Текст книги "Демоны без ангелов"

Автор книги: Татьяна Степанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Подобных свидетелей набралось двадцать человек. Катя внимательно просмотрела все протоколы допросов – почти все повторяли одно и то же. Водители автобусов, курсировавших между Новым Иорданом и экоярмаркой, были допрошены для проформы. Ни один из них не мог сказать точно, была ли в тот день среди многочисленных пассажиров девушка, похожая на Марию Шелест.

Зато почти пять свидетелей из числа торговцев экоярмарки узнали по фотографиям Руслана Султанова. У одного из торговцев тот покупал дыни. И время совпадало – после обеда. Катя вспомнила, что сказала мать Маши, – та звонила ей с ярмарки около трех часов дня.

Рапорты сотрудников ППС, прикомандированных к посту у въезда на экоярмарку, сообщали о том, что примерно в 15.45 автомашина джип черного цвета, госномер… покинула территорию рынка.

«Эта машина нам хорошо известна, на ней ездит владелец торгового центра «Ваш дом», но чаще его сын Руслан. Кажется, в салоне рядом с водителем находился пассажир, но точно разглядеть не представилось возможным, потому что окна тонированные, да мы в тот момент особо и не приглядывались».

Катя подумала: естественно, патрульные в тот момент не приглядывались, столько народу на ярмарке, машину узнали, что называется, «по привычке», всем местным она примелькалась в городке. И только потом, когда стало известно об убийстве, они вспомнили.

Она закрыла дело. И это все? Никаких вещественных улик на арестованного парня, лишь свидетельские показания. Та драка 2 мая… И то, что все свидетели в один голос практически твердят, что у Султанова имелся веский мотив для убийства – неприязненные отношения, месть и…

Черт, но половина этих свидетелей показывает также, что этот Султанов прежде «звал Марию замуж». Ревность? Обида за оскорбления? Или еще что-то… Страх, что ей известна правда о том, что та авария на ночной дороге не была случайностью, что ее жених не просто погиб, а его убили, убрали с пути?

Но тогда где же тут место признанию отца Лаврентия? При чем здесь священник?

Следователя Николая Жужина она отловила возле дежурной части, в начале коридора, ведущего в изолятор временного содержания.

– Возвращаю вам дело, спасибо. А та драка 2 мая у кофейни…

– Обратили внимание в показаниях? Правильно сделали, с нее многое начинается. Возможно, со временем мы даже объединим эти уголовные дела – хулиганские действия и последующее убийство. К сожалению, она… потерпевшая, сама спровоцировала ту массовую драку на почве национальной розни. Довольно опасный прецедент. – Жужин забрал дело. – Что из чего вытекает, должно стать понятным в суде. Есть вещи, которые люди, живущие в пределах видимости Эльбруса и Бештау, не прощают. Парень мог как угодно в прошлом к ней относиться, даже очень хорошо, даже любить, но если в его адрес ею были сказаны такие слова, как записано у нас там, в протоколах об этой массовой драке, он должен был как-то отреагировать. Иначе соплеменники его бы не поняли. Вот он и отреагировал соответствующим образом.

– Но Султанов в убийстве не признался. Там вообще только два протокола его допроса и везде одна и та же запись: «От дачи показаний отказываюсь».

– Иногда это самый верный способ защиты. Чем меньше говоришь на следствии, тем меньше путаешься в своих словах.

– Но вы на него и материальных улик не добыли – ничего нет в деле: ни следов крови в его машине или на его одежде.

– Мы искали очень тщательно, не нашли. Отсюда следует вывод – умный преступник, дальновидный и осторожный.

– Но вы…

– Мы выяснили главное – у Султанова на момент убийства, на весь тот вечер с 17 часов и на всю ту ночь до утра, когда его дома задержали, нет алиби. Вы на это обратили внимание?

Катя спохватилась – это она пропустила в показаниях.

– Там лишь протокол допроса его матери, которая подтверждает, что он весь тот вечер находился дома. А это не алиби. Какая мать так не скажет, когда сына подозревают в убийстве? Нет алиби и есть веский мотив, над остальным мы пока работаем, – Жужин вздернул подбородок. – Расследование не окончено, а тут этот поп со своей… я даже затрудняюсь это назвать – фантазией, шизофренией. Да нет, нормальный он!

– Молиться они закончили?

– Закончили. Те, от архиепископа, уехали. А он вернулся в камеру. Он не хочет никаких контактов. Вы зря потратили время, приехав сюда. Вряд ли вам удастся побеседовать.

– А завтра? – спросила Катя.

– Завтра я целый день работаю со свидетельской базой по отцу Лаврентию.

– Вы отыскали свидетелей?

– А вы думаете, мы тут сложа руки сидим? Я уже всем позвонил и отправил с оперативниками повестки. Так что завтра с утра начнем…

– Мне присутствовать можно?

– Как хотите.

После этого равнодушного напутствия оставалось только одно – вежливо попрощаться: до завтра.

– Куда вас отвезти? Домой поедем в Москву? – осведомился главковский шофер в машине. – Я тут уже седьмой сон вижу, вас дожидаючись.

– Да, домой… Ой нет, подождите, у меня тут еще одно поручение.

Усталая Катя действительно вспомнила и о другом поручении полковника Гущина. Федор Басов, охранник на стоянке торгового центра. Какой в нем прок, раз его уволили? Но все же Гущин просил, и раз она здесь, в Новом Иордане…

– Заедем сначала в торговый центр – вот у меня тут записано: «Планета».

Однако на стоянке у торгового центра «Планета» Катя узнала, что охранник Басов уже успел смениться. Тогда Катя протянула водителю бумажку с домашним адресом этого типа. И через пять минут (в Новом Иордане все расстояния укладывались в пять-десять минут) они уже въехали в квартал блочных «хрущевок», окруженных буйно разросшимися палисадниками. У въезда во двор пыхтел мусоровоз.

– Я не знаю, сколько тут пробуду, – Катя с тоской смотрела на окна: что еще выдумал полковник Гущин, зачем ей этот уволенный остолоп? – Вы езжайте, я сама потом как-нибудь доберусь.

В дверь нужной квартиры она звонила очень долго. Никто не открывал, и она внутренне возликовала: дома никого. И зачем только машину служебную отпустила? Теперь на автобусе до метро трястись, но это ничего. Главное – «их дома нет», так она и доложит завтра полковнику Гущину.

Но тут в квартире что-то грохнуло, за дверью завозились, щелкнул замок без обычного пугливого окрика «Кто там?», и Катя узрела голый мужской торс.

Сначала только это, потому что торс и плечищи заслонили собой весь дверной проем, нависая мускулистой громадой. «Весь татуированный!» – испугалась Катя.

А потом глянула в маленькие глазки обладателя роскошной мускулатуры.

Он был очень молод, но казался старше своих лет из-за массивности фигуры. Рельефная мускулатура как-то странно сочеталась с полнотой – он производил впечатление толстого парня! Что-то медвежье, медлительное в облике, и вместе с тем он здорово походил на актера Траволту из старинного «Криминального чтива» – вот только волос до плеч не носил, стригся коротко.

– Здравствуйте, – пропищала Катя, внезапно ощущая себя маленькой и слабой, как комарик перед горой. – Вы Федор Басов?

Он пялился на нее, как ей показалось в тот момент, тупо. Маленькие медвежьи глазки сонно моргали, одной рукой он уперся в дверной косяк, а другую держал за спиной, что-то там пряча.

– Я Басов.

– Капитан Петровская Екатерина из Управления подмосковной полиции, я по делу об убийстве девушки, тело которой вы обнаружили в Гнилом пруду, – Катя старалась сразу «подавить», «сразить» его обилием сведений о себе, но поражалась, как противно тонко звучит ее голос сейчас. – Мне надо с вами поговорить, мне сказали, что вы окажете любую нужную мне помощь.

С этим она, пожалуй, хватила через край. Но в тот момент ей было уже все равно. Лучший вариант, чтобы этот громила захлопнул дверь у нее перед носом. И тогда, бормоча «спасибо, спасибо, извините за причиненное неудобство», она бы скатилась по лестнице и с песней полетела бы назад в Москву. Этакий страхолюд татуированный, и с таким работать? Вести дело? Да он пальцем придушит и не заметит. И за что-то ведь его «не взяли в полицию». О, она теперь знает за что – за эти вот татуировки: дракон какой-то сине-красный, чуть ли не иероглифы на бицепсах выколоты.

– Кто сказал?

– Что кто?

– Кто сказал насчет оказания помощи?

Голос его звучал спокойно, низко.

– Шеф криминальной полиции полковник Гущин.

– Проходи.

Он отступил, открывая путь Кате в квартиру, нет, в свое логово, как тот людоед из сказки, что так и не съел маленького, ушлого мальчика с пальчик.

Девочку с пальчик… При своем высоком росте на каблуках Катя ощущала себя карликом. Квартирка оказалась тесной и уютной, захламленной, как и все давно и капитально обжитые дома наши, однако какой-то «половинчатой» – так показалось Кате.

Прихожая, кухня и одна из комнат – вполне нормально обставленные, набитые вещами. В комнате все чин-чинарем – уютнейшая лампа на столике у кресла, и корзинка с разноцветными клубками, и пропасть цветов в горшках на окне, и плед китайский с мордой тигра полосатой из оранжевого плюша. А вот другая комната – меньшая по размеру, куда открывалась дверь из прихожей: голые стены и пол, устланный циновками. И еще какой-то помост, или топчан, или ложе – деревянные доски, тощенькая циновка на них небрежно кинута и деревянный валик вместо подушки.

Только гвоздей не хватает. Окно полуприкрыто старой бамбуковой шторкой. В нише у окна над изголовьем деревянного ложа черной краской намалеван криво, с потугой на каллиграфию какой-то иероглиф.

Федор Басов встал посреди этой японско-китайской голизны, уперев мускулистые длани в бока. И в этот момент Катя узрела у него в правой руке пистолет.

– Вы так всех в дверях встречаете, Федя, вооруженный? – осведомилась она. И голос ее уже звучал нормально. Нормально звучал! От комариного писка и следа не осталось, и от растерянности первоначальной, и от удивления.

Он не успел ответить, в двери щелкнул замок, кто-то открыл ее снаружи ключом, и в квартиру ввалилась толстая румяная блондинка здорово за пятьдесят в пестром сарафане и кофте внакидку с пятью бутылками пива в руках и большим пирогом на фарфоровой тарелке.

– Федюша, ты дома? Глянь, что Розанна испекла, пока я у нее сидела. Ох и кулинарка она, всех этих в телевизоре поваров за пояс заткнет. С мясом, как ты любишь, правда, с куриным. И яиц туда крутых порубила, и лука нажарила, фарша навертела, пока мы там с ней по рюмашке. Пока ля-ля да ля-ля о том о сем, уж и пирог в духовке поспел. Вот бы тебе такую жену, Федюнчик, с такой не пропадешь, нет. Я подумала: а что? Ей сорок всего стукнуло, баба она ягодка, ты на нее только глянь, хата у нее – три комнаты, сын в училище военном, потом все равно на границу ушлют служить. Ты бы у нее там как сыр в масле катался – накормит, напоит, к ящику тебя посадит – смотри футбол хоть день-деньской, а она тебе еще и тапки принесет. Уж очень ты ей глянешься, уж она мне сейчас и так и этак намекала. И «пирог-то берите, накормите своего», и пива-то полны руки, вон сколько бутылок. А что стара для тебя, так ты молодым что-то не очень, не очень глянешься, не больно-то схватили тебя. Это я как мать тебе родная скажу, хоть, может, и не понравятся тебе эти мои слова, как и вообще никакие мои слова тебе обычно не нравятся!

И тут мамаша Басова увидела Катю.

– Мать только за порог, а ты уж и девицу привел?

– Щас поговорим с тобой, я только оденусь, – Басов повернулся к Кате. – Мам, это по делу.

– Какие у тебя дела? Из ментовки и то выгнали!

– Мам, я прошу тебя… Жди тут, я сейчас оденусь. – Это уже Кате, слегка оглохшей.

– Я из главка, капитан Петровская, простите, что прямо домой к вам, но на стоянке, где ваш сын работает, мне сказали, что он уже…

– Что? И оттуда его уволили? Выгнать тебя и оттуда уже успели?

– Мам, я прошу тебя! – Голос откуда-то из квартирных недр.

– Нет, нет, что вы, его не уволили, он просто сменился – мне так сказали, – Катя испугалась, что стала причиной семейной свары. – Извините за беспокойство.

– Пирога хотите?

– Нет, спасибо.

– Он с мясом.

– Да нет, спасибо, я просто узнать… это по поручению полковника Гущина.

– Кого?

– Полковника Гущина из главка.

– Он вас ко мне послал?

– Не к вам, к вашему сыну.

– Ах к сыну… Вспомнил! Передайте ему, что я не нуждаюсь. И Федюнчик тоже не нуждается. Пусть провалится к чертям со всеми своими благодеяниями. Не мог даже так устроить, чтобы Феденьку на хорошую зарплату, в хорошее место. В полиции вон сколько платить обещаются. Бери пирог.

– Нет, нет, спасибо.

– Да бери ты, не ломайся. – Прижав пивные бутылки рукой к необъятной груди, мать Басова отломила чуть ли не половину куриного пирога и всучила сочный румяный кусок Кате.

– Пошли, на воздухе поговорим.

Катя обернулась – Федюнчик оделся и ждал ее на пороге распахнутой двери.

На волю! В пампасы! Катя вылетела из этой квартирки… логова как пробка из бутылки. А вслед ей неслось:

– Передай этой лысой сволочи, что я не нуждаюсь! О себе пусть лучше лысый черт заботится. А я как-нибудь со своим сыном и так проживу!

– Ну? – спросил Басов уже во дворе.

– Даже не знаю, что и сказать. Мама ваша, кажется, рассердилась. А пирог очень вкусный, – Катя откусила кусок пирога. – Это ваша подруга Розанна печет?

– Мать мне ее в невесты сватает, – Басов протянул мощную длань и простецки, словно они с Катей знали друг друга уже тысячу лет, отломил от ее пирога маленький деликатный кусочек. – Дай, что ли, попробовать. Пересоленный.

– Да? А я и не заметила. Это вы… это ведь ты выезжал тогда к Гнилому пруду в июне?

– Так точно.

– Я сегодня в отдел приехала, так там ничего не понятно. Ваш здешний священник признался в этом убийстве. А уже больше двух месяцев сидит этот Султанов Руслан, которого ты тогда как раз и задержал.

– Так точно.

– Ничего не понятно. Может, ты что подскажешь?

– Я про священника не особо в курсах, – Федор Басов взялся обеими руками за ремень джинсов. – Тебя правда ко мне Гущин послал?

– Да, очень настойчиво. Сказал, что мне наверняка помощь потребуется здесь у вас, в Новом Иордане, и ты мне ее окажешь, если я тебя об этом попрошу.

– И что тебе сейчас конкретно нужно? Какая помощь?

Катя воззрилась на него: он произносил все это веско, с запинкой, словно обдумывая, словно в голове его медленно и важно все это ворочалось, осмысливалось, принимало нужную форму в виде слов и вопросов. «Тугодум, – решила Катя. – Точно странный какой-то парень. Его ведь за неадекватность в полицию не приняли. Если он туго соображает, надо его чем-то озадачить».

– Я хочу взглянуть на этот ваш Гнилой пруд, – сказала Катя.

– Легко.

– Только я машину служебную уже отпустила.

– Вон моя машина, – короткий кивок в сторону стоянки во дворе «хрущевки», где с краю притулилась старенькая «пятнашка» баклажанного цвета. – У меня еще мотоцикл, можно и на нем сгонять.

– Нет, лучше на машине. Далеко это отсюда?

– Смотря как ехать.

Он открыл машину, усадил Катю, сам взгромоздился за руль, чуть ли не упираясь головой в потолок, и они покатили по Новому Иордану.

Смеркалось… Нет ничего прекраснее подмосковных вечеров в любое время года. И верно это в песне поется: «Если б знали вы, как мне дороги…» Зимой, осенью, весной, но летом… Летом там, в небесах над полями, лесами, домами, стройками, дорогами пылают такие закаты, такие краски. Катя как зачарованная смотрела в окно старенькой машины, подпрыгивавшей на ухабах. Эти пруды, эти дачи, эти ивы, романтично склоненные над заросшими травой берегами.

– Мне что, так и называть тебя «капитан полиции»? – спросил Басов.

– Я Катя.

– А я Федор.

– Почему ты с пистолетом дверь открываешь? Братков боишься?

– Башку хотел себе прострелить, – Басов по-детски шмыгнул носом. – А тут кто-то в дверь ломится.

– Шутишь? – Катя улыбалась. Она не верила ни единому его слову – потешный какой паренек.

– Пушка вот только дерьмо. Надо что-то другое изыскивать.

– Изыскивать? Где же ты пушку изыскивать станешь?

– А то мало мест.

– Здесь, в Новом Иордане?

– И Цин учит нас: уходить надо легко. Оставлять, ничего не жалея.

– Куда это ты уходить собрался?

– Вон Гнилой пруд.

Они миновали железнодорожный переезд и остановились. Справа от дороги начинался березняк. А слева – роща, ее ограничивала железнодорожная насыпь. В пейзаже тут не наблюдалось ничего живописного.

– Я не вижу никакого пруда.

– Вперед надо проехать маленько.

– Так езжай.

Старушка-машина заскрипела, застонала и тронулась медленно вперед. Старые деревья – они словно расступались. Спутанные сучья, многие из них сухие – не пережившие лютых зимних морозов, так и не вернувшиеся к жизни, лишенные листьев. Машина остановилась, будто наткнувшись на невидимую стену. Катя, выйдя из авто, пошла вперед.

Гнилой пруд показался ей похожим на помойную яму, заросшую бурой ряской. Здесь давно устроили свалку. В воде плавали старые покрышки, илистый топкий берег пестрел мусором. На сухом дубе сидела черная птица и хрипло каркала.

Каррр! Карррр!

– Труп бросили сюда, только он не утонул, застрял тут, коряг полно на дне, – Басов подошел сзади.

– Ты знал Марию Шелест?

– В городе видел, она в пятой школе училась.

– Я про Султанова читала в деле и про ту драку второго мая у кафе.

– Имела место драка.

– А ты там был?

– Тебе в отделе сказали?

– Нет, я просто подумала, раз драка… раз парни городские с чужими подрались, то…

– Ну был я там.

– Про ту историю с женихом, погибшим накануне свадьбы в ДТП, я тоже знаю, – Катя решила пока не заострять внимание на драке.

– Расскажи про священника.

Катя огляделась по сторонам. Пруд гнилой… замусоренная яма… Если это был отец Лаврентий, такую могилу он выбрал для нее?

– Собственно, я знаю очень мало, только то, что он сам явился с повинной к ее родителям, – сказала Катя Басову – коротко и сухо. – Меня с ним на переговоры послали. Но сегодня никаких переговоров мне вести не пришлось.

Басов слушал молча. Сумерки над прудом сгущались. Ворона или ворон на дубе наконец-то заткнулся, подавившись своим карканьем, и улетел. Потянуло холодом и сыростью, пора было уходить, но Катя чувствовала – Гнилой пруд, как магнит, тянет, тянет к себе подойти ближе, к самой воде, наклониться, коснуться ряски…

Что-то тут не так. Во всем этом деле что-то не так – и в месте происшествия, и в том задержании по горячим следам, и в этой явке с повинной. И в ней самой, в жертве. В этих ее женихах… женихах Сарры…

– Ордынский лес отсюда далеко? – спросила Катя.

Басов, не говоря ни слова, повернул к машине. Катя двинулась за ним, оглянулась на пруд раз, другой. Ноги прямо не идут, что-то держит здесь, словно тянет назад. Не уходи, тут так тихо. Скоро опустится ночь. И ворон не потревожит ночной тишины. Скоро над водой зажгутся огни, запляшут свой мертвый танец среди рваных покрышек и скользких коряг. И кто знает, что или кто поднимется со дна этой бездонной ямы. Что или кто… живой или мертвый…

На небе зажигались звезды, а дорога не освещалась, тонула во мраке. И вот мрак сгустился, обернувшись сплошной стеной леса по обеим сторонам, а потом возникла просека.

– Вон там, в ста пятидесяти метрах примерно на юго-запад… Были обнаружены следы костра, залитого дождем. И два тела.

– Я разговаривала со следователем Жужиным. Они не объединяют эти убийства, – сказала Катя.

– Зря.

– Почему ты так думаешь?

– У нас тут убийств в год – раз, два – и обчелся. Чтобы за сутки убили троих – девчонку и этих двух в лесу – и чтобы это сотворил не один и тот же человек – маловероятно.

– Вероятность – слабый довод, Федор.

– А ты разве сама этого не чувствуешь?

– Чего?

– Что все связано?

– Пока нет. У меня никаких фактов.

– Цин учит полагаться на интуицию.

Катя смотрела на стену леса, окружавшую их. Они словно потерялись в этой лесной глуши. Где город, где дачи, шоссе, железная дорога, кофейня, торговый центр «Планета», где старые «хрущевки» и новые коттеджи? Где это все, как такое возможно, чтобы ночь, тьма вот так просто сожрала все это, оставив лишь шорохи… и звуки… чащу лесную, рассеченную просекой, ведущей в никуда.

– Мы с тобой ехали по дороге, по шоссе. А если по просеке, можно попасть назад, к Гнилому пруду?

– К железнодорожному переезду, – сказал Федор Басов. – Ну, увидела что хотела?

– Только пруд и лес. Ой, сколько уже времени! Почти одиннадцать, как же я домой в Москву-то доберусь?

– А тебе обязательно возвращаться?

– Как же не возвращаться? А завтра снова сюда, каких-то свидетелей по отцу Лаврентию следователь нашел. Я такого пропустить не могу.

– Нерационально два таких длинных конца туда и обратно, – Федор Басов пожал могучими плечами. – Можно тут, у нас.

– Где, в лесу под сосной?

– В Новом Иордане есть гостиница. У меня там тетка администратором, я тебя сейчас отвезу.

– У меня с собой даже зубной щетки нет, я не собиралась тут ночевать.

– Купим зубную щетку, – невозмутимо прогудел Федор Басов. – Рядом с гостиницей аптека «Двадцать четыре часа».

Глава 11Письмо № 7Письмо, посланное с почты Yandex на почту Yahoo

…Давно не слышал тебя. Не приходил ты ко мне. Не снился. Ты никогда не докучаешь, и это все больше и больше настораживает и пугает меня.

Ты помогаешь, когда к тебе обращаются. Но что ты хочешь за свою помощь? Что потребуешь взамен потом? Ну, потом… ты понимаешь, о чем я.

Так уж вышло, что я, именно я, знаю о тебе больше остальных. Чувствую тебя, когда ты приходишь. Вообще что это за явление? Это, кажется, нигде еще не описано, ни в каких трактатах, не изучено, но это реальность.

Если бы у тебя были глаза… А не те кожистые багровые наросты, с которыми ты пришел в наш мир. Что-то гнойное и нечистое. От чего люди отворачиваются, испытывая приступы тошноты. Что-то вроде локаторов и антенн, что видят, не видя. И всегда, всегда знают, куда смотреть.

За кем наблюдать.

С кого не спускать своего вещего взора.

Твой взор вещий? Ах, если бы ты родился зрячим, с глазами как у всех. Я думаю, всем было бы легче. И я не испытывал бы такой внутренней боли, когда думаю о тебе.

Я часто о тебе думаю.

Даже когда ты не приходишь – днем, ночью, во сне, наяву.

Я все равно о тебе думаю.

Это как та единая пуповина…

Помнишь, мы говорили с тобой о жестокости? Когда она оправдана и необходима. Я наблюдал твою улыбку. Тебе нравился разговор, и тебе нравилось меня подначивать. Ты искуситель? Ты нас всех искушаешь? Пробуешь как конфету на свой зуб.

На тот клык, что торчит во рту…

Этого я не видел, я был тогда слишком мал. Я только помню, что мне было дико неудобно и я впервые подумал, что так и будет всегда – всю жизнь, целую вечность. Это вот адское неудобство.

Видел, как черви ползают, копошатся в земле? Им, наверное, тоже адски неудобно, когда они сплетаются намертво своими хвостами.

Скажешь, нет? Ну ты больше об этом знаешь. Черви, ад – это же все символы.

И ты в это не веришь. Ты всегда иронически улыбаешься и не комментируешь.

Но мне нужен твой комментарий.

А сам ты откуда?

Где ты сейчас, когда ты не со мной?

Не с нами?

У меня снова вопрос к тебе. Помнишь, мы обсуждали ту тему? Ну самую главную нашу тему. И ты сказал, что будущее все равно наступит и мы должны быть к нему готовы. Будущее, которого мы не увидим, потому что умрем. Но бросим туда за горизонт наши семена.

И семена прорастут.

Семя прорастет сквозь плоть и даст могучий побег.

Я согласен, я не спорю, кто может спорить с тобой, когда все в твоих руках и на все твоя воля. Но иногда такая печаль в моем сердце.

Через сорок лет, даже пусть через тридцать лет… Все равно я уже знаю, что я этого – что там произойдет – не увижу.

Нам отмерен короткий срок – так ты сказал. Но твой срок оказался самым коротким. А ты все еще здесь. Ты приходишь, ты являешься, ты советуешь, нашептываешь в ухо, искушаешь, порой кричишь так, что дрожат стекла и стены и ветер поднимается с востока, грозя перерасти в бурю ночную.

Откуда ты приходишь?

С востока?

Из края ночи?

Но сейчас только еще вечер. Смотри, смотри, смотри, какой потрясающий закат. Солнце как огненное яблоко на ладонях облаков.

Если бы ты имел глаза…

Явиться в этот мир слепым и голодным, визжащим от страха и боли. А потом порвать эту оболочку как кокон, превратившись в кусок окровавленного мяса, отсеченный как порочный, гиблый побег со здорового ствола.

Но ствол никогда не был здоровым.

И жертва оказалась напрасной.

Но это лишь сейчас стало ясно, когда потребовались новые семена.

Ради будущего, которое мы все равно не увидим.

Помнишь, мы говорили о нацистах? Сейчас ведь вот так просто вообще нельзя ни о чем таком всуе порассуждать. Слыхал слово «неполиткорректность»? Язык сломаешь. Так вот ты, как всегда, иронически улыбался. Если, конечно, можно назвать улыбкой то, что изображают твои губы…

Отсутствие губ.

Ты улыбался, когда я говорил. Так вот они там что-то химичили в евгенике. Ты сказал, что это хоть и против законов творения, но любопытно. Все запретное всегда любопытно.

Например, мутация. Она двигатель эволюции? Но вот мутация произошла, и что же: мы на пороге грандиозного эволюционного скачка? Сколько поколений для этого должно пройти?

Ты сказал – хотя бы одно. Одно новое поколение должно родиться. А там посмотрим.

Кто посмотрит? Кто это увидит? Ты, слепой, безглазый червяк? Потому что я умру к тому времени, стрелки моих часов уже пущены – не твоей ли рукой?

Нет, нет, нет, это не бунт. Я просто хочу понять логику.

Нет никакой логики…

Как это нет?

Вот снова ты изъясняешься загадками. Нет, логика во всем этом есть. Может быть, она и страшная, но святая.

Это как костер в ночи, что зажжен.

И в нем что-то горит.

Дотлевает…

Превращается в прах.

Когда ты приходишь ко мне во всей своей мощи и славе, я испытываю ужас. А потом меня волной захлестывает сила, что ты посылаешь.

Затем сила уходит.

И та вонь горелого мяса… Я все еще чувствую ее, мои легкие полны гарью.

Я не боюсь, но я ощущаю дрожь в сердце. И трепет.

А когда все кончается, когда все проходит, когда ты покидаешь меня, я скучаю по тебе.

О, как же я скучаю по тебе!

Они этого не понимают. И я не в силах объяснить, отчего так. Но я скучаю по тебе больше, чем по кому-либо.

Знаешь что, любимый, приходи почаще. Используй меня, искушай, искупай меня в чужой крови, убей меня в конце. НО ПРИХОДИ. Приходи ко мне всегда – каждую ночь, каждый день, на заре, на закате, из мрака, из леса, из города, из пустоты.

Приходи, потому что без тебя я не живу. Без тебя я погибаю.

Глава 12Свидетели

Катя проснулась и в первую минуту не поняла, где она находится. Потолок, шторы какие-то не такие, прямо в ногах кровати телик лепится на подставке. Затем она сообразила: ба, да это же новоиорданский отель!

И смех и грех с этими маленькими гостиницами Подмосковья. Часть из них переделана вообще из бывших рабочих общежитий. Но в Новом Иордане до этого не дошло. Купеческий особняк в центре городка отчистили, выперли оттуда еще в конце девяностых какую-то убогую контору, покрыли металлочерепицей, вставили окна-европакеты, и новоиспеченный отель «Озерный край» распахнул свои двери перед постояльцами.

Это при том, как уже было заявлено, что в Новом Иордане не текли библейские реки, не манили прохладой святые озера, а только пруды, затянутые ряской и кувшинками, с выпущенными в незапамятные времена на волю карпами, привлекали любителей тихой рыбалки. Для них и открыли эту маленькую гостиницу.

Катя встала, потянулась сладко и кинула взгляд на свои часики, что бросила на столик у изголовья. Семь утра, это ее обычное время «вставания». Но торопиться некуда – Новоиорданский отдел полиции вон он, крыша его видна и въезд. Там только-только начался утренний развод.

Так и тянуло снова нырнуть в теплую кроватку – до восьми часов поваляться, подремать, понежиться. Но Катя вступила с собой в борьбу – раз проснулась, то, считай, день уже начался. Она как можно бодрее направилась в ванную.

Гольфы, которые она вчера выстирала, сохли на сушилке. Катя собрала свое бельишко. Дома она каждый вечер швыряла трусики и лифчик в корзину для белья и вытаскивала из шкафа свежий комплект. Белье к концу недели накапливалось и перекочевывало в стиральную машину. Но если пришлось, как вчера, заночевать в таком вот городишке, то… То что? Катя вспомнила, что в розыске и в экспертном управлении есть такие умники, которые на любое происшествие в отдаленный район берут с собой на всякий случай полный комплект – смену белья, чистые носки и зубную щетку. Дядьки! Что с них взять? А косметика? А крем для лица увлажняющий? А душистые скрабы, «бомбочки» для ванны, а лак для ногтей?

Катя включила воду и забралась под горячий душ. В мыльнице тут только мыло, шампуня нет. Полотенца хорошие, махровые. И постельное белье ничего, сносное.

Странно, но со временем, видимо, у каждого появляются свои «пунктики», «фишки», без коих жизнь кажется уклоняющейся от раз и навсегда заведенного порядка. Катя считала своими фирменными «фишками» обувь на высоких каблуках, а также постельное белье. Она приобретала его с каким-то фанатичным рвением, особенно после того, как они с мужем Вадимом Кравченко, именуемым на домашнем жаргоне Драгоценным, фактически расстались.

Белье из жаккарда и египетского хлопка сжирало пропасть денег, но Катя все равно приобретала его – в магазинах и по Интернету. И роскошные коробки с белым и кремовым королевским постельным бельем занимали уже половину стенного шкафа в прихожей.

В новоиорданской гостинице наволочки и пододеяльник радовали глаз голубенькими цветочками, и от этого у Кати повысилось настроение.

Она нежилась под горячим душем, вспоминая день вчерашний.

Переговоры не удались. Может, сегодня?

Жужин планирует допросить свидетелей. Что за свидетели? За или против отца Лаврентия они дадут показания?

Гнилой пруд оказался и правда гнилым. Но это лишь место сокрытия, точнее, попытки сокрытия трупа Марии Шелест. А где же произошло само убийство? Они так этого до сих пор и не установили. В материалах дела этого нет.

Паренек с татуировкой… Как это тогда полковник Гущин его обозвал? Герой недобитый? Федечка, Федюнчик Басов. Ничего себе Федюнчик. Как-то уж слишком быстро они вчера с ним познакомились и подружились. Он словно поддался ей, подчинился, словно ждал… Обычно что люди говорят? Я занят, мне некогда, мне вообще теперь все до фонаря, раз меня уволили, в эту самую вашу полицию не взяли. А подите вы все от меня на фиг.

Но он ничего такого не сказал. Отвез ее к пруду, потом в этот самый лес Ордынский, где из-за темноты они смогли увидеть одну лишь просеку. А потом уговорил ее остаться здесь и предоставил кров – в этих вот стенах.

Катя вспомнила, как в половине двенадцатого они заявились с Басовым сюда в гостиницу, как его тетка – почти полная копия его матери, такая же толстушка, только крашенная в рыжий цвет, – начала щебетать как птичка о том, что «вот как хорошо и добро пожаловать, на сколько суток номер заказываете? Всего на одну ночь? Ничего, ничего, я понимаю. Это по работе командировка? Ничего, ничего, я и это понимаю. С завтраком, без завтрака?»