Текст книги "В моей руке – гибель"

Автор книги: Татьяна Степанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Тебя собаки не поранили? – спросила она.

– За ср… хотели тяпнуть, только она у меня тухлая, потому что я ею каждый день… – сквернословило это милое восьмилетнее дитя с подкупающим цинизмом. – Нога болит уй-юй-юй как! Ой, тетя, а у вас мелочи не будет? Мне только фанты попить…

– Ты где живешь? – Мещерский переглянулся с Катей: не бросать же этого травмированного циника и попрошайку на дороге. – Где твои родители? Мы тебя к ним отвезем, хочешь?

– Бабка ногу вмиг зашепчет, – мальчишка хитро прищурился. – Я покажу, куда ехать. Это твоя, дядь, тачка? Хреновая. У моего, знаешь, какая шикарная!

– У отца, что ли? – Мещерский завел мотор. – Показывай. Кстати, как звать-то тебя?

Катя мужественно готовилась узреть за поворотом дороги какой-нибудь кочующий цыганский табор со всеми его атрибутами: полосатые перины на траве, уйма горластых детей, закопченные чайники на кострах, цыганки в турецких юбках и вязаных кофтах, прокисшая вонь мочи, пота, керосина, но…

Дорога свернула и озадачила их, приведя в самый обычный подмосковный поселок – тополя, пятиэтажки, магазины-стекляшки, будка ГАИ на перекрестке. Они пересекли поселок по главной и единственной улице и выехали на пустырь, где шла новостройка. Чуть поодаль, у синеющего на горизонте леса, красовались новенькие кирпичные коттеджи с черепичными и железными крышами из тех, что возводятся на селе теми, кто не жалеет на строительство денег. В самый большой дом с ломаной крышей и круглыми окнами-арками второго этажа цыганенок и ткнул пальцем.

Только когда они подъехали к воротам циклопического, иначе и назвать-то нельзя было это гигантское сооружение, забора, огораживающего внушительных размеров участок, Катю осенило: да это же цыганская деревня. По области цыгане селились во многих районах компактно – целыми деревнями-родами. А тут еще и с размахом. Цыгане появились сразу и со всех сторон – из-за заборов, из-за углов недостроенных домов. В основном женщины и дети. Мещерский вытащил мальчишку из машины и понес к воротам, постучал. Прошло минуты две, калитка распахнулась, выскочили две молодые цыганки. Затараторили с мальчишкой на своем языке: видимо, он рассказывал впечатления. Затем он вывернулся из рук Мещерского, оперся на цыганок и на одной ноге заскакал к дому. Калитка захлопнулась. Мещерский повернул было к машине.

– Дэвушка, маладой человек, погодите, – из-за забора раздался раскатистый бас. – Падаждите, пажалста.

Снова словно сезам открылся – на пороге возник высокий благообразный старик цыган в наброшенной на плечи жилетке, подбитой серым каракулем.

– Зайдите в дом, пажалста. Будьте гостями, – пророкотал он подобно майскому грому.

– Извините, мы не можем, торопимся. – Мещерский вежливо начал отказываться. – Мальчик, кажется, просто ногу подвернул, это заживет. Нам ехать надо, извините.

– Минуту падаждите, сестра сейчас спустится. Вон уже спускается, – настаивал цыган.

И тут появилась… Катя еще никогда не видела таких чудовищно толстых женщин. Толстуха едва пролезала в калитку. Одета она была во все черное. Лицо ее, цыганское, смуглое, покрытое сеткой мелких морщин, как показалось Кате, хранило следы былой красоты: яркие черные глаза под тяжелыми веками, крупный, искусно подкрашенный рот, густые брови, волосы цвета воронова крыла, собранные в бабетту на затылке, смуглые толстые руки – в золотых кольцах. Этой женщине было от силы лет пятьдесят пять, и она производила царственное впечатление.

– Спасибо, дарагие, – цыганка наклонила голову. Это движение, видимо, заменяло ей по причине ее внушительных габаритов благодарственный поклон. – Мой внук – все, что у меня есть на этом свете. Худые люди есть везде. Как уберечь от таких? Трудно, очень трудно уберечь. Одной бедной старой Лейле никак невозможно. Но вот добрые люди и помогают.

Из-за ее необъятной спины вынырнула юная смуглянка, тоже во всем черном, с огромным крестом-медальоном на длинной золотой цепочке, с мельхиоровым подносом в руках. На нем две рюмки – хрустальная и красного богемского стекла.

– На дорожку. На здоровье, – толстуха с поклоном подала хрусталь Мещерскому, а «богему» – Кате. Мещерский (черт возьми, привык в своей Африке к туземному гостеприимству, подумалось Кате) не моргнув глазом хлопнул содержимое, крякнул довольно. Катя осторожно отпила глоточек: Бог мой, розовый мартини! И преотличный.

– Еще раз спасибо, дарагие, – голос цыганки был низок и мелодичен, как виолончель. – Внук – дитя сына – все для бедной старой Лейлы. Худые люди, очень худые люди кругом. Что делать? Бог помогает – посылает друзей. – Она бережно взяла Катю за руку. – Чем отплатить, милая?

– Спасибо, ничем. Рады были с вами познакомиться, – бормотала Катя. Ей внезапно показалось: где-то она встречала это лицо прежде, где-то видела – то ли по телевизору, то ли…

– В любой час приезжайте, приходите, дарагие. Дом открыт – стол накрыт, – цыганка улыбнулась. – Забота какая, хвороба, любовная заноза, поиски, дальние дороги, неизвестные пути… Лейла поможет, чем сможет. Тебе. И тебе, парень, – она улыбнулась и Мещерскому. – В любой день. В любой час.

– А знаешь, кто эта цыганка? – спросила Катя, когда они покинула цыганскую деревню. – Это ж Госпожа Лейла – сразу я должна была догадаться, а только сейчас вспомнила. Знаменитая подмосковная гадалка. Ее в «Третьем глазе» показывали. И наши в управлении про нее наслышаны: нет, ничего криминального – ни наркотиков, ни краж, сплошная ворожба. Она давно этим ремеслом занимается, только она прежде в Куркине жила, а сейчас вон куда перебралась. Домишко отгрохала – видно, с гонораров за колдовство и белую магию. Я о ней еще в университете знала: все девчонки, кто замуж собирался, сначала в Куркино гадать ехали к ней. А этот шкет, надо же, ее родной внук оказался, и за ним с собаками гнались эти базаровские…

– Как ты догадалась, что они из школы? – спросил Мещерский, нахмурившись.

Катя поведала, добавив:

– У меня бывают нежданные озарения. Часто мимо, а тут прямо в точку я со своей догадкой. Но, Сереж, это же прямо какое-то средневековье – травить собаками живого человека. Псовая охота… на цыгана. Знаешь, это чем пахнет, на что это похоже? Слушай, а вообще, что за тип этот Степан Базаров? Странные в его школе школяры, тебе не кажется?

– Приедем сейчас – разберемся. – Мещерский слыл человеком дела. – Да нет, это просто какое-то недоразумение. Хотя Степа… Насчет него Владимир Кириллович что-то нам с Вадькой намекал еще на похоронах, я, правда, значения не придал.

– На что его отец намекал?

– Да не помню я. Он с Вадькой в основном беседовал, я недалеко стоял. Какие-то осложнения после болезни… кстати, понятия не имею, чем и когда такой шкаф, как Степка, болел. А тебе Вадька, значит, ничего не рассказал?

Катя вздохнула: драгоценный В. А. не счел нужным проинформировать ее о проблемах своего знакомого.

– Половина одиннадцатого всего, а мы уже по уши в приключениях. Ох и струсила я там, на дороге, думала все, ты его сбил, – вздохнула Катя. – До чего ж ты, Сережка, влипчивый в неприятности. Кстати, что было в твоей хрустальной рюмашке?

– Водка.

– На дорогу смотри, не отвлекайся, пьяница несчастный. Погостили в цыганском таборе: выпьем за Сережу, Сережу дорогого… Странно, как со мной эта Госпожа Лейла попрощалась: «С тобой, милая, мы увидимся непременно». Что она этим хотела сказать?

– Наверное, то, что к гадалкам чаще всего ваш прекрасный пол путешествует, – улыбнулся Мещерский. – Нам гадать не о чем. И так давно все поняли и смирились.

Катя покосилась на него – ишь ты, Мещерский, воспрянул духом после ста грамм, окрылился, и, чтобы он не очень-то распускал язык насчет «прекрасного пола», ехидно заметила:

– Кстати, на твоем шикарном галстуке что-то, милый мой разиня, больше не видно той серебряной булавочки, о пробе на которой тебя так настойчиво спрашивали.

Мещерский ахнул и… Ахать – это все, что оставалось. Не поворачивать же было назад?

Глава 9
ШКОЛА

Полевой лагерь – для Кати это понятие упорно ассоциировалось с одним: запахом гречневой каши, сваренной на походном костре. И правда, в «Отрадном» этой самой гречкой весьма явственно попахивало. База отдыха располагалась в тенистом и сумрачном хвойном бору на берегу Клязьмы. Трехэтажный корпус со стеклянной пристройкой, где прежде помещалась столовая для отдыхающих, и одноэтажный особнячок – то ли бывшая медсанчасть, то ли административное здание – вот и все хозяйство. Сейчас обжитым выглядел лишь особнячок, а многоэтажка таращилась на лес, на реку слепыми пыльными окнами.

Базу окружал полуразрушенный кирпичный забор. Со стороны двора вплотную к нему лепилась сетчатая клетка-вольер. Там бегали собаки: овчарки, питбули, боксеры. Они встретили «Жигули» Мещерского оглушительным лаем. А больше вроде никто и не всполошился, не отреагировал на чужаков. Во дворе перед корпусом Катя увидела двоих парней – загорелые, босые и полуголые, они обливали друг друга из шланга.

Запах гречневой каши доносился со стороны реки. Когда Катя вылезла из машины, она увидела на берегу под старой покосившейся березой настоящую полевую кухню. Возле нее возился еще один полуголый парень, повязанный поверх пляжных «бермуд» фартуком. Его напарник – в тельняшке и подсученных до колен камуфляжных штанах – лихо колол дрова.

Степан Базаров появился неожиданно – точно из-под земли вырос.

– Ну, Серега, ты совсем рано. Договаривались с утра, а сейчас время уж к обеду, – заметил он, здороваясь с Мещерским за руку, и сделал вид, что только что увидел Катю. – Привет. Вот неожиданная гостья.

Катя почувствовала себя не в своей тарелке – ей особо не обрадовались и даже не пожелали это скрыть. Она тут же разозлилась на Мещерского: притащил сюда неизвестно зачем, поставил в неудобное положение…

– Розы отличные, – спокойно заметил Степан. – Деду? Не жаль мертвому такие? Лучше б мне подарила. Мне никто таких не принесет, если что, – спорить могу. Серег, хотел бы на свои похороны такую красоту?

Катя ощущала себя все скованнее: этот парень нес околесицу, и делал это явно специально. Когда у тебя траур по близкому человеку, так развязно себя не ведут. Это дурной тон. Она покосилась на собеседника: Базаров и одет-то был весьма затрапезно в какое-то некогда черное, а теперь полинявшее от частых стирок и солнца трико из хлопка. Дешевая толстовка туго облегала его великолепно развитые плечи, выпуклую грудь. Рукава были закатаны до локтей, и взору открывались полузажившие царапины и ссадины на загорелой коже.

– Нельзя ли розы положить в ведро или бочку с водой? – спросила Катя. – Хочется довезти их свежими.

Степан вроде бы и не слышал ее просьбы – они с Мещерским уже горячо обсуждали какой-то деловой телефонный звонок: то ли кто-то не позвонил, то ли позвонил не вовремя. Вообще с самого начала Кате показалось, что этот тип дал ей понять, что он ее в упор не видит. Правда, чуть погодя к ней подошел какой-то паренек тоже в выцветшем трико и предложил «позаботиться о цветах».

– Чаю хочешь? – спросил он, весьма быстро и бесцеремонно переходя на «ты». – Пойдем. Учитель сказал, чтобы я и о тебе позаботился.

Катя оглянулась: Мещерский и Базаров уже скрылись за углом жилого корпуса. «Учитель сказал…» – надо же… Когда они ехали в «Отрадное», военно-спортивная школа представлялась ей неким подобием казарменного плана: марширующие строем новобранцы, отрывистые слова команд, быть может, тренировки, которые она наблюдала на «экскурсиях для прессы» в учебке областного ОМОНа и в ОМСДОНе в Балашихе: сигание курсантов через заборы, битье кирпичей ребром ладони, показательный рукопашный бой. Однако на месте все выглядело иначе: каким-то доморощенным и вымершим. Тишина – вот что поразило Катю в «Отрадном» сразу же. Весьма необычное для сообщества молодых здоровых мужчин безмолвие: ни разговоров, ни смеха, ни шуточек.

Некоторых из школяров она узрела сразу же, как только они обогнули трехэтажку и вышли к полевой кухне. Все это были молодцы от девятнадцати и старше. На нее – существо в юбке, казалось, никто не отреагировал. Каждый сосредоточенно занимался своим делом, ни на кого не отвлекаясь, не обращая внимания. И дела эти были какие-то чудные.

Один тип, например, сидел в позе лотоса под березой. Перед ним стояло самое обычное туалетное зеркало, и он старательно раскрашивал себе физиономию. Никакой камуфляжной косметики – набора красок – Катя, однако, не заметила. Перед парнем лежали на траве клочья мха, какие-то листья, которые он старательно перетирал в ладонях, кучки земли, глины различных оттенков, кора и грибы-поганки – фиолетовые, страшные. Все это растертое, выжатое, тщательно разжеванное (парень на глазах у Кати разжевал одну из поганок и выплюнул сизую кашицу на ладонь) и использовалось для макияжа. Он наносил на лицо штрихи, затем стирал, затем снова наносил, каждый раз меняя тон и окраску.

Позади него на турниках, прибитых к деревьям, подтягивались крутые молодцы, одетые в жилеты цвета хаки. Их многочисленные карманы и отделения оттопыривались – видимо, тренирующиеся осложняли себе задачу грузом. Еще один тип застыл в стойке на руках, затем он начал выделывать какие-то сложные акробатические трюки, и продолжалось все это ужасно долго. Кате даже смотреть надоело. «Как у него кровоизлияние в мозг не произойдет, вот так вверх тормашками извиваться?» – подумала она.

На подходе к кухне она заметила и еще два необычных явления. Предмет и человека, который ее смертельно напугал. Предметом был пень весьма внушительных размеров, выкорчеванный из земли и водруженный на невысокий пригорок между двумя молодыми соснами, зеленые кроны которых образовывали над ним некое подобие шатра. К стволам сосен крепились два белых плаката с круглой эмблемой школы: черное поле, а в нем белый зигзаг молнии – те самые, которые Катя видела на груди тех, кто преследовал цыганенка. Перед пнем был водружен бронзовый треножник, из тех, что продаются в магазинах китайских товаров. В нем тлели какие-то угли. В небо уходила сизая струйка дыма, точно с жертвенника. А в гладкий полированный срез пня были воткнуты крест-накрест две финки весьма внушительных размеров.

Все это – молния на эмблеме, ножи, алтарь (а это был точно алтарь, водруженный на специально выбранном месте, потому что с пригорка открывался чудесный вид на Клязьму) – чрезвычайно не понравилось Кате. Вроде бы ни к чему нельзя было придраться, и вместе с тем… Вспомнились оскаленные собачьи морды на дороге. Она обернулась к своему спутнику, чтобы спросить, что означает подобная символика, как вдруг…

Она увидела чьи-то глаза. Они смотрели на нее снизу, из травы: холодный, изучающий взгляд. Катя отшатнулась, сердце дико забилось в груди. Человек, распластавшийся в траве, молча поднялся: темное трико, к нему прикреплен какой-то зеленый травяной камуфляж.

– Из-звините, – Катя попятилась. – Что это? – шепотом спросила того, кому «велели о ней заботиться».

– Ничего, – ответил тот равнодушно. – Маскировка. Задание на выдержку. Учитель называет это «замри, умри, воскресни». Нельзя шевелиться и менять положение тела несколько часов. Идем, только под ноги гляди.

«Тут гляди не гляди…» – Катя любопытно обернулась: воскресший сверялся с наручными часами-хронометром, словно проверяя себя. Возле полевой кухни Кате наконец-то предложили стул – точнее, чурбак, покрытый доской, и повар, или кто он там был, налил ей в пластиковый стаканчик из тех, что в ходу в «Макдоналдсе», душистого чаю, пахнущего мятой и еще какими-то травами.

Прошло минут пять. Катя прихлебывала горячий чай и обмахивалась сорванной веткой. Парило все сильнее. И ей в ее строгом черном платье было смертельно жарко. Она чувствовала, что выглядит нелепо, взгромоздившись на этот дурацкий чурбан, к тому же она боялась, что зацепится колготками за щепку.

– …Уэсиба[1]1
  Морихэи Уэсиба (1883—1969) – создатель айкидо.


[Закрыть] предупреждал: ученика сразу можно учить технике боя. Но пока он не обкатался до состояния шара, это делать бессмысленно, – из кустов на поляну вышли Базаров и Мещерский. Базаров держал в руках прямую полированную палку и постукивал ею по бедру. – Этим мы тут помаленьку и занимаемся, Серега: шлифуем углы, обламываем сучья. Обкатка не всегда, конечно, проходит гладко, не у всех… То, что ты видел сейчас, – только начало. Одна из ступеней, наверное, самая низшая. Стремления же наши гораздо шире. Видишь ли, ко мне приходят те, кто обычно уже знает, зачем они так поступают и за что платят мне деньги. С такими профи просто. Я их сразу предупреждаю: у меня добровольная диктатура. Кто не желает соблюдать мою дисциплину и мои требования – пусть катится. Тут разный народ – есть ребята из охраны, есть сразу после военного училища, есть сокращенные из десантников, есть бывшие спортсмены. Все приходят ко мне сами, и я им сразу же говорю: чьи вы там последователи и фанаты – Оямы[2]2
  Масутацу Ояма – основатель школы карате-до.


[Закрыть] ли, Цунэхисы Такэмуры[3]3
  Цунэхиса Такэмура – японский полицейский,
  самый известный ниндзя современной Японии.


[Закрыть], Кодекса Бусидо или Чотоку Кьяна – мне все равно. У меня учатся моей азбуке с нуля. Владеть оружием и разными этими спецштучками вы пойдете учиться к другому учителю, в другую школу. После того как я научу вас правильно жить и ценить свою жизнь на вес золота в тех условиях, которые, возможно, встретятся вам на пути, что вы себе выбрали. Я говорю: во время военных действий, когда вы начнете…

– Ты так странно говоришь о войне, Степ, – перебил его Мещерский, извиняюще улыбавшийся Кате. – Словно она вот-вот начнется или уже началась.

Базаров кивнул повару, и тот налил им с Мещерским чая.

– Война, Серега, будет. Не хмыкай так. Негоже нам уподобляться страусам, делающим вид, что мы ничего не понимаем. Я видел такое за эти годы… Одна Югославия сколько примеров дала. Славянство рвут на части, кромсают все кому не лень. И это только начало – процесс пошел. И если мы не вспомним, кто мы такие, чья кровь в наших жилах, не опомнимся и не объединимся, как вот этот кулак, – хана нам. Раздавят, уничтожат. Было и будет: выживает сильнейший. А мы слабые, хилые вырожденцы. Наши мужики… – Он взглянул на Катю: – Да вот, кстати, Катя, на твой женский взгляд, чем не стыдно заниматься настоящему мужчине?

Она пожала плечами. Странная все-таки у него манера разговаривать с людьми. И этот взгляд… Ей отчего-то стало не по себе. Базаров заметно косил, к тому же что-то тяжелое было в его манере смотреть на собеседника: смесь какой-то робости и диковатой настороженности, от которой становилось неловко слишком долго смотреть ему в глаза.

– Понятия не имею, – сказала она сухо. – Вы сейчас сами себе устанавливаете обязанности.

– Война, охота, секс. – Базаров снова вроде бы ее не слушал. – А жизнь заставляет отвлекаться на разные второстепенные вещи: семью, работу, накопление денег.

– Прости, но твои, как ты их называешь, неофиты пришли к тебе тоже ради того, чтобы выучиться еще одному способу зарабатывать деньги, а не ради вольной жизни, – в голосе Мещерского звучала ирония.

– Мне дела нет, кто чем будет заниматься потом. Мы вот о войне говорили… Да, возможно, кто-то из моих будет зарабатывать на ней бабки. Повторяю: локальные конфликты неизбежны: Кавказ, Таджикистан – это только начало. Сейчас пацаны воображают себя будущими наемниками, спецагентами, партизанами – хрен с ними, пусть себе мечтают. Половина не будет никем, другая, быть может, займется бизнесом, как мой братец. Никто не знает, что его ждет. Но если все же они пойдут по тропе войны, то… Ты убедился – я не учу их убивать. Пока. Я учу их выживать. Горы, степи, леса – вот где современный человек чувствует себя особенно слабым и беззащитным, неприспособленным. А это ведь те самые места, где они будут искать применения своей профессии. Я ставлю узкую задачу: учу их выжить в экстремальных условиях. Выжить без всего – без снаряжения, пайки хлеба, компаса, спичек, часов. Выжить назло всему, оказавшись один на один с природой. Ты видел, как наша армия в Чечне грязью захлебывалась и вшами сжиралась? По телику? А я видел наяву, на экскурсию специально ездил, – Базаров нехорошо усмехнулся. – Так вот, там я себе поклялся: мои, брось их голыми в горы, лес, пустыню, – не сдохнут, не поднимут рук, сдаваясь хоттабам в плен, только потому, что им не подвезли полевую кухню или не выдали телогрейку. Они не останутся голодными, даже если под рукой не найдется человеческой жратвы, приучат себя есть то, что дает нам природа. Их не шлепнет какой-нибудь придурок-снайпер, потому что они сумеют себя укрыть так, что…

– На одного такого невидимку я едва не наступила, – сообщила Катя, прислушивавшаяся к их разглагольствованиям. – Интересно, сколько же он лежал неподвижно?

– Шесть часов.

– Шесть? Зачем же так себя мучить?

Базаров переглянулся с Мещерским, тот улыбнулся: женщина, мол, чего ты хочешь?

– Это, Катюша, тренинг такой, – начал он объяснять, словно она была УО – умственно отсталой. – Ну, в общем, если кратко, Степан разработал тут такую программу самоподготовки – ориентирование на местности, навыки выживания в экстремальных ситуациях. Мы сейчас в роще некоторые элементы этого тренинга наблюдали… Кстати, у вас там портрет один интересный висит, Степ, кто там изображен?

– Один японский офицер. Когда ко мне приходит новичок, я показываю ему портрет и говорю: забудь всех своих кумиров от Сигала до Джеки Чана. Они ничто перед этим человеком. В 43-м году его десант на острове Гуам в Тихом океане уничтожили американцы. А он ушел в джунгли партизанить. И партизанил там 28 лет без всего. Война давно кончилась, а он продолжал сражаться в одиночку, потому что не получал приказа прекратить военные действия.

– Двадцать восемь лет партизанил в джунглях? В дикаря, наверное, превратился, – пожалела японца Катя. – А что же он ел в лесу?

– Все, что дает лес. Человек по природе своей всеяден. Надо только приучить себя к нетрадиционной пище.

– Этому и многому другому тут и учатся люди, – назидательно заметил Мещерский.

– Только мужчина может выжить в экстремальных условиях? – В Кате начал просыпаться репортерский дух. Ей стало любопытно. – А женщин в твоей школе не учат? Им это не нужно?

– Обратится отважная женщина, заплатит за обучение – будем учить и ее. – Базаров отпил глоток чая. – Только ей придется запомнить кое-какие правила и кое-чем поступиться.

– И чем же?

– Брезгливостью, например. Мда-а… А потом надо будет пройти первоначальный тест. У нас тут все новички проходят, проверяют себя на пригодность.

– А если бы я пришла, заплатила деньги – какой бы тест предложили мне? – Катя чувствовала: этот тип над ней просто куражится. Его бесстрастный тон, спокойный вид – личина. О, она не забыла их ухмылочки! Но она была упряма. Ей хотелось сломить это насмешливо-пренебрежительное отношение к ее слабости, это снисхождение.

– Тест самый простой, ну скажем… – Степан наклонился, пошарил в траве и протянул Кате что-то на ладони.

Она вздрогнула: гусеница. Жирная зеленая капустница. Извивающаяся. Отвратительная.

– Тест для нашей Алисы в Зазеркалье: «Съешь меня».

– Что?! – От неожиданности Катя даже попятилась.

– Тест провален. Ноль баллов, – Степан взял гусеницу и сунул ее в рот. Секунду медлил – зеленый жирный червяк бешено извивался, придавленный его зубами. Затем проглотил. Гусеницу.

Катя почувствовала дурноту. Рукой зажала рот, чай взбунтовался в желудке и… Огромным усилием воли взяла себя в руки. Выворачиваться наизнанку на глазах у этого… этого… Только не это! Она глубоко вздохнула, зажмурилась крепко.

– Не очень аппетитно, но ничего. Смотря как себя настроить. Николас Кейдж перед «Поцелуем вампира» живыми тараканами хрустел. Это в Голливуде. А в лесу с голодухи пищу вообще не выбирают, – до нее доносился спокойный голос Базарова. – Извлекай питательные соки из всего, что бегает, ползает, кричит, мычит и блеет. Брезгливость – плод цивилизации. А в экстремальных условиях все продукты цивилизации ведут к гибели. Не переломишь себя – умрешь раньше назначенного часа.

– Но насилие над своей природой – это тоже, знаешь ли, – Мещерский (его, видимо, тоже впечатлила тошнотворная демонстрация) поежился, – я нечто подобное видел в Таиланде. Но там это как шоу туристам показывают.

– Не только как шоу, Серега. На нетрадиционной пище поставлены тренировки женского спецбатальона. Есть там такой спецназ в Королевских ВВС: выполнение особых заданий в джунглях, ну и все такое прочее. Женщины там – бой-бабы. Я знакомился с их методикой, – возразил Степан, взболтнул в стакане остатки чая и запил «пилюлю». – А насчет насилия… А что не насилие в нашей жизни? На работу идти – и то порой себя насилуешь, так неохота. Насилие, принуждение, самодисциплина – без них никуда. Мои тут это отлично усвоили. Непонимание в наших рядах – случай редкий. Ну а в случае неповиновения, что ж… На то и учитель, чтобы ученики были послушны. Но, в общем, мы тут меж собой уживаемся. Никого особо не трогаем и…

В глазах Базарова мелькнули искорки смеха. Катя приняла их на свой счет. «Забавляешься, какая у меня физиономия перекошенная после твоих тестов. Если ты и Лизку такими фокусами угощал, то неудивительно, что она…» – Катю душила злость: на себя за свою слабость, на этих вот «выживальщиков», на…

– Никого не трогаем – ничего себе! – выпалила она. – Сереж, скажи ему… Да если хочешь знать, пока ты тут учишь и экспериментируешь, твои ученики черт знает что вытворяют. Уголовное преступление, да-да! Сереж, расскажи, что молчишь? На живого человека с собаками среди бела дня… Ребенка травят псами. Это же преступление! Это хулиганство, настоящее истязание! Если б не мы там на дороге, они бы, эти твои послушники… Что, думаешь, не догадались, кем они себя вообразили? Ишь ты, молния на эмблемах, алтари, ножи, СС разную развели тут! Супермены, да? Сверхчеловеки? А тут цыган подвернулся, так значит – трави его, ату, да?

– О чем она? – Степан повернулся к Мещерскому. Тот кратко изложил инцидент на дороге.

– Сказал бы: наци, мол, мы, а то туману напустил – экстремальные условия, аутотренинг, – не унималась Катя.

– Мы не наци. Мы политикой вообще не занимаемся, – ответил Базаров, и снова она заметила в его взгляде насмешливые искры. – И ничего противозаконного ребята не делают. А эти два хмыря… Что ж, по одной паршивой овце о стаде не судят, тем более о пастухе. Ладно, пойдемте, поглядим на охотничков. Сможете их узнать?

– Нас доносить не учили!

Но Базаров снова ее не слушал. Повлек их к жилому корпусу. Там перед крыльцом собралось человек пятнадцать молодежи – видимо, они только что вернулись с какой-то тренировки в лесу: запыхавшиеся, усталые, мокрые от пота. К Базарову подскочил невысокий, гибкий, как кошка, молодец со спортивным свистком. Они о чем-то заговорили вполголоса. Катя украдкой разглядывала «школяров». Нет, не похожи они на обычных спортсменов. Те яркие, как бабочки, в своей фирменной спортивной форме. Холеные, как дорогие скаковые лошади, уверенные, сильные. Эти тоже уверенные и сильные и вместе с этим какие-то серые, безликие, точно тени: тихие голоса, незапоминающиеся черты, скупые точные жесты. Она вдруг поняла, что не сможет узнать тех, с кем ссорилась на дороге. Однако Степану, видно, никакие опознания не требовались.

По свистку ученики выстроились в шеренгу. Базаров медленно прохаживался перед строем. Ткнул своей палкой одного в грудь, второго. Те шагнули вперед.

– Снова за свое? – тихо спросил он. – Я же предупреждал вас.

– Мы… ничего не было, учитель… – бормотнул один.

– Не слышу ответа: я вас предупреждал?

– Предупреждал, но… да это ж только цыганский выблядок! – Возразивший не договорил – Базаров отшвырнул палку и сгреб его за грудки. – Да ты что… мы же… да заворовал все, сучий выкормыш, мы ж только поучить…

Страшный удар в челюсть сбил возражавшего с ног. Катя испуганно вцепилась в рукав Мещерского: Боже, только драки не хватало! Но драки не случилось, а случилась… Она даже не сумела понять, что происходит – так молниеносны и беспощадны были базаровские удары, градом обрушившиеся на нарушителей дисциплины: челюсть, грудь, нога, живот, снова грудь, рука, поднятая для защиты, хруст костей, стоны боли, хрип, выплюнутые на траву сгустки крови… Он, видимо, даже не считал их серьезными противниками, продолжал избивать методично и эффектно, словно демонстрировал приемы рукопашного боя. Неподвижная шеренга учеников молча наблюдала.

– Чтоб духу вашего тут не было. Звоните моему менеджеру, забирайте свои поганые деньги и – вон отсюда! – Базаров толкнул ногой одного из поверженных «учеников». – Вон!

И больше на них даже не взглянул. Они кое-как поднялись, заковыляли к корпусу.

– Ну, что-нибудь еще не так? – Базаров повернулся к Мещерскому и Кате.

– Ничего, – оба избегали его взгляда. – Ужасно, просто ужасно все это.

Он приблизился к ней вплотную.

– Что? Ты ж этого хотела, ну? Серег, скажи теперь ей – я не прав? Не так понял даму? Дама хотела наказать подонков. Порки добивалась – порку получила. И что же? Теперь в кусты? Нервишки пошаливают?

– Степа, ладно, хватит. – Мещерский хмурился. – Они, конечно, не такой выволочки еще заслуживают, я понимаю – ты сам тут устанавливаешь порядки, но, – бормотал он. – Пора, я думаю, ехать, а? Без четверти два, пока доберемся… Ты на своей тачке или с нами?

– Подождите, я только переоденусь. Бабка не любит, когда я в этом тряпье. – Базаров посмотрел на небо. – Настоящая баня сегодня. Жди грозы к вечеру.

Они ждали его у машины. Принесли в ведре многострадальные розы. Головки их уже начали вянуть.

– Договорились о делах? – спросила Катя. Надо же было что-то спросить – молчание становилось тягостным.

– Да. Они сделают нам крупный заказ на поставку горного снаряжения. Базаров задумал рейд тренировочный на Домбай. – Мещерский отвечал неохотно. Катя его хорошо знала, поняла так: Сережка увидел здесь что-то, что ему не очень понравилось, жалеет, что связался, но отказаться уже не может. Мягкий характер.

– У них тут под соснами какой-то чудной алтарь, – сообщила она.

– Я видел.

Она подождала объяснений, но он молчал, и Катя снова спросила:

– О какой войне он говорил? С кем? Да не молчи ты, как рыба!

– Что ты хочешь услышать? – Мещерский открыл дверь машины. – Садись. Степка, он… Ну, в общем, слова – это еще не дела. За слова не судят и не осуждают. В принципе ничего дурного они тут не делают, ребята занимаются… И никто ничего не скрывает. Степка меня даже сегодня вечером на Посвящение пригласил. Они посвящать в мастера будут окончивших школу. И никакой политики тут действительно нет, и тайны…

Катя чувствовала – что-то ты не договариваешь, что-то слишком мямлишь.

– Сереж, да скажи ты толком, чем они тут занимаются? Чему он их учит?

– Ну, он же объяснил тебе: методика выживания в экстремальных условиях. Как бы это популярно… Ну, он примеры приводил с Югославией, с Чечней. В городских условиях наши вели военные действия вполне сносно, но как только театр военных действий перемещался в горы, в лесные массивы, то… Военные не всегда могли адаптироваться к новой среде. Современный человек абсолютно утратил навыки выживания в природе. И вот тут, в школе, они и ставят себе задачей такие навыки приобрести и…