Текст книги "Яд-шоколад"

Автор книги: Татьяна Степанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 14
Особняк на Пыжевском

Вечером, как обычно по пятницам перед закрытием магазина армейских товаров, в особняке в Пыжевском проходило собрание-сбор всех частей.

Рейнские романтики устремлялись со всех концов города и Подмосковья в тихое Замоскворечье, в этот старый, великолепно отреставрированный купеческий дом, полный секретов и тайн. Приезжали в основном на дорогих машинах – тяжелых джипах, «лендроверах», кое-кто даже на роскошном «Мерседесе» – подарке родителей ко дню свадьбы. Но были и такие романтики, которые приезжали на метро, просачивались тихо во внутренний двор и словно терялись в анфиладе комнат – невидимые и неслышимые до поры до времени.

Этих последних «людей метро» Дмитрий Момзен ценил и уважал особо – у многих за плечами военное прошлое, кто-то даже успел послужить наемником в далеких странах, но не заработал особо ни денег ни славы. Правда, таких, с военным опытом, среди Рейнских романтиков было немного, чаще встречались другие.

Какие?

За четверть часа перед закрытием магазина армейских товаров Дмитрий Момзен проходил через торговый зал в заднюю комнатушку со старинной купеческой конторкой и моднейшей кофемашиной на ней, усаживался в кожаное кресло и начинал прием новобранцев, желавших поступить – нет, не в музыкальную рок-группу «Туле», а в военно-исторический клуб, занимавшийся реконструкцией сражений, быта и походной жизни эпохи Второй мировой войны.

Именно такое официальное занятие придумали себе Рейнские романтики – военно-исторический клуб: изучаем и реконструируем, и бережно храним традиции, стараясь во всем точно соответствовать исторической правде во всех деталях.

Новобранец в этот раз только один – румяный, кудрявый, как херувим, жизнерадостный и возбужденный. Одет в дорогие кроссовки, кожаный бомбер и джинсы Dizel.

– Хайль Гитлер, партайгеноссе!

Он выкрикнул это громко, радостно, вскинув тощую руку в приветствии, вытянув тощую цыплячью шею и вертя с любопытством кудрявой башкой своей.

– Ты что, совсем дурак? – спросил Дмитрий Момзен. Он разглядывал новобранца.

– Но я… я думал, у вас так принято… Вы же это… Туле… вы же группа «Туле»!

– Рок-группа уже не играет, не выступает.

– Но вы же «Туле»! Это самое… круто! Ну «Туле»! Я же читал… это, как его, «Аненербе»… Рейнские романтики… а вы новые, вы дело продолжили.

– Какое дело мы продолжили?

– Ну это… секретное… тайное общество… Я читал про тайное общество «Аненербе», и это все у вас тут опять. Ох круто! Супер! – Парень в бомбере кивал на торговый зал. – Сколько у вас там формы понавешено на вешалках!

– Это форма Квантунской армии, – сказал Дмитрий Момзен. – Это все приготовлено для киносъемок, у нас киностудии покупают реквизит для сериалов о войне. А мы заняты серьезным делом. Мы сохраняем историческое наследие. Реконструируем военные события, участвуем в мероприятиях.

– Но у вас там форма СС…

– Для фильмов, киносъемок и военно-исторических шоу, куда нас приглашают. Потому что знают, что мы заняты серьезным делом. Без дураков. Без фанатизма. Беспристрастно. Как того требует история.

– Но мне сказали, у вас тут общество… Братство «Туле»… Рейнские романтики новые, – новобранец заморгал растерянно. – А я это… я вступить желаю, у меня к вам рекомендация.

– Да ты бредишь, пацан, – усмехнулся Дмитрий Момзен. – Ты бредишь наяву. Ты слышал, что я тебе сказал?

– Но я же хочу к вам…

– Ты слышал, что я тебе сказал?

– Да, но…

– Повтори.

– Вы это… заняты реконструкцией…

– Дальше, повтори.

– Вы заняты серьезным делом.

– Правильно. Дальше.

– Без фанатизма. Беспристрастно.

– И?

– Без дураков, – новобранец смотрел на Дмитрия Момзена. Улыбка сползла с его лица клочками. Он, кажется, начал понимать. Он понял.

– А теперь до свидания, – Дмитрий Момзен кивнул на дверь.

Когда жизнерадостный придурок ушел, Дмитрий Момзен подождал минут пять, давая возможность этому идиоту послоняться по залу армейского магазина, поглазеть на товары, затем поднялся с кресла, прошел через торговый зал во внутренний двор, пересек его и через заднюю дверь вошел в особняк.

Гулкая анфилада комнат, пахнет воском – паркет недавно натирали до блеска. Столько машин в Пыжевском переулке припарковано, столько народа собралось в Логове, а кажется, что и нет никого.

Дмитрий Момзен вспомнил, как два года назад, когда завертелась вся та история, когда ими внезапно заинтересовались следственный комитет и прокуратура, когда его вызывали на допрос по поводу названия рок-группы, о, тогда пришлось повозиться и попотеть. И тут дома, в Логове, тоже. Он приглашал сюда специалистов из охранной фирмы – полная дезактивация пространства. Спецы искали по всему особняку прослушку, «возможно» установленную органами, искали замаскированные «жучки». А спецкибер – ищейка ставил защитную блокировку на телефонные номера, которыми пользовались «Рейнские романтики» в особых случаях.

И все эти меры предосторожности, очень дорогостоящие, могли полететь к черту, если бы в группу… нет, в их «военно-исторический клуб» затесался бы вот такой придурок с куриными мозгами!

Рейнские романтики собрались внизу в зале собраний за круглым дубовым столом. Было шумно, оживленно, как в любой мужской компании единомышленников. Пили пиво – кто темное, кто светлое, закусывали едой, заказанной в ближайшем ресторане на улице Полянка.

Олег Шашкин по прозвищу Жирдяй тоже здесь. Он спросил негромко:

– Ну как? Годится?

– Кто?

– Ну этот пацан, с которым ты говорил сейчас.

– Кто его рекомендовал? – спросил Дмитрий Момзен.

– Суслов.

– Суслов рехнулся?

– Он сказал, у этого типа отец зампред комитета… Там, на Краснопресненской, сидит в большом доме. Ты же сам говорил, нам нужны связи во власти. – Олег Шашкин по прозвищу Жирдяй недоумевал: – Что, не пойдет, мы его не примем? Но Суслов же…

– Суслов здесь сегодня? – громко спросил Дмитрий Момзен Рейнских романтиков.

– Да, я тут, Дима. – За круглым столом сидел крупный солидный вальяжный парень. Он скинул куртку и сидел в камуфляжной майке – накачанные бицепсы все в татуировках.

Татуироваться Рейнские романтики обожали. Это своеобразный код. По татуировкам они определяли много чего и узнавали друг о друге много чего тоже.

– Твой протеже, брат. Я его не пропущу к баллотировке.

Тут надо заметить, что в «Туле» в Рейнские романтики вступали не абы как. Нет, имелся специальный ритуал посвящения. А затем шла баллотировка и голосование. В стеклянный куб опускались камни – белые и темные. Ну как в античности в древних Афинах. Если белых больше, новичка принимали в «Туле».

– Почему? У него отец в правительстве работает. Ты же сам говорил, брат Димон, ты сколько раз нас учил, что нам такие люди как воздух необходимы, – татуированный Суслов, сам недавно принятый в «Туле», развел руками.

– Отец, может, и в правительстве. А парень совсем глупый. Дураки, они хуже ФСБ, – сказал Дмитрий Момзен.

– Я старался, пацан хочет к нам. Он слышал про «Туле».

– В ночном клубе, – сказал Дмитрий Момзен. – Но мы, кажется, давно переросли ночные клубы и всю эту хрень. Еще тогда, два года назад… Мы переросли всю это долбаную хрень, или я не прав, братья мои?

– Да, да! – послышались голоса за круглым столом.

– Я много раз говорил вам, что, когда придет час бросить вызов властям, – Дмитрий Момзен обвел взглядом круглый стол, уставленный бокалами с пивом и тарелками с закуской, – когда мы устроим в этой бедной затюканной стране военный путч, переворот, у нас сразу же возникнет острая нужда в преданных делу соратниках.

– Но парень же хотел к нам… молодой, мы могли научить его что к чему, если надо, вправить мозги…

– Да, в преданных делу, нашему великому делу на благо нации, – отчеканил Дмитрий Момзен. – Но идиот, преданный делу, – это… Может, в правительстве, где работает его падре, это приветствуется… Но тут у нас в союзе «Туле» это хуже чумы. Повторите, что я сказал!

Он прорычал это как лев – громко и яростно и ударил с размаху кулаком по столу.

– Ну! Я кому сказал! Повторить!

– Это хуже чумы! – подхватили хором Рейнские романтики.

– Громче! Еще!

– Это хуже чумы! Хуже ФСБ! – грянуло за круглым дубовым столом.

– Господа, я благодарю вас и приношу свои извинения за излишнюю резкость, – Дмитрий Момзен тут же смиренно склонил свою голову перед Рейнскими романтиками – красивый, высокий, статный, голубоглазый, светловолосый – настоящий идеал для тех, кто жить не может без идеалов. – Вы все здесь умные взрослые люди. Молодые, за вами будущее. Запомните раз и навсегда – военный путч и государственный переворот дело серьезное. Это впишется в историю красными чернилами. Но за это можно схлопотать пожизненный срок, если все провалится. Мы не можем рисковать. Если мы станем раздавать рекомендации в «Туле» направо и налево разным долбаным идиотам, мы не продержимся и года. Нас заметут. Когда посадили Шадрина… в общем, чего с него возьмешь, больной. Барабанил только классно… После его ареста нами заинтересовались. А когда онитам начинают интересоваться, то… Вы понимаете, чем это грозит «Туле». В общем, то была моя крупнейшая ошибка, и больше я такой ошибки не допущу. У нас долговременные планы, у нас в запасе несколько лет. И когда наступит час, мы должны быть готовы. За то время, что у нас впереди, надо многое успеть. И сопляки подрастут… вы понимаете, я не имею в виду здесь присутствующих, я говорю о нашем первичном звене в ячейках на местах, которые тоже предстоит еще нам организовать. Но для всей этой трудной и опасной работы на благо нации мы с вами должны быть сильными. Но я, кажется, слишком многословен, еще раз прошу меня извинить. Итак, тема сегодняшней встречи?

– Гитлер и немецкая культура, – подсказал Олег Шашкин по прозвищу Жирдяй.

Он только что вытащил скатанную в трубочку бумажку из немецкой солдатской каски, стоявшей на столе среди пивных бокалов. Развернул и огласил. В каске множество бумажек с темами поучительных бесед. Так это именовалось в «Туле» – поучительные беседы на собраниях. Темы никогда не объявлялись, Момзен никогда не готовился заранее, все шло честно, на волне чистейшей импровизации. Рейнских романтиков именно это и завораживало – информация, поразительная эрудиция Момзена в целом ряде вопросов – очень специфических, будь то средневековые методы пыток или же тактика выжженной земли Квантунской армии в Маньчжурии. А еще Рейнских романтиков буквально околдовывал голос Дмитрия Момзена.

– Ах, я тут как раз вспомнил, – Дмитрий Момзен очаровательно улыбнулся. – В начале войны в ставке Вольфсшанце Гитлер говорил своим соратникам, что стал политиком против своей воли. Его заставил весь тот идиотизм, кретинизм, который царил вокруг него и который он уже просто не мог выносить физически. Хотелось все изменить. Но он говорил и о том, что самым счастливым днем его жизни станет тот, когда он сможет оставить политику… «Когда я уйду, – говорил он, – и оставлю за спиной все заботы, все мучения…» Да, он говорил о мучениях… Больше всего он предостерегал от ослабления инстинкта жизни. От внутренней слабости. Ее он страшился даже в себе. И я страшусь, – Момзен обвел взглядом своих голубых ледяных глаз притихших Рейнских романтиков, сытых, осоловевших от пива. – Рецепт против слабости прост. Надо быть сильным. Чтобы иметь силу внутри, надо совершать неординарные поступки.

– Какие например? – спросил Рейнский романтик Суслов. Он развалился на кожаном диване за круглым столом. Он чувствовал себя уязвленным от того, что его молодой протеже, которому он обещал вступление в «Туле» и который за это посулил «отблагодарить», пролетел по полной.

– Те, что другие, обычные совершать бояться, – ответил Момзен, не глядя в сторону Суслова. – Которые запрещает нам мораль или закон, или тупая жалость… или человечность. Гитлер говаривал, что человечность – это что-то среднее между самомнением, глупостью и трусостью. Обидно слыть трусом.

– Обидно. Но не мешало бы как-то это доказать на практике, – бросил Суслов, играя татуированными бицепсами.

Момзен секунду помолчал.

– Что ж, – сказал он, – и то правда. Может, снова пришло время наших испытаний?

– Только на этот раз начинай с себя, – снова вякнул Суслов. – Или нет, вот с нашего толстого, с твоего толстожопого любимчика, – он кивнул на Олега Шашкина по прозвищу Жирдяй.

Тот мгновенно вскочил. Но Момзен удержал его жестом.

– Ладно, – сказал он опять же очень смиренно, но так, что у многих Рейнских романтиков, которые знали своего предводителя гораздо лучше, чем дерзкий неофит Суслов, по спине поползли мурашки. – Принято. Доказательства в скором времени будут предъявлены. Но я что-то уклонился от темы сегодняшней встречи. Братья, задавайте вопросы.

– А это правда или интернет-утка, что якобы весной тридцать пятого Гитлер приезжал с визитом в СССР, посещал Москву и Ленинград, ездил на корабельные верфи в Мурманск, где строили наш ледокол, и даже присутствовал на параде первого мая? Я читал, что все кинодокументы, и наши и немецкие, после войны уничтожили, – это спросил кто-то из Рейнских романтиков, решивший разрядить ситуацию.

– Датой начала визита тридцать пятого года значится первое апреля, – ответил Дмитрий Момзен.

Он взял бокал с пивом со стола и вытянул руку. Рейнские романтики наперебой полезли чокаться со своим вождем. По его лицу и его голосу, когда он говорил вот так,они никогда не знали – лжет он или говорит чистую правду.

Глава 15
Роман Ильич – не отец Родиона Романовича

Роман Ильич Шадрин, ныне Веселовский, как выяснила Катя, не родной отец Родиона Шадрина, проводил взглядом молодую стройную женщину, шествовавшую по проходу между стеллажами с товарами в магазине «Твой Дом», располагавшемся в гигантском торговом центре «МКАД Плаза».

Покупательница толкала перед собой нагруженную посудой и разными кухонными мелочами тележку. Темноволосая и высокая, в чрезвычайно коротких джинсовых шортиках, закрывавших лишь упругую попку и врезавшихся немилосердно туда, в саааамую серединку, куда так приятно врезаться мужскому взору.

В торговый центр «МКАД Плаза» Роман Ильич приехал после работы вместе с детьми Любочкой и Фомой на новеньком (как и дом) авто «Шевроле». Жена Надежда осталась дома. Она вручила Роману Ильичу длинный список покупок, но все это касалось лишь продуктового супермаркета, куда он с детьми намеревался заглянуть позже. Список покупок в магазине «Твой Дом» Роман Ильич составил для себя сам. Материалы для ремонта, краски, кое-какой подручный инструмент.

Он оглянулся, чтобы не потерять из виду детей. Любочка и Фома держались вместе и стояли напротив стеллажей с кухонной керамикой и формами для выпечки.

Роман Ильич кивнул детям – мол, айда за мной.

Темноволосую незнакомку в коротких умопомрачительных шортиках, открывавших длиннющие стройные загорелые ноги, он во второй раз узрел в секции комнатных растений, когда уже толкал собственную нагруженную покупками тележку на выход к кассам.

«Шортики на попке»… так он окрестил ее для себя. «Шортики на попке» выбирали какие-то терракотовые то ли горшки, то ли кашпо – он плохо во всем этом разбирался. У них дома никогда не водилось комнатных цветов. Надежда – жена их не покупала в цветочных магазинах, потому что Родиошечка цветы не любил, часто обрывал листья со стеблей.

«Шортики на попке» деловито сновали между стеллажами, нагружая тележку все больше, больше, больше. Роман Ильич невольно засмотрелся.

Из задумчивости его вывел сын Фома. Он спросил, скоро ли они поедут домой? Ему надоело в огромном магазине. Да и сестра Любочка начала снова допекать.

Роман Ильич ответил, что скоро – вот только за товары у касс они расплатятся да заглянут по дороге на автостоянку в продуктовый супермаркет, купят, что мама велела.

Любочка заявила, что в супермаркете она хочет мороженого.

Фома сказал, что лично он хочет чипсов. И уточнил – не кукурузных, а картофельных. И чтобы непременно вкус «бекон».

Роман Ильич решил доставить детям это маленькое невинное удовольствие. С тех пор как у них появились возможности, они с женой неудержимо баловали младших детей.

В третий раз «шортики на попке» во всей их красе и вызывающей эротичности Роман Ильич узрел уже на автостоянке, когда с помощью детей выгружал купленные вещи из тележки в багажник своего «Шевроле».

«Шортики на попке» занимались тем же самым возле серебристой дорогой иномарки-внедорожника.

Багажник открыт, зияет…

Вон она наклоняется, просовывая коробки в глубь багажника.

На стоянке больше никого нет, только машины.

Шортики врезаются в попу немилосердно, четко обрисовывая две упругие половинки, словно это летнюю спелую дыню рассекли надвое острым ножом.

– Пап, это наше? Вот тут пакеты упали, я поднял, – к вновь глубоко задумавшемуся Роману Ильичу обратился сын Фома.

Он поднял с тротуара пластиковые пакеты с чем-то желтым внутри.

– А что это такое, папа?

– Это резиновые перчатки. Ванну мыть, да и посуду тоже.

– У нас же машина-посудомойка, – фыркнула Любочка. – А чего ты дождевиков так много купил? Плащей-дождевиков?

– А это… нам всем, если поедем за грибами в лес, и вдруг дождь. Дождевик наденем, и ни грязи на тебе, ни влаги, – Роман Ильич объяснял детям охотно, а сам смотрел.

– А когда мы поедем в лес за грибами? Почему мы раньше никогда в лес не ездили? – спросила Любочка.

– Это потому что Родиоша больной был, – сказал Фома. – А теперь его нет с нами. А ты и рада.

– Кто тебе сказал, что я рада, недоумок?

Дети начали, как обычно, ссориться из-за пустяков. Роман Ильич не вникал. Он сгружал покупки в багажник.

К «шортикам на попке» подгреб какой-то парень – толстый и мордатый, как откормленный боров. В его руках – полно пакетов из «Бургер-Кинга» и бутылки с кока-колой. Он по-хозяйски чмокнул «шортики на попке» в смуглую щечку и полез за руль внедорожника.

Роман Ильич глянул на номер машины, в которую села эта сладкая парочка.

Глава 16
Тела

Катя легла поздно – почти полтора часа болтала по телефону с подружкой Анфисой Берг. Рассказала ей про телефонный звонок мужа Драгоценного и про его прыжок с парашютом со стариком Чугуновым на закорках и даже вспомнила этого Энея из Трои. Рассказала и про травму, и про больницу где-то у черта на куличках на Гавайях.

Анфиса Гавайям лишь позавидовала и, на удивление Кати, не стала осуждать Драгоценного за безрассудство. Вообще ни за что не стала осуждать и ругать – наоборот, восхитилась: какой смелый! Ах, отчаянный парень тебе достался, Катька, и чего ты… и чего вы с ним все никак… эх вы! Не стала она осуждать и работодателя Чугунова: он старый и больной, одинокий, твой Вадик Драгоценный ему давно уже как родной. И ты, пожалуйста, не злись и не ревнуй. Катя опешила: я ревную?! Я? Драгоценного? К старику Чугунову?!

Анфиса запела в трубку басом: о йес-с-с-с, бэби! Слышала бы ты сейчас свой голос. Это жизнь, милочка моя… А в жизни все, все, все приключается.

На том они и расстались. Катя напилась горячего чая с шоколадными конфетами. Поставила в сотый раз посмотреть «Хоббит» на DVD.

Никаких особых приключений в этот вечер она не ждала. Даже не могла представить, какие жуткие события впереди.

Звонок.

Она с трудом открыла глаза. Только ведь, кажется, уснула. В комнате темно.

И телефон звонит, звонит…

– Алло! – ответила Катя сонно.

– Екатерина, собирайся, приезжай, ты мне нужна.

Полковник Гущин – голос какой-то странный у него.

Вообще, с тех самых пор, как в сердце полковника, прикрытое бронежилетом, попала пуля, он стал изъясняться порой как-то совсем не так, как прежде.

– Федор Матвеевич…

– Оперативная машина идет из Главка, сейчас они за тобой заедут. Собирайся. Ты мне нужна здесь.

– Где?

– Это район Котельников.

– Убийство?

– Да.

– Но я… конечно, я сейчас, одну минуту, уже собираюсь. А кого убили?

– Ты понадобишься здесь. Ты видела. Ты ездила к ним.

Отбой – ту-ту-ту… Гудки. Катя похолодела. Ездила к ним…Неужели убили их, родителей Родиона Шадрина? Кто-то отомстил родителям маньяка?

Но их новый дом теперь в Косине. А это Котельники, это район Люберец.

Снова звонок по мобильному – оперативная машина уже у подъезда. Катя заметалась по квартире, собираясь. Сколько раз она давала себе слово, отдельно в шкафу повесить комплект одежды специально для выезда на место происшествия, чтобы удобно, тепло и грязи не бояться. Так нет же, лень перекатная…

Кое-как оделась в спешке, напялила джинсы и старые кроссовки, схватила сумку – там все, к счастью, в сборе, все необходимые репортерские гаджеты, надо не забыть лишь аккумуляторы для подзарядки. Неизвестно, сколько потом проторчишь в УВД или в Главке после осмотра места.

В оперативной машине лишь водитель в бронежилете.

– А где же опергруппа? – спросила Катя.

– Все уже на месте. Меня за вами Гущин послал.

Катя села на заднее сиденье. Старик Гущин посылает за ней одной служебную машину – на чем это записать?

– А что случилось в Котельниках? – спросила она осторожно.

– Двойное убийство.

– Двойное убийство? А кого убили?

– Темная какая-то история. В дежурной части ничего толком не говорят. Сплошные секреты какие-то, – нехотя ответил водитель.

Ехали по ночной залитой огнями рекламы Москве. Катя всегда поражалась, как красив ночью родной город. Но в этот раз она не увидела ничего – ни огней, ни красоты ночи.

Сердце сдавило предчувствие чего-то нехорошего… Возможно, впервые за все время с тех пор, как Катя решила писать статью, это чувство нехорошего– опасного, устрашающего в своей мощи и ярости – заявило о себе. Не то чтобы Катя в тот момент испугалась – нет, она даже не представляла, с чемстолкнет ее судьба. Но это тяжелое чувство… точно клещи сдавили изнутри и сжали так, что трудно стало дышать.

Водитель курил сигарету.

Катя попросила опустить стекло, открыть окно машины.

Свежий ночной ветер ударил ей в лицо. Она посмотрела на часы – забыла об этом дома – а сейчас вот глянула: половина второго ночи.

Они выехали за МКАД и помчались по шоссе в Котельники. Совершенно незнакомый для Кати район Подмосковья.

А потом лишь огни фар встречных машин, огни фонарей, автозаправки, ангары, придорожные магазины и тьма пустырей, леса и новостроек.

Машина свернула с шоссе на боковой съезд. Лес редкий, огоньки в лесу – Катя поняла, что они въехали в коттеджный поселок – почти такой же, как и тот, где жили Шадрины. Огоньки – это фонари.

Дорога – новый асфальт, лес, лес, заборы и – впереди в свете фар из темноты возник патрульный. Дальше полицейские машины, кирпичный забор, открытые ворота и…

Катя увидела в свете фар крышу двухэтажного коттеджа, крытого металлочерепицей.

Нет, это совсем другой дом, другая крыша, другая черепица… это другое место. Это Котельники…

– Вы что, из ЭКУ, эксперт? – спросил Катю патрульный.

– Я к полковнику Гущину, он здесь? – Катя показала удостоверение.

– Пресса? – ужаснулся патрульный. – Никакой прессы, вам сюда нельзя!

– Мне звонил полковник Гущин, просил приехать! – Катя не ожидала, что, подняв вот так заполошно ее среди ночи, прокатив по Москве на служебной машине, ей тут, у самых ворот, дадут полный поворот назад! – Дайте мне пройти!

– Никакой прессы, ведомственной тоже нельзя сюда, у меня строгий приказ, – патрульный стоял на своем.

– Пропустите ее, сержант!

Катя услышала голос полковника Гущина из ворот. В темноте она его не видела. Она отпихнула сержанта патрульного и решительно зашагала в ворота.

Ей хотелось спать, она злилась, что ее не пропускали. И ее душило любопытство.

Потом любопытство как-то умерло сразу.

И остался лишь страх.

Это произошло, когда Катя увидела тела.

Тело мужчины – возле капота серебристого внедорожника прямо у настежь открытых ворот. Мужчина плотный, молодой, вся одежда залита кровью, не поймешь, какого цвета футболка.

В свете фар полицейских машин и переносного прожектора возле тела мужчины – судмедэксперт Сиваков, хорошо знакомый Кате. Одетый в специальный защитный комбинезон, он на коленях и собирает в медицинский контейнер что-то пинцетом.

– Приехала? – спросил он, не оборачиваясь, словно у него глаза на затылке. – Гущин за тобой специально послал. Ты вроде как тоже в теме. Только в обморок тут не падай, пожалуйста.

– В какой теме? О боже… что у него с головой?!

– В обморок не падай. Если здесь упадешь, что с тобой в доме будет. То, что ты видишь, это называется открытая черепно-мозговая травма. Парню нанесли большой силы удар по голове, спереди, череп просто лопнул как гнилой орех. Но больше ран никаких нет, и труп не перемещали, не манипулировали с телом. – Сиваков упаковал то, что он собирал с тела в контейнер, и закрыл его на магнитный замок. – Он убийцу не интересовал, он его просто убил сразу, ликвидировал первым вот здесь, у машины. Его интересовала только женщина. А она в это время уже находилась в доме.

Катя ощущала, как дрожат и подгибаются ее колени. Она отвернулась, вздохнула глубоко.

Воздух ночи…

Воздух тихой подмосковной ночи на месте происшествия…

Сыростью пахнет, и ветер свежий, и еще пахнет краской и известкой, травой и свежераспиленным деревом. И еще чем-то тяжелым, приторным…

Воздух ночи пахнет кровью.

Она оглянулась по сторонам – в свете фар и прожектора большой двухэтажный кирпичный коттедж, но еще не жилой, следы стройки повсюду – груды кирпича, корыто с цементом, доски, железные бочки. У открытой входной двери сотрудники полиции в форме. Вот из дома показался эксперт и пошел к машинам, неся в обеих руках по точно такому же медицинскому контейнеру с образцами для экспертиз.

Катя взглянула на полицейских. Они, не произнося ни слова, посторонились и пропустили ее в дом.

Большая часть опергруппы работала здесь вместе с Гущиным и следователем Следственного комитета. В доме, лишенном электричества, поставили переносные софиты.

Позже, когда способность соображать и оценивать факты снова вернулась к Кате после шока от увиденного в доме, она поняла: эксперты и сотрудники розыска буквально «просеивали» каждый сантиметр пространства под крышей. То, чего они не могли обнаружить снаружи на улице возле первого трупа, они пытались найти здесь – микрочастицы, пыль, волосы.

Только в обморок не падай!!Катя приказала это сама себе, уразумев, что теряет контроль над собой, что вот-вот хлопнется тут на глазах у всех без чувств, как слабонервный новобранец. Увиденное потрясло ее.

– Приехала? – как и Сиваков, спросил ее полковник Гущин. – Вот и хорошо. Если совсем тяжко, отвернись. Правда, мне надо, чтобы ты все это видела.

– Я вижу, – прошептала Катя помертвелыми губами.

Тело женщины лежало на спине. Можно было понять лишь то, что она тоже молода, темноволоса, со смуглой загорелой кожей.

– Двадцать восемь ножевых ран на теле разной глубины, почти все в области брюшины и половых органов, – хрипло сказал Гущин. – Ее сначала оглушили – на голове под волосами кровоподтеки, но она еще была жива, когда он начал ее кромсать. Нижнее белье, как видишь, отсутствует. Мы даже не знаем, что на ней было – юбка или брюки… Эту одежду убийца забрал с собой. Голова частично отделена от тела – позвоночник перерублен или перерезан, голова держится только на коже.

Катя смотрела на труп и чувствовала, как холодный пот течет по ней ручьем.

– На ней что-то лежит, – сказала она, стараясь изо всех сил не закричать. – Я отсюда не разгляжу никак, Федор Матвеевич. Тут света недостаточно…

– Подойди ближе, я хочу, чтобы это ты разглядела во всех деталях.

– Какой-то мусор у нее на животе… и в ранах…

Катя подошла, хотя ноги отказывались нести ее.

Мусор…

Вроде как она видела что-то подобное прежде.

Глиняные осколки, внедренные в раны.

И какая-то белая окровавленная миска странной овальной формы с выемкой – на животе.

А между ног в крови… Катя на секунду отвернулась. Нет, смотри, Гущин велел, просил тебя смотреть!!

Между ног убитой – кукла-голыш со свернутой назад головой.

– Ты это видишь? – спросил полковник Гущин хрипло.

– Да, Федор Матвеевич.

– Запомни, как ты все это видишь. Мы снимем, задокументируем, но мне надо, чтобы ты запомнила все точно, как и я.

– Я… я, кажется, запомнила. Да, я все запомнила.

– Хорошо, а теперь смотри сюда.

Подошедший эксперт-криминалист склонился над трупом женщины и по знаку Гущина убрал с ее лица спутанные, пропитанные кровью и пылью волосы, открывая лоб.

Катя увидела на лбу на коже длинный продольный порез. Странный порез в форме какого-то крюка – так показалось тогда ей – да, в форме крюка с загнутыми, словно надломленными концами. Левый конец надломлен и загнут косо вниз, а правый косо вверх.

– Федор Матвеевич, кто они? Кто эти люди?

– Молодожены. Приехали смотреть свой новый дом, недавно купленный. Их фамилия Гриневы – Кирилл и Виктория. Их убили здесь – мужа во дворе у машины, а жену в доме. Смерть наступила, по предварительным данным, более трех часов назад.

– А кто их нашел?

– Охрана поселка. Они ночью объезжали свой маршрут. Здесь сейчас начнет Сиваков работать. У него тут много работы, – сказал Гущин. – А ты иди со мной. Я побеседую с охранниками.