Пойдете с нами, будете понятым… Где он спит?

– В верхних покоях.

– У него кто-нибудь ночует?

– Не приметил, чтобы кто с вечера заходил к нему, – уклончиво ответил дворник.

Артузов знал, что Щепкин уже в летах и вряд ли способен оказать вооруженное сопротивление, однако некоторые меры предосторожности предпринять не мешает, мало ли кто может оказаться в доме кроме хозяина. Чекисты решили войти в дом через парадное, предварительно проинструктировав дворника.

После долгого, настойчивого стука за дверью послышались тихие шаги. Испуганный женский голос спросил:

– Кто будит в неурочный час?

– Это я, сторож Пафнутий, вот привел к барину господ… У них к нему дело важное…

– Сейчас открою, вот только за свечой сбегаю.

Через несколько минут вновь послышались осторожные шаркающие шаги. Видимо, в доме Пафнутию доверяли, потому что без лишних слов служанка откинула цепочку, сняла крюк и отомкнула ключом замок. Чекисты шагнули через высокий порожек в темный коридор и – прямо наверх. Кто-то рывком открыл зеркальную дверь спальни – никого… «Неужели успел скрыться?» Быстро к кабинету. Через дверную скважину мерцал свет от свечи. Артузов потянул за ручку, дверь оказалась запертой.

– Откройте. Именем закона…

За дверью раздался какой-то звук, потом свет исчез, видимо, хозяин взял свечу в руки. Послышался глухой голос:

– Обождите, господа, только халат надену.

Щепкин явно тянул время. А один ли он в кабинете? – засомневался Артузов. Об этом же подумал и опытный Павлуновский. И выругал себя: не догадался выставить пост у окон со двора, понадеялся, что с высокого второго этажа вряд ли человек рискнет выпрыгнуть. Исправляя ошибку, Иван Петрович торопливо бросил:

– К окнам снаружи!

Мигом кинулся на улицу оперативный работник Семен Гендин, выхватывая на ходу наган.

Дверь распахнулась. В проеме стоял пожилой человек со свечой в руке. На лице не заметно и тени беспокойства. Или чист душой, или – выдержка… Пока говорить рано.

– Входите, господа. Чем обязан ночному визиту?

– Гражданин Щепкин? – спросил Павлуновский.

– Да, я. Могу паспорт показать…

– Не нужно, верим.

Поставив свечу на придан – круглый столик на одной ножке, Щепкин все же направился к массивному орехового дерева бюро. Павлуновский остановил его:

– Считаю личность установленной. А теперь, извините, мы должны осмотреть квартиру.

– На предмет?

– Не храните ли оружия, не прячете ли подозрительных людей.

– Господь с вами… Я законов не нарушаю.

При свете свечи Артузов разглядел, как затряслась возмущенно бородка-клинышек. Однако Щепкин быстро взял себя в руки. Сцепил замком крупные, видать, еще сильные пальцы. Спокойно сказал:

– Извините, немного понервничал. Но, сами понимаете, время в Москве неспокойное, анархисты шастают по квартирам, а то и просто бандиты. Недозволенного, повторяю, в доме ничего нет.

Чекисты приступили к работе. Павлуновский подошел к окну. Тронул задвижку – не на запоре. Значит, не исключалось, что до прихода их кто-то выпрыгнул в окно. «Вот для чего Щепкин тянул время, кому-то уйти надо было», – и еще раз выругал себя за упущение.

– Кто ушел от вас через окно? – спросил Павлуновский хозяина.

– Никто, – с достоинством ответил Николай Николаевич. – Если вы по поводу отомкнутого шпингалета, то объяснение простое, самое что ни на есть житейское: проветривал кабинет, потому как спать в духоте не могу.

Артузов подошел к окну. В светлом пятне, отброшенном на землю освещенным окном, выделялись какие-то черные силуэты. Похоже, что это был Гендин и еще кто-то.

Обыск продолжался. Пока – ничего, что можно было бы хоть в малую вину поставить домовладельцу. И тут Гендин с наганом в руке ввел в кабинет незнакомого человека, перепачканного уличной грязью.

– Вот задержал, – доложил чекист.

– Кто такой? – спросил Павлуновский. Незнакомец исподлобья метнул взгляд на Щепкина, видимо, у него искал немого приказа – говорить или молчать.

– Документы!

– Могу предъявить, – и незнакомец вытащил помятую бумажку.

– Клишин, – прочитал вслух Павлуновский.

А тем временем Артузов расспрашивал домработницу, знает ли она задержанного? Девушка простодушно рассказала, что это племянник господина, недавно вернулся с фронта. Разоблачить деникинского курьера, прибывшего в Москву по подложным документам, было уже делом несложным.

– Обыск продолжать, все осмотреть самым тщательным образом, – распорядился Феликс Эдмундович, до сих пор не вмешивавшийся в действия оперработников, заметно сбавивших активность в обыске, раз ничего существенного не обнаружили. – Не для пустой забавы деникинец перешел линию фронта. Он должен что-то унести для деникинской разведки.

Из сказанного Феликсом Эдмундовичем вытекало: необходимо найти то, что должен был унести из дома Щепкина деникинский курьер. Настойчивое продолжение обыска – не расчет на случайность, нет. Щепкин – крупная фигура в лагере контрреволюции, к нему должна стекаться информация. В то же время он человек чрезвычайно осторожный, понимающий опасность и значение конспирации, растущую день ото дня силу молодого чекистского аппарата.

Сидевший молча в углу кабинета Щепкин довольно быстро оценил смысл решения Дзержинского и сразу как-то встрепенулся, ехидно проронив:

– Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.

– Гражданин Щепкин, в данном случае Чехов вам не помощник, – заметил Артузов, имея в виду, что Щепкин произнес тираду из чеховского рассказа «Письмо к ученому соседу». – Все может быть… и то, что мы ищем, обязательно найдем…

– Ну-ну, ищите, – скрестив руки перед грудью, Щепкин умиротворенно смежил глаза, показывая, что весь этот обыск – пустая затея.