Текст книги "Дженни Герхардт"

Автор книги: Теодор Драйзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

Глава XI

Дальнейшие события в жизни Дженни принадлежат к числу тех, на которые наша современная мораль накладывает строжайший запрет.

Некоторые законы матери-природы, великой и мудрой созидательной силы, творящей свое дело во тьме и в тиши, иным ничтожествам, также созданным ею, кажутся весьма низменными. Мы брезгливо отворачиваемся от всего, что связано с зарождением жизни, словно открыто интересоваться этим недостойно человека.

Любопытно, что такое чувство возникло в мире, самое существование которого состоит в том, чтобы без конца снова и снова рождать новую жизнь, в мире, где ветер, вода, земля и солнечный свет – все служит рождению плоти – рождению человека. Но хотя не только человек, а и вся земля движима инстинктом продолжения рода и все земное является на свет одним и тем же путем, почему-то существует нелепое стремление закрывать на это глаза и отворачиваться, словно в самой природе есть что-то нечистое. «Зачаты в пороке и рождены во грехе» – вот противоестественное толкование, которое дает ханжа законам природы, и общество молчаливо соглашается с этим поистине чудовищным суждением.

Несомненно, такой взгляд на вещи в корне неправилен. В повседневные представления человека должно бы прочнее войти то, чему учит философия, к чему приходит биология: в природе нет низменных процессов, нет противоестественных состояний. Случайное отклонение от устоев и обычаев данного общества ни обязательно есть грех. Ни одно несчастное существо, нарушившее по воле случая установленный людьми порядок, нельзя винить в той безмерной низости, какую неумолимо приписывает ему мнение света.

Дженни пришлось теперь воочию убедиться в превратном толковании того чуда природы, которое, если бы не смерть Брэндера, было бы священно и почиталось бы одним из высших проявлений жизни. Хотя она и не могла понять, чем отличается этот столь естественный и жизненный процесс от всех других, но окружающие заставляли ее чувствовать, что ее удел – падение и что ее состояние – грех и порождено грехом. Все это едва не убило любовь, внимание и заботливость, которых впоследствии люди потребуют от нее по отношению к ее ребенку. Эта созревающая естественная и необходимая любовь едва ли не стала казаться злом. Дженни не повели на эшафот, не бросили в тюрьму, как карали подобных ей несколько веков назад, но невежество и косность окружающих мешали им видеть в ее состоянии что-либо, кроме подлого и злонамеренного нарушения законов общества, а это каралось всеобщим презрением. Ей оставалось лишь избегать косых взглядов и молча переживать происходившую в ней великую перемену. Как ни странно, она не испытывала напрасных угрызений совести, бесплодных сожалений. Сердце ее было чисто, на душе легко и спокойно. Правда, горе не забылось, но оно утратило прежнюю остроту – осталась только смутная неуверенность и недоумение, от которых порою глаза Дженни наполнялись слезами.

Слыхали ли вы воркованье лесной горлинки в тиши летнего дня; случалось вам набрести на неведомый ручеек, который журчит и лепечет в глуши, где ничье ухо не может его услышать? Под мертвой прошлогодней листвой, под снежным покровом распускаются скромные подснежники, словно откликаясь весенней синеве неба. Так зарождается и новая жизнь.

Дженни осталась одна, но, как лесная горлинка, она вся была ласковой песней лета. Она хлопотала по хозяйству и спокойно, безропотно ждала завершения того, что в ней происходило и для чего она служила в конце концов всего лишь священным сосудом. В часы досуга она предавалась мирному раздумью, словно завороженная чудом жизни. Когда же ей приходилось особенно много хлопотать, помогая матери, Дженни порой начинала тихонько напевать, потому что за работой легче было забыться. И всегда она смотрела в будущее спокойно, с ясным и бестрепетным мужеством. Далеко не все женщины на это способны. Жаль, что природа вообще позволяет ничтожным натурам становиться матерями. Женщины, достойные так называться, достигнув зрелости, радуются материнству и с гордостью и удовлетворением выполняют свой великий долг перед родом человеческим.

Дженни, по возрасту почти еще ребенок, физически и духовно была уже взрослой женщиной, но еще не имела ясного представления о жизни и о своем месте в ней. Необычайный случай, который привел ее к теперешнему ненормальному положению, был в известном смысле данью ее достоинствам. Он подтверждал ее мужество, отзывчивость, готовность жертвовать собою ради того, что она считала своим долгом. И если это привело к неожиданным последствиям, возложившим на нее новую, более тяжкую и сложную ответственность, – это произошло потому, что инстинкт самосохранения был в ней не столь силен, как другие чувства. Подчас она думала о предстоящем рождении ребенка со страхом и смущением, опасаясь, что когда-нибудь он упрекнет ее; но всегда спасительное сознание извечной справедливости бытия не давало ей окончательно пасть духом. Она думала, что люди не могут быть намеренно жестоки. В ней жило смутное представление о божественной доброте и любви. Жизнь прекрасна и в худшие и в лучшие часы ее, и всегда была прекрасна.

Эти мысли пришли к ней не сразу, а в долгие месяцы ожидания. Как чудесно быть матерью, даже и в таких тяжелых условиях! Дженни чувствовала, что полюбит своего ребенка и будет ему хорошей матерью, если только жизнь позволит. Но в том-то и вопрос: позволит ли жизнь?

Надо было многое сделать, сшить все необходимое для ребенка, позаботиться о собственном здоровье, о питании. Притом Дженни все время боялась, как бы вдруг не вернулся отец; но этого не случилось. Обратились к старому врачу, который всегда лечил семейство Герхардтов от всех болезней, – к доктору Элуонгеру, и он дал несколько дельных и здравых советов. Догмы религии не помешали этому сыну лютеранской церкви стать великодушным врачом и на основе долголетнего опыта прийти к выводу, что есть многое на свете, что и не снилось нашим мудрецам и не укладывается в наши мелкие, обывательские представления о жизни.

– Так, так, – сказал он, когда миссис Герхардт рассказала ему о случившейся беде. – Ну, не горюйте. Такие вещи случаются чаще, чем вы думаете. Если бы вы знали о жизни и о ваших соседях столько же, сколько знаю я, вы не стали бы плакать. Ваша дочка прекрасно это перенесет. У нее отменное здоровье. А потом она может куда-нибудь уехать, и никто ничего не узнает. Стоит ли огорчаться из-за того, что скажут соседи? Это не такой редкий случай, как вам кажется.

Миссис Герхардт вздохнула с облегчением. Какой он умный, этот доктор. Его слова немного подбодрили ее. А Дженни выслушала его с интересом и без страха. Она думала не о себе, но о ребенке и непременно хотела выполнить все, что было велено. Врач полюбопытствовал, кто отец ребенка; услышав ответ, он поднял глаза к небу.

– Что и говорить, – сказал он, – ребенок должен быть замечательный.

Наконец настал час, когда младенцу надлежало появиться на свет. Принимал его доктор Элуонгер, ему помогала миссис Герхардт, которая будучи матерью шестерых детей, в точности знала, что надо делать. Все прошло благополучно; услышав первый крик новорожденного, Дженни всем существом потянулась к нему. Ее ребенок! Это была крошечная девочка, – слабая, беспомощная, она так нуждалась в материнской заботе. Когда ребенка выкупали и запеленали, Дженни с трепетом, с бесконечной радостью поднесла его к груди. Ее дитя, ее дочка! Дженни жаждала жить и работать для нее, и даже сейчас, совсем слабая, радовалась, что вообще-то здоровье у нее крепкое. Доктор Элуонгер предсказывал, что она быстро оправится. Он считал, что ей придется провести в постели никак не больше двух недель. И в самом деле, уже через десять дней она была на ногах, бодрая и крепкая, как всегда. Дженни была от природы сильная и здоровая, она обладала всеми качествами, которые нужны настоящей матери.

Решительный час миновал, и жизнь пошла почти по-старому. Сестры и братья, кроме Басса, были слишком молоды, чтобы понять толком, что произошло, и поверили, когда им сказали, будто Дженни вышла замуж за сенатора Брэндера, который вскоре после этого внезапно умер. Они ничего не знали о ребенке, пока он не родился. Миссис Герхардт боялась соседей, которые всегда за всем следили и все знали. Дженни ни за что не выдержала бы этой обстановки, если бы Басс, который незадолго перед тем устроился в Кливленде, не написал ей, что, как только она совсем окрепнет, вся семья должна переехать к нему и начать новую жизнь. В Кливленде дела процветают. Уехав из Колумбуса, они никогда больше не встретятся с нынешними своими соседями, и Дженни сможет найти себе какую-нибудь работу. А пока что она оставалась дома.

Глава XII

В ту пору, когда Басс попал в Кливленд, город рос не по дням, а по часам, и это зрелище сразу восстановило душевное равновесие юноши, пробудило надежду поправить и свои дела и дела семьи. «Лишь бы они приехали, – думал он. – Лишь бы им найти работу, тогда все пойдет как надо». Здесь ничто не говорило о постигших семью новых несчастьях, не было знакомых, которые одним своим видом напоминали бы о несчастьях более давних. Все насыщено было деятельностью, энергией. Казалось, стоит лишь повернуть за угол, чтобы избавиться от минувших дней и минувших провинностей. В каждом новом квартале открывался новый мир.

Басс быстро нашел место в табачном магазине и, прослужив там месяца полтора, стал писать домой, излагая свои радужные планы. Дженни должна приехать, как только сможет, а потом, когда она найдет работу, за ней последуют и остальные. Для девушек ее возраста работы сколько угодно. Временно она может поселиться вместе с ним, или, может быть, удастся снять домик из тех, что сдаются за пятнадцать долларов в месяц. Тут есть большие мебельные магазины, где можно купить все необходимое в рассрочку на вполне приемлемых условиях. Мать станет вести хозяйство. Они будут жить в своем новом окружении, никто не будет их знать и сплетничать про них. Они начнут жизнь сначала и станут порядочными, почтенными, преуспевающими людьми.

Охваченный мечтами и надеждами, какие всегда волнуют молодого, неискушенного человека на новом месте, среди новых людей. Басс наконец написал Дженни, чтобы она выезжала немедленно. К этому времени ее ребенку исполнилось полгода. Здесь есть театры, писал Басс, красивые улицы. Пароходы с озер заходят в самый центр города. Кливленд – удивительный город, и он очень быстро растет. Это больше всего нравилось Бассу в его новой жизни.

Все это произвело на миссис Герхардт, Дженни и остальных членов семейства необычайное впечатление. Миссис Герхардт слишком тяжело переживала последствия проступка Дженни и теперь стояла за то, чтобы немедленно последовать совету Басса. От природы она была так жизнерадостна и чужда унынию, что сейчас совсем увлеклась лучезарными перспективами жизни в Кливленде и уже видела осуществленной свою заветную мечту не только об уютном домике, но и о блестящем будущем детей. «Конечно они найдут работу», – говорила она. Басс прав. Ей всегда хотелось, чтобы муж переехал в какой-нибудь большой город, но он отказывался. А теперь это необходимо, и они поедут и заживут благополучно, как никогда.

И Герхардт присоединился к ее мнению. В ответ на письмо жены он написал, что с его стороны было бы неразумно отказаться от места, но если, по мнению Басса, они могут устроиться в Кливленде, то, пожалуй, пусть переезжают. Он тем охотнее принимал этот план, что его чуть не до безумия доводили тревожные мысли о том, как прокормить семью и уплатить просроченные долги. Каждую неделю он откладывал из своей получки пять долларов и посылал их жене. Три доллара он тратил на еду и пятьдесят центов оставлял на мелкие расходы: на церковные сборы, на горсть табаку да изредка – на кружку пива. Кроме того, он завел копилку и каждую неделю откладывал полтора доллара на черный день. Жилищем ему служил голый, неуютный угол на фабричном чердаке. До девяти часов вечера Герхардт одиноко сидел у ворот фабрики, глядя на пустынные, глухие улицы, а потом взбирался на чердак; здесь в удушливом запахе машинного масла, подымающемся из нижних этажей, при свете сальной свечи, старик все также одиноко заканчивал свой день: читал немецкую газету, задумывался, скрестив руки на груди, а потом в темноте опускался на колени у открытого окна и, помолясь на сон грядущий, вытягивался на своем жестком ложе. Дни тянулись бесконечно долго, будущее казалось унылым и безотрадным. И все же, возведя руки к небесам, он с безграничной верой молился о том, чтобы ему простились его грехи и дано было еще несколько лет покоя и счастья в кругу семьи.

Итак, важнейший вопрос был наконец решен. Дети изнывали от нетерпения, и миссис Герхардт втайне разделяла их чувства. Дженни должна была выехать первой, как и предлагал Весе; за нею двинутся в Кливленд и остальные.

Когда настал час отъезда Дженни, все разволновались.

– Ты скоро нас выпишешь к себе? – снова и снова спрашивала Марта.

– Скажи Бассу, чтоб поскорее, – требовал Джордж.

– Хочу в Кливленд, хочу в Кливленд! – напевала Вероника, когда думала, что ее никто не слышит.

– Ишь ты, чего захотела, – насмешливо воскликнул Джордж, услыхав эту песенку.

– А тебе-то что? – обиженно сказала девочка.

Но когда настали минуты прощания, Дженни должна была призвать на помощь все свое мужество. Хотя это делалось для того, чтобы они поскорее могли опять зажить все вместе и лучше прежнего, она невольно пала духом. Ей приходилось расставаться со своей шестимесячной дочуркой. Впереди ждал огромный, неведомый мир, и он пугал ее.

– Не тревожься, мамочка, – сказала она, собравшись с силами. – Все будет хорошо. Я напишу тебе, как только приеду. Это будет очень скоро.

Но когда надо было в последний раз взглянуть на ребенка, мужество Дженни угасло, как спичка на ветру. Склонившись над колыбелью, она со страстной нежностью смотрела в лицо дочурки.

– Ты ведь будешь хорошей девочкой? – повторяла она.

Потом схватила ребенка на руки, крепко прижала к груди и прильнула лбом к крошечному тельцу. Миссис Герхардт увидела, что она вся дрожит.

– Ну-ну, не надо так волноваться, – стала она уговаривать Дженни, – малышке будет хорошо со мной. Я сумею о ней позаботиться. Если ты будешь так расстраиваться, лучше вовсе не ехать.

Дженни подняла голову и передала девочку матери; ее голубые глаза были влажны.

– Не могу удержаться, – сказала она, улыбаясь сквозь слезы.

Потом торопливо поцеловала мать, сестер и братьев и выбежала из комнаты.

Шагая по улице рядом с Джорджем, она обернулась и весело махнула рукой. Миссис Герхардт помахала в ответ и при этом подумала, что Дженни теперь с виду совсем взрослая. Перед ее отъездом часть денег пришлось истратить на новое платье, потому что иначе ей не в чем было ехать. И теперь на ней был изящный коричневый костюм, который очень ей шел, белая блузка и соломенная шляпа с белой вуалью, которую можно было опустить на лицо, Она уходила все дальше, а миссис Герхардт провожала ее взглядом, полным бесконечной любви; и когда Дженни скрылась из виду, мать с нежностью сказала сквозь слезы:

– Во всяком случае, я очень рада, что она так мило выглядит.

Глава XIII

Басс встретил Дженни на вокзале в Кливленде и тотчас же бодро заговорил о будущем.

– Первым делом надо найти работу, – начал он, а сестра, оглушенная шумом и звоном, одурманенная непривычным, насыщенным резкими запахами воздухом большого промышленного города, растерялась и уже ничего не видела и не слышала. – Надо найти тебе какое-нибудь место, – продолжал Басс. – Все равно какое, лишь бы найти. Даже если ты будешь получать хоть доллара четыре в неделю, этого уже хватит, чтоб платить за квартиру. Да еще Джордж начнет зарабатывать, когда приедет, да папа посылает, так что мы отлично проживем. Куда лучше, чем в этой жалкой дыре – в Колумбусе!

– Да, – неопределенно отвечала Дженни; она была до того захвачена новизной окружающего, что никак не могла заставить себя сосредоточиться на этой важной теме. – Да, понимаю. Я что-нибудь подыщу.

Она стала много старше, если не годами, то разумом. Испытание, которое ей только что пришлось пережить, помогло ей яснее понять, какую большую ответственность возлагает на нее жизнь. Она непрестанно думала о матери – о матери и о детях. В частности, надо постараться, чтобы Марта и Вероника устроили свою жизнь лучше, чем она. Нужно их лучше одевать; они должны окончить школу; пусть у них будет больше друзей, больше возможности расширить свой кругозор и свои знакомства.

Кливленд, как и всякий молодой, растущий город в те годы, был переполнен людьми, ищущими работы. То и дело открывались новые предприятия, но свободных рабочих рук было всегда больше, чем требовалось. Новому человеку, приехавшему в город, могло в тот же день подвернуться какое угодно место; но случалось и так, что приезжий бродил в поисках работы долгие недели и даже месяцы. Басс предложил Дженни прежде всего попытать счастья в лавках и универсальных магазинах. А уж если там не выйдет, тогда можно поступить на фабрику или еще куда-нибудь.

– Но только не упускай случая, если что подвернется, – предупредил он. – Бери сейчас же, какое место не предложат.

– А что мне говорить? – озабоченно спросила Дженни.

– Говори, что хочешь получить работу. Что тебе все равно, с чего начинать.

Дженни в первый же день попробовала последовать наставлениям брата и в награду получила несколько ледяных отказов. Куда бы она ни обращалась, нигде видимо, не нуждались в новых служащих. Она заходила в магазины, на фабрики, в мелкие мастерские, которых было множество на окраинах, но всюду ей указывали на дверь. Наконец она стала искать места прислуги, хоть и очень надеялась, что ей не придется прибегнуть к этому последнему средству. Внимательно читая объявления в газетах, она выбрала четыре, показавшиеся ей наиболее подходящими, и пошла по этим адресам. Одно место было уже занято, когда она пришла, но лицо Дженни произвело такое впечатление на даму, которая открыла ей дверь, что та предложила ей войти и стала расспрашивать.

– Жаль, что вы не пришли немного раньше, – сказала она. – Вы мне больше нравитесь, чем девушка, которую я наняла. На всякий случай оставьте мне ваш адрес.

Дженни ушла, улыбаясь, обрадованная этим приветливым приемом. Она теперь уже не казалась такой юной, как прежде, до постигших ее испытаний; лицо ее осунулось, глаза немного запали, и это придавало всему ее облику еще большую задумчивость и нежность. Она была образцом аккуратности. В опрятном, только что выстиранном и выглаженном платье она казалась такой свежей и привлекательной. Она еще не перестала расти, но видно было, что это уже не девочка, а двадцатилетняя женщина. А главное, у Дженни был счастливый характер, и, несмотря на тяжелую работу и лишения, она никогда не теряла бодрости. Для всякого, кому требовалась служанка или компаньонка, она была бы поистине находкой.

Наконец она направилась в большой особняк на авеню Эвклида; он показался ей слишком роскошным, – едва ли здесь могли понадобиться ее услуги, но, раз уж она пришла, следовало попытаться. Слуга, открывший дверь, предложил ей немного подождать, а затем провел ее на второй этаж, в будуар хозяйки дома – миссис Брейсбридж. Эта дама, приятная брюнетка того типа, что часто встречается в светском обществе, недурно разбиралась в женской красоте и сразу оценила внешность Дженни. Она поговорила с молодой женщиной и решила взять ее на испытание в качестве горничной.

– Я буду платить вам четыре доллара в неделю, и вы можете жить здесь, если хотите, – сказала миссис Брейсбридж.

Дженни объяснила, что она живет у брата, а вскоре к ним приедет и вся семья.

– Ну что ж, – заметила хозяйка, – устраивайтесь как вам удобнее. Только утром являйтесь вовремя.

Она пожелала, чтобы новая горничная сейчас же приступила к своим обязанностям, и Дженни согласилась. Миссис Брейсбридж распорядилась, чтобы Дженни дали изящную наколку и фартучек, и вкратце объяснила, что от нее требуется. Горничная прежде всего должна ухаживать за хозяйкой, причесывать ее, помогать одеваться. Она должна также открывать дверь, когда позвонят, в случае необходимости прислуживать за столом и вообще исполнять все поручения хозяйки. Будущей горничной показалось, что миссис Брейсбридж несколько сурова и суховата, но при всем том Дженни была восхищена ее энергией и властными манерами.

В восемь часов вечера Дженни сказали, что на сегодня она свободна. Она спрашивала себя, неужели действительно ее сочли подходящей горничной для такого большого, богатого дома, и была в восторге от того, что так замечательно устроилась. Хозяйка поручила ей для начала почистить драгоценности и безделушки, украшавшие будуар, и хотя Дженни работала усердно и прилежно, она не успела сделать все до восьми часов. Она спешила вернуться домой, радуясь, что сейчас скажет брату, какое место она нашла. Теперь мать может приехать в Кливленд. Теперь ее дочурка будет с нею. Теперь они в самом деле заживут по-новому, и эта новая жизнь будет гораздо легче, лучше и радостнее прежней.

По предложению Басса Дженни написала матери, чтобы та приезжала немедленно, а примерно через неделю они подыскали и сняли подходящий домик. Миссис Герхардт с помощью детей уложила нехитрые домашние пожитки, в том числе мебель, которая вся уместилась в одном фургоне, и через две недели они поселились в новом жилище.

Миссис Герхардт всегда так хотелось жить в хорошем, уютном доме. Прочная и красивая мягкая мебель, толстый ковер приятного теплого цвета, много стульев, кресел, картины, кушетки, пианино – всю жизнь она мечтала об этих прекрасных вещах, но у нее никогда не было возможности осуществить свои мечтая. И все же она не отчаивалась. Быть может, когда-нибудь на своем веку она еще насладится всем этим. Пожалуй, вот теперь счастье ей улыбнется.

Приехав в Кливленд и увидев веселую, сияющую Дженни, миссис Герхардт совсем воспрянула духом. Басс заверил ее, что они отлично проживут всей семьей. Он отвез их к себе, а потом велел Джорджу вернуться на вокзал и привезти багаж. От денег, которые сенатор Брэндер прислал Дженни, у миссис Герхардт еще оставалось пятьдесят долларов – на это можно купить в рассрочку кое-какую недостающую мебель. Басс уже внес квартирную плату за месяц вперед, а Дженни последние вечера только и делала, что мыла полы и окна, и навела в новом доме идеальную чистоту. Теперь, в первый вечер, у них было два новых матраца и ватные одеяла, разостланные на безукоризненно чистом полу; новая лампа, купленная в магазине по соседству; ящик, который Дженни заняла в бакалейной лавке для хозяйственных надобностей и который пока что служил миссис Герхардт креслом; на ужин и на завтрак был хлеб и немного колбасы. До девяти часов они сидели и строили планы на будущее, потом все, кроме Дженни и миссис Герхардт, улеглись спать. А мать с дочерью продолжали беседовать, причем решающее слово принадлежало Дженни. Мать теперь чувствовала себя в какой-то мере зависимой от нее.

За неделю весь дом привели в порядок, купили кое-что из мебели, ковер и необходимую кухонную утварь. Досаднее всего было то, что пришлось купить печку – еще один большой расход. Младшие дети поступили в школу, но было решено, что Джордж должен найти работу. Дженни и миссис Герхардт болезненно переживали всю несправедливость этой жертвы, но не знали, как ее избежать.

– Постараемся, чтоб он учился в будущем году, – сказала Дженни.

Как ни благополучно, по-видимому, начиналась новая жизнь, но доходы семьи едва покрывали расходы, и равновесие бюджета вечно было под угрозой. Басс, сперва исполненный великодушия, вскоре объявил, что достаточно, если он будет давать в общий котел четыре доллара – за комнату и за питание. Дженни отдавала весь свой заработок и уверяла, что ей ничего не нужно, лишь бы за ее девочкой был должный уход. Джордж нашел место рассыльного в магазине, получал два с половиной доллара в неделю и первое время охотно отдавал их матери. Позже было решено по справедливости оставлять ему пятьдесят центов на мелкие расходы. Герхардт, по-прежнему одиноко трудившийся вдали от семьи, присылал почти пять долларов, всякий раз напоминая, что необходимо понемногу откладывать деньги для уплаты старых долгов в Колумбусе, до сих пор лежащих на его совести. Итак, общий доход равнялся пятнадцати долларам в неделю, и на эти деньги нужно было кормить и одевать всю семью, платить за квартиру, покупать уголь и ежемесячно вносить по три доллара за купленную в рассрочку мебель, стоившую пятьдесят долларов.

Как это делать? Пусть люди обеспеченные, часто и охотно рассуждающие о том, что такое бедность с социальной точки зрения, дадут себе труд поискать ответа на этот вопрос. Только квартирная плата, уголь и освещение поглощали кругленькую сумму – двадцать долларов в месяц; на еду – еще одна, к сожалению, неизбежная статья расхода – уходило двадцать пять долларов; на одежду, взносы за мебель, всякие сборы, необходимые лекарства и тому подобное должно было хватить остающихся пятнадцати долларов, а каким образом – это пусть подскажет обеспеченному читателю его пылкое воображение. Так или иначе, концы сводились с концами, и пока что Герхардты были полны надежд и полагали, что им живется превосходно.

В ту пору их семейство могло служить достойным примером скромного и честного трудолюбия. Миссис Герхардт, которая работала, как служанка, и не получала ни малейшего вознаграждения – ни платьев, ни развлечений, ни чего-либо другого, – каждое утро подымалась чуть свет, когда все еще спали, разводила огонь и принималась готовить завтрак. В тонких, истоптанных шлепанцах, в которые приходилось вкладывать газетную бумагу (иначе они сваливались с ног), она неслышно двигалась по комнате и нередко, с бесконечной нежностью глядя на спящих крепким сном Дженни, Басса и Джорджа, от всего сердца желала, чтобы им не приходилось вставать так рано и работать так тяжело. Порою, прежде чем разбудить свою любимицу Дженни, мать всматривалась в ее усталое, бледное лицо, такое спокойное во сне, и горько жалела, что судьба обошлась с нею так жестоко. Потом ласково дотрагивалась до плеча спящей и шепотом звала ее по имени, пока Дженни не просыпалась.

Когда дети поднимались, завтрак был уже готов. Когда они вечером возвращались домой, их ждал ужин. Миссис Герхардт никого из детей не обделяла вниманием и заботой. С маленькой внучки она не спускала глаз. Она уверяла, что ей самой не нужно ни платьев, ни обуви, – ведь кто-нибудь из детей всегда может пойти и выполнить любое ее поручение.

Из всех детей одна Дженни до конца понимала мать и, нежно любя ее, всеми силами старалась ей помочь.

– Мамочка, дай я сделаю.

– Оставь, мамочка, я сама об этом позабочусь.

– Посиди, отдохни, мамочка.

В этих простых словах выражалась бесконечная любовь, связывавшая Дженни с матерью. Они всегда прекрасно понимали друг друга, и чем дальше, тем полней и глубже становилось это понимание. Дженни было невыносимо думать, что мать, словно пленница, не может выйти за порог. Весь день за работой она думала о бедном домике, где та хлопочет и трудится. Как бы хотелось Дженни дать ей отдых и скромный уют, которого мать всегда так жаждала!