Текст книги "Охотники на Велеса (СИ)"

Автор книги: Татьяна Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Глава третья

Противный осенний дождик прекращаться не собирался. А жаль. Придется, значит, наговор читать. С часик назад к Любаве, в их только что отстроенный Новгородский двор, пришли с мольбой от Муромского старосты, пресечь шутку местного божества. Оказывается, старостина дочка выходила замуж за сынка Суждальского купца. Свадьбу уже целую неделю играли в Муромле. Сегодня как раз должен состояться свадебный пир с завершением свадебного обряда, после чего молодые и гости должны бы укатить в Суждаль. И тут такая незадача. Дороги развозило медленно, но неуклонно. Дождик на свадьбе это, конечно, хорошо, это к богатству. Но все хорошо в меру. Вспрыснул немного во благое предзнаменование – и хватит. Зачем же лить как из ведра?

Про то, что в Муромле такое торжество, на Новгородском дворе и не слыхали. И без того дел хватало. Посмотрев на муромские домики, болезный дядька Тишата сказал, что он в такой коробочке зиму зимовать не собирается. Подрядил работников, и очень скоро весь славный город Муромль с удивлением наблюдал за возникновением на своей окраине трех северных пятистенок. Здесь было, на что посмотреть, потому как северные жилища – это избы, в которых первые венцы клались не на землю, как здесь было принято, а укреплялись на столбах. Это избы, в которых скотный двор был первым этажом в доме, в котором на втором этаже жили люди. А еще новгородцы и подпол вырыли. И вот только они в основном закончили со строительством, как к ним пришли муромцы с мольбой об остановке дождя. Они, дескать, уже все веники из окон повыбрасывали, но даже и такая крайняя мера не помогает. Только на Любаву вся надежда.

– А почему, люди добрые, вы решили, что я смогу? Ведь не ведьма я, а лекарка, – поинтересовалась Любава, которую посланники старосты застали возле конюшни вместе с дядькой Тишатой и двумя его спутниками. Дядька Тишата как раз успел сказать, что не надо ничего пока с сеном делать, ему его нутро подсказывает, что дождь вот-вот закончится. А дядькино нутро предсказывало погоду безупречно. В этом и Любава и ее спутники смогли много раз убедиться за время пути от Новгорода до Муромля. Сейчас же перед посланниками старосты дядька Тишата, как настоящий купец, сведения о скором прекращении дождя придержал.

– Конечно нет, не ведьма, – умильно ответил Любаве один из посланцев. – Любавушка, помоги, мы в долгу не останемся. Всеслав рассказал, как ты его брата исцелила. Он же ни в богов, ни в леших не верит, а тебя хвалил.

– Всеслав, наверное, без меня соскучился, – подумала Любава, – не иначе. Остренького ему не хватает.

Она бросила незаметный взгляд на Харальда.

Варяг Харальд здесь играл роль охранника дядьки Тишаты, но на самом деле был их Старшим. И был он страшным человеком. Несколько лет назад, во время стычки новгородцев Ярослава с воинами Брячислава, Любава видела Харальда в бою. Именно тогда она и поняла, что не женское это дело – битва. Сеча – это когда кругом хрипы и стоны, когда конь увязает в трупах, когда каждый удар меча убивает, когда ручейки воды становятся красными от крови. Харальд шел через вражеских воинов легко, как лось через мелкую поросль. На его пути не оставалось никого живого, от его меча не спасали ни мечи, ни щиты, ни кольчуги, ни шлемы. Это было жутко.

Но когда несколько недель назад Рагнар сказал, что старшим в их Муромском отряде будет Харальд, Любава искренне обрадовалась. За годы, проведенные в дружине княгини, она не встречала лучшего Старшого. Он никогда не щадил ее только потому, что она женщина, но и ни разу не дал непосильного задания. Он многое учитывал, еще больше понимал, и его воины слушались варяга беспрекословно.

– Не стоит обижать муромского старосту отказом, – глядя в сторону, ответил Харальд на вопросительный взгляд девушки. – Да и когда ты еще увидишь такую пышную свадьбу, общегородское празднество? И Дрозд пусть с тобой сбегает. Ему будет интересно.

Это был приказ пойти и познакомиться с самыми почетными жителями города. Харальд учел слова дядьки Тишаты и принял решение. И расторопного сыночка дядьки Тишаты послал с ней на всякий случай.

– Люди добрые, я сделаю, что смогу.

В ответ на это дядька Тишата весело хмыкнул, но встретив суровый взгляд Харальда, заохал и весьма натурально изобразил прострел в пояснице.

И вот теперь Любава стояла в мокром плаще на центральной площади Муромля. Из-под навеса на нее умоляюще смотрела круглыми темными глазками набеленная как тарелка сметаны дочка старосты с острым носиком. Ее русые волосы были еще распущены. Невеста. Во взоре Суждальского жениха отражалось явное недоверие Любавиным колдовским способностям. Толпа муромцев и суждальцев замерла, окружив ее плотным кольцом. В первом ряду зрителей она узрела невозмутимого Всеслава в плотном теплом плаще, в длинных сапогах.

– Хорошо ему в сапогах, – грустно подумала Любава, вытаскиваясь из кожаных поршеньков. Босые ноги сразу ощутили грязные и скользкие бревна, которыми была вымощена площадь.

На губах Всеслава возникла ехидная улыбочка. Ну, его можно было понять. Но больше она ничего с себя снимать не будет. Холодно все-таки. Достаточно и босых ног.

Ну что же, Господи, благослови благое дело!

Любава сделала шаг вперед, развела руки в стороны и быстро произнесла.

 
– Не иди, не иди, дощик,
Дам тоби борщику…
 

Она запнулась, нечаянно взглянув на ошеломленного Всеслава. Ну да, закличка детская. Но не изображать же ей полностью наговор по остановке дождя. Это в голом виде, между прочим, увешанной ветками и листьями. На такое непотребство пусть другую дуру ищут.

Любава решительно перевела взгляд на восторженно глядевшую на нее девчонку и напевно произнесла слова наговора:

 
«Не иди, не иди, дощик,
Дам тоби борщику,
У глиняном горщику,
Поставлю на дуба,
Чтоб дуб не повалился,
Горщик не разбился
И дождик прекратился».
 

Дождик ливанул еще сильнее.

– Эх, не учла ты, ведунья, особенностей местности, – ехидно произнес Всеслав из переднего круга зрителей. – Тебя разве не учили, что заклинание нужно к месту привязывать? Да, молода, молода еще. Здешний дождик, видать, не знает, что такое борщик. Не видывал он этакое южное чудо. Давай-ка лучше я.

И он шагнул к Любаве в центр круга.

 
– Чтоб ты, дождик, перестанув,
Принесу тоби сметаны,
Горщик глиняный достану,
И на дуб тоби поставлю.
 

Он усмехнулся девушке снисходительно, как малахольной деревенской дурочке. И Любава хорошо его понимала. Еще бы!

– Что там дальше?

 
– Дуб не повалился,
Горщик не разбился,
Дождик прекратился,
 

– не думая, договорила Любава заученный текст заклички. Посмотрела в светлые глаза насмешника и поморщилась. Но ничего она сказать не успела.

Весь воздух вокруг них точно вздохнул от порыва ветра. Дождь прекратился. И мало того! Уже через минуту в перламутровом просвете над ними неясно проглянуло солнце. Нутро дядьки Тишаты не подвело.

Толпа муромцев и суждальцев издала полусдавленный, но все равно восторженный стон. Ничего не знавший об исключительных способностях болезного новгородского купца, Всеслав смотрел на Любаву злющими глазами. Да, ведьм он не любил. Но опять же, его можно было понять.

– Извини, – развела руками загадочная Любава, – про борщик со сметаной это ты сам придумал.

Сквозь шум и восторженные крики толпы Любава еле расслышала женский голос, обращенный к ней.

– Окажи нам честь, волховица, посети нашу свадьбу.

Это было именно то самое развитие событий, которое предполагал Харальд. И у Любавы был его приказ. Так что, хочешь – не хочешь, а честь оказать придется.

Тщательно вымыв ноги, обувшись, скинув под навесом насквозь промокший плащ, она вошла в натопленную, просторную избу, переступив лужу перед порогом, налитую, кстати, чтобы не пропустить ведьму на свадьбу.

– Ты должна была сгореть или исчезнуть? – еле слышно спросил Всеслав, входя следом за ней.

– Упасть бездыханной, – разъяснила Любава, оглядываясь вокруг.

Жених с невестой уже стояли во главе стола, ожидая пока гости войдут. Вся толпа, конечно, в избу не поместилась. Избранный круг.

Любаву усадили на почетном месте, рядом с родителями невесты. Точнее, рядом с родителями невесты посадили Всеслава, а Любаву уже рядом с ним.

– Расскажи нам о себе, волховица, – вежливо попросил сидящий рядом с родителями жениха, напротив Всеслава, крупный мужчина с проседью в русых волосах. В вышитом холщовом переднике. Дружка жениха. – Из каких ты мест? Кто твои родители? Как наговаривать научилась?

Он пристально смотрел на нее, но, конечно же, волховица ничего рассказывать ему не собиралась.

– Меня подбросил аист в дымоход, – доверительно произнесла Любава, на мгновение взглянув на любопытствующего дружку синими ясными очами, и сразу скромно опустила их долу, то есть на ближайшее блюдо, – и пока я пролетала через дымоход, то превратилась из лягушечки в нечто, человеческого вида.

– И где же тот аист такую рыжую лягушечку нашел? – пробормотал Всеслав, протягивая руку к кувшину с вином перед собой. Кувшин был необычной формы, с узким длинным горлышком, покрытый светло-коричневой глазурью, наверняка привезенный из Булгарии.

Больше никто ничего сказать не успел, потому что в избу влетели молодые парни песенники, грянули величальные песни. Под песни, славящие буй-тура Добромила жениха и белу лебедь невестушку, молодые разломили куриную ключицу. У кого осталась наибольшая часть, Любава не разобрала. Она принялась за сложно приготовленную и необычайно вкусную курятину на своем блюде. Всеслав налил ей в чарку вина. Любаву больше чем вино интересовала сама чарка, серебряная с гравировкой в виде распластавшегося в прыжке барса с длинным рогом во лбу. Тоже булгарская работа. Песенники славили родителей жениха и невесты. Но внезапно один из песенников, рослый красивый парень с длинной тяжелой серьгой в правом ухе встал напротив Любавы, глядя прямо на нее голубыми глазами, и заиграл на гудке. Пальцы легко перебирали струны, смычок касался их, подчиняясь уверенной руке, Любава замерла, затаив дыхание. Она никогда не слышала раньше такой берущей за душу игры.

– Волосень тя придуши, как играет, – глухо проговорил дружка жениха.

– Нет, Коснятин, мажет. Ты просто не слышишь, – тихо ответил отец невесты, то есть Муромский староста. – Он недавно вернулся. С купцами ездил в Булгарию. Не до игры на гудке там было.

Дальше Любава плохо слышала. Напротив нее сидел тот самый Коснятин Добрынич, тщетно разыскиваемый князем Ярославом бывший новгородский посадник. Шрам на запястье можно было и не искать. Хотя вон он, шрамик тот. Музыкальные способности муромского старосты тоже заставляли тревожно задуматься. Песенное и всякое музыкальное искусство в здешних краях благословлялись Велесом лично.

Пришла она в себя от пристального взгляда Всеслава. Полминуты Любава смотрела на куриные косточки перед собой, а потом сообразила, что ее потрясение вполне можно объяснить величальной песнью, исполняемой красавцем песенником в ее, Любавину, честь.

Тем временем невесту с распущенными волосами вывели из-за стола, усадили в центре горницы и под женские причитания жених принялся заплетать ей одну косу, а сваха – другую. Невеста терпела все это с довольным видом. Еще бы. Из низшего круга незамужних девиц она сегодня переходила в уважаемый круг замужних женщин. Ради такого можно было с блаженной улыбкой потерпеть, как жених дергает ее за волосы. Не так уж и часто купцу приходилось заплетать девичьи косы.

Гости принялись наливать в свои чарки крепкую медовуху из булгарских кувшинчиков немного другой формы чем те, которые были с вином, но тоже облитых нежно-коричневой глазурью.

– Долго ли еще нам коровая ждать? – тихо спросил Коснятин у муромского старосты. – Надо бы поскорее. Иначе не успеют доехать засветло. А в потемках, сам понимаешь…

Любавины мысли понеслись вперед бешеным галопом. Во всяком случае, речь шла не о поездке в Суждаль. Туда спеши – не спеши, засветло не доедешь. Скорее всего, молодых, на ночь глядя, отвезут как раз в капище Велеса. Эх, проследить бы за ними.

– Да пусть молодые едут, а мы еще посидим. Нам-то зачем? – ответил староста.

– И то верно, – заметил Коснятин со смешком. – Жених и без меня справится. Ему, небось, опыта не занимать. Хотя с такой красавицей невестой, – вежливо сообщил он отцу упомянутой красавицы, – я бы с удовольствием воспользовался правом дружки на первую ночь невесты, – он снова коротко хохотнул.

– Уже скоро, – сказал староста. – Вот-вот коровай принесут.

Час от часу не легче. Срочно надо все сообщить Харальду. Где там Дрозд?

Мальчика, сына дядьки Тишаты, в Новгороде звали Егорий. Покойная жена Тишаты христианка Оллисава дала сыну христианское имя. Но и Дроздом мальчика тоже звали. А в этих местах о христианском имени надо было забыть попросту ради сохранения жизни. Только вот Коснятин и мог называться по христианским святцам. Но чем он за это заплатил!

Любава завертелась на лавке, оглядываясь по сторонам. Всеслав сосредоточенно смотрел в чарку с вином в своих руках.

Эх, была, не была!

– Матушка, – тихо обратилась девушка к своей соседке, – можно я по нужде выскочу? Никто не обидится?

– Беги, как раз к разделу коровая вернешься.

Любава осторожно выбралась из-за лавки во время очередной смены блюд и выскочила в сени, набитые любопытствующим народом. Где же там Дрозд?

На пороге сидела девица, наверное, деревенская дурочка. Сидела она на своих светлых как солома, густых и блестящих волосах, взгляд слегка раскосых серых глаз казался отсутствующим, изо рта медленно текла струйка слюны. Девица разодрала дорогие сердоликовые бусы и неспешно опускала бусинку за бусинкой в щель между бревнами.

– Дай сюда, – раздраженно сказала женщина постарше.

Дурочка отдала ей бусы и затихла. В этот момент Любава увидела Дрозда. Мальчик пробрался к ней между людьми.

– Ух, как играют, – восторженно сказал он, – я тоже так скоро буду.

– Беги скорее, скажи Харальду, что молодые спешат уехать, чтобы успеть засветло. Поэтому свадьба не затянется. Я скоро вернусь.

Она пристально вгляделась в глаза мальчика. Запомнил?

Дрозд кивнул. Как-нибудь оплошать, когда речь шла о сообщении Харальду, ему не хотелось. Никому этого не хотелось.

Успокоенная Любава вернулась в избу, заглянув предварительно туда, куда ей полагалось по ее байке для отвода глаз.

В избе как раз молодые муж с женой приступали к разделу коровая. Означенный круглый священный хлеб уже лежал перед ними на блюде в венке, как и положено. И деревце торчало посреди коровая, и две фигурки из теста под священным древом.

 
– Расти, коровай, и расти,
До самого неба расти,
 

– во весь голос пели песенники так, что не только в сенях, но и во дворе было слышно.

– Ну на счастье, – пробормотал Коснятин.

Молодые вцепились в круглый хлеб с двух сторон, и он треснул. У мужа осталась чуть большая половинка вместе со священным деревцем.

– Наверное, заранее борозду провели, – подумала Любава недоверчиво. – Надо же, как удачно хлеб разломился. У мужа кусок побольше, но не слишком, чтобы не обидеть хозяина, отца невесты.

Гости грянули приветственные здравицы так усердно, что домик слегка шатнулся. На дворе крики подхватили.

– Да, здоровы муромцы поорать, – пробормотал Всеслав добродушно.

– Так на счастье же, – так же добродушно ответил Коснятин.

Пока всем гостям раздавали особые свадебные хлебцы, а те отдаривались, кто чем мог, молодые тихонько покинули избу. Затем внесли новые кушанья, в кувшинчики подлили медовухи, и празднество продолжилось. Тот высокий голубоглазый песенник, который пел Любаве величальную песнь, сменил гудок на гусли и неспешно запел былину. С шестью струнами гуслей он управлялся не менее успешно, чем с тремя струнами гудка. И голос у сказителя оказался ошеломительно красивым, низким и бархатным. Голос был красивым, да.

– Ну и ну, – пробормотала Любава по окончании былины, – хорошенькое же содержание. В наших краях такого не поют.

– А что тебе не нравится? – тихо поинтересовался Всеслав.

– Как это, что! – так же тихо ответила новгородка, – по-твоему, это хорошо, выйти замуж за огненного змея – оборотня?

– А что тут плохого? – саркастично произнес Всеслав почти что ей на ухо. – Слышала же, каждый вечер приносит злато-серебро в невероятных количествах, по ночам в сахарные уста целует, да в шейку лилейную, полюбовник-де знатный. Что еще женщине нужно?

– Так он же нелюдь, – растеряно ответила Любава.

– Так даже интереснее, – желчно произнес воин. – К тому же, слышала, он только в небе – огненный змей крылатый, а на земле – прекрасный молодец. Ты вообще невнимательно слушаешь, все больше на сказителя засматриваешься…

– Все я слышала. Змей может быть в виде прекрасного молодца. В виде, да. Но ты думаешь, нелюдь сможет пожалеть свою жену, когда она станет постарше и начнет уставать и болеть? Ты думаешь, он сможет что-нибудь сделать для нее во вред себе? Ага, как же. Вот как утратит эта женщина свою красоту хоть немного, так он дождется ближайшей грозовой ночи, обернется «в ни куренка, ни кутенка, а в неведома зверенка», и пойдет проситься на постой к следующей жалостливой девице-красе. И все злато-серебро у его оставленной жены в черепки обратится. А детки у них совместные наполовину змееныши, кстати сказать. Делать им больше нечего, как собственную мать жалеть.

Всеслав на это промолчал, и возмущенная Любава затихла. Прислушалась к следующей былине. Как именно добрый молодец встретил Мару Моревну, она уже пропустила мимо ушей. К моменту, когда былина привлекла Любавино ясное внимание, Мара стала женой добра молодца и подарила ему множество чудесных качеств. Теперь храбрый молодец завоевывал себе царство за царством, потому что «под водой он ходил рыбой щукою, по поднебесью летал да ясным соколом, по подземелью ходил белым горносталем».

– Насчет горносталя неплохо, конечно, но ведь они могут и ночь здесь просидеть, – подумала Любава. – Уходить мне надо. Только как?

Гости пили медувуху, заедали ее пирогами да калачами, и особенного опьянения у них не наблюдалось.

– Душно здесь стало, – сказал вдруг громко Всеслав, – не выйти ли во двор, проветриться? Народ там давно пляшет и веселится.

– И то верно, – мысль была подхвачена. Гости принялись вылезать из-за лавок и разминать ноги. Любава с благодарностью посмотрела на своего соседа и с удивлением отметила лукавый огонек в его взгляде.

– Ты не боишься идти одна к себе, волховица? – спросил он ее уже во дворе. – Позволь, провожу. Народ тут, видишь, как развеселился? Затащат в баню, что, банника будешь звать на помощь?

И действительно, несколько развеселых парней уже косились в ее сторону. Хотя кинжальчик на поясе, замаскированный складками паневы, успокаивал, но Любава предпочитала вести себя женственно, пока это было возможно. Правило четвертое: не открывай раньше времени своих преимуществ.

– Нет, добрый человек, не умею я вызывать банника, – Любава скромно опустила голову. Зазвенели от дуновения ветерка ее многочисленные височные кольца.

– Не в том дело, что не умеешь, – ехидно ответил ее провожатый и заступник, – а в том, что в таком деле тебе банник не защита. Нет у него обыкновения, девиц защищать. Скорее уж он тем парням поможет, которые тебя в его хозяйство затащат.

Это называлось, благодарю, утешил, приятно послушать, я не знала.

Любава промолчала. Они неторопливо шли по мокрой и грязной деревянной отмостке улицы. Хотя дождь и кончился, но небо так и осталось затянутым в тучи. Приходилось все время внимательно смотреть себе под ноги, чтобы не споткнуться о выступившее из земли бревнышко.

– Откуда ты все же родом?

– Так из Новгородской земли же. В Ладожском приозерье моя родная деревня.

– Там и колдовать выучилась?

– Нет, Всеслав, я не колдунья, и не ведьма.

– А кто?

– Просто подземный горносталь, белый и пушистый.

Ее спутник невнятно выругался и остановился. Он был более чем на голову ее выше, стоял довольно близко. И роль скромной деревенской девицы мешала ей пристально глядеть в его лицо, чтобы оценить опасность. Она наблюдала за руками. Мощные кулаки медленно разжались.

– Так просто людям помогаешь? – насмешливо поинтересовался Всеслав. – Без всякой корысти? Аки христианка?

Нет, в этом Любава признаться не могла.

– Ты думаешь, что только ведьмы свою корысть имеют?

– Я думаю, что не верю ни одному твоему слову. Ты слишком выразительная и непростая для деревенской. И говоришь не как деревенская. Особенно, когда увлекаешься и забываешься.

– Я с шести лет свою деревню не видела, Всеслав. А где твой названный брат? Здоров ли?

– Он в Суждале. Здоров… Зачем ты все время лжешь, Любава? Что ты скрываешь?

Любава с достоинством промолчала, и они пошли дальше по улице.

Если тебе нечего скрывать, то расскажи, как жила с шести лет.

Она молчала.

– Значит, все же есть, что скрывать.

И тут на ее счастье впереди показался Творимир, шедший, чтобы проводить девушку со свадьбы, с мечом на бедре.

Этот темноволосый высокий воин обладал запоминающейся внешностью. Высокий лоб и тонкий с небольшой горбинкой нос с высокой переносицей, темные брови с решительным изломом придавали ему вид человека непростого, величественный вид. Он не был новгородцем и, прежде чем осесть в дружине князя Ярослава, много где побывал. О себе Творимир не рассказывал, но, поскольку бойцом был отменным, хотя и совершенно непредсказуемым, его никто и не расспрашивал. Рассказывали, что, когда он появился в Новгороде, то выглядел совсем не так, как сейчас, выглядел он страшным волком-Одинцом.

И вот однажды встретил Одинец на улице славного города Новгорода юную христианку Марьяну. С тех пор жизни не было ни ему, ни юной христианке. Марьяна была родом из христиан, поселившихся в Новгороде в незапамятные времена, задолго до того как воевода князя Владимира Добрыня крестил Новгород огнем. Семья Марьяны жила как раз на вечевой стороне города, рядом с храмом Преображения Господня. И когда жители Новгорода, протестуя против массового крещения, намечаемого Добрыней, уничтожив мост через Волхов, принялись жечь дома христиан и убивать всех, кто противился поджогам, вся ее семья погибла. Выжила только маленькая девочка, будущая мать Марьяны. Она никогда в жизни не смогла забыть той ночи, которую проплакала рядом с пепелищем родного дома, ночи светлой от зарева пожаров. Подожженный храм Преображения полыхал до самого неба.

На следующий день выяснилось, что Добрыня вместе со своими воинами спешно вплавь переправился через Волхов с торговой стороны Новгорода на вечевую сторону. Новгородцам стало уже не до поджогов христианских домов. Оба войска, княжеское во главе с Добрыней, и ополчение новгородское долго стояли друг напротив друга, не решаясь вступить в битву. Тогда Добрыня послал своих людей в обход ополчения с приказом поджечь дома новгородцев. Те, увидев зарево пожаров уже над собственными домами, бросились их тушить, и всем стало не до сражений. В городе установился мир, девочку нашли. Ее вырастили выжившие христиане. Храм Преображения отстроили заново, но, ясное дело, Марьяна много раз слышала от своей матери подробную историю крещения Новгорода. Историю того, как жгли дома и убивали мирных ни в чем не повинных жителей те, кто еще несколько дней назад с ними мирно разговаривал, торговал, просил помощи. Она с молоком матери усвоила, как хрупко согласие между христианами и нехристианами, и уж конечно, замуж за нехристианина девушка бы не вышла ни за что.

И Творимир с горечью в этом убедился. Девица не принимала ни дорогих подарков, ни интересных или редких подарков. А что касается тех советов, которые подавали своему товарищу некоторые дружинники князя, то девица сразу пресекла все недобрые намерения, заявив, что она умрет, но его женой не будет. А ему как раз хотелось взять ее в жены навсегда, ему хотелось, чтобы она его полюбила. Когда же почти потерявшему голову Творимиру добрые люди передали, что Марьянины родные собираются вместе с ней уезжать из Новгорода от греха подальше, то он, наконец, прислушался к совету, обратиться за помощью к христианскому духовнику. И если бы к тому времени воин не бросался на людей почище дикого зверя, то он прислушался бы и раньше. В этом совете не было ничего особенного. Русские духовники уважались за свою мудрость не только христианами, но и всеми жителями Руси. Далеко не каждый священник имел право быть духовником, только тот, кто лучше всех понимал сложную человеческую душу. И на такое право была необходима специальная епископская грамота.

И вот Творимир отправился к одному из христианских духовников за советом. Тому, наверное, потребовалась немалая храбрость, чтобы выслушать обозленного жениха. Ибо долгое время спустя, в дружине князя Ярослава об особенно смелом и непобедимом воине говорили, что он дерется, почти как сам Творимир в пору своего жениховства. Как христианский, так и нехристианский Новгород с нетерпением ждал, чем же все закончится. Отец Михаил осторожно расспросил у сверкавшего глазами воина, так ли уж он дорожит своими богами. Без труда выяснил, что, тому, вообще говоря, наплевать. Ну а если наплевать, то, что Творимир думает о том, чтобы плюнуть на старых богов во время таинства крещения? Беседуя с седым священником, несчастный воин успокоился и слушал его, не перебивая. Один только раз перебил, спросив, а что будет, если Марьяна так его и не полюбит, несмотря на то, что он принесет клятву верности Христу. На что отец Михаил усмехнулся и сказал, что какой же он, Творимир, мужик, если, имея своим помощником самого Христа Бога, не сможет завоевать сердце юной девицы. Про то, что батюшка был заодно и духовником самой Марьяны и кое-что знал о сердечных наклонностях обсуждаемой девицы, священник не сказал тогда ни слова.

Но конечно же, помощь Христа сыграла решающую роль. Творимир женился через месяц после крещения. А когда Рагнар вернулся на службу князю Ярославу, выйдя из монастыря, то он с трудом узнал когда-то знакомого ему шального волка-Одинца в этом спокойном, уравновешенном и надежном воине. Они не просто подружились. Рагнар был крестным у двух сыновей Творимира, его кумом. И названная дочь варяга Любава приходилась теперь родственницей куму Рагнара.

– О, Творимир, – радостно воскликнула Любава, устремляясь вперед. – До встречи, Всеслав.

Она побежала навстречу подходящему воину. Всеслав резко остановился, посмотрел, как она добежала до высокого темноволосого человека, развернулся и пошел обратно. Любава молча шла рядом с Творимиром до самого Новгородского двора.

– Где Харальд? – спросила она, когда за ними закрылась тяжелая калитка? – Ему Дрозд передал мои слова?

– Харальд забрал с собой Добровита, и они отправились выслеживать дорогу в капище Велеса. Правильно мы тебя поняли?

Добровит, молодой новгородец, был одним из лучших княжеских следопытов.

– Правильно. Как ты думаешь, кто был дружкой Суждальского жениха? Коснятин! И, ничего особенного, конечно, но Всеславов брат в Суждале.

Творимир присвистнул.

– Да, мы и вправду в самом логове оказались.

Любава вздохнула и пошла к дядьке Тишате, который, кстати, не знал, что затея с его лечением и с обучением его сына в Муромской школе сказителей – только прикрытие для княжеских послухов. Дрозда Харальд в полупьяный Муромль не выпустил. Мальчик бегал по избе и терзал гудок. Больше всего звуки, которые смычок извлекал из несчастного инструмента, напоминали скрип старой-престарой двери. Наконец, мальчику удалось извлечь звук, напоминающий басовитый полет шмеля. Потом – взвизг. И тишина. Любава даже рассмеялась.

– Знаешь, Дроздик, у тебя что-то интересное получилось. Твои учителя вряд ли одобрят, но что-то в этом есть. «Как шмель бабу в избе укусил».

Мальчик тоже рассмеялся.

– Что болит, дядько? Лечиться сейчас будем, или после ужина?

– И сейчас, и после ужина, – довольным голосом произнес Тишата. – Что у меня должно болеть, чтобы ты дала самую сладкую настойку?