Текст книги "Неудавшееся Двойное Самоубийство у Водопадов Акамэ"

Автор книги: Тёкицу Куруматани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

19

Под вечер в мою дверь постучали. Я почему-то напрягся. «Войдите» – сказал я, и в комнату вошёл человек, увидеть которого здесь я совершенно не ожидал. Человек по имени Яманэ Ёдзи.

– Ну, наконец-то. Насилу отыскал вас, – сказал он, увидев меня.

И улыбнулся. Когда я ещё жил в Токио, одно время между нами были отношения весьма сложные.

– Ты как нашёл меня?

– Да уж нашёл.

Я взглянул на лежащую передо мной требуху. Мне было неприятно, что он видит меня здесь, такого. Здесь я – жаба на дне дренажной трубы. Я впервые понял, отчего мальчик кричал на меня тогда на пустыре.

– Можно к вам?

– Заходи, заходи.

– Едва отыскал вас. Послал было письмо вашей матушке, а она мне в ответ отписала, что вы ей больше не сын, и что она не знает ни где вы, ни как живёте. Можете себе представить моё удивление!

– Так и есть. Мать действительно не знает обо мне ничего. Мы не виделись уже давно. А два года назад, когда я ездил к ней, она даже не спросила, чем я занимаюсь.

– Она вас очень любит.

– Нет, просто отчаялась во мне.

– Я тоже отчаялся. Я ведь верил в вас. И у меня и в мыслях не было, что вы всё это всерьёз…

Я действительно был человеком пропащим, и не было ничего странного в том, что во мне отчаивались все – вплоть до моей собственной матери. Я и сам давно в себе отчаялся. Но зачем ему понадобилось разыскивать меня? Неужели я того стою? Как бы там ни было, он опоздал. Яманэ работал в газете, в отделе, который ведал организацией всевозможных спортивных соревнований. Он всегда держался с какой-то особой, только ему свойственной сухостью, никогда не подпускал людей ближе определённой черты, да и сам её никогда не переступал. Когда я пытался вызвать его на откровенность, он сразу же отводил глаза и молчал, а в следующую минуту заговаривал о чём-то ещё. Если я напрямик спрашивал его о чём-то личном, он всегда отнекивался, говоря что-то вроде: «Да ладно, чего там рассказывать?» и сам о себе никогда не распространялся. Со стороны наши отношения, наверное, выглядели близкими, но близость эта была обманчива. Яманэ с начала и до конца был для меня недосягаем.

– Зачем приехал? – спросил я.

– Как зачем? Думал разок взглянуть, до каких низов вы опустились. А если окажется, что вы уже на тот свет отправились – не беда: по крайней мере, узнаю насколько жалкой была ваша кончина.

– Вот как…

– Да шучу я, шучу, что вы! Очень рад видеть вас в добром здравии. Только вот не думайте, что я вам помогать приехал – как бы худо вам ни было, помощи от меня не ждите.

– Ясно.

– Я просто приехал поглядеть, как низко вы упали. Позлорадствовать. Решил, знаете, малость позабавиться на ваш счёт. А вообще-то, чего скрывать? Вы уж извините за откровенность, но ваше падение меня интересует настолько, что я за вами до могилы по пятам ходить буду. Так и знайте.

– Что ж, тогда гляди. Вот она, моя жизнь. Вот эта гора тухлой требухи.

– Если помните, я у вас многому научился. И с удовольствием угостил бы вас – в благодарность. И, если можно, выпил бы с вами.

– Это можно.

Яманэ купил в винной лавке неподалёку бутылку сакэ в один сё[31]31
  Мера для жидкостей, равная 1,8 литра.


[Закрыть] и закусок. В то время, когда моя жизнь в Токио уже корчилась в смертельной агонии, я то и дело пил за его счёт, бесстыдно занимал у него деньги и до сих пор не вернул ничего. Почему-то мне во что бы то ни стало хотелось вести себя с ним именно так, но он ни разу не отказал мне, ни разу не упрекнул меня. Наверное, мне просто хотелось вывести его из себя, но он стойко вытерпел все мои выходки. И сейчас, говоря, что «многому от меня научился», он, наверняка, имел в виду именно это.

– Послушайте, может уже хватит вам сегодня работать? Ну сколько можно вот этим заниматься!

– «Вот это» – моя работа. И никакой другой у меня нет.

Яманэ облизал губы.

– Завтра утром за мясом придут. У тебя есть фирма, а у меня – вот это.

– Перестаньте вы чепуху молоть, честное слово. Работа, тоже мне! Эта работа – не для вас.

– Именно что для меня.

– И вы всю жизнь так жить собираетесь?

– Слушай, Яманэ, к твоему сведению, множество людей зарабатывают себе на пропитание именно этим ремеслом – насаживая мясо на шампуры. И если б не они, ты бы не мог ходить в закусочные да выпивать в своё удовольствие.

– Нет. Вы меня неправильно поняли. Я имел в виду не это. А то, что такую работу может делать кто угодно. И вам её делать необязательно. Моя замужняя сестра тоже подрабатывает на дому. И как раз вот этим.

– Правильно: сестра у тебя – красавица, да к тому же и пишет блистательно.

– Да поймите вы, у меня и в мыслях не было насмехаться над вашей работой как таковой. Я прекрасно понимаю, что она требует немалой усидчивости. Просто она не для вас.

– Насмехался ты, не отпирайся. Честно говоря, она и мне кажется несколько идиотской.

– Тогда что же вас тут держит?

– Больше мне идти некуда.

– Это неправда.

– Правда. Кроме вот этой комнаты, места на земле мне нет.

– Нет, дело вовсе не в этом. Вы – ужасный человек. Вы же совершенно о себе не думаете. Знаете, она мне однажды сказала, что вы всегда были с ней верхом чуткости, что ни разу не подняли на неё руки, что вы – положительный и интересный, но что время от времени ей вдруг становилось с вами страшно. Будто высиживаешь куриное яйцо, и вдруг тебе начинает казаться, что из яйца вылупится вовсе не цыплёнок, а змея. У женщин, знаете, шестое чувство, их не обманешь.

– Да… Она это и мне говорила. Но я до сих пор так и не понял, что она хотела этим сказать. Наверняка просто отчаялась во мне, как и ты.

– Она вас смертельно боялась.

– Нет, не боялась. Во всяком случае, пока мы ещё были вместе.

– Тогда, может, и не боялась. Ведь в то время вы были самым что ни на есть заурядным служащим. Но она раньше вас поняла, что с вами произойдёт. Почувствовала.

– Ничего со мной не произошло. Кем я был, тем и остался.

– Ошибаетесь. Очень даже произошло, причём как раз то, чего она опасалась. Вы сбросили себя в бездну. Знаете, что она мне про вас говорила? «Это он сейчас такой. Но может выкинуть что-то несусветное в любую минуту!»

– Глупости это всё…

Почувствовав, что девушка мне нравится, Яманэ отступил в сторону. Что же касается её – и это периодически проглядывало в её поведении – то девушку с самого начала интересовал он и только он. После того, как она почувствовала в нём перемену, это стало совершенно ясно. Она переполошилась. Попыталась было всё скрыть. Но было поздно. Яманэ вызвал меня в ресторан квартала Мориситатё в Фукагава и объявил, что отказывается от неё. Но мне стало от этого только тяжелее. Чувство, которое она испытывала к нему, обнажилось, стало ярче, беспокойнее. Если бы не моё тайное увлечение, Яманэ, наверняка, рано или поздно сдался бы под её напором. Но он подверг меня обстоятельному допросу, после чего сказал: «Неужели? Вы, в неё… Это… это просто замечательно! Мда… Но, раз вы питаете к ней такие чувства, мне, разумеется, придётся ей отказать». Прозвучало это так, словно моё чувство было скверной, которая испачкала её для него навсегда.

– Хотите знать, как она живёт сейчас?

– …

– Да ладно вам! Конечно же хотите, а? Вы же от неё без ума были…

Яманэ подвигал языком во рту, усмехнулся.

– Знаете, она однажды нашла у вас в комнате кинжал. Среди вещей в стенном шкафу.

– Кинжал? Не было у меня никакого кинжала.

– Да ладно вам, вы что, за дурака меня держите? Честное слово! Я и так всё прекрасно знаю. Что вы собирались убить его.

– А она видела и кинжал, и написанный вашей рукой текст, в котором вы на манер древнего самурая излагаете, отчего враг заслуживает смерти. Очень на вас похоже – вы же у нас большой любитель древностей.

– …

– От идеи убить его вы, как видно, отказались. Вместо этого вы столкнули в пропасть самого себя. И с тех пор так и живёте – загнали себя в угол и истязаете себя, день за днём. Иначе разве стали бы вы все свои силы тратить на такое? На дело, которое и вам кажется идиотским? Вон и хозяйка «Игая» то же самое говорит.

– Ты что, и с ней виделся?

– А как же? Говорит, мол, первый раз вижу, чтоб человек ради такой ерунды так потел. А вы куда, кстати, тот кинжал дели?

– …

– Послушайте, вы ведь и сами прекрасно понимаете, что есть работа, которую дано делать вам и только вам. Скажете, нет?

Разумеется, я понимал, на что он намекал. Но ответил ему так:

– Сейчас мне это не по силам. Пойми, Яманэ, я – просто недоумок. Человек, потерявший своё место на земле.

– Это не так.

– Думаешь, твои слова дойдут до меня? До такого, каким я стал сейчас?

– Да что вы ноете, честное слово! Не дитя же!

– Я не ною. И не в чем не раскаиваюсь.

– Вы действительно так думаете?

– Ага. И живу, как видишь, без забот.

– Что? Без забот? Да как у вас только язык поворачивается такое сказать!

– Да пойми ты, в конце концов: я в себе отчаялся!

– …

– И отказался от всего. За исключением, разве что…

– Вы глаза не отводите!

Я сердито взглянул ему в глаза.

– Послушайте, вы ещё пишете книги?

– Книги? Вот ещё!

Яманэ разочарованно прищёлкнул языком.

– Я вам вот что скажу. Вам остаётся только один путь – писать. В каждом человеке есть что-то, что нельзя утихомирить иначе. Хотя от писательства тоже толку мало. Писать – всё равно что ловить ситом луну со дна пруда.

– Глупости…

– Эх, вы! Зря я к вам приехал, честное слово, зря! Если вы больше не пишете, я с вами порву, так и знайте!

– …

В то время, когда я познакомился с ним, мою книгу «Деревенские похороны» почему-то согласились напечатать в одном журнале. «Мой друг», – так его представила мне Масако. Яманэ был столь же нечеловечески серьёзен, как и я.

Всё началось с того, что, угнетённый жизнью служащего, я бился, стонал, тщетно жаждал чего-то, что дало бы мне силы жить дальше. И однажды в лавке древностей города Сибата провинции Этиго[32]32
  Нынешняя префектура Ниигата.


[Закрыть] моё внимание привлёк кинжал. По словам лавочника, его продала ему молодая вдова, уверяя, что до смерти мужа знать о нём не знала. На клинке значилось: «Аватагути Ооминоками Тацацуна»,[33]33
  Имя мастера, выковавшего кинжал.


[Закрыть] а на лезвии была одна глубокая выщерблина. Я повернул лезвие и взглянул на своё отражение. С лезвия на меня грустно взглянул молодой человек с исхудавшим лицом. Вернувшись в Токио, я спрятал кинжал в стенной шкаф. Казалось бы, на этом дело кончилось. Но я был готов поклясться, что в шкафу поселился призрак прежнего владельца. Словно одержимый его духом, я написал книгу на одном дыхании.

Я сходил в лавку по соседству купить закусок, вернулся, и оказалось, что за время моего отсутствия пришла тётушка Сэйко и уселась выпивать вместе с Яманэ. Я мгновенно почувствовал, что добром дело не кончится. Она принесла нам сасими[34]34
  Сырая рыба, нарезанная ломтиками, которую обычно подают в качестве закуски.


[Закрыть] и ещё шашлыки из нарезанной мною требухи.

– Наконец-то! Слушай, чего этот тип ко мне привязался? Всё выспрашивает у меня чего-то, выспрашивает, вздохнуть спокойно не могу!

– Я же просто спрашивал её, как вы тут живёте!

Ещё до её прихода Яманэ выпил со мной полбутылки сакэ и успел немного захмелеть.

– Пристал и допрашивает, как следователь какой… Икусима, скажи ты мне, что это за тип такой?

– Просто приятель мой, из Токио.

– Это он мне и сам сказал, когда в закусочную пришёл. Да только чего он всё выспрашивает-то? Всю подноготную из человека вытягивает…

– Яманэ, который час?

– Без четырёх минут девять.

В закусочной сейчас время – самое бойкое. И я задал этот вопрос, желая напомнить ей об этом. Но она и не шелохнулась. Хотя, в тот раз, когда она пришла узнать о моей ранке, она не провела у меня и пяти минут. Я разложил перед нами купленную закуску, поставил на пол холодные банки пива. Мы немедленно взяли по одной и выпили. После чего тётушка Сэйко сказала:

– Ты уж прости, но меня от этого типа мутит.

– А? – испуганно воскликнул я.

– Тебе он, может, и друг-приятель, не знаю, да только пришёл он ко мне и спрашивает про тебя: «Чего это его в такую дыру занесло?» А я ему говорю: «Чего ты ко мне-то пристал? Моё это, что ли, дело?»

– Простите меня, пожалуйста, это я зря, конечно, – проговорил Яманэ, и на его губах выступила пивная пена.

– «Зря»? А может, и не зря, как вас там, господин хороший. Теперь ясно, что вы про нас думаете. «Такую дыру…» Это как, спрашивается, понимать, а?

– Ой, и правда, простите пожалуйста, оговорился.

И окно, и дверь в коридор были открыты настежь, но жаркий воздух висел в комнате удушающим облаком.

– Слышь, Икусима, – сказала тётушка Сэйко, – а ты вот только что сказал, что этот вот тип – приятель твой из Токио. Но ведь тогда получается, что вы с ним одного поля ягода! А?

– Тётушка, я и правда в былое время водил с ним дружбу. И если считать, что в этой оговорке он действительно показал, что он про вас думает, то ровно то же самое можно сказать и про меня. И за это я от всего сердца прошу у вас прощения. Но…

– Что «но»? Действительно, чего это тебя вдруг в такую дыру занесло? Я и сама не прочь узнать. И не только я – все хотят. Все говорят: от чего он тут прячется?

– Действительно, объясните нам! – присоединился к ней Яманэ.

– А ты чего лезешь? А? Только б языком ему потрепать, как бабе у колодца!

Яманэ обиженно вытянул губы.

– Я рад, что приехал сюда, – сказал я ей. – Честное слово, тётушка, рад. Даже если считать, что когда он оговорился, там, у вас в закусочной, он высказался за нас обоих, то, что я рад – тоже правда. Ещё одна правда.

– Не скажи!

– Скажу.

– Ишь, какие! Интеллигенты, а? Что один, что другой! Выражаться умеете, ничего не скажешь. Вашей братии дуру вроде меня заговорить – дело плёвое. Да только на вопрос ты мой ещё не ответил. Ну, говори, от чего ты тут прячешься?

– Действительно, скажите нам!

– А ты вообще помалкивай. Ты тут ни при чём – не местный.

У Яманэ снова выступила на губах пивная пена.

– Нет, вы поймите, я – человек пропащий, бесхребетное ничтожество.

– Таким манером тебе здесь не выжить – это ты, небось, и сам уже понял. Знаешь, баба одна сюда хаживает, сутру твердит: «Оцутаигана, уротанриримо»… А голос у ней такой, будто вот-вот помрёт. Слыхал?

– Да.

– А ты тут расписываешь, мол, никчёмный ты человек, клянёшь себя по всякому, да только всё это враньё. А та баба не такая, у ней что на языке, то и на душе. Да и мужики, которые приходят к ней с грошом в кармане, чтоб она их поласкала – тоже.

Воцарилось молчание. Хотя в ушах Яманэ сутра, наверное, не звучала. К простенькому абажуру, подрагивая крыльями, жался белый мотылёк.

– Ты говоришь – о себе говоришь – что пропащий ты, что ничтожество бесхребетное. Да только всё это – бред ваш интеллигентский, больше ничего. Вроде бы слова-то как слова, да только смысла в них нету ни черта – пустота одна. А у той бабы и на слова-то не похоже! «Оцутаигана», а? Такое разве придумаешь? Говорит, будто кровью харкает. Так оно такое иначе и не выговоришь.

– Правильно, правильно! Одуматься вам пора! – вставил Яманэ.

– А ты заткнись, надоел уже! Вот я и говорю: бред это у тебя интеллигентский, больше ничего.

– А? Ха-ха-ха! О’кей, о’кей.

Опьяневший Яманэ, казалось, уже ничего не соображал.

– Слышь, Икусима, чистый ангел он, твой приятель. На край земли тебя разыскивать приехал. Уж не знаю, от чего ты тут прячешься. Не знаю, да и знать не хочу. Но я на тебя тогда положилась.

– Но я действительно…

– А что ты мне тогда сказал, а? «Понял» – вот что! Глазом не моргнул и пошёл парень к телефонной будке той на станции… Ради меня.

– …

– Вот, что ты за человек! И не рассказывай мне байки, что ты пропащий. Потому что бред это, больше ничего.

– Так нет же, вы просто не понимаете, я…

– Правильно, правильно. О’кей, о’кей!

– Забавный у тебя приятель. Пришёл ко мне в закусочную и спрашивает: жизнь, говорит, это чего такое? И стоит навытяжку, ждёт. А я ему говорю: «Мне откуда знать? Нашёл с кем заумные разговоры вести!»

– Ага, ага, как вас там… хозяюшка, жизнь, это чего такое? О’кей, о’кей.

– Сам думай. Вы, интеллигенты, все такие, ни хрена своей головой думать не умеете.

Судя по тону, разозлилась она не на шутку.

– Все они знают – что там дядя Маркс сказал, и что дядя Фукудзава Юкити[35]35
  Фукудзава Юкити (1834–1901) – известный просветитель эпохи Мэйдзи (1868–1912).


[Закрыть] сказал… Приходят ко мне в закусочную и начинается – сидят, переливают из пустого в порожнее. Для вас, интеллигентов, это всё равно что про баб побазарить.

– А? Вот это хорошо сказано! О’кей, о’кей.

В комнате воцарилась тишина – убийственная, какая бывает только летним вечером у Осакского залива… Мотылёк упрямо жался к абажуру.

– Тётушка, я и сам толком не понимаю, как здесь оказался.

– Это как так?

– Как трусы, когда у них резинка ослабнет, опускаются, так и я, всё ниже и ниже… И сам не заметил, как вот тут оказался.

– Мда… с тебя станется. А я вообще тоже не знаю, как здесь оказалась.

– Неужели?

– А кто из нас смертных знает?

– О’кей, о’кей.

– Да заткнись ты уже!

– А-ха-ха!

– А дружок твой, гляди, на седьмом небе от счастья, что тебя нашёл.

– Да нет. Больно мерзко там, в Токио, вот я к вам и сбежал. А-ха-ха!

– Дурень…

– Послушайте, как вас, хозяюшка… Чего вы все о нём-то беспокоитесь? Лучше бы о себе подумали!

Тётушка Сэйко некоторое время молча смотрела на него. Потом сказала:

– О себе, говорите? О себе я уже давно не думаю. На себя мне плюнуть и растереть.

– Да врёте вы всё. Разве не так?

– Нет, я…

– Тётушка, умоляю вас!

– Ладно, пора мне и честь знать. Спасибо за угощеньице.

Яманэ ел жареные потроха умерших от болезней свиней. Я тоже ел. Разумеется, впервые. Он-то ел в блаженном неведении, но не последовать его примеру я не мог.

О чём она только думала, жаря нам эти потроха? Я представил себе тёмную улицу, представил одинокую тётушку, торопливо семенящую к себе в закусочную. Женщина она была норовистая, ничего не скажешь, но старость уже положила свою тяжёлую руку ей на плечо, и на улице на неё уже не оглядывались. Она была одинока, о чём красноречиво говорило то карликовое деревце, которое она мне подарила. Но беспокоиться о ней не следовало. Она привыкла жить, истекая кровью в одиночестве, и уж в моей заботе точно не нуждалась. Тётушка сказала, что Яманэ – «ангел». Он искал меня почти четыре года. Был ли я достоин его внимания? Сомнительно. Но его приезд безусловно что-то значил.

20

Карликовое деревце тётушки Сэйко засыхало. Я понимал, что сколько бы я не поливал его, в пекле этой комнаты ему не выжить. Но почему-то хотел спасти его во что бы то ни стало. Я решил каждый вечер выносить его на пустырь за домом, чтобы оно напиталось там вечерней росой, лучами рассветного солнца, а утром, когда Сай уйдёт, приносить его обратно в комнату. Но любому существу, однажды познавшему смертельное истощение, обрести второе дыхание нелегко. И с каждым днём признаки смерти становились отчётливее.

В каждом человеке живёт святой и дьявол. В каждом – включая, разумеется, и Яманэ Коити. Его приезд произвёл на меня глубокое впечатление. Человек он был странный: поступив на работу в газету, он и не подумал попроситься в редакцию, где мечтают работать все, а пожелал устроиться в отделе мероприятий, то есть на чёрную работу. Лучше всего он чувствовал себя в тени, наблюдая оттуда за теми, кто исступлённо мечется в ярких лучах солнца. Потому он и приехал поглядеть, что стало со мной. Я спросил его, как он сам поживает. Он усмехнулся, выдал мне своё неизменное: «Да ладно, чего там рассказывать?» и как всегда о себе не обмолвился ни словом. Но одна перемена в нём всё же произошла. Он приехал не просто для того, чтобы насладиться зрелищем моего падения.

Он приехал сказать мне: «Попробуй, вылови ситом луну со дна пруда». Приехал и сказал, хотя за его словами не стояло ровным счётом ничего. Он не рисковал своей жизнью, и поэтому его слова нисколько меня не тронули. Ая знала, что за каждое слово, которое она произнесла в тот вечер во тьме моей комнаты, она может поплатиться жизнью. И всё же сказала. Сказала: «встань», «расстегни», «а теперь туда»… Наверное, Яманэ хотел сказать мне, что я должен писать именно такие слова, слова, которые могут стоить мне жизни, но его собственные слова были не такие. Они были пусты. Её же слова шли от сердца, шли от её сути, и потому не могли не затронуть моё сердце, не проникнуть в самую суть моего существа.

Чем больше я думал об этом, тем отвратительней мне казался Яманэ с его разговорами о писательстве. Романы ему писать, ещё чего! И вообще, это не я, это он как раз и помешан на писательстве! Но в этом занятии нет ровным счётом ничего возвышенного. Чем оно лучше вот этой моей работы, разделки требухи умерших от болезней коров и свиней? Мы оба любили одну и ту же женщину, оба потеряли её. То, что он приехал ко мне после четырёх лет поисков, только свидетельствовало о тяжести его потери.

В комнате напротив царила тишина. Рыжеволосая девица давно не появлялась. Да и татуировщика я не видел с того дня в начале августа, когда он сказал мне те слова, ядом впившиеся в моё сердце. В комнате внизу тоже было тихо. Не было слышно голоса мальчика, да и Ая тоже в последнее время не появлялась. Начался праздник Бон,[36]36
  Считается, что в августе во время праздника Бон души умерших возвращаются в мир живых. Родственники усопшего должны особыми обрядами встретить души и в конце праздника проводить их обратно в загробный мир.


[Закрыть] и я лежал после обеда в клубах знойного воздуха в полутёмной комнате, как вдруг ком подкатил к горлу, и на душе стало невыносимо. Но идти никуда не хотелось. Медленно описывая круги, под потолком летала одинокая муха.

В жаркий день пополудни я сидел и работал, когда в комнату в простеньком летнем платье с глубоким вырезом вошла тётушка Сэйко. Я почувствовал, что она напряжена. С того дня, когда приехал Яманэ, я её видел впервые.

– Здравствуйте, тётушка. Спасибо, что угостили нас тогда.

– Ничего, ничего. Даже хорошо, что он приехал – узнала, наконец, что ты за птица.

Старуха каждым словом без промаха била прямо в душу. Держа одной рукой сигарету, другой она принялась шарить в сумочке в поисках зажигалки, вдруг взглянула мне в глаза и сказала:

– Слышь, Икусима, тебе случаем Маю ничего на сохранение не давал?

– А? – испуганно воскликнул я, мгновенно вспомнив о той коробке. И поспешно ответил: – Нет, не давал.

Я знал, что скрыть испуг мне не удалось. Она некоторое время внимательно разглядывала меня, пытаясь прочитать в моих глазах правду, затем сказала:

– Я же тебе говорила, что Маю – страшный человек. И ты уж, пожалуйста, поосторожнее с ним, ладно?

– Ладно.

Неужели она не заметила, что я изменился в лице? Нет, наверняка просто притворилась, что не заметила. Но признаваться было уже поздно. Ощущение было какое-то путаное: поскольку меня беспокоило то, что Маю отдал мне на сохранение ту коробку, и поскольку я не хуже её знал, что человек он поистине ужасный, мне до смерти хотелось рассказать ей обо всём, но как раз потому, что я знал, что он за человек, признаваться было страшно. Тётушка Сэйко курила с суровым видом. Жара в комнате стояла такая, что исподнее у меня насквозь вымокло от пота. Дышать было трудно. У тётушки на лбу тоже выступил пот. Решив прощупать почву, я набрался храбрости и сказал:

– Раньше вон снизу голос мальчика доносился, а в последнее время совсем не слышно его…

– Ну, и что?

– И господин Маю теперь на втором этаже почти не показывается. А до недавнего времени я их часто встречал.

– Мальца в Тодзё отправили, в префектуру Нара. Приёмышем.

– Да что вы говорите?!

– Выбросил Маю сына. Как мусор. Хотя для мальца так может и лучше. Чем в такой дыре торчать.

– …

Мне вспомнился тот день, когда Симпэй испортил столь дорогих ему зайчика и крокодильчика. Вспомнилось отчаяние в его глазах.

– Ну и жара тут у тебя!

– Это уж точно…

– Как ты только выдерживаешь? Прям геенна огненная. Я так и вообще едва дышу!

Тётушка Сэйко раскрыла рот, на зубах в глубине блеснули коронки.

– Кроме вот этой комнаты, мне идти некуда.

– Как же, идти ему некуда! К тебе же вон этот, как его, Яманэ приезжал.

– Приезжал. Но он просто позлорадствовать приехал. Он мне перед отъездом сам сказал: «Я тебя из этой дыры вытаскивать не собираюсь. Хочешь выкарабкаться – выкарабкивайся сам».

– Так чего ж ты?

– Куда мне…

– Ясно мне всё, ты на девку с первого этажа глаз положил.

– Да… Да что вы такое говорите!

– Ишь, разволновался как! Здоровый парень, а слюнки текут, как у младенца. Смотреть тошно.

– Так у меня и в мыслях…

– Ладно, ладно, замяли. Хотя яйца у тебя пошли в пляс, это уж точно. Значит так. Сай с завтрашнего дня приходить не будет.

– То есть как это?

Тётушка Сэйко погасила сигарету.

– А так.

Она достала из сумочки коричневый конверт и положила его на циновку. В таких конвертах мне обычно вручалась зарплата.

– Это тебе за август, до вчерашнего. Потому как Сай сюда больше не придёт.

– Вот как…

Тётушка Сэйко пригвоздила меня взглядом. Стиснув зубы, остервенело глядела на меня некоторое время, словно с трудом подавляя гнев. Я подумал, что к этому решению её подтолкнул приезд Яманэ.

– Куда податься есть?

– Да нет, так особо нету.

– Вот как… Ну да, так сразу разве найдёшь… Но тебе тут торчать хватит. Ты уж прости, но я хочу, чтоб ты уехал.

– …

– Не место тебе тут, понимаешь? Не выживешь ты здесь.

Тётушка Сэйко встала и открыла холодильник. В нижнем овощном отделении всё ещё лежали трусики девушки, завёрнутые в газету того дня.

– Мда, мяса у тебя ещё немало. Это ты мне разделаешь. И принесёшь, когда готово будет – хоть завтра, хоть послезавтра, понял?

– Понял.

– Я тебе кой-чего приготовила. Подарю, когда придёшь. Чтоб пришёл непременно, понял?

Я подумал, что заодно отнесу ей те мешочки с благовониями. Что же она приготовила для меня? Она оперлась было рукой о стол, чтобы надеть сандалии, и вдруг, обернувшись, проговорила:

– А! Чуть не забыла. Ты сегодня Аю не видал?

– Нет, уже дня два-три как…

– Не видал, да… Знаешь что, если увидишь её, передай, чтоб сразу со мной связалась. А вообще-то лучше сам позвони мне да скажи, где и когда её видел, понял?

– Понял.

Тётушка Сэйко ещё раз посмотрела мне в глаза и нервно сглотнула.

– И чтоб это сделал непременно, ясно тебе? Непременно.

– Что-то случилось?

– Тебе о том знать не надо!

Она ушла. То, как она напоследок взглянула на меня, как сглотнула слюну, не оставило во мне ни малейших сомнений в том, что дело нешуточное.

Некоторое время я сидел, не в силах пошевелиться, потом спустился по лестнице на первый этаж. Посмотрел в дальний конец полутёмного коридора, прислушался, затаив дыхание. Но в комнате не было никого – почему-то я был в этом уверен. И вообще, за последние несколько дней я не слышал никаких звуков снизу, не видел ни татуировщика, ни девушки. Когда, интересно, мальчика отвезли в Тодзё? Я вдруг понял, что толком не могу вспомнить, когда видел его в последний раз. Как глупо… Случилась какая-то беда – это было ясно.

Вернувшись в комнату, я ещё раз удостоверился в том, что свёрток ещё лежит в холодильнике, затем достал из стенного шкафа коробку, которую дал мне на хранение Маю. Судя по весу, пустой она быть не могла. Я как раз держал её в руках, когда дверь внезапно распахнулась.

– Тётушка Кисида тута?

Вошедший – тот тип по имени Сода, который вечно держал руку в кармане – был тоже чем-то сильно взволнован.

– Она… Она только что ушла.

– Куда, не говорила?

– Не знаю. Наверное, к себе в закусочную…

Он повернулся кругом и торопливо удалился. От топота ботинок по ступеням на душе стало ещё тревожнее. Я буквально не находил себе места. Но что же делать? Было ясно, что совсем рядом со мной происходят события чрезвычайной важности, но нить, которая связывает меня с ними, оставалась невидимой. Нет, не то. Скорее, происходило что-то, ко мне ни малейшего отношения не имеющее, и лишь разрозненные отголоски да топот ног время от времени тревожат мой покой… В то же время, мне казалось, что с каждой секундой я оказываюсь всё больше вовлечён в происходящее. Будто невидимая петля медленно и неумолимо стягивает шею.

Наступил вечер. Жара в комнате стала просто невыносимой. Снизу не доносилось ни звука. Что же ждёт меня впереди? Очень скоро – завтра, самое позднее, послезавтра – я разделаю оставшуюся требуху. А дальше… дальше мне придётся уйти отсюда. Моя жизнь в Ама подошла, наконец, к концу. Непосредственной причиной был, пожалуй, приезд Яманэ, но винить его было бы глупо – я же сам приехал сюда бездомным бродягой. Тётушка Сэйко решила выдворить меня вовсе не по злобе. Совсем наоборот – она хотела вернуть меня туда, где мне следует быть. Но я давно потерял прежние связи, потерял доверие людей. Разве смогу я устроиться на работу, найти жильё, если мне некого попросить стать моим гарантом? Я – бродяга. И без гаранта могу устроиться только прислуживать где-то – или в игорном доме, или в каком-нибудь заведении сомнительного толка, или ещё где-то в том же роде… Яманэ приехал только для того, чтобы насладиться зрелищем моего падения. Он сам мне это сказал.