Текст книги "Крестоносец в джинсах"

Автор книги: Tea Бекман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Удар пришелся прямо в цель. Из обвинителя Ансельм, того и гляди, превратится в обвиняемого. Почуяв опасность, монах отпустил Леонардо на место.

– Сказанным выше установлено, что Рудолф ван Амстелвеен, равно как и Леонардо из Пизы, присоединились к нам на середине пути. Прекрасно! Многие приходили в стан крестоносцев, и всех мы принимали с радостью. Но по какому праву ты, Рудолф, стал у нас непрошеным командиром? Кто дал тебе право распоряжаться этими детьми?

Долф вскинул голову.

– Никто, – четко выговорил он. – Я сам возложил на себя такое право, но при этом я позволил им самим выбирать себе дело по душе и никого не принуждал делать то, что не хочется. Восемь тысяч свидетелей есть у меня.

Ребята одобрительно загалдели и захлопали в ладоши.

Они радовались от души. Но одолеть Ансельма было непросто, и Долф это знал.

– Осмелишься ли ты отрицать, Рудолф ван Амстелвеен, что владеешь таинственными силами, которые выше человеческого разумения?

– Я отрицаю это, – громко прозвучал ответ Долфа. – Я самый обыкновенный человек. В борьбе я уступаю Берто, на рыцарском турнире мне далеко до Каролюса, а из пловцов мне не догнать не только Петера, но и еще добрых двух десятков ребят. Будь вы достаточно учены, чтобы проверить наши знания, вы бы нашли, что студент Леонардо умудрен в науках гораздо более меня, а я могу похвастать лишь сообразительностью да еще выносливостью и силой. Разве это преступление? С каких пор?

Смех и возгласы одобрения раздались в толпе. Долф поднял руку, призывая к тишине.

– Тело у меня крепкое, и не всякой хвори под силу свалить меня. Может, это грех? Здоровье, разум, сила – разве не есть щедрые дары всевышнего, за которые нам никогда не отблагодарить его? Каждый день я возношу за них благодарственные молитвы.

«Так, с благочестием все в порядке», – подумал он.

Дон Ансельм язвительно скривился:

– Ты возносишь молитвы? Интересно, когда же это? Ты уже почти четыре недели с нами, а многие ли видели тебя за молитвой? Зато я своими глазами видел, как ты, проходя мимо церкви, и не подумал перекреститься. Рудолф ван Амстелвеен, восемь тысяч детей свидетельствуют, что ты вероотступник, забывший Бога.

Долф не стал опровергать очевидное, вместо этого он воскликнул:

– Я не поклоняюсь Господу на людях, я служу ему в сердце своем!

– Хорошо сказано, сын мой, – сердечно отозвался дон Йоханнес.

Но ребята не спешили поддерживать Долфа, и он снова почувствовал себя неуверенно.

– Значит, для молитвы у тебя не хватает времени? – наступал Ансельм. – Зато его с лихвой достает, чтобы корчить из себя важного господина, не так ли?

Долф топнул ногой.

– Хватит придираться ко мне! – вскричал он. – Какое дело вам или этим детям до того, откуда я родом и сколько раз на дню я осеняю себя крестом? Это мое дело! Вы хотите знать, причинял ли я детям зло? Нет, никогда!

Он обернулся к толпе, простирая руки перед собой.

– Дети, кого из вас я хоть раз ударил, толкнул или обругал?

– Никого! – в один голос взревела толпа.

Долф снова был на коне, он стал прежним доблестным героем крестового похода.

– Заботился ли я о том, чтобы вы были сыты?

– Да, да! – отвечал дружный хор.

– Кто ходил за больными, кто победил Багряную Смерть, кто вступался за маленьких и слабых?

– Рудолф ван Амстелвеен, да здравствует Рудолф! – в исступлении повторяли они.

«Победа!» – с облегчением подумал он – и опять обманулся.

– Тихо! – прогремел Ансельм.

Дети, довольные тем, что представление еще не закончено и поединок продолжается, мгновенно затихли.

Монах набрал воздуху и начал:

– Я расскажу вам, добрые мои детки, о том, что доподлинно сотворил Рудолф ван Амстелвеен, якобы помогая вам. Пользуясь дьявольскими ухищрениями, он пытался отвлечь вас с пути истинного; несчетное число раз требовал он остановить наше паломничество, ибо цель его – не допустить нас до врат иерусалимских. Это он сеял клевету и подстрекал своих друзей против Николаса. Он открыто заявил, что не верит богоизбранному Николасу, он утверждал, что море не расступится перед святым, что морская пучина поглотит наше воинство. Послушайте меня, дети, послушайте своего духовника, хотите ли вы попасть в Белокаменный Город, оскверненный нечестивыми сарацинами?

– Да-а-а! – бушевала толпа. – Вперед, на Иерусалим!

– Как покараем того, кто задумал помешать нашему святому делу?

– Смерть ему! На костер его! Бросить его в воду со связанными руками! Поджарить на медленном огне!

Они были поистине неистощимы, изобретая разнообразные способы мучительной казни. Колесовать, повесить, сбросить в пропасть, четвертовать, привязать к волам и разорвать на части. Сколько выдумки! Неужели они не понимают, что творят? Неужто и впрямь желают смерти своему товарищу, которого единодушно защищали всего несколько минут назад? Мысли Долфа путались. Лицо его покрылось испариной, колени подкашивались. В отчаянии он неистово замахал руками.

– Ну так докажите это! Кто докажет, что я хотел помешать вам дойти до цели?

Голос Долфа потонул в хаосе звуков.

Однако яростная вспышка толпы не значила ровным счетом ничего. Дети просто-напросто ответили на заданный им вопрос, высказав свое недвусмысленное отношение ко всякому, кто попытался бы встать на их пути в Иерусалим. Гнев их не был направлен против самого Рудолфа, но мальчик не понимал этого. Удар, нанесенный, как он полагал, черной неблагодарностью ребят, был слишком тяжел для него. Теперь ставкой в борьбе была даже не справедливость, а сама его жизнь.

– Докажите это! – взлетел над поляной его голос. – Не верьте словам! Не трудно оболгать любого, труднее доказать вину.

– Спокойствие! – прервал всеобщее возбуждение Ансельм, хорошо разбиравшийся в происходящем.

Люди в средневековье не жалели времени на столь важные вещи, как судилище.

– У меня есть доказательства. Послушайте, дети, послушайте меня.

Охранники под командой Франка и Петера тем временем утихомиривали разошедшихся ребят. Все напряженно ждали продолжения.

– Рудолф ван Амстелвеен, ответь мне по совести, – заговорил Ансельм, когда все умолкли, – не Сатана ли помог тебе испечь сотни хлебов всего за одну ночь?

– Булочник Гардульф из Ротвайля испек их, ему помогали слуги и мы с друзьями. За этот хлеб я отдал все деньги, которые взял с собой из Голландии.

– Откуда у тебя столько денег, чтобы заплатить за восемьсот хлебов?

Долф презрительно пожал плечами.

– Какой же студент отправится в долгий путь из Голландии в Болонью, не имея достаточно денег? Да и мой отец весьма богат…

Последние слова оказали на ребят именно то действие, на которое рассчитывал Долф.

– Булочник Гардульф известен в Ротвайле как нечестивец, – сорвался на крик Ансельм, – даже имя у него и то не христианское!

– Глупости! – воскликнул Долф. – Этот Гардульф не более нечестив, чем вы сами, дон Ансельм. Он родом из Ирландии, а вам следовало бы знать, что эта держава – оплот христианской веры, и несколько столетий тому назад нашу веру принесли в Европу ирландцы. Вам также должно быть известно, что в Ирландии имеется множество богатых монастырей, из которых христианство пошло во французские и германские земли. Если вы даже этого не знаете, то вы еще невежественнее, чем я думал.

– Рудолф ван Амстелвеен говорит истинную правду, – вмешался вдруг дон Тадеуш. – Святая церковь многим обязана преподобным отцам из Ирландии. Ирландская кровь делает честь происхождению.

Долф широко улыбнулся.

– Откуда тебе известно, что булочник Гардульф родом из Ирландии? – спросил Ансельм, явно сбитый с толку.

«По цвету его волос и глаз», – подумал Долф, а вслух сказал:

– Он сам поведал мне об этом ночью, когда мы стояли у печи.

Воспоминание о чудесном явлении хлебов было еще свежо в памяти у всех. В то замечательное утро никто не задавался вопросом, откуда взялся волшебный завтрак, зато теперь они знали: о них позаботился Рудолф ван Амстелвеен. Рудолф всегда сумеет помочь в беде, он спас их даже от голода. Ребята перешептывались и переговаривались между собой, очень довольные тем, что у них такой могущественный покровитель.

– Хлеб-то и был отравлен, – быстро нашелся дон Ансельм, – ибо с того самого времени на нас обрушилась Багряная Смерть.

– Ложь! – яростно защищался Долф. – В лагере уже тогда было не меньше тридцати больных. В тот день не было ни единого человека, кто бы не позавтракал с нами. Все ели хлеб: и вы, дон Ансельм, и я тоже, и Леонардо, и отец Тадеуш. Разве кто-нибудь из нас отравился? И вы знаете лучше других, дон Ансельм, что не я принес болезнь в лагерь, я лишь боролся с ней в меру своих сил. На клевету вас толкает ненависть ко мне, а все ваши доказательства – сплошное мошенничество.

Тут у него вышла промашка, и Долф сразу почувствовал это. Нужно было тщательнее взвешивать свои слова, но осторожность изменила ему; он больше не хитрил, не раздумывал над ответами. Гордое достоинство человека двадцатого столетия восстало против этой комедии. Пусть это стоит ему жизни, он бросит им правду в лицо!

– Как ты смеешь, негодяй, называть святого отца мошенником? – завизжал Николас.

– Я и не то еще смею! – кричал Долф, отбросив всякую осмотрительность. – Ваши обвинения построены на песке – ложь и еще раз ложь, все ребята это знают. Я и не собираюсь их останавливать. Для чего мне это? Пусть идут в Геную, я и сам пойду с ними, чтобы увидеть ваше хваленое чудо. Встану рядом с Николасом, когда по мановению его руки море отступит от берегов. Кто же откажется от такого зрелища?

– Почему же ты вечно задерживаешь нас в пути? – издевательски спросил Ансельм.

– Если я и останавливал вас, то лишь потому, что честь не позволяет мне бросить на произвол судьбы обессилевших больных детей; честь не позволяет мне смотреть, как они погибают от голода. Только поэтому. Если вы сочтете грехом заботу о своих меньших братьях и сестрах, я готов понести за это наказание. Но я не позволю клеветать на себя людям, которые, встав во главе крестового похода, не в состоянии даже позаботиться о детях, вверивших им свою судьбу.

Он услышал одобрительный ропот за спиной. Чаша весов опять склонялась в его пользу.

– Оскорбляя меня, Рудолф ван Амстелвеен, ты наносишь оскорбление Богу.

– Неправда. Как я могу оскорблять Бога заботой о его странниках?

Долф кивнул в сторону перепуганного Николаса.

– Вон стоит пастух Николас, святой Николас, который слышал ангельские голоса. Пусть он скажет, достаточно ли так называемых доказательств, которые высказал дон Ансельм, чтобы осудить меня. Я подчинюсь приговору Николаса.

Долф не собирался больше затягивать спор и хотел только одного: быстрее покончить с этим судилищем. Он рассчитывал на слабохарактерность Николаса, прекрасно понимая, что на карту поставлено все. Стоит Николасу поддержать Ансельма – и он, Долф, погиб. Но хватит ли у бывшего подпаска смелости на такой шаг? Усиливающийся ропот говорил о том, что большинство поддерживает Долфа. В конце концов, Николас не глуп, он понимает их настроение. Неужели рискнет пойти наперекор остальным?

Он не отрывал пристального взгляда от Николаса, который в смущении ерзал, ощущая крайнюю неловкость.

Стоя спиной к зрителям, Долф не мог видеть, как во главе большого отряда выступил вперед Франк. Факелы отбрасывали свет на известный хлебный нож, которым маленький кожевник работал целый день и который теперь поблескивал у него в руке. Парни из его команды сжимали остро отточенные камни и куски железа, служившие им для очистки кож. В другом конце поля, наискось от Долфа, поднялся Леонардо вместе с Петером и Марике, за ними другие ребята, вооруженные короткими копьями, ржавыми спицами, персиками с твердыми нашлепками на конце. Фредо, который находился ближе всех к сотне факельщиков, взмахнул рукой, словно собираясь подать сигнал.

Воцарилась мертвая тишина, ребята застыли, озаренные огнем факелов. Все ждали, что скажет Николас, и тот почувствовал исходящую от них угрозу. Оба монаха со своего валуна тоже заметили признаки готового вот-вот вспыхнуть мятежа. Ансельм заметно побледнел, Йоханнес улыбнулся, молитвенно сложив руки, будто просил всевышнего излить на Николаса свою мудрость, дабы тот принял справедливое решение. Напряжение росло.

Но еще один человек почел необходимым накалить обстановку до предела, то был Каролюс. В то время как Николас, уйдя в свои мысли, обдумывал «доказательства», представленные Ансельмом, король Иерусалима взвился во весь свой небольшой рост, алая мантия полыхнула в отсветах пламени, пояс засверкал серебром. Он являл собой живописную картину.

– Я протестую против этого суда, – по весь голос заявил он. – Святые отцы и Николас не могут творить правосудие, ибо выносить приговоры – дело монарха. Я, ваш монарх в грядущем царстве, не позволю осудить невиновного и приговорить к смерти лучшего из моих подданных. Слушайте меня, дети Иерусалима: объявляю Рудолфа ван Амстелвеен невиновным в ереси, колдовстве и богохульстве, ибо этот благородный юноша – настоящий вождь и вернейший вассал. Обвиняю его в непочтительности, гордыне и дерзости, которые не являются преступлениями, наказуемыми смертью, – это лишь прегрешения, которые совершает каждый из нас. Посему, Рудолф ван Амстелвеен, повелеваю тебе преклонить колена перед судом, испросив у дона Ансельма прощения за те оскорбления, которые ты нанес ему сегодня.

Маленький Каролюс сделал очень ловкий ход, рассчитывая тем самым подвести дело к благополучному исходу и одновременно удовлетворить тягу зрителей к справедливому приговору. Долф поднял удивленный взгляд на Каролюса и кивнул ему; он понял, что маленький король нашел мудрый способ разом покончить с этой тяжбой. Он уже сделал шаг вперед…

Но слова Каролюса вызвали у Николаса внезапную вспышку гнева. Почести, которыми шесть недель тому назад был осыпан бывший подпасок, вознесшийся из крепостных в предводители крестового похода, собственная повозка с упряжкой волов, возможность ночевать в шатре наравне со знатью – все это донельзя вскружило ему голову. Николас вообразил, что он и впрямь самая важная персона в стане крестоносцев, их подлинный командир, каждое слово которого встречается беспрекословным подчинением. И вдруг этот своенравный коротышка посягнул на то, что принадлежит лишь ему, святому Николасу, осмелился вынести собственный приговор. Что он себе позволяет, этот мальчишка?

– Замолчи! – взорвался Николас, вскакивая на ноги.

Белое одеяние разлеталось по ветру, и языки пламени отбросили на него кровавую тень.

– Замолчи, Каролюс, твой черед не подошел еще. Ты станешь королем лишь после того, как я приведу этих детей в Иерусалим, а пока это мой крестовый поход. Я заявляю: Рудолф ван Амстелвеен виновен. Он вступил в сделку с дьяволом и в ночной тиши совершает жертвоприношения своему ужасному господину. Он принял личину юноши, одного из нас, и пытается внушить нам, что хочет помочь детям, но, по правде говоря, он делает все, чтобы сбить нас с толку и помешать нам. Виновен, виновен, виновен, трижды виновен! Я, Николас, посланный небесами, приговариваю нечестивца Рудолфа ван Амстелвеен к смерти.

Рев толпы заставил Долфа обернуться, приготовиться к самому худшему – вот сейчас огромная неуправляемая масса хлынет прямо на него! Первыми, кого он увидел, были его друзья, готовые к бою. Другие ребята воинственно напирали, вознамерившись тут же привести в исполнение приговор Николаса. Многие медлили в нерешительности. Большинство же исступленно выражало свое несогласие. При этом они тузили друг друга, толкали и молотили кулаками, крича во все горло. Внезапно голос Фредо перекрыл этот невообразимый гвалт:

– Защищайте его!

Леонардо взмахнул дубинкой и с криком: «Смерть предателям! Защитим Рудолфа!» – бросился вперед.

Долф понял, что сейчас начнется самая настоящая бойня.

– Растерзайте его в клочья! – приплясывая на камне, визжал Ансельм.

– Не прикасайтесь к нему! Ребята, поможем нашему спасителю!

Задние ряды напирали на стоявших впереди. Долф вскрикнул, но теперь уже ничто не могло помешать детям сцепиться в драке. Леонардо с дубинкой наперевес пробивался к той кучке ребят, что готовились схватить Долфа.

– Нет! – взмолился Долф.

В эту минуту среди полной неразберихи раздался звучный бас отца Тадеуша, воздевшего руки к небесам:

– Прекратите! Тихо, тихо! Не троньте его, дети. Рудолф не виновен, я докажу это.

Он повторял это, пытаясь перекричать спорящих, до тех пор, пока ребята не утихомирились. Любопытство одержало верх: всем хотелось узнать, что скажет святой отец. Охрана растащила забияк и отправила их по местам.

– Тише, тише! Дон Тадеуш будет говорить.

Шеренга факельщиков распалась – они обступили Долфа, прикрывая его от разъяренной толпы, но по призыву дона Тадеуша построились вновь. Все примолкли в напряженном ожидании, по-прежнему настороже, готовые в любую секунду снова вцепиться в противника. Каролюс вскочил со своего места со словами:

– Спокойствие! Выслушаем отца Тадеуша!

Священник все так же стоял, воздев руки, в призрачном круге света подле Долфа, затем он жестом приказал Леонардо, Франку и Петеру отойти в сторону, что они сделали с видом явного недовольства, после долгих колебаний.

Затем Тадеуш взял мальчика за руку и подвел к подножию валуна, на котором размещались судьи.

Ансельм вскинулся, чтобы одернуть монаха:

– Ты что, не слышал, что Николас уже вынес свой приговор, брат Тадеуш? Приговор окончательный, остается лишь привести его в исполнение. Для чего тебе вмешиваться в это дело?

Дон Тадеуш сбросил капюшон, блики света скользнули по выбритой макушке.

– Безрассудные, – медленно и внятно начал он, – безрассудные слепцы, вот вы кто! Неужели вам недостает ума, чтобы узнать избранника небес, коего повстречали вы на своем пути, ибо это и есть он, Рудолф ван Амстелвеен. Всевышний послал его к нам, чтобы привести детей в Святую землю. Господь узрел, что Николас не сможет накормить досыта тысячи крестоносцев и сохранить им жизнь, и тогда он послал нам другого своего избранника: Рудолфа ван Амстелвеена, поручив ему божьих детей, которым Рудолф отдал весь свой юный пыл и сердце, полное братской любви. Разве не так? Враг рода человеческого, желая погубить невинные души, грозил им Багряной Смертью, не этот ли юноша победил орды дьявольских слуг? Рудолф ван Амстелвеен печется о нашем хлебе насущном и о нашем здоровье телесном, его старания вселяют в нас силу и мужество. И после всего этого ты, брат Ансельм, и ты, Николас, дерзнули обвинить Богом отмеченного юношу в колдовстве. Позор на ваши головы! Да еще хотите убить его руками тех самых детей, что обязаны ему жизнью. Так-то вы благодарите Бога за милость, ниспосланную им? Вы горько пожалеете об этом, дон Ансельм, и ты, Николас.

Бессильная злоба душила Ансельма.

– Брат Тадеуш, твои слова причиняют нам боль, не дай обмануть себя. Может ли еретик быть избранником Господа?

– Неисповедимы пути Господни, ведущие к исполнению высшей воли, брат Ансельм.

– Не старайся прибегнуть к уверткам, брат Тадеуш. Ты укоряешь нас в том, что мы не распознали в этом юноше отмеченного Богом избранника. Но как, скажи, нам было узнать его? Не по тому ли благочестию, которого у него нет и в помине? Быть может, по его наружности? А ведь привлекательной наружностью нас и вводит в соблазн нечистый.

Дети напирали, стараясь не шуметь. Затаив дыхание следили они за поединком двух благочестивых отцов. Чем-то он закончится? Они успели совсем позабыть о раздоре, за минуту до этого расколовшем их на два противоборствующих лагеря. Навострив уши, раскрыв рты, распаренные, вспотевшие, ловили они каждое слово.

– Дон Тадеуш, – заявил Николас, покраснев как рак, – ваши слова доказывают только то, что вы стремитесь выгородить Рудолфа. Больше вы ничего доказать не можете.

– Нет, могу, – теперь уже в сильном волнении отозвался монах. – Это вы способны только обвинять, а у меня есть доказательство. Самое настоящее.

– Предъяви его! – срываясь на крик, потребовал Ансельм.

Он испуганно вгляделся в пустые ладони Тадеуша, словно ожидая увидеть в них грамоту с печатью и божественным росчерком.

– Вот вам доказательство, – торжественно проговорил Тадеуш.

Он снова взял Долфа за левую руку, слегка приподнял рукав свитера и предъявил всем свое «доказательство».

Шрам.

В раннем детстве Долфа укусила собака. Зубы пса вонзились чуть пониже локтя, оставив три глубокие раны.

Раны вскоре зажили, но следы зубов виднелись до сих пор.

Рваные шрамы на внутренней поверхности предплечья были и без того заметны, а уж летом белые полосы на загорелой коже особенно бросались в глаза. Долф, конечно, помнил об этих шрамах, но привык не обращать на них внимания. Одноклассники сначала спрашивали его: «Тебя что, вилкой прокололи?» – и очень веселились. Но каким образом шрамы, оставленные собачьими клыками, свидетельствуют о его невиновности, Долф не представлял. Он изумленно уставился на собственную руку.

– Вот знак, запечатленный Господом нашим, когда он объявил Рудолфу ван Амстелвеену о его священной миссии, знак святой Троицы. И вы еще сомневаетесь, безумцы, не различаете божественный замысел?

Вмешательство отца Тадеуша произвело неописуемое действие. Ребята проталкивались вперед, всем хотелось увидеть необыкновенную отметину. Долфу едва не вывернули руку, многие падали перед ним на колени, целовали его ботинки, обмахрившуюся кромку джинсов, руку со шрамом и только что не расплющили его в своем рвении. Те, кто громче всех кричали: «Смерть ему!» – теперь рады были ползти по земле, лишь бы коснуться Рудолфа. Тогда Долф начал кое-что понимать. Сам Николас спустился с камня и растолкал ребят.

– Дайте мне посмотреть, – потребовал бывший подпасок.

Долф показал ему свои шрамы. Он был совершенно сбит с толку, происходящее буквально оглушило его. Долф находил верхом бессмыслицы то, что три небольшие царапины могут привести ребят в такое исступление. Он понимал лишь, что спасен, да еще что отец Тадеуш сумел предотвратить кровопролитие благодаря присутствию духа или, вернее, природной смекалке.

– Расступитесь! – велел Николас, и дети подались назад, с интересом ожидая дальнейших событий.

Два провидением посланных юноши стояли рядом: Николас, предводитель крестоносцев, и Рудолф, появившийся в стане крестоносцев лишь несколько недель тому назад, странный, обладающий необыкновенной притягательной силой.

Николас, сжав запястье Долфа, напряженно вглядывался в белесые отметины. Ему и раньше доводилось видеть подобные шрамы у людей, на которых нападали волки и которые чудом оставались в живых. Неужели Рудолф до того, как стать крестоносцем, сразился с волком в диких, высокогорных лесах? Быть может, он убил страшного зверя? Значит, Рудолф обладает недюжинной силой? Николасу пришли на память все несчастья, которые предрекал ему Рудолф во время их стычки тогда в шатре. Угрозы сбывались. Стоило этому юноше проклясть обоих монахов – как они тут же свалились, подкошенные болезнью. Он проклял повозку – ночью ее охватило пламя. Казалось, Рудолф ван Амстелвеен владеет силами, далеко превосходящими все, что дано Николасу. Такого человека неразумно иметь своим врагом. Если уж нельзя уничтожить его (а кто из ребят сейчас осмелится поднять руку на Рудолфа?), необходимо привлечь его на свою сторону. Все эти мысли стремительно промелькнули в сознании Николаса, ибо, как уже было сказано, его нельзя было назвать глупцом. Крестьянская сметка подсказывала ему, как правильнее поступить.

Все так же молча он выпустил руку Рудолфа из своей и преклонил перед соперником колени.

Толпа взорвалась неистовым ликованием. Сцена примирения растрогала зрителей, каждому хотелось бухнуться на колени вслед за Николасом, но на поляне было слишком тесно. Ансельм, едва сдерживая себя, наблюдал со своего камня. Итак, Николас был поставлен на колени и в прямом, и в переносном смысле, а это означало для монаха полный крах его замыслов. С какой радостью он бросил бы все, в бешенстве вырвался отсюда, чтобы никогда больше не слышать об этом крестовом походе! Только мысль о Генуе останавливала его.

Долф счел, что это уж слишком. Николаса он терпеть не мог, и все же ему было крайне неприятно, что тот унижается перед ним. Он порывисто поднял мальчишку с коленей.

– Встань, Николас – громко сказал он. – Не пристало тебе склоняться передо мной. Будь моим другом отныне.

С этими словами он обнял предводителя крестоносцев.

Безудержное веселье охватило детей. Они хохотали, приплясывали, готовые расцеловать друг друга. Глядя на это неистовое буйство, трудно было поверить, что за плечами у этих детей долгий день, полный тяжких трудов.

Взявшись за руки, они окружили поляну хороводами, распевая во весь голос, словно на большом празднике. Те самые забияки, которые только что едва не перебили своих же товарищей, теперь помирились и звонко расцеловались.

Двадцать самых сильных парней подняли Долфа на руки и с триумфом внесли в лагерь. Марике бежала за ними, всхлипывая от радости.

Поздней, ночью в лагере воцарилась тишина. На небе показалась луна, заблестели звезды. Дети погрузились в сон, на лицах у многих светились улыбки. Утром они снова отправятся в путь, с ними вместе будет их Рудолф, и каждый из них понесет за спиной мешок, полный припасов. Теперь-то у них хватит сил справиться со всеми напастями. Долф измучился, а сон все не шел к нему. События этого дня теснились в голове. Он почувствовал руку Леонардо в своей. Не хватало еще, чтобы студент тоже принял его за посланника небес.

«Только не это!» – мысленно взмолился Долф.

Он расслышал сдавленный смешок.

– Кто тебя так отделал: собака или волк? – шепотом спросил студент.

– Собака, – так же тихо отозвался Долф. – Мне исполнилось четыре года.

– Вот крику-то было, наверное, – потихоньку посмеивался студент.

– Это уж точно. Хоть я почти ничего не помню, давно это случилось…

Недолгое молчание вскоре вновь прервал осторожный шепот, который прозвучал у самого уха:

– Николас не так глуп – не забывай, что он пастух. Он не хуже моего понял, что это за отметины.

– Ты так думаешь? – поразился Долф.

– Ансельм тоже понял…

– Что ты хочешь сказать?

– А то, что они разгадали хитрость отца Тадеуша. Теперь будь настороже, хотя сегодня все обошлось. Знай, что у тебя здесь много друзей, мы не дадим и волосу упасть с твоей головы, но все-таки…

– Я не хочу быть причиной раздора между детьми, – подавленно отозвался Долф. – Я так обрадовался, когда вмешался дон Тадеуш, еще и потому, что, благодаря его находчивости, ребята снова помирились.

– Тебе это только кажется, – шепнул Леонардо, – подожди до утра…

– А что будет утром?

– Увидишь, какой у Ансельма будет бледный вид, это я тебе обещаю.

Долф напрягся, пытаясь понять, на что намекает Леонардо, но так ничего и не придумал. Мысли его приковывали к себе горные вершины, грозной тенью накрывшие лагерь. Там, за неприступным перевалом, грохотала далекая гроза.

Альпийское высокогорье виделось Долфу могучим врагом, которого он должен во что бы то ни стало победить, подчинить себе и который, если уж быть честным до конца, вселял в него страх.

«Завтра, завтра… – мысленно произнес он. – И да помогут нам небеса!»