Текст книги "Понимание"

Автор книги: Тед Чан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Вытаскиваю плату из кармана и соединяю кабелем с портом данных. Ввожу двенадцать цифр, и дверца открывается.

К тому времени, как я возвращаюсь в Бостон с ампулой, FDA отвечает на кражу удалением всех имеющих отношение к делу файлов из всех доступных по Сети компьютеров: как и ожидалось.

С ампулой и своим скарбом еду в Нью-Йорк.

Самый быстрый способ для меня раздобыть деньги, как ни странно, – игра. Скачки достаточно просты. Не привлекая лишнего внимания, я смог собрать значительную сумму и теперь существую за счет вложений на фондовой бирже.

Живу в самом дешевом мотеле, какой я только смог найти в пригороде Нью-Йорка, где есть выход в Сеть. Подобрал себе несколько фальшивых имен, под которыми делаю инвестиции, и регулярно меняю их. Некоторое время провожу на Уолл-стрит, учусь определять высокоприбыльные краткосрочные возможности по языку жестов брокеров. Но езжу туда не чаще раза в неделю: дела поважнее требуют моего внимания, гештальты манят меня.

С развитием интеллекта улучшился и мой контроль над телом. Ошибочно полагать, что в процессе эволюции люди принесли в жертву физические навыки, обменяв их на интеллект. Я не стал сильнее, но моя координация сейчас гораздо выше среднего уровня; я уже одинаково свободно владею обеими руками. Более того, моя способность концентрироваться делает обратную биологическую связь очень эффективной. Чуть-чуть потренировавшись, я научился ускорять и замедлять сердцебиение, повышать и понижать кровяное давление.

Пишу программу распознавания моих фотографий и розыска всех страниц, на которых встречается мое имя; затем группирую ее с вирусом и загружаю во все общедоступные файлы Сети. ЦРУ вставит в национальные сводки новостей мою фотографию с информацией, что это опасный безумец, сбежавший пациент, возможно убийца. Вирус заменит мое фото электростатическими помехами. Такой же вирус я запускаю в компьютеры FDA и ЦРУ в поисках копий моего портрета и любых пересылок региональной полиции. Эти вирусы должны быть устойчивы ко всему, что предпримут правительственные программисты.

Несомненно, Ши и прочие доктора проконсультировались с психологами ЦРУ, гадая, куда я мог отправиться. Мои родители умерли, так что ЦРУ вычисляет сейчас моих друзей, опрашивает их, не входил ли я с ними в контакт, и устанавливает за ними наблюдение на тот случай, если я проявлюсь. Прискорбное вторжение в их личную жизнь, но с этой стороны мне пока ничего не грозит.

Маловероятно, что ЦРУ привьет кому-нибудь из своих агентов гормон К, чтобы определить мое местонахождение.

Как продемонстрировал я сам, суперинтеллект слишком трудно контролировать. Однако я буду следить за передвижениями других пациентов на тот случай, если правительство решит завербовать их.

Картины будней общественной жизни разворачиваются передо мной сами, я не прилагаю к этому усилий. Я иду по улице, смотрю на снующих по своим делам людей, и хотя не произносится ни слова, подтекст очевиден. Молодая пара прогуливается, обожание одного рикошетом отскакивает от терпимости другой. Мрачное предчувствие вспыхивает, мигает и становится устойчивым, когда бизнесмен, боящийся своего начальника, начинает сомневаться в принятом утром решении. А вот женщина в мантии из поддельной изысканности, соскальзывающей перед лицом реальности.

Как всегда, роль, которую играет человек в пьесе жизни, становится узнаваемой лишь с его взрослением. Мне эти люди кажутся несмышленышами на детской площадке; меня забавляет их серьезность, а воспоминания о том, что я сам когда-то занимался тем же, приводят в замешательство. Их поступки кажутся им естественными, но мне участие в этой постановке уже невыносимо; возмужав, я отбросил все детское. С миром обычных людей я буду соприкасаться лишь по необходимости, добывая средства к существованию.

Каждую неделю я овладеваю информацией, которая приобретается годами обучения, обнаруживаю все более глобальные структуры. Передо мной открывается неограниченно широкий взгляд на гобелен человеческого знания; я способен заполнять бреши в структуре там, где ученые даже не замечают недостачи, и улучшать текстуру там, где они считают ее совершенной.

Самые четкие узоры достались естественным наукам. Физика восхищает дивным единообразием не только на фундаментальном уровне, но и во всех ее областях. Понятия вроде «оптики» или «термодинамики» всего лишь путы, мешающие физикам разглядеть бесчисленные пересечения. Даже если не обращать внимания на эстетику, способам практического применения невыявленного имя легион; инженеры еще годы назад могли бы искусственно генерировать сферически симметричные гравитационные поля.

Осознавая это, я, однако, не создаю подобное устройство, и никакое другое. Процесс потребовал бы множества сложных компонентов, которые пришлось бы изготавливать на заказ или добывать иными путями, тратя драгоценное время. Кроме того, реальное создание аппарата не принесет особого удовлетворения, поскольку я и так знаю, как он работал бы; он не высветит новых гештальтов.

Я пишу часть длинной поэмы эксперимента ради; после того как закончу первую песнь, я смогу выбрать подход к интеграции схем всех искусств. Я использую шесть современных и четыре древних языка; они включают большинство основных мировоззрений человеческой цивилизации. Каждый обеспечивает различные оттенки значений, различные поэтические эффекты; некоторые сопоставления восхитительны. Каждая строфа поэмы содержит неологизмы, рожденные впрессовыванием слов в склонения другого языка. Если бы я завершил свое произведение, получилось бы нечто вроде «Пробуждения Финнегана»

[13]

[Закрыть], умноженного на «Песни» Паунда

[14]

[Закрыть].

Мою работу прерывает ЦРУ; они насадили наживку на крючок. После двух месяцев бесплодных попыток агенты смирились с тем, что меня не обнаружить традиционными методами, и переключились на сильнодействующие меры. В новостях объявили, что подруге сумасшедшего убийцы предъявлено обвинение в помощи ему и соучастии в организации побега. Называют имя Конни Перрит, я встречался с ней в прошлом году. Если дело дойдет до суда, ее приговорят к длительному тюремному заключению; ЦРУ надеется, что я этого не допущу. Они ожидают, что я попытаюсь предпринять что-то, что разоблачит меня и позволит схватить.

Предварительные слушания по делу Конни завтра. ЦРУ позаботится, чтобы ее отпустили под залог, на поруки, если потребуется, – на случай, если я попытаюсь связаться с ней.

Затем пространство вокруг ее жилища нашпигуют тайными агентами, которые станут поджидать меня.

Я начинаю редактировать первое изображение. Эти цифровые фотографии значительно уступают голограммам, но сейчас сойдут и они. На сделанных вчера снимках – внешний вид дома, в котором расположена квартира Конни, улица перед ним и ближайшие перекрестки. Веду курсор через экран, ставлю маленькие крестики в определенных точках изображения. Окно в здании напротив; свет выключен, но занавески раздвинуты. Уличный торговец в двух кварталах сзади от здания.

Всего я отмечаю шесть мест. Именно там караулили агенты ЦРУ вчера вечером, когда Конни вернулась домой. Ознакомившись с видеозаписями моего пребывания в госпитале, они знают, что высматривать в потоке прохожих мужского или сомнительного пола: уверенную, мерную походку. Их ожидания сработали против них; я просто шагал шире, слегка покачивал головой вверх-вниз, сдерживал отмашки рукой. Этого и кое-какой нестандартной одежды оказалось достаточно, чтобы они не обратили на меня внимания, когда я пересекал зону наблюдения.

Внизу одной фотографии я печатаю частоту, на которой переговариваются агенты, и уравнение, описывающее задействованный ими алгоритм кодировки. Закончив, посылаю картинки директору ЦРУ. Смысл очевиден: я могу прикончить его тайных агентов в любой момент, если они не уберутся.

Чтобы заставить их снять обвинения с Конни и понадежнее отпугнуть цээрушников, придется поработать еще немного.

Снова распознавание структуры, но на этот раз вполне мирского свойства. Тысячи страниц докладов, заметок, корреспонденции; каждая – цветная точка на картине пуантилиста. Отступаю на шаг от панорамы, наблюдая, как проявляются линии и грани, создавая узор. Просмотренные мегабайты – лишь малая часть всех записей за исследуемый мной период, но и их достаточно.

То, что я нашел, весьма ординарно, куда проще сюжета шпионского романа. Директор ЦРУ был осведомлен о группе террористов, планировавшей взорвать бомбы в вашингтонском метрополитене. И позволил этому произойти, рассчитывая добиться согласия конгресса на применение чрезвычайных мер. Среди пострадавших оказался сын конгрессмена, и директору ЦРУ предоставили полную свободу действий в борьбе с терроризмом. Конечно, его планы напрямую не значились в файлах ЦРУ, но подразумевались весьма явственно. Важные документы содержат лишь косвенные ссылки, да и те дрейфуют в море безобидной информации; если бы следственная комиссия прочла все эти записи, свидетельства просто утонули бы в пустословии. Однако если уличающие записи выкристаллизовать, они наверняка убедят прессу.

Посылаю перечень документов главе ЦРУ с припиской: «Не трогайте меня, и я не трону вас». Он поймет, что выбора у него нет.

Этот мелкий эпизод укрепил мое мнение о делах мирских; я могу обнаружить тайные интриги повсюду, если получу информацию о текущих событиях, но это неинтересно. Я возобновляю свои исследования.

Контроль над телом продолжает расти. Сейчас при желании я мог бы ходить по горячим углям или втыкать себе в руку иголки. Однако мой интерес к восточной мудрости ограничен материальной сферой физического контроля; ни один из медитативных трансов, которого я способен достичь, не привлекает меня так, как то ментальное состояние, когда я собираю гештальты из общих данных.

Я создаю новый язык. Я достиг пределов общеупотребительных языков, и теперь они мешают моим попыткам двигаться дальше. Им не хватает мощи выразить необходимые мне понятия, и даже в своей области они неточны и неуклюжи. Они едва-едва годятся для речи, не говоря уже о мысли.

Существующая лингвистическая теория бесполезна; я пересмотрю базисную логику, чтобы определить подходящие элементарные компоненты моего языка. Этот язык будет поддерживать диалект, соотносящийся со всеми областями математики, так что любое написанное мною уравнение приобретет словесный эквивалент. Однако математика станет лишь малой частью языка; в отличие от Лейбница

[15]

[Закрыть], я осознаю пределы символической логики. Другие задуманные мной диалекты будут связаны с моей системой эстетики и теории познания. Проект займет время, но конечный результат несказанно прояснит мои мысли. После того как я переведу все, что мне известно, на этот язык, структуры, которые я разыскиваю, сами дадут о себе знать.

Я делаю паузу в работе. Прежде чем развертывать систему обозначения эстетических понятий, я должен составить словарь всех эмоций, какие только могу представить.

Я испытываю множество чувств, неизвестных обычным людям; я знаю, как ограничен их эмоциональный ряд. Я не отрицаю значимости любви и страха, которые чувствовал когда-то, но вижу их такими, какие они есть: как увлечения и переживания детства, они всего лишь предшественники того, что я испытываю сейчас. Мои сегодняшние страсти гораздо многограннее; с ростом самопознания сложность всех эмоций увеличивается экспоненциально. Мне необходимо всецело описать их, если я намерен посягнуть на задуманное сочинительство.

Конечно, на самом деле я испытываю намного меньше эмоций, чем мог бы; мое развитие ограничено интеллектом окружающих и тем скудным общением с ними, которое я себе позволяю. Вспоминаю конфуцианскую концепцию жэнь: недостаточно точно описанное словом «благожелательность», это неотъемлемое человеческое качество, которое вырастает лишь на почве взаимодействия с другими и которое не проявляется у одинокой личности. Оно – лишь одно из множества подобных. А я с людьми, люди повсюду, но мне не с кем взаимодействовать. Я лишь часть того целого индивидуума, которым может стать человек с моим интеллектом.

Я не обманываюсь жалостью к себе или тщеславием: я могу в полной мере объективно и логично оценить собственное психологическое состояние. Я точно знаю, какими эмоциональными ресурсами обладаю, чего мне недостает и какое значение я придаю и тому и другому. Я ни о чем не жалею.

Мой новый язык обретает форму. Он гештальт-ориенти-рован, великолепно приспособлен для мышления, но непрактичен для письма или речи. Его не переведешь в цепочку слов, он словно гигантская идеограмма, которую надо воспринимать как целое. Такая идеограмма способна передать гораздо осмысленнее, чем любая картинка, то, что не под силу и тысяче слов. Сложность каждой идеограммы будет соответствовать объему содержащейся в ней информации; я развлекаю себя мыслью об исполинской идеограмме, которая опишет всю вселенную.

Печатный лист слишком груб и статичен для этого языка; в качестве носителей ему подошли бы разве что видеозаписи или голограммы, отображающие меняющиеся с течением времени графические образы. О разговорах на этом языке и речи быть не может, с учетом ограниченного диапазона частот, воспроизводимых голосовыми связками человека.

Мой разум бурлит, в голове кишат ругательства древних и современных языков, они мучат меня своей незрелостью, напоминая, что мой идеальный язык предоставил бы мне достаточно ядовитые термины, чтобы описать мое нынешнее разочарование.

Не могу завершить создание этого искусственного языка; слишком крупный проект для моего сегодняшнего инструментария. Недели сосредоточенных трудов не принесли плодов. Я пытался записывать результаты по мере совершенствования, привлекая зачаточный язык, который уже определил, и выводя всякий раз более полную версию, но каждый новый вариант лишь еще ярче освещал собственное несовершенство, вынуждая меня расширять конечную цель, обрекая ее на положение недостижимого Святого Грааля. Это все равно что пытаться творить ex nihilo

[16]

[Закрыть] .

А как же моя четвертая ампула? Мысль о ней не выходит у меня из головы: каждое разочарование, которое я испытываю на нынешней стадии, напоминает мне о возможности достижения иных высот.

Конечно, это серьезный риск. Инъекция может вызвать повреждение мозга или безумие. Дьявольское искушение, возможно, но тем не менее искушение. Не нахожу причины противиться ему.

Я мог бы хоть минимально, но обезопасить тебя, отправившись на инъекцию в больницу или, если бы это не получилось, хотя бы пригласив кого-нибудь к себе. Однако я решил, что инъекция либо будет успешна, либо нанесет непоправимый ущерб, так что я отказался от предосторожностей.

Я заказываю оборудование в компании по поставке медицинского оборудования и самостоятельно собираю аппарат для спинномозговых инъекций. Могут пройти дни, прежде чем эффект станет очевиден, так что я запираюсь в спальне. Не исключаю бурной реакции на препарат, а потому выношу из комнаты все бьющееся и прикрепляю к кровати ремни. Если соседи что-то услышат, они примут это за вой наркомана.

Я ввожу себе гормон и жду.

Мой мозг в огне, мой позвоночник пылает, прожигая спину, я парализован, разбит, опален. Я слеп, я глух, я бесчувствен.

Я галлюцинирую. То, что я вижу, так сверхъестественно ясно и четко, что может быть лишь иллюзией, невыразимые словами ужасы снуют передо мной, разыгрывая сцены не физического насилия, но душевного увечья.

Ментальная агония – и оргазм. Кошмар – и истерический смех.

На миг возвращается восприятие. Я на полу, пальцы вцепились в волосы, несколько прядей я вырвал с корнями, они валяются рядом. Одежда мокра от пота. Я прикусил язык, горло саднит: от крика, подозреваю. Судороги оставили на моем теле страшные расплывчатые синяки, я бился головой, судя по шишкам, наверняка заработал сотрясение, но ничего не чувствую. Прошли часы или секунды?

Затем зрение туманится, и рев возобновляется.

Критическая масса. Откровение.

Я понимаю механизм собственного мышления. Я точно знаю, как я знаю, и мое осмысление возвратно. Я понимаю бесконечность попятного движения этого самопознания, не продвигаясь шаг за шагом, но постигая предел. Природа рекурсивного осмысления ясна мне. Я открыл новое значение термина «самосознание».

Fiat logos

[17]

[Закрыть]. Я сознаю свой разум в терминах языка гораздо более выразительного, чем все, что я представлял себе прежде. Подобно Богу, творящему порядок из хаоса словом, я создаю себя заново этим языком. Он самоописателен и саморедактируем; он способен не только определить, он может определить и модифицировать собственные действия на всех уровнях. Гёдель

[18]

[Закрыть] отдал бы все на свете за этот язык, в котором изменение формулировки вызывает полную перенастройку грамматики.

С этим языком я понимаю, как работает мой разум. Я не утверждаю, что вижу, как вспыхивают нейроны; подобные заявления принадлежат Джону Лилли

[19]

[Закрыть] и его экспериментам с ЛСД в шестидесятые годы. Я только воспринимаю гештальты; я вижу, как формируются, взаимодействуя, ментальные структуры. Я вижу, как я думаю, и я вижу уравнения, описывающие мое мышление, и я вижу себя постигающим эти уравнения, и я вижу, как эти уравнения описывают то, что их постигают.

Я знаю, как они создают мои мысли.

Эти мысли.

Сперва я был ошеломлен, подавлен всей этой входящей информацией, парализован осознанием себя. Минули часы, прежде чем я сумел контролировать поток самоописывающих данных. Все равно я не могу ни фильтровать его, ни отодвинуть на задний план. Он распределился по моим мыслительным процессам, вливаясь в обычную деятельность. Не скоро еще я сумею воспользоваться его преимуществами, без усилий, с изяществом и действенно, как танцор пользуется своим телом.

Все, что я когда-то теоретически знал о своем разуме, я теперь вижу с кристальной ясностью. Я вижу подводные течения секса, агрессии, самосохранения, претворенные в жизнь условиями моего детства, сталкивающиеся друг с другом и иногда притворяющиеся рациональными мыслями. Я определяю все причины любого моего настроения, мотивы каждого моего решения.

Что мне делать с этим знанием? Большая часть того, что обычно описывается как «индивидуальность», на моем усмотрении; высшие уровни моей психики определяют, кем я являюсь сейчас. Я могу послать мой разум во множество ментальных и эмоциональных состояний, всегда осознавая эти состояния и имея возможность вернуться к первоначальным. Теперь, когда я понимаю механизмы, подключающиеся, когда я занимаюсь двумя делами разом, я могу разделять свое сознание, одновременно посвящая практически полную сосредоточенность и гештальт распознающих способностей двум или более проблемам, осознавая их все и себя в них. Есть ли что-то, что мне не по силам?

Я заново узнаю свое тело – словно культю калеки внезапно заменили рукой часовщика. Контролировать произвольное сокращение мышц проще простого; у меня нечеловеческая координация. Навыки, для развития которых обычно требуются тысячи упражнений, я усваиваю со второго-третьего раза. Я нашел видеозапись с руками играющего пианиста и тут же повторил движения его пальцев, хотя передо мной и не было клавиш. Избирательное сокращение и расслабление мускулов увеличивают мою силу и гибкость. Время мышечной реакции – тридцать пять миллисекунд, как для сознательных, так и для рефлекторных действий. Изучение акробатики и боевых искусств потребовало бы минимум тренировок.

Я соматически осознаю функцию почек, всасывание питательных веществ, секрецию желез. Я даже осведомлен о том, какую роль в моих мыслях играют нейротрансмиттеры. Это состояние самосознания требует ментальной активности куда напряженнее, чем в любой стрессовой ситуации, на подъеме адреналина; часть моего мозга поддерживает условия, которые убили бы нормальный разум и тело в считаные минуты. Привыкая программировать свой разум, я переживаю приливы и отливы всех веществ, вызывающих мои эмоциональные реакции, подстегивающих мое внимание или лепящих мое отношение к чему-либо.

А потом я смотрю наружу.

Слепящая, радостная, страшная симметрия окружает меня. Столько всего заключено в узорах Вселенной, которая, кажется, сама сейчас сложится в картинку. Я приближаюсь к абсолютному гештальту – состоянию, в котором всякое знание занимает свое место, всякое знание светит и освещено, к мандале

[20]

[Закрыть], к музыке сфер, к космосу.

Я ищу просветления, не духовного, но рационального. Я должен продвинуться еще дальше, чтобы достичь его, но на этот раз цель не будет постоянно отодвигаться от моих протянутых пальцев. С моим мысленным языком дистанция между мной и просветлением точно рассчитывается. Я уже вижу место назначения, конец пути.

Теперь я должен спланировать дальнейшие действия. Сперва надо позаботиться о простейшем самосохранении, начав упражняться в боевых искусствах. Я посмотрю несколько турниров, чтобы изучить технику возможного нападения, хотя сам буду применять лишь оборонительные приемы: я могу передвигаться со скоростью, позволяющей избегать любого контакта даже с самым стремительным противником. Это защитит меня и разоружит любого уличного бандита, если я подвергнусь нападению. Между тем мне необходимо обильно питаться, чтобы поддерживать мозг, даже с учетом возросшей продуктивности моего метаболизма. Также придется побриться наголо, способствуя лучшему излучательному охлаждению, ведь прилив крови к голове усилился.

Затем основная задача: расшифровать структуры. Дальнейшее усовершенствование моего разума возможно лишь с помощью искусственных средств, расширяющих его технические возможности. Соединение «компьютер-мозг» позволит загружать информацию напрямую, что мне и требуется, но для осуществления этого я должен создать новую технологию. Все, что основано на цифровых вычислениях, будет недостаточным; то, что я задумал, требует наноструктур, базирующихся на нейронных сетях.

Как только я наметил основные идеи, я настроил мозг на мультипроцессорную обработку данных: один из ответвившихся участков занялся математическим отображением сетевого поведения; другой принялся исследовать процесс переноса формирования нейронных связей на молекулярном уровне на самовосстанавливающийся биокерамический носитель; третий изобретает тактику убеждения частных научно-исследовательских организаций сделать то, что мне нужно. Я не имею права терять время: я внедрю в жизнь взрывные теоретические и технические достижения, чтобы моя новая промышленность с ходу приступила к работе.

Я выхожу во внешний мир, чтобы заново взглянуть на общество. Знаковый язык эмоций, который я знал когда-то, сменился матрицей взаимосвязанных уравнений. Между людьми, предметами, мыслями, учреждениями протянуты колеблющиеся силовые линии. Индивидуумы трагичны, как марионетки,– вроде бы самостоятельные, но связанные сетью, которую предпочитают не видеть; они могут сопротивляться, если захотят, но мало кто это делает.

Я сижу в баре. Через три стула справа от меня сидит мужчина, явно знакомый с подобными заведениями. Мужчина оглядывается и замечает пару в темной угловой кабинке. Он улыбается, подзывает бармена и наклоняется, чтобы сообщить ему что-то конфиденциально об этой паре. Мне не нужно прислушиваться, чтобы понять, что он говорит.

Он легко, экспромтом лжет бармену. Патологический обманщик, он делает это для того, чтобы как-то разнообразить свою жизнь, он лжет, наслаждаясь возможностью обманывать остальных. Ему известно безразличие бармена, известно, что тот проявляет интерес к его словам лишь из вежливости – что правда, – но ему известно и то, что бармен все равно одурачен, что тоже правда.

Моя чувствительность к языку жестов других возросла настолько, что я могу вести эти наблюдения, не глядя и не слушая: я просто чую феромоны, испускаемые его кожей. Кроме того, мои мышцы в некоторой степени ощущают напряжение его мускулов, возможно, посредством электромагнитного поля. Эти каналы не передают точной информации, но полученные впечатления создают достаточную основу для экстраполяции; они дополняют структуру сети.

Обычные люди могут воспринимать эти излучения подсознательно. Я работаю над тем, чтобы лучше настроиться на них; тогда, возможно, я смогу сознательно контролировать исходящий поток своих эмоций.

Я развил способности, напоминающие схемы управления чужим сознанием, рекламируемые в бульварной прессе. Мой контроль над соматическими эманациями теперь позволяет мне провоцировать определенные реакции остальных. С помощью феромонов и напряжения мышц я могу заставить кого-то разгневаться или испутаться, ошутить симпатию или сексуальное возбуждение. Достаточно, чтобы приобрести друзей и влияние.

Я могу даже пробудить в людях самоподдерживающуюся реакцию. Связывая определенный отклик с чувством удовлетворения, я создаю позитивную обогащающую петлю, вроде обратной биологической связи; тело человека само усиливает свою реакцию. Применю это к президентам корпораций, чтобы создать поддержку тем отраслям промышленности, которые мне необходимы.

Я больше не вижу снов в обычном смысле. У меня нет ничего, что можно было бы назвать подсознанием, и я контролирую все поддерживающие функции, выполняемые моим мозгом, так что нормальный «быстрый сон» просто отпал за ненадобностью. Бывают моменты, когда я теряю контроль над сознанием, но их нельзя назвать снами. Метагаллюцинациями, возможно. Чистая пытка. В такие периоды я разрознен: я понимаю, как мой мозг генерирует странные видения, но я парализован и не могу ответить. Я едва могу определить, что я вижу; образы столь причудливо и безгранично изменчиво ссылаются на самих себя, что даже я нахожу их бессмысленными.

Мой разум истощает ресурсы мозга. Биологическая структура такого размера и сложности с трудом поддерживает самоосознающую психику. Но самоосознающая психика также саморегулируется, до известной степени. Я даю моему разуму полностью использовать то, что доступно, и сдерживаю его, не выпуская за заданные мной границы. Но это трудно: я стиснут со всех сторон бамбуковой клеткой, не позволяющей мне ни сесть, ни встать. Если я попытаюсь расслабиться или попробую выпрямиться во весь рост, последуют агония и безумие.

У меня галлюцинации. Я вижу, как мой разум представляет возможные структуры, которые он способен постичь, и затем разрушается. Я свидетель собственных иллюзий, я вижу, какую форму может принять мое сознание, когда я достигну предельного гештальта.

Добьюсь ли я абсолютного самопознания? Способен ли я открыть составные элементы, формирующие мои собственные ментальные гештальты? Проникну ли я в наследственную память? Отыщу ли врожденное понимание нравственности? Я мог бы узнать, способен ли разум спонтанно возникнуть из материи, я мог бы понять, что связывает сознание с остальной Вселенной. Я увидел бы, как слиты субъект и объект: начало отсчета.

Или, возможно, я обнаружил бы, что гештальт разума нельзя создать, что тут требуется какое-то вмешательство. Возможно, я увидел бы душу, ингредиент сознания, превосходящий телесное. Доказательство существования Бога? Я узрел бы суть, истинный смысл существования.

Я обрел бы просветление. Какая это, должно быть, эйфория – испытать его…

Мой разум возвращается к здравомыслию. Я должен крепче держать себя в руках. Когда я контролирую мета-программирующийся уровень, мое сознание отлично самовосстанавливается; я способен возвратить себя из состояния, схожего с бредом или амнезией. Но если я заплыву слишком далеко в сферу метапрограммирования, мой разум может стать нестабильной структурой, и тогда я скользну далеко за грань обычного безумия. Я установлю пределы, за которые мой разум не сможет выходить при перепрограммировании.

Эти галлюцинации укрепляют мое решение создать искусственный мозг. Только с ним я действительно сумею воспринять те гештальты, а не просто грезить о них. Чтобы обрести просветление, я должен достичь следующей критической массы – в понятиях нейронных аналогов.

Я открываю глаза: два часа двадцать восемь минут десять секунд прошло с тех пор, как я закрыл их для отдыха, хотя и не для сна. Я встаю с кровати.

Подхожу к терминалу и запрашиваю информацию о курсе моих акций. Я смотрю на плоский монитор и цепенею.

Экран вопиет ко мне. Он кричит, что есть еще один человек с усовершенствованным разумом.

Акции пяти инвестируемых мною предприятий падают в цене. Убытки не фатальные, но достаточно большие, чтобы я смог узнать о них из жестикуляции брокеров. Читаю алфавитный ряд, первые буквы названий корпораций, чьи акции падают: К, Е, Г, О и Р. Если их переставить, получится ГРЕКО.

Кто-то посылает мне сообщение.

Где-то есть кто-то еще, такой же, как я. Должно быть, еще один пациент-коматозник, получивший третью инъекцию гормона К. Он стер свой файл из базы данных FDA до того, как я получил к нему доступ, а для своих врачей организовал ложный входной канал, чтобы они ничего не заметили. Он тоже похитил дополнительную ампулу гормона, что также поспособствовало закрытию файлов FDA, и, скрывшись от властей, достиг моего уровня.

Он, наверное, узнал меня благодаря фальшивым инвестиционным схемам моих подложных личностей; он, должно быть, уже достиг сверхкритического состояния, раз ему это удалось. Продвинутая личность, он мог вызвать внезапные и точные изменения, чтобы причинить мне ущерб и привлечь мое внимание.

Я проверяю различные данные по котировкам акций; все записи о моих поступлениях верны, так что мой противник не просто скорректировал величину моего счета. Он изменил структуру продаж акций пяти не связанных между собой корпораций ради одного лишь слова. Чистая демонстрация; и я оценил ее.

Вероятно, его начали лечить раньше меня, а это значит, что он продвинулся дальше, чем я, но насколько? Я начинаю экстраполировать его возможный прогресс; закончив расчет, я включу в себя новую информацию.

Основной вопрос: друг он или враг? Что это, добродушная демонстрация его силы или показатель того, что он собирается уничтожить меня? Мои убытки умеренны; это свидетельство заботы обо мне или о корпорациях, которыми он манипулирует? Учитывая все безобидные способы, которыми он мог привлечь мое внимание, я вынужден предположить, что он в некоторой степени недоброжелателен.

В таком случае я в опасности, я уязвим для всего, начиная от его новой проделки и кончая смертельной атакой. Необходимо принять меры предосторожности, я должен немедленно уехать. Очевидно, будь он активно враждебен, я был бы уже мертв. То, что он послал сообщение, означает, что он хочет поиграть. Мне нужно поставить себя в равные с ним условия: скрыть свое местонахождение, установить его личность и затем попытаться связаться с ним.