Текст книги "В моей руке – гибель"

Автор книги: Татьяна Степанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 12
ПОХОРОННАЯ КОМАНДА

Они сидели друг против друга – Колосов и Катя – в тесном обшарпанном кабинете отдела розыска Раздольского ОВД. За окном, укрепленным решеткой, синели сумерки. В открытую форточку уплывали клубы сигаретного дыма. Когда Катя вошла, ей чуть плохо не стало – Колосов дымил, как паровозная труба. С улицы в кабинет доносились самые различные звуки: гомон привокзального рынка, гудки электричек на станции, шаги редких прохожих, торопящихся домой. За стеной в соседнем кабинете мурлыкало радио: «Европа-плюс», Стинг.

«Отчего это оперы предпочитают именно Стинга? – размышляла Катя. – А еще Колю Расторгуева, и совсем не любят «Иванушек» и «Муммий Тролля». «Утекай» им не нравится, а вот «Комбата» они готовы слушать ночь напролет! Сколько бы я их ни наблюдала – почти везде такая картина».

Как известно, глупые мысли настырно лезут в наши головы в двух случаях: либо когда эти самые головы совершенно пусты, либо когда мозги перегрелись от непосильного напряжения. Катя не знала, какой случай – ее.

Закипел чайник, Никита выдернул шнур из розетки и заварил чай прямо в чашки. Потом полез под стол, достал початую бутылку коньяка. Катя испуганно замахала руками, выдернула свою чашку. Он добавил градусов только себе. Весьма солидную порцию. Катя в который раз с тоской оглянула кабинет. Последние двое суток эта облезлая, кое-как отремонтированная берлога стала для начальника отдела убийств и общежитием, и штабом. Колосов прибыл в Раздольск в воскресенье, как только стало известно о фактах, которые обсуждали сейчас не только здесь в ОВД, но и в Главке, и в прокуратуре области.

О новых обстоятельствах раздольского дела Кате утром в понедельник сообщил ее собственный начальник, едва она переступила порог кабинета. Но прошло еще бог знает сколько времени, прежде чем они с телегруппой двинулись по горячему следу: пока выбили дополнительную норму бензина для машины, пока доехали. Телевизионщики сразу же ринулись на место происшествия в надежде отснять кадры прямо в центре событий. Катя же поступила по-другому: обосновалась в отделе. Здесь в дружеских неофициальных беседах с местными сотрудниками, как она считала, можно было почерпнуть гораздо больше полезной информации. А место происшествия никуда не убежит. Тем более что трупа там уже нет, выкопали труп, отвезли в морг и…

– Никита, на крутых это не похоже. Совершенно. Это же простокакая-то патологическая дикость. Тебе не кажется, что у нас появилсяновый серийник?

Колосов услышал от нее этот наивный вопрос, едва только она вошла. Катя весь день терпеливо караулила в отделе, когда к начальнику отдела убийств можно будет подступиться, даже в Москву с телегруппой возвращаться отказалась, несмотря на то что время близилось к вечеру. Потом Колосов убедился, что этот нарочитый «наивняк» – фикция чистейшей воды. «На крутых это не похоже…» Господи ты боже мой! Отчего ты, господи, так немилостив к оперативному составу?! Ну отчего позволяешь яйцам куриц учить? Отчего не посылаешь нужных догадок, необходимой по делу информации вовремя? Обходишься со взрослыми мужиками как со слепыми щенками – кружишь их в кромешной тьме, путаешь следы, юлишь? Колосов мрачно уставился в стол, коньяк действовал: его повело. Вот и чудненько – надо расслабиться. Не то, в натуре, в дурдом загремишь от таких открытий. Его спор с господом богом становился все жарче, выражения все крепче. И странное дело – на душе моментально полегчало. Все же дагестанский три звездочки, а еще лучше четыре или пять – превосходное лекарство от стресса.

Итак, сумасшедшая авантюрная михайловская эпопея окончилась практически ничем. Это не был провал операции, но… честно говоря, и городить огород не следовало. Колосов со скрежетом зубовным вспоминал весь этот напрасный «шум и гром» – разнос «Дяди Сени», бешеную гонку по Москве, когда «наружка» доложила о том, что Михайлов направляется к Киевскому вокзалу, и надо было срочно доставить Халилова на нужный поезд. Свежа еще была в памяти и тревожная ночь, когда весь «убойный» отдел сидел точно на мине с часовым механизмом – ждал вестей. Халилов, конечно, сотрудник опытный, бывалый, но и Бриллиант Гоша тоже не промах. Неизвестно было, вооружен он или нет. Как поведет себя в ситуации, когда на него начнется наезд. Ведь схлопотать пулю в темном купе от такого вот оголтелого типа – озлобленного, загнанного страхом в угол, – проще пареной репы.

Самое обидное заключалось в том, что весь этот авантюрный «Лжедмитрий», вся эта широкомасштабная и хитроумная операция прикрытия Халилова вообще бы не понадобилась, если бы только они…

Оперативная работа не терпит суеты и спешки. Так внушали Колосову в зеленой юности опытные коллеги. Он сам с годами вбивал этот нехитрый тезис в голову новичков: повторение – мать учения, но… Поспешили… Да уж, с «Лжедмитрием» этим они явно поспешили. Если бы, например, операцию назначили не на субботу, а на воскресенье, все бы вообще в конечном счете переиграли. Не растратили бы столько сил, нервов, средств. Не растратили бы вхолостую, потому что ответ на главный вопрос, ради чего, собственно, и затевалась вся эта широкомасштабная операция – причастна ли михайловская группировка к убийству Гранта, – уже был в принципе решен! Ответ на этот вопрос уже лежал в кармане самого обычного участкового по фамилии Сидоров в виде традиционного «протокола опроса» двух новоявленных свидетелей.

Когда Халилов наконец-то дозвонился из Калуги, Колосов уже знал, что Ренат ему скажет. Вечером Халилов приехал в Раздольск лично, когда там как раз шла эксгумация трупа – на месте работал целый десант: следователь прокуратуры области, бригада судмедэкспертов, криминалисты отдела специальных исследований, местные сотрудники, осуществлявшие проческу прилегающей местности. Ренат въехал в ситуацию моментально и не скрывал разочарования, ибо новости, добытые им с таким трудом, явно опоздали.

Колосов слушал его доклад.

– Поначалу все пошло у нас туго, Крестный, конфликтно, как мы и планировали, – делился впечатлениями Халилов. – Пленочку прослушаешь – поймешь, кстати, не забудь продублировать, а то в прокуратуре вопросов потом не оберешься. В то, что я – это не я, а Акула-Карпов, Бриллиант поверил сразу. Даже убеждать особо не пришлось спецметодами. Вообще я все с ним провел чисто-благородно, никакого там пошлого рукоприкладства, чтобы не создавать калужским коллегам лишних неприятностей на суде, – мол, били менты при задержании и все такое… Сунул я ему культурненько ствол в зубы. Следов – ноль. Ну синячишка, возможно, у него на спине – а больше ничего, хоть освидетельствуй его тысячу экспертиз, – усмехнулся Халилов. – А он с ходу начал меня уговаривать, убеждать. Он умный, пес такой, и нервы у него крепкие. Даже в такой ситуации – видел же, что я наркоман, то и дело на истерику срываюсь, руки у меня ходуном ходят, вот-вот контроль над собой утрачу, – но даже в такой ситуации, Крестный, он говорил со мной как добрый папаша с ненормальным сыном – тихо, рассудительно, насколько это было возможно в его положении. Пленку прослушаешь – убедишься. Ну а я, как и договаривались, мало-помалу давал себя убедить. Начал поддаваться на уговоры, поплыл, в общем, отказался от плана мести, – тут Ренат снова усмехнулся. – Часа два мы так с ним балаболили. Гранта, Крестный, судя по его словам и даже не по словам – по интонации, по реакции на мои угрозы, по силе его убеждения, вряд ли они убрали. Михайлов искренне недоумевал, понимаешь? Трусил, пытался уверить меня в своей непричастности к смерти моего «побратима», старался не терять лица, не унижаться, но внутренне он сам недоумевал. И я это почувствовал, понимаешь? Ты мою интуицию знаешь, насобачился я с такими работать, настраиваюсь на нужную волну и… Михайлов, знаешь ли, даже не клялся в том, что они не убивали Гранта, – понимал, в той ситуации я б ни одной его клятве не поверил. Нет, он словно сам с собой размышлял. Просил меня подумать своей головой, не делать резких движений. А насчет Сладких… Что ж, по этому поводу он мне почти сразу предложил выплатить остаток денег как «законному наследнику Антипова». Все напирал на то, что он «держит свое честное слово». Записано все это на пленочку, не отвертится теперь. Я эту тему, как мы и договаривались, со всех сторон обсуждал, заставлял его повторяться. Это чтоб на суде никаких уж неверных истолкований смысла сказанного не возникало. Мы с Бриллиантом Гошей даже о встрече условились, когда он мне должен был деньги отдать. Вряд ли, конечно, сам понимаешь, это наше деловое рандеву состоялось бы…

Колосов слушал «отчет о проделанной работе», и у него язык не поворачивался сообщить Ренату о том, что разгадка их главной тайны была получена другим гораздо раньше и с наименьшей затратой сил и нервов. Но правды не скроешь. И когда Халилов узнал – только плюнул с досады: «Ч-черт! Нет бы на день раньше этих недоумков задержали!»

Своевременность и логика развития событий – вот чего всегда жаждал Колосов в своей работе. Вот чего с таким упорством просил у господа бога. И чего почти никогда не получал. Действительно, логики в этих самых «вновь открывшихся обстоятельствах» по раздольскому делу не наблюдалось ни малейшей. Ну кто, скажите, в наши аховые времена заботится насчет похорон мертвеца, случайно найденного на дороге?! Кто? Только дефективный какой-нибудь, кому делать больше совершенно нечего!

Два новых фигуранта и были с явным приветом. Основательно трехнутые. Костик Листов – даун. Так у него черным по белому в справке, выданной раздольским психдиспансером, и значилось. Его младший брат Леня – Лелик – вообще имбецил. Жили братья Листовы в многодетной семье в заводском районе Раздольска на попечении мамаши-алкоголички и отчима-инвалида. Жили плохо, едва-едва с голоду не помирали: мать все деньги – и свою зарплату, трудилась она дворником в бойлерной, и нищенские пособия – регулярно пропивала. Братья Листовы соответственно восемнадцати и пятнадцати лет болтались с утра до вечера по всему городу и его окрестностям. То бутылки собирали на станции, то за символическую плату подметали тротуар перед коммерческими палатками, то по электричкам ходили – клянчили. Жить-то надо, пить, есть и даунам-имбецилам.

Колосов хорошо помнил ретивого участкового Сидорова, крепко зацепившего этих двух юродивых на прямой улике. Сам ведь ему поручил полторы недели назад добросовестно проверить версию пропавших без вести Андрея Яковенко и алкаша Соленого! Сидоров, что называется, и засучил рукава. И ему-то и выпала удача. Точнее… Господи, какая же это удача – найти мертвое тело, объявить всем – родственникам, друзьям человека, пропавшего без вести, – не надейтесь, мол, все, баста, нет его уже в живых. Эх, лейтенант, лейтенант, вот и кончился весь твой «спецназ» в неполные двадцать четыре года. Нашли тело твое бездыханным, извлекли из сырой земли… Кто знал, что все случится именно так? Так нелепо, дико, страшно?

Участковый Сидоров, как все молоденькие и упрямые службисты, только-только произведенные из младшего комсостава в средний, подошел к задаче, поставленной перед ним «начальством из Главка», со всей серьезностью. Он начал свой личный сыск с того, что связался с отделом по без вести пропавшим и получил оттуда подробнейшую ориентировку с описанием примет Яковенко. Вызубрил наизусть все признаки: во что предположительно тот мог быть одет, какие вещи имел при себе. В перечне вещей значились приметные часы – Яковенко, по словам сослуживцев и родных, никогда с ними не расставался: наградные, «командирские», полученные за операцию по освобождению автобуса с заложниками в Пятигорске.

Целую неделю Сидоров старательно обходил окрестности Мебельного поселка, где проживала бывшая супруга Яковенко. Беседовал с людьми. Посещал местную школу, разговаривал с учениками, учителями. По вечерам дежурил на станции, показывая торговцам коммерческих ларьков фотографию Яковенко. Расспрашивал, наводил справки и вот… Однажды вечером вдруг увидел эти самые приметные часы – циферблат белого металла, российская государственная символика, надпись «МВД РОССИИ» – на руке… азербайджанца Ахмеда, державшего на вокзале Раздольска «духан» – сосиски, шашлык, пиво, толма в капустных листьях. Все это продавалось в пластмассовом вагончике, где пара-тройка летних столиков и колченогих стульев, кофеварка да гриль.

Ахмед почти сразу же указал участковому на братьев Листовых. Их звали на станции Полторыизвилины. Однажды вечером где-то в конце апреля, по словам Ахмеда, Полторыизвилины приплелись к вагончику и попросили «пивца и чего-нибудь пожрать горяченького». Ахмед потребовал деньги вперед. И тогда Костик-даун протянул ему вот эти самые часы. «Шайтан попутал, начальник, клянусь тэбэ. Вещь больно хороша, редкая», – убеждал Ахмед участкового Сидорова, гулко стуча себя в пухлую грудь кулаком, поросшим черной шерстью. «Нэ спросил Палтарыизвилины, где вещь они взяли. Есть мальцы хотели уй-юй-юй как, как волчата голодные. Дал им за часы сосисок, мяса, пива», – вспоминал он.

Участковый Сидоров, молодой и рьяный, не стал с бухты-барахты информировать вышестоящее начальство, а решил довести сначала личный сыск до конца. К Листовым на квартиру он зашел этим же вечером. Впоследствии он рассказывал Колосову так:

– Мамочка моя печальная, Никита Михалыч, ну и хата там у них! Я вошел, ей-богу, подумал сначала канализацию прорвало: вонь несусветная, вой какой-то, шум, визг. Мамаша вдрызг пьяная в комнате в лежку, папаша, или отчим-инвалид… Знаете, чем этот ханыга, оказывается, на жизнь зарабатывает? Котов кастрирует! Я чуть не обалдел. Ему со всего района приносят. Берет он с владельцев в два раза дешевше, чем ветеринарная клиника, ну и оперирует их в ванной. Котов, этих евнухов, у него там в квартире тьма-тьмущая. Некоторых хозяева еще не забрали, некоторые от боли бесятся – по стенам сигают. В прихожей на полу вместе с этой живностью ребятишки мал мала меньше ползают. У Листовой-то их шестеро, и все от разных мужей. Да ее и этого живоглота прав давно пора лишить родительских! Костик и Лелик – старшие, не было их, когда я пришел. Потом заявились. Ну сначала виляли. У этих, с отклонениями, порой вообще не поймешь, где явь, где грезы дурдома. Поднажал я, они очухались маленько и начали связно рассказывать. Ну я их сразу в отдел, задержали мы их по 122-й, прокуратуру поставили в известность и…

Братья Листовы поведали сотрудникам милиции совершенно дикую историю. Где-то в конце апреля шли они по лесной тропинке, соединяющей Мебельный поселок с железнодорожной станцией. «Куда шли, зачем?» – спрашивали их. «На Мебельный молочная лавка по четвергам приезжает, а это как раз в четверг было. Мы теткам бидоны помогаем сгружать, потом тару пустую грузим. В прошлом году работали так и в этом…»

Шли братья по дороге, шли, вдруг видят, среди бела дня лежит на поваленной березе, что у самой обочины, мужик. «То есть как лежит?» – уточняли сотрудники милиции. «А так, – горячились Полторыизвилины. – Вывернувшись, будто тошнит его, вот он через ствол и перегнулся. Подошли мы ближе, а мужик не шевелится ни фига. И кровищи там!»

Труп Яковенко – «мужика с часами» – братья-психи нашли, по их словам, в весьма странной позе – «словно напоказ выставленным на поваленной березе». Внимание зоркого Костика привлекла валявшаяся неподалеку спортивная сумка, там оказались две бутылки шампанского и коробка конфет. Мертвеца Костик-даун, по его словам, ни капельки не испугался. «Он же не шевелится, дядь, вы че? – удивлялся Костик. – А кровищу мы видели, у нас в ванной Семеныч, когда мамка пьяна, ее с котов спускает. Красная она, и все… кровь-то…»

На руке мертвеца, свесившейся вниз, Лелик-имбецил узрел «те самые часы», кинулся было снимать. Но брат удержал: нельзя, чужое. Дело в том, что, как все умственно отсталые, братья Листовы в детстве были склонны к воровству, но мать-пьяница вылечила их – порола ремнем, едва только на сыновей поступали жалобы от соседей. Напугала на всю жизнь: чужое брать нельзя.

«А мы вещи возьмем, а мужика в землю спрячем, – предложил сообразительный Лелик. – Никто его не найдет. Никто не увидит». Братья обобрали труп, затем сняли его с березы и волоком потащили в кусты. «Там овраг, обвалившийся окоп, – рассказывал Колосову участковый Сидоров. – Они его туда и сбросили, сами спустились и начали руками могилу рыть. Там сырая глина, ручей, в общем, закопали они Яковенко. Лужу крови у березы прикрыли дерном, ветками, землей. Идиоты-идиоты, а сообразили. А вещи – сумку, продукты, его бумажник и часы – себе забрали». Насчет ран, имевшихся на трупе, Листовы ничего конкретного сообщить не могли, кроме: «Голова у него во все стороны моталась, точно на нитке».

Более шести часов непрерывных бесед и уговоров потребовалось для того, чтобы Листовы вспомнили точное место. От Мебельного до станции всего три километра, но через лес столько тропинок натоптано, что и не сосчитать, – ищи эту поваленную березу! Во время следственного эксперимента найти этот ориентир посчастливилось опять же удачливому Сидорову.

Колосов прибыл из Главка на место в воскресенье около трех часов, к тому времени захоронение в овраге уже вскрыли. Начался детальный осмотр трупа. В импровизированной лесной могиле действительно находилось тело Яковенко. Труп пролежал в земле больше месяца. Но лицо еще можно было узнать. Эксперт сообщил, что могилу, видимо, «подрыли лесные животные». «Скорее всего барсук, сволочь, орудовал. Видны многочисленные покусы на теле. Ну а по поводу причины смерти Яковенко… Согласно первоначальным данным, как и в случае Антипова, механическая травма – перелом шейных позвонков».

Колосов поинтересовался насчет раны на горле.

– Ткани сильно повреждены, рана вроде имеется, но я же сказал, возможно, это животные… Проведем экспертизу – выясним точнее, – патологоанатом не хотел гадать.

Его коллеги из отдела специальных исследований взяли пробы почвы возле березы, в овраге, на месте захоронения и изъяли всю одежду убитого. Показания Листовых следовало проверить детальнейшим образом.

В тот день Колосов остался ночевать в районе. Утром имел массу поучительнейших встреч, бесед и консультаций. Беседовал с бывшей женой Яковенко, пришедшей в морг опознавать тело, лично допрашивал Полторыизвилины, разговаривал с родителями Яковенко, приехавшими в Раздольск, а также с его сослуживцами по «Сирене».

Их приехало пять человек. Молча вошли в этот его взятый напрокат кабинет, молча сели.

– Майор, ты вот что, – начал один, вероятно, старший. – Мы все понимаем. Ты только найди его, найди эту сволочь. Андрей, – голос его осекся. – Андрюха вместе с нами Карабах прошел, Чечню – почти ни единой царапины, награды имел, а тут… Ты найди его, майор. И все. Если улик там каких не хватит – черт с ними. Ты нам только скажи его имя. Этого будет вполне достаточно.

А потом, уже под вечер, среди всей этой новой неразберихи Колосов увидел Катю. Она стояла у пыльного окна дежурки и смотрела на беспрестанно подъезжающие к отделу машины: куратор областной прокуратуры, начальство из Главка, представитель городской администрации. Третье убийство в этом тихом дачном районе – шутка ли! Раздольск постепенно превращался в «горячую точку» на карте Подмосковья.

Катя пришла к нему не сразу, а ведь он ждал ее, неужели она не догадывалась?! Часы показывали половину восьмого вечера. Колосов чувствовал себя наподобие банного полотенца, которое выжали досуха, а затем швырнули в корзину с грязным бельем. Катя просочилась в кабинет тихонечко, села на стул в углу, пригорюнилась – ни дать ни взять Аленушка с картины Васнецова.

– Ты был абсолютно прав, Никит, – сказала она, подавив тяжкий вздох. – И верно: что-то в этом деле не так. Только это самое не так, как выяснилось, началось не с убийства Антипова, а гораздо раньше. Правда? – И задала свой наивный вопрос: – На крутых это не похоже, не кажется ли тебе…

Колосов видел: ответа ей не требуется, но все же огрызнулся:

– Подбираешь уже заголовок для статейки пострашнее? Кстати, по делу Сладких можешь уже обращаться в областную прокуратуру. Его дело выделено в отдельное производство, мы все материалы туда передаем.

– Касьянову передаете? Знаю. Я уже с ним сегодня созвонилась, договорилась об интервью.

– Оперативно работаешь, – он усмехнулся, – в отличие от меня.

– Брось, Никит. Не переживай. Что ты мог сделать? Ведь ты даже не был уверен, что Яковенко убит. Это его друзья приезжали, сослуживцы?

Он кивнул. Катя снова тяжко вздохнула и сообщила:

– Мне этот Сидоров всю свою розыскную эпопею выложил. Когда все кончится, я по нему отдельный очерк напишу для «Подмосковья». Гордый он до невозможности, важный. Клянется, что и убийцу самолично найдет. – Катя украдкой взглянула на мрачного, как туча, начальника «убойного». – Никого, мол, этому сельскому детективу в помощь не потребуется. Он мне про Листовых рассказывал… Ведь они на продукты сначала позарились – вино, конфеты. Видимо, Яковенко все это купил и поехал к бывшей жене. Может быть, тосковал, хотел отношения наладить… Никит, а ты с этими мальчишками говорил?

Он снова молча кивнул.

– Значит, версия об их причастности к убийствам у вас сразу же напрочь отпала? А почему? Их же двое, они психи ненормальные и…

– Кать, Яковенко разряд по боксу имел, разряд по тейквандо. Ты же знаешь, где он служил, в каком подразделении. А эти два сопляка юродивых… Сотня бы таких с ним не справилась. И Грант, и Яковенко были здоровые, бывалые, тренированные, осторожные. С ними, Катя, мог справиться только равный. Равный по силе.

– А можно, я сама на Листовых взгляну?

– Валяй. Малолетку мы выпустили, а старший пока сидит внизу. За Леликом отчим приходил.

– Это который котов… уродует? – Катя запнулась.

– Обстановочка у них дома та еще. Полюбопытствовать не желаешь? Что так? Нащелкала бы снимков для своих иллюстрированных изданий, попугала бы обывателей, заголовочек бы поярче тиснула: «Кастрация в унитазе» и…

– Никит, тебе не стоит столько пить, – сухо оборвала его Катя.

Он и ухом не повел. Взболтнул коньяк, снова долил себе в чай солидную порцию.

– Может, все-таки соизволишь проводить меня в ИВС к этому Листову? – напомнила она. – А то поздно уже.

Изолятор временного содержания помещался в полуподвале за дежурной частью. Туда вела крутая лестница, освещенная тусклой лампочкой. Катя на своих каблуках спускалась медленно и осторожно. Но в конце лестницы все же споткнулась и судорожно схватила Колосова за плечо. Он бережно довел ее до железной двери изолятора, нажал звонок.

– Если ты, Катерина Сергеевна, касаешься мужчины, то хоть делай это с соответствующим выражением лица, чтоб мужик себя мужиком чувствовал, а не дверным косяком, – заявил он.

– Прости, я нечаянно… Если тебе некогда, то ты просто оставь меня тут, скажи дежурному, что разрешаешь мне побеседовать с Листовым.

– Психа мы, значит, не боимся? Похвально. Храбрей льва вы, Катерина Сергеевна. – Колосов кивнул дежурному, распахнувшему дверь. – Костю нашего давай в следственный. Не спит он еще?

– Спит – разбудим, – дежурный зашагал вдоль ряда камер. Открыл в одной окошечко «кормушки», заглянул. – Листов, на выход!

Пока он выводил задержанного, они прошли в тесный следственный кабинет. Катя устроилась за столом, Колосов встал у окна, скрестив на груди руки. Катя чувствовала на себе его взгляд.

– Свежие впечатления для статьи нужны?

– Нужны, – она не собиралась спорить: Никита был в каком-то раздраженно-агрессивном состоянии – еще бы, столько коньяка в себя влить! И ей это не нравилось.

Костик Листов вошел в кабинет, щурясь от яркого света, зевая и бесстыдно почесываясь во всех интимных местах. Выглядел он гораздо моложе своих лет: непомерно большая стриженая голова, щуплое тельце, руки с грязнейшими обломанными ногтями. С подследственными, подобными Листову, Катя уже встречалась. Имбецилы, дауны, шизоиды, психопаты и истерики – обычный контингент уголовных дел. Она делила для себя эту публику на две категории: тихие психи и строптивые. К каждому требовался свой особый подход.

Костик-даун плюхнулся на привинченный к полу табурет, по-обезьяньи поскреб живот, под мышкой и сладко зевнул.

– Я спать хочу, – сообщил он словно великую новость. – А Ленька мой где?

– Дома уже твой братик, – Катя дружелюбно улыбнулась. – Его отпустили, Костя, тебя тоже скоро отпустят – выяснят вот только все, и иди себе.

– Хорошо.

– Тебе нужно что-нибудь? Из вещей, еды? Твои близкие придут – мы передадим твою просьбу. – Придут? Ни фига подобного, – Костик снова зевнул. – Я спать хочу.

– Успеешь, выспишься, – Колосов присел на подоконник. – Сосредоточься и отвечай на вопросы.

– Я тебя вот о чем хочу спросить, Костя, – Катя секунду подумала. – Вы часто с братом ходили той дорогой на Мебельный? Только по четвергам, когда молоко привозили, или и в другие дни?

– Да. По четвергам. Сразу перед пятницей после среды, – похвалился Костик знаниями.

– Весной, летом, да?

– Весной, летом, зимой снег.

– И волки в лесу, – хмыкнул Колосов.

– Никита Михалыч, помолчи. – Он удивленно глянул: надо же, схлопотал! – А в Половцево, в Уваровку вы с братом не ходили, Костя?

– Туда на автобусе надо. Денег нет. Пехом иногда, редко.

– Значит, бывали в тех местах. А никого дорогой не встречали? Ребят, взрослых с собаками, например?

– Собаки на цепи должны быть, – назидательно заметил Костик. – Мамка так говорит. Отчим один раз кобеля приволок, так она потом орала: у нас не зверинец, а квартира!

Катя вспомнила котов. Мда-а, квартирка, живодерня скорей. Дурная наследственность. Благо еще Костик этот производит впечатление тихого психа: не противоречит, на вопросы отвечает, не замыкается.

– Не встречали вы, значит, в лесу людей с собаками?

– Не встречали.

– И вас никто никогда в лесу не пугал, не обижал?

– Серый волк там не глодал ли Красной Шапочки? – снова влез Колосов. – Катерина Сергеевна, о чем ты его спрашиваешь?

– Никто не обижал? – продолжала настойчиво допытываться Катя.

– Меня не обидишь, – заявил вдруг Листов. – Если что, мы с братаном и сдачи дадим. Видишь, какие мускулы? – Он продемонстрировал Кате тощую цыплячью переднюю конечность. – За горло схвачу – задушу к… матери!

– Потише, потише, – Колосов нахмурился.

«Строптивый имбецил», – Катя тут же вынесла Листову диагноз, противоположный своему прежнему.

– А ты, значит, можешь и человека задушить, Костик? – спросила она задушевно.

– Запросто.

– И не жаль тебе его будет?

– А чего жалеть? Народу много.

– Ну а ты пробовал уже?

– Не-а. Зачем? – резонно удивился Листов и снова сладко зевнул. – Я спать хочу.

– А не страшно было бы тебе душить человека? – гнула свое Катя.

– Чего страшно-то? В овраге вон собаку задушили, так мы с Ленькой смотреть ходили. Нормальная псина, тока мертвая, и голова у ней туда-сюда мотается, как у того мужика на березе.

– Какую собаку задушили, Костик?

– Злую. На Мебельном у заправки ее держали. Потом она убегла у них – нам ребята говорили. Потом ее в овраге нашли. Башка набок свернута.

– А когда вы ходили смотреть на собаку? – спросил Колосов.

– Не помню я!

– Зимой, когда снег был?

– Нет, мы тогда банки на березах ставили, сок брали.

– И шел сок уже?

– Не-а, не шел еще. Ну чего пристали? Я спать хочу!

Катя поднялась. Колосов вызвал дежурного, Листова увели.

– Убедилась, – заметил Колосов, – не супермен отнюдь. А младший вообще шкет.

– С ними надо разговаривать, Никита, – Катя вздохнула. – Много, подробно. Тут психолог нужен, педагог хороший. Это же интереснейший психологический феномен: с одной стороны, полнейшая социопатия, а с другой – похороны трупа, мародерство и…

– Ты Листова на что-то нацеливала, да? На что? Что узнать хотела? – поинтересовался Колосов.

– Ничего, так, – она отвернулась, – что это еще за задушенная собака, а?

– Никита Михалыч, там эксперты в Москву уезжать собираются, так спрашивают: вы поедете? – В кабинет заглянул дежурный по ИВС.

– Я остаюсь, вот пусть коллегу захватят, скажите, чтобы подождали.

У кабинета они застали Сергея Новогорского. Катя его отлично знала: ведущий эксперт отдела специальных исследований ЭКО. Не раз она делала материалы об этом отделе, не раз встречалась и с Новогорским. Это был настоящий красавец, и он отлично знал это. В ЭКО в него был влюблен весь женский персонал – и стар и млад. Новогорский жуировал жизнью напропалую: постоянно то женился, то разводился, разменивал квартиру, платил алименты, терпел лишения и неудобства, но поиски личного счастья не прекращал.

– Никит, у Ласкиной голова раскалывается, найди анальгин, а? – попросил Новогорский. Ласкина была его непосредственной начальницей, возглавляла бригаду экспертов. – А то по такой дороге, да от бензина еще инсульт с нашей старушкой случится.

Колосов открыл кабинет, пошарил в своей спортивной сумке, которую брал во все командировки по районам, нашел таблетки.

– Кать, ты с нами до Москвы? Минут через пятнадцать поедем. Ласкина в комнате отдыха прилегла, пока колеса не подействуют, лады? А у вас тут что, чай? – Новогорский обернул свой медальный профиль к столу. – А к чаю что? Сделай-ка мне, Катюш, покрепче, а то я прямо совсем обессилел с этой работой.

И он обольстительно улыбнулся.

– Сережа, есть что-нибудь интересное по твоей части на месте происшествия? – спросила она, играя роль хлебосольной хозяйки. Колосов плеснул в чашку эксперта остатки дагестанского коньяка с тремя звездочками.

– Работа в полевых условиях утомляет, Кать. Каменный век это. На месте всего не скажешь. Пробы почвы под березой вроде положительные, есть там кровь, точнее, была в свое время. На одежде Яковенко, ну, я, понятно только фрагмент смотрел, остальные в лаборатории сделаем… Там наслоения частиц в следующей последовательности: глина, идентичная глине оврага на месте захоронения, частицы древесной коры и дорожная пыль. Все в отвратительной сохранности, кроме глины, столько времени прошло ведь.

– И что эта последовательность означает? – спросила Катя.

– То, что Листовы не врут вроде бы, – пояснил Колосов. – Яковенко в тот день шел по улицам столицы, ехал в транспорте – отсюда на его одежде дорожная пыль, потом его одежда контактировала с березой, потом его потащили хоронить в овраг. Вот тебе и следы глины.

– Там еще одна необычная деталь, – Новогорский отхлебнул чай и блаженно вздохнул. – У Яковенко во рту обнаружены волосы.

– Волосы? – Колосов пересел ближе. – Чьи? Что ж ты раньше мне не сказал?

– Я Касьянову сказал, это потом уже выяснилось, в самом конце осмотра. Замотался я с упаковкой этих доков, ну и… Все равно я сейчас ничего о них сказать не могу, нужна экспертиза в стационаре. Кстати, по трупу Антипова Ласкина уже закончила все исследования, там ведь тоже волосы были, так вот… По этим пока ноль информации, а по тем образцам… Волосы с трупа Антипова не принадлежат человеку. Это шерсть животного.