Текст книги "Понимание"

Автор книги: Тед Чан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Тед Чан
Понимание

Лед: царапает щеку, но не холодит кожу. Держаться не за что: перчатки просто скользят по гладкой поверхности. Вижу мечущихся наверху людей, но они ничего не могут сделать. Пытаюсь разбить лед кулаками, но руки движутся медленно-медленно, легкие разрываются, голова кружится, мысли туманятся, и я чувствую, что исчезаю…

Просыпаюсь с криком. Сердце стучит, как отбойный молоток. Господи. Откидываю одеяло и сажусь на край кровати.

Раньше я не мог вспомнить весь сон. Помнил только падение сквозь толщу льда; доктор говорит, мой разум подавлял остальное. Теперь я помню, и это худший кошмар из всех, что я когда-либо видел.

Натягиваю на плечи скомканное стеганое одеяло и чувствую, что дрожу. Пытаюсь успокоиться, дышать ровнее, но всхлипывания продолжают вырываться на волю. Это было

так реально, что я ощущал все: ощущал, каково это – умереть.

Я пробыл в воде почти час; когда меня вытащили, я был овощем почище любого настоящего овоща. Здоров ли я? Впервые клиника испробовала свое новое лекарство на человеке с такой глубокой травмой мозга. Подействовало ли оно?

Все тот же кошмарный сон, снова и снова. После третьего раза я понял, что уже не усну. Оставшиеся до рассвета часы провел в тревоге. И это результат? Я теряю рассудок?

Завтра иду на еженедельный прием к наблюдающему меня ординатору клиники. Надеюсь, у него есть ответы на мои вопросы.

Еду в центр Бостона, полчаса – и я на приеме у доктора Хупера. Сижу на каталке в смотровой, за желтой занавеской. Из стены на уровне пояса выступает вытянутый в длину плоский экран, отрегулированный на суженное поле зрения, – с моего места он кажется пустым. Доктор стучит по клавишам – наверное, открывает файл с моими данными – и начинает меня осматривать. Пока он проверяет мои зрачки авторучкой с фонариком на конце, я рассказываю ему о кошмарах.

– А до несчастного случая у вас бывали подобные сны, Леон? – Он достает маленький молоточек и ударяет меня по локтям, коленям, лодыжкам.

– Никогда. Это побочный эффект лекарства?

– Нет, эффект не побочен. Гормональная К-терапия восстановила большинство поврежденных нейронов, и ваш мозг вынужден приспосабливаться к столь значительным переменам. Ночные кошмары, по-видимому, просто признак этого приспособления.

– Это теперь навсегда?

– Маловероятно, – отвечает он. – Как только ваш мозг вновь привыкнет к наличию всех проводящих путей, вы придете в норму. Теперь дотроньтесь указательным пальцем до кончика носа, а потом прикоснитесь им к моему пальцу.

Я делаю то, что он мне велит. После этого врач просит меня соединить поочередно пальцы с большим, быстро.

Затем мне приходится пройти по прямой, словно при проверке на трезвость. А потом он начинает меня допрашивать.

– Назовите части обычного ботинка.

– Ну, подметка, каблук, шнурки. М-м, дырочки для шнурков, через которые они продеваются, – ушки, и еще язычок, под шнурками…

– Хорошо. Повторите числа: три, девять, один, семь, четыре…

– …шесть, два.

Этого доктор Хупер не ожидал:

– Что?

– Три, девять, один, семь, четыре, шесть, два. Вы называли их, когда осматривали меня в первый раз, я тогда еще лежал в больнице. Полагаю, эти числа слышит большинство ваших пациентов.

– Вот.уж не думал, что вы их запомните; это тест на кратковременную память.

– Я не специально. Просто оказалось, что помню, и все.

– А цифры, которые я перечислил во время второго приема?

Задумываюсь на секунду.

– Четыре, ноль, восемь, один, пять, девять, два. Он удивился:

– Большинство людей не могут удержать в памяти столько цифр, если слышали их лишь однажды. Это какой-то мнемонический фокус?

Я качаю головой:

– Нет. Я даже телефонные номера всегда записываю в память телефона, чтобы потом набирать их, нажав одну кнопку.

Он идет к пульту и колотит по клавишам.

– Попробуйте это. – Доктор зачитывает четырнадцать цифр подряд, я повторяю их. – А задом наперед сумеете?

Я перечисляю цифры в обратном порядке. Он хмурится и начинает допечатывать что-то в мою историю болезни.

Сижу перед терминалом в лаборатории психиатрического отделения; это оказалось ближайшее место, в котором можно устроить проверку умственных способностей. В одну из стен встроено небольшое зеркало, вероятно, с видеокамерой позади. На тот случай, если ведется запись, улыбаюсь и машу рукой. Я всегда так делаю перед скрытыми камерами у банкоматов.

Приходит доктор Хупер с распечаткой результатов тестирования.

– Что ж, Леон, вы справились… отлично. Вы прошли два теста и в обоих случаях попали в девяносто девятый процентиль

[1]

[Закрыть].

У меня отвисает челюсть:

– Вы шутите.

– Нет, не шучу. – Кажется, он сам себе с трудом верит. – Это число не показывает, на сколько вопросов вы ответили правильно; оно говорит, что относительно общей численности населения…

– Я знаю, о чем оно говорит, – рассеянно перебиваю я. – Когда нас проверяли в школе, я входил в семидесятый.

Девяносто девятый. Пытаюсь отыскать в себе какие-то признаки этого. Что я должен чувствовать?

Он присаживается на край стола, все еще разглядывая распечатку.

– Вы никогда не посещали колледж, не так ли? Мое внимание возвращается к нему.

– Я ходил туда, но не дотянул до диплома. У нас с преподавателями были разные представления об образовании.

– Ясно. – Вероятно, он сделал вывод, что меня вышибли за неуспеваемость. – Что ж, очевидно, вы с тех пор сильно изменились к лучшему. Малую часть такого прироста можно объяснить естественным взрослением, но в основном это, должно быть, результат гормональной К-терапии.

– Ничего себе побочный эффект.

– Ну, я бы пока особо не радовался. Результаты тестов не предсказывают, сумеете ли вы добиться успеха в реальном мире.

Я поднимаю взгляд, но доктор Хупер уткнулся в бумаги. Происходит что-то потрясающее, а он не может сказать ничего, кроме банальностей.

– Мне бы хотелось провести еще несколько тестов. Вы можете подъехать завтра?

Я ретуширую голограмму, когда звонит телефон. Колеблюсь между аппаратом и пультом и нехотя выбираю телефон. Обычно, когда я редактирую, звонки принимает автоответчик, но надо же дать людям знать, что я снова работаю. Пока я валялся в больнице, я потерял массу заказов: один из минусов образа жизни свободного художника. Нажимаю кнопку громкой связи:

– «Греко Голографикс», Леон Греко слушает.

– Привет, Леон, это Джерри.

– Привет, Джерри. Как дела? – Продолжаю изучать изображение на экране: пара сцепленных зубчатых шестеренок. Избитая метафора совместных действий, но так желает заказчик.

– Не хочешь вечерком смотаться в кино? Мы со Сью и Тори идем на «Железные глаза».

– Сегодня? Ох, не могу. Сегодня последнее представление в Театре Хеннинга

[2]

[Закрыть], моноспектакль.

Плоскости зубцов выглядят исцарапанными и маслянистыми. Выделяю курсором поверхности и правлю цифровые параметры.

– Что за штука?

– Называется «Симплектика». Монолог в стихах. – Настраиваю свет, убираю тень, падающую на соединенные зубцы. – Хочешь, пойдем вместе.

– Это что-то вроде шекспировских монологов?

Нет, это слишком: при таком освещении внешние грани чересчур яркие. Устанавливаю верхний предел интенсивности отраженного света.

– Нет, это что-то вроде потока сознания, и чередуются четыре разных стихотворных размера; только один из них ямб. Все критики называют спектакль не иначе как tour de force

[3]

[Закрыть].

– Не знал, что ты такой поклонник поэзии.

Еще раз проверив все значения, я запускаю расчет ин-терферограммы.

–  Обычно нет, но в данном случае шоу, кажется, действительно интересное. Ну так как, идем?

– Спасибо, но, думаю, мы останемся верны кино.

– Ладно, хорошо вам поразвлечься, ребята. Может, встретимся на следующей неделе.

Мы прощаемся, и я жду окончания расчета.

И вдруг я соображаю, что только что произошло. Я раньше не мог одновременно вносить правки в работу и разговаривать по телефону. Но на этот раз я без труда думал и о том, и о другом разом.

Неужели сюрпризы никогда не закончатся? Когда кошмары прошли и я немного расслабился, первое, что я заметил в себе, – это увеличение скорости чтения и восприятия. Я наконец-то сумел прочитать книги на своих полках, что вечно собирался сделать, только руки никак не доходили; кроме того, что гораздо труднее, осилил технический материал. Еще в колледже я смирился с фактом, что не в силах узнать все, что меня интересует. Открытие того, что, возможно, могу, оказалось воодушевляющим; я буквально ликовал, покупая на следующий день охапку новых книг.

А теперь я обнаруживаю, что могу сосредоточиться на двух вещах одновременно; вот уж чего никогда бы не стал себе пророчить. Ну как тут не вскочить на стол и не завопить так, словно твоя любимая бейсбольная команда только что порадовала тебя тройной игрой

[4]

[Закрыть]. Примерно так я себя и чувствовал.

Главный невролог, доктор Ши, занялся моим случаем, вероятно, потому, что хочет поставить его себе в заслугу. Я едва его знаю, но ведет он себя так, словно я лечусь у него уже многие годы.

Вызвал меня в свой кабинет побеседовать. Переплетает пальцы, ставит локти на стол.

– Как вы относитесь к росту своего интеллекта? – спрашивает.

До чего же бессмысленный вопрос.

– Я этому очень рад.

– Хорошо, – говорит доктор Ши. – До сих пор мы не обнаруживали никаких неблагоприятных эффектов гормональной К-терапии. Вы уже не нуждаетесь в лечении травмы мозга, произошедшей в результате несчастного случая. – Я киваю. – Однако мы проводим исследования, чтобы узнать больше о влиянии гормона К на интеллект. Если вы не против, мы хотели бы сделать вам еще одну инъекцию, а затем посмотреть на результаты.

Он все-таки привлек мое внимание – наконец-то сказал что-то, к чему стоит прислушаться.

– Нет, я не против.

– Вы понимаете, это будет чисто в исследовательских целях, не в терапевтических. Ваш разум может многое выиграть, но медицинской необходимости для вашего здоровья тут нет.

– Я понимаю. Полагаю, нужно где-то расписаться и дать свое согласие?

– Да. Мы также можем предложить вам некоторую компенсацию за участие в исследовании. – Он называет сумму, но я уже почти не слушаю.

– Это было бы замечательно. – Я представляю, к чему это может привести, что может означать для меня, и меня пробирает дрожь.

– Нам бы также хотелось, чтобы вы подписали соглашение о конфиденциальности. Очевидно, этот препарат – сильнейший стимулятор, но преждевременная шумиха нам ни к чему.

– Разумеется, доктор Ши. А раньше кому-нибудь делали дополнительные инъекции?

– Конечно; вы не станете подопытным кроликом. Уверяю вас, никаких пагубных побочных эффектов не наблюдалось.

– А какого рода эффекты были?

– Лучше не забивать вам голову информацией: вы можете вообразить, что испытываете именно те симптомы, которые я упомяну.

Ши чувствует себя как рыба в воде в беседах по шаблону «доктору лучше знать». Я продолжаю настаивать:

– Но вы мне можете хотя бы сказать, насколько вырос их интеллект?

– У каждого по-своему. Каждая личность индивидуальна. Не стоит основывать свои ожидания на том, что случилось с другими.

Я скрываю разочарование: – Отлично, доктор.

Если Ши не хочет рассказывать о гормоне К, я все выясню самостоятельно. С домашнего компьютера вхожу в Сеть. Обращаюсь к открытой информации FDA

[5]

[Закрыть] и начинаю читать их текущую базу – заявки на исследования новых препаратов, которые нужно утвердить до того, как начать испытание на людях.

Заявку на опыты с гормоном К подала «Соренсен Фармацевтикал», компания по исследованию синтетических гормонов, способствующих регенерации нейронов центральной нервной системы. Бегло просматриваю результаты опытов на собаках, переживших кислородное голодание, затем – на бабуинах: все животные полностью выздоровели. Токсичность низка, и долговременное наблюдение не выявило неблагоприятных эффектов.

Результаты исследований срезов коры головного мозга вызывают у меня интерес. У животных с повреждением мозга восстановившиеся нейроны обладали большим числом дендритов

[6]

[Закрыть], чем обычные, но клетки здоровых особей, получивших препарат, не претерпели изменений. Заключение ученых: гормон К замещает лишь поврежденные нейроны, а не здоровые. Новые дендриты в мозгу травмированных животных кажутся безвредными: позитронно-эмиссионная томография не выявила нарушений в мозговом метаболизме, а поведение и результаты проверки умственных способностей подопытных не изменились.

В заявке на проведение клинических испытаний на людях исследователи «Соренсен» вкратце излагают результаты тестирования препарата сперва на здоровых субъектах, затем на нескольких типах пациентов: жертвах инсульта, людях, страдающих болезнью Альцгеймера и лицах вроде меня – превратившихся в растения. Подробностей выяснить не удалось: хотя имена пациентов и засекречены, лишь участвующие в экспериментах врачи имеют право изучать эти записи.

Исследования на животных не пролили свет на увеличение интеллекта людей. Резонно предположить, что степень воздействия гормона на разум прямо пропорциональна числу замещенных под действием гормона нейронов, которое, в свою очередь, зависит от размера первоначального повреждения. Следовательно, пациентов, находящихся в глубокой коме, ждет самое большое улучшение. Конечно, для подтверждения теории мне понадобятся данные по динамике других больных; но это подождет.

Следующий вопрос: это конечная стадия или дополнительные дозы гормона вызовут дальнейший рост? Ответ на него я узнаю раньше, чем доктора.

Я не нервничаю; в сущности, я совершенно спокоен. Я просто лежу на животе, дышу очень медленно. Спина онемела; мне сделали местную анестезию, а потом ввели гормон К в спинномозговой канал. Внутривенная инъекция не годится – гормону не преодолеть гематоэнцефалический барьер

[7]

[Закрыть]. Это первый из уколов, который я помню, хотя, говорят, до него мне сделали еще два таких же: один, когда я еще был в коме, и второй, когда пришел в сознание, но еще ничего не соображал.

Снова кошмары. Не все они жестоки, но это такие неестественные, психоделические сны, каких я никогда раньше не видел, зачастую я не узнаю в них ничего. Кручусь в постели и то и дело просыпаюсь с криком на скомканных простынях. Но на этот раз я знаю, что все пройдет.

Теперь в клинике меня изучают несколько психологов. Интересно наблюдать, как они исследуют мой интеллект. Один врач все детализирует, описывая мои навыки в следующих терминах: приобретение знаний, способность запоминать, применение выученного и перенос его в другую область. Другой рассматривает меня с точек зрения математики и логического мышления, лингвистики и пространственной визуализации.

Вспоминаю колледж, специалистов тех дней – каждый носился со своей взлелеянной теорией и искажал очевидное, подгоняя его под свои измышления. Сейчас доктора меня убеждают даже меньше, чем тогда преподаватели; им по-прежнему нечему меня научить. Ни одна из их классификаций не годится для анализа моих действий, поскольку – нет смысла отрицать это – я одинаково хорош во всем.

Я могу изучать новый класс уравнений, или грамматику иностранного языка, или работу двигателя; в любом случае все сходится, все элементы великолепно притираются друг к другу. Мне не требуется специально, сознательно запоминать правила, а потом механически применять их. Я просто постигаю, как ведет себя система в целом. Конечно, я осознаю все шаги и детали, но это практически не требует сосредоточения, так что данный процесс можно назвать почти интуитивным.

Взломать систему компьютерной безопасности так просто, что даже скучно; я понимаю, как это может привлекать тех, кто не выносит вызова их уму, но никакой интеллектуальной эстетики тут нет. Все равно что дергать подряд все ручки дверей запертого дома, пока не обнаружишь сломанный замок. Деятельность полезная, но едва ли интересная.

Залезть в закрытую базу данных FDA легче легкого. Я поиграл с одним из терминалов клиники, запуская программу информации для посетителей, которая содержит планы больничных зданий и списки персонала. Из нее пробрался на системный уровень и написал программу-ловушку, имитирующую открытое окно регистрации. А потом просто отошел; как я и ожидал, вскоре одна из моих врачей явилась просмотреть свои файлы. Обманка отвергла ее пароль и вернула настоящий экран. Доктор попыталась войти снова, на этот раз успешно, но ее пароль остался в моем капкане.

Воспользовавшись чужим доступом, я получил допуск к базе данных пациентов FDA. В испытаниях первой фазы

[8]

[Закрыть], на здоровых волонтерах, гормон сеоя никак не проявил. Ье-дущаяся сейчас вторая фаза клинических опытов представила дело совсем в другом свете. В базе нашлись еженедельные отчеты о восьмидесяти двух пациентах, каждому из которых был присвоен свой личный кодовый номер; все получали гормон К, большинство являлись жертвами инсульта или болезни Альцгеймера, мне встретились также несколько случаев комы. Последние отчеты подтвердили мое предположение: те, у кого мозг был поврежден сильнее, демонстрировали большее увеличение интеллекта. ПЭТ

[9]

[Закрыть] выявила усиление мозгового метаболизма.

Почему же первоначальные опыты на животных не создали подобного прецедента? Я думаю, здесь уместна аналогия с критической массой. У животных число синапсов ниже нужного; их мозг поддерживает лишь минимальный уровень абстракции и ничего не выигрывает от дополнительных связей. А люди критической массы достигли. Их мозг полностью осознает себя и, как ясно показывают эти записи, использует любой новый компонент для своего всестороннего развития.

Самые интересные данные касаются недавно начавшихся исследований на пациентах-добровольцах. Дополнительные инъекции гормона увеличивают их интеллект, но опять же в зависимости от степени первоначальной травмы. Больные с микроинсультом не достигли даже уровня гениальности. Те, чей мозг был поврежден сильнее, ушли дальше.

Из тех же, кто находился в глубокой коме, я единственный, получивший третий укол. Я обрел куда больше синапсов, чем любой из тех, кого исследовали до меня; насколько повысится мой интеллект – вопрос пока открытый. Сердце мое неистово колотится, когда я думаю об этом.

Недели идут, и игры с докторами становятся все более нудными. Они обращаются со мной как с дефективным, проявляющим некоторые незаурядные способности: пациент, демонстрирующий признаки высокого интеллекта, все равно только пациент. Для неврологов я всего лишь источник ПЭТ-снимков и иногда – сосуд спинномозговой жидкости. Психологи имеют возможность что-то понять о процессах моего мышления из бесед со мной, но не могут избавиться от предвзятого отношения ко мне как к обычному человеку, награжденному дарами, которые он не в состоянии оценить и в которых не в силах разобраться.

Однако все как раз наоборот: именно врачи не разбираются в том, что происходит. Они убеждены, что достижения человека в реальном мире нельзя улучшить лекарствами и что мои способности существуют лишь в соответствии с липовой линейкой тестов на проверку интеллекта, так что они тратят свое время лишь на возню с ними. Но линейка эта не только воображаема – она еще и слишком коротка: мои неизменно отличные баллы не говорят им ничего, потому что у них нет основы для сравнения – я слишком далеко продвинулся по кривой нормального распределения.

Конечно, результаты тестов – всего лишь слабая тень происходящих перемен. Если бы только доктора могли увидеть, что творится в моей голове: сколько я познал того, что упускал прежде, и сколько способов применения этой информации я вижу. Я не лабораторный феномен, мой интеллект практичен, эффективен и действен. С моей почти совершенной памятью и способностью к сопоставлению я могу мгновенно вникнуть в ситуацию и выбрать наилучший для моих целей способ действий; я никогда не колеблюсь. Лишь теоретические вопросы еще бросают мне вызов.

Не важно, что именно я изучаю – я вижу систему целиком. Я вижу гештальт

[10]

[Закрыть], мелодию внутри нот, везде: в математике и естественных науках, в живописи и музыке, в психологии и социологии. Когда я читаю тексты, я думаю лишь о том, как корпели над своими трудами авторы, перебираясь от точки к точке, нащупывая связи, которых не видели. Они похожи на толпу, неспособную читать ноты, глазеющую на партитуру сонаты Баха, пытаясь объяснить, почему одна нота следует за другой.

Эти узоры великолепны, но они разжигают мой аппетит, требуя большего. Существует множество структур, которые только и дожидаются, чтобы их открыли, гештальты совершенно иного свойства. Относительно них я слеп; все мои сонаты всего лишь изолированные точки на графике. Я не представляю, какую форму могут принять эти гештальты, но со временем понимание придет. Я хочу найти и постигнуть их. Я хочу этого больше, чем хотел чего-либо в своей жизни.

Врача-консультанта зовут Клаузен, и ведет он себя не как прочие доктора. Судя по его манерам, он привык при своих пациентах носить маску вкрадчивой вежливости, но сегодня ему явно немного не по себе. Он старается поддерживать атмосферу дружелюбия, но этот Клаузен, в отличие от остальных, обходится без лишних слов.

– Тест сегодня такой, Леон: вы прочтете несколько описаний различных ситуаций, представляющих собой определенную проблему. После каждого раздела мне бы хотелось, чтобы вы рассказали, как бы вы решили эту проблему.

Киваю:

– Я уже проходил такие тесты.

– Прекрасно, прекрасно.

Он вводит команду, и экран передо мной заполняется текстом. Я читаю сценарий: проблема планирования и расстановки приоритетов. Жизненная, что необычно; в большинстве случаев тесты слишком произвольны. Я выжидаю время, прежде чем дать ответ, хотя Клаузен все равно удивлен моей скоростью.

– Очень хорошо, Леон. – Он нажимает какую-то клавишу. – Теперь попробуйте вот это.

Мы продолжаем. Когда я читаю четвертый сценарий, Клаузен напряженно старается проявлять лишь профессиональную беспристрастность. Мое решение данной проблемы интересует его особо, но он не хочет, чтобы я догадался об этом. Ситуация касается служебных отношений в яростной конкурентной борьбе за восхождение по карьерной лестнице.

Догадываюсь, кто такой этот Клаузен: правительственный психолог, возможно, военный, сотрудник отдела исследований и разработок ЦРУ. Этот тест должен оценить потенциал гормона К в разработке стратегий. Вот почему Клаузену так неуютно со мной: он привык иметь дело с солдатами и государственными служащими, людьми, чья работа – подчиняться приказам.

Вполне вероятно, что ЦРУ захочет воспользоваться мной еще не раз; возможно, они так же поступают и с другими пациентами, в зависимости от их достижений. Впоследствии они наберут добровольцев из своих рядов, устроят им кислородное голодание и вылечат затем гормоном К. Я определенно не желаю становиться средством достижения целей ЦРУ, но уже продемонстрировал достаточно способностей, чтобы пробудить их интерес. Лучшее, что я могу сделать, это приуменьшить свое мастерство и решить задачу неверно.

Я предлагаю весьма убогий способ действий, и Клаузен разочарован. Тем не менее мы не прекращаем тестирования. Теперь я «думаю» над сценариями дольше и даю более слабые ответы. Среди безобидных вопросов разбросаны опасные и насущно важные: один о том, как компании избежать поглощения враждебной корпорацией, другой насчет мобилизации населения на борьбу со строительством угольной электростанции

[11]

[Закрыть]. Проваливаю оба.

Закончив тестирование, Клаузен отпускает меня; он уже формулирует про себя рекомендации. Если бы я показал свои истинные возможности, ЦРУ завербовало бы меня немедленно. Мое неровное представление притушит их рвение, но не заставит передумать; потенциальная выгода, по их мнению, слишком велика, чтобы игнорировать гормон К.

Моя же ситуация изменилась глобально; когда ЦРУ снова решит привлечь меня в качестве подопытного, мое согласие будет совершенно не обязательным. Я должен составить план.

Проходит четыре дня, и Ши удивлен:

– Вы хотите выйти из проекта?

– Да, и сейчас же. Я возвращаюсь к работе.

– Если дело в вознаграждении, уверен, мы могли бы…

– Нет, деньги не проблема. Просто с меня достаточно тестов.

– Знаю, многочисленные тесты в конце концов начинают утомлять, но нам многое удалось узнать. И мы ценим ваше участие, Леон. Это не просто…

– Я знаю, как много вы узнаете из своих тестов. Мое решение неизменно: я не желаю продолжать.

Ши снова начинает говорить, но я перебиваю его:

– Я понимаю, что по-прежнему связан соглашением о конфиденциальности; если хотите, чтобы я подписал еще что-нибудь, пришлите бумагу. – Я встаю и иду к двери. – До свидания, доктор Ши.

Ши звонит через два дня.

– Леон, вам придется явиться на осмотр. Меня только что проинформировали: у пациентов, проходивших лечение гормоном К в другой клинике, обнаружены неблагоприятные побочные эффекты.

Он лжет; он никогда не сказал бы мне это по телефону.

– Какого рода эффекты?

– Потеря зрения. Чрезмерное разрастание зрительного нерва и его последующее разрушение.

Должно быть, ЦРУ приказало ему сказать это, узнав, что я ухожу. Как только я вернусь в клинику, Ши объявит меня умственно неполноценным, нуждающимся в принудительном лечении. А потом меня переправят в институт правительственных исследований.

Прикидываюсь встревоженным:

– Я немедленно выезжаю.

– Хорошо. – Ши явно испытывает облегчение: он был убедителен, и рыбка проглотила наживку. – Мы осмотрим вас сразу, как вы прибудете.

Я кладу трубку и возвращаюсь к компьютеру, чтобы проверить последнее обновление базы данных FDA. Никаких упоминаний о побочных эффектах на зрительных нервах или чем-то еще. Не исключаю возможности, что что-то подобное может проявиться в будущем, но я обнаружу это сам.

Пора покидать Бостон. Начинаю собираться. Банковские счета опустошу в последний момент. Продажа студийного оборудования дала бы больше наличных, но почти вся аппаратура слишком велика и не годится для транспортировки; беру только то, что компактно. Тружусь пару часов, и снова звонит телефон: Ши удивляется, куда я пропал. На этот раз даю поработать автоответчику.

– Леон, вы дома? Это доктор Ши. Мы вас давно ждем.

Он попытается дозвониться еще раз, а потом пошлет санитаров в белых халатах или, возможно, даже полицию – забрать меня.

Полвосьмого. Ши все еще в клинике, дожидается новостей обо мне. Поворачиваю ключ зажигания, машина, припаркованная напротив клиники, трогается. Теперь в любой момент Ши может обнаружить конверт, который я сунул под дверь его кабинета. Как только он его вскроет, сразу сообразит, что письмо от меня.

Привет, доктор Ши. Полагаю, вы меня ищете.

Секундное удивление, но только секундное; самообладание тут же вернется к нему, и он поднимет по тревоге охрану, приказав им обыскать здание и проверять все отъезжающие машины. Затем он продолжит читать:

Можете отозвать своих костоломов-санитаров, которые караулят у моей квартиры: не хочу, чтобы они тратили зря свое бесценное время. Наверное, вы собираетесь натравить на меня полицию. Предвидя это, я взял на себя смелость запустить вирус в компьютер DMV

[12]

[Закрыть] который подменит информацию, если кто-то запросит номер моего автомобиля. Конечно, вы можете дать им описание моей машины, но вы же даже не знаете, как она выглядит, не так ли?

Леон

Он позвонит в полицию и предупредит, чтобы их программисты занялись вирусом. Он, основываясь на наглом тоне записки, на ненужном риске возвращения в клинику, чтобы оставить ее, и на бессмысленном откровении о вирусе, который иначе мог бы остаться не разоблаченным, решит, что у меня мания величия.

Ши так решит – и ошибется. Все эти действия направлены на то, чтобы заставить полицию и ЦРУ недооценивать меня – тогда я смогу надеяться на то, что они не предпримут адекватных мер предосторожности. Вылечив компьютер DMV от моего вируса, программисты оценят мое искусство программирования как хорошее, но не потрясающее, и запустят резервную программу, чтобы извлечь настоящий номер моей машины. Это действие активирует второй вирус, гораздо более утонченный. Он изменит и дублирующую систему, и действующую базу данных. Полиция удовлетворится полученным и пустится в погоню за подсадной уткой.

Моя следующая цель – достать еще одну ампулу с гормоном К. К сожалению, сделав это, я дам ЦРУ точное представление о моих настоящих способностях. Если бы я не послал записки, полиция обнаружила бы мой вирус позже, когда уже знала бы, что для его искоренения следует предпринять нетривиальные меры. В этом случае у меня, возможно, никогда не получилось бы стереть номер моей машины из их файлов.

Тем временем я остановился в гостинице и работаю на комнатном терминале с выходом в Сеть.

Я взломал закрытую базу данных FDA и достал адреса субъектов, получающих гормон К, а заодно ознакомился с внутренними переговорами FDA. Дальнейшее применение гормона К приостановлено: никаких исследований, пока клинический запрет не будет снят. ЦРУ требует, чтобы меня поймали и установили, велик ли потенциал исходящей от меня угрозы, прежде чем FDA продолжит свои опыты.

FDA просит все больницы вернуть оставшиеся ампулы с курьером. Я должен раздобыть препарат до того, как это произойдет. Ближайший пациент живет в Питсбурге; заказываю билет на ранний утренний рейс. Сверяюсь с картой Питсбурга и делаю заявку в Пенсильванскую курьерскую службу на адрес инвестиционной компании в центре города. И наконец записываюсь на несколько часов процессорного времени суперкомпьютера.

Останавливаю взятую напрокат машину за углом питсбургского небоскреба. В кармане куртки лежит маленькая плата с клавиатурой. Смотрю туда, откуда должен появиться курьер; половина прохожих носят белые респираторы, но видимость хорошая.

Вижу то, что я жду, в двух кварталах отсюда: последняя модель отечественного фургона, на боку надпись: «Пенсильванский курьер». Безопасность не на высоком уровне; FDA меня не опасается. Вылезаю из машины и иду к небоскребу. Вскоре подъезжает фургон, паркуется, из него выходит водитель. Как только он скрывается в здании, я сажусь в грузовичок.

Машина только что из клиники. Шофер сейчас поднимается на сороковой этаж, чтобы забрать пакет у клиента из инвестиционной фирмы. В течение ближайших четырех минут он точно не вернется.

К полу фургона приварен большой ящик с двойными стальными стенками и дверцей. На дверце – полированная пластина; запор открывается, когда водитель прижимает к ней ладонь. На боковой грани пластины – входной порт, используемый для программирования.

Прошлой ночью я проник в сервисную базу данных «Систем безопасности Лукаса», компании, продающей подобные замки «Пенсильванскому курьеру». Там я нашел зашифрованный файл, содержащий коды отпирания замков.

Должен признать, хотя взлом систем компьютерной безопасности по-прежнему кажется мне в целом неэстетичным, определенные стороны этого занятия косвенно связаны с очень интересными математическими проблемами. Например, чтобы вскрыть обычно используемый способ кодирования, потребовались бы годы работы суперкомпьютера. Однако во время одного из моих вторжений в теорию чисел я обнаружил прелестную методику разложения бесконечно больших величин. С этой методикой суперкомпьютер способен взломать эту схему шифрования в считаные часы.