Текст книги "Тени утренней росы"
Автор книги: Татьяна Воронцова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Бреду на негнущихся ногах к холодильнику, пью холодную воду, умываюсь, закуриваю, варю себе кофе в полтретьего ночи. Потом сижу над чашкой за круглым, накрытым белой льняной скатертью столом в маленьком домике на одном из островов Средиземного моря и долго пытаюсь вспомнить, кто я.
3
Ровно в одиннадцать я уже на стоянке. Торопливо оглядываюсь по сторонам. Нет, черной «Ямахи» нигде не видать. Да и машин-то всего четыре, не считая моей. Может, он приехал на одной из них? Трудно представить, но чего в жизни не бывает.
За полчаса я облазила весь монастырский двор, сбегала к фонтану, заглянула в кафоликон[10]->-> – этой сволочи нигде не было.
А кто тебе сказал, дуреха, что он здесь? Да что ему здесь делать, если он уже запечатлел на бумаге каждый камень, каждую трещину на ступенях этой святой обители? Рванул небось в Агиа-Триада или еще куда-нибудь, достопримечательностей на острове хоть отбавляй. Да и вообще, порядочные люди так не поступают. Если ты хотела его видеть, надо было приезжать в назначенный день и час. Ведь вы договаривались, и он, возможно, ждал, а ты в это время валялась на пляже, или дула «Метаксу», или таскалась по торговым кварталам Рефимно, разглядывая всякие никчемные безделушки.
Что ж, может, это и к лучшему. Посижу немного в тени, отдохну и поеду в Аркади. Осмотрю тамошний знаменитый монастырь, сделаю несколько фотографий. Зачем мне этот мальчишка? Испытать на нем силу своих неотразимых чар? Пфф. Бред какой-то.
Солнце припекает. Справившись с эмоциями или убедив себя в том, что справилась, я двигаю в обратный путь. Привратник молча кивает на прощание, и я киваю в ответ. Денег за вход он с меня не взял. Узнал и жестом велел проходить, отчего, конечно же, сердце кольнуло. А если попробовать спросить его об этом парне? Ведь они знакомы, в чем я лично убедилась в прошлый раз. Но я ни о чем не спрашиваю – не потому, что стесняюсь заговорить с монахом, а потому, что боюсь услышать в ответ, что мой художник свалил на родину (в Англию, Шотландию, Бельгию, Данию, Голландию) и в ближайшее время вряд ли появится в Превели. Что он не появится больше никогда.
В час дня я все еще дежурила на стоянке, изредка наведываясь в ближайший кафетерий, чтобы выпить минеральной воды или просто посидеть под навесом. Все боги Олимпа, должно быть, потешались надо мной. Ну и что с того? Мне некуда спешить и нечего терять. Свободная женщина с массой свободного времени.
Рев мотора заставил меня подскочить, а мое сердце – удвоить частоту сокращений. С горящей сигаретой в одной руке и бутылкой минеральной воды в другой я стремительно обернулась. Не может быть…
Тяжелый черный мотоцикл летел прямо на меня. Черные волосы наездника развевались от ветра. Плотно прилегающие к голове мотоциклетные очки с дымчатыми стеклами не позволяли разглядеть лицо. Да и могу ли я сказать, что видела его хоть однажды.
Выключив двигатель, он позволил мотоциклу подкатиться ко мне (я стояла у парапета, за моей спиной была пропасть), улыбнулся, не снимая очков, да так и остался сидеть, упираясь ногами в землю, скрестив руки на руле. Мужчина и его железный конь. Очень эффектно.
Прижимая к груди бутылку с водой, я с ужасом ждала его первых слов.
– Итак, вы это сделали. – Улыбка стала шире, блеснули белые зубы. – Непросто было принять такое решение, правда?
Я нервно сглотнула.
– Почему же?..
– Потому что сегодня вы приехали не в Превели. Вы приехали ко мне.
Можно было разыграть возмущение и наговорить кучу разных слов, но я знала, что это бесполезно. Он выслушает, улыбнется понимающе и сменит тему, а меня еще долгое время будет преследовать чувство неловкости, как бывает, когда допустишь какой-нибудь непростительный промах.
– Ты прав, – произнесла я намеренно резко. – Но ведь ты этого хотел, разве нет?
Сраженный ответом, он дрогнул, совсем чуть-чуть, и вцепился пальцами в руль мотоцикла. Что-то задело его за живое. Знать бы, что именно.
– Да, – ответил он после паузы. – Правда, я думал, что это произойдет намного раньше.
Рубаха у него на груди часто приподнимается от дыхания. На верхней губе поблескивают капельки пота. Его поза – расслабленная, непринужденная – выглядит непреодолимо сексуальной.
– Раньше? – Я пожала плечами. – Ну, вчера я была занята.
Слушая эту ложь, он лишь сокрушенно качает головой.
– Вас не было четыре дня.
– Четыре дня? – переспросила я в притворном изумлении. – Неужели?
Всякий раз, когда меня вынуждают лгать или же я добровольно принимаю решение ограничиться полуправдой, мне сводит челюсть. Для окружающих это почти незаметно, и тем не менее.
– Вы рискуете обжечь пальцы.
С этими словами он забрал у меня окурок, демонстративно затянулся от него и щелчком перебросил через парапет.
– Четыре дня. Я знаю точно. Выпрямившись, он засучил рукав и показал мне четыре ножевых пореза на предплечье правой руки. Темные от запекшейся крови, они выглядели так, будто кто-то (а точнее, он сам) четыре раза подряд рубанул ножом поперек предплечья, подражая героям вестерна, которые при помощи зарубок на стволах ружей ведут счет убитым краснокожим. Один из порезов был совсем свежим, слегка воспаленным. Наверное, появился только вчера.
Он спокойно держал передо мной вытянутую руку (великолепную, мускулистую, тонкую в запястье руку), давая мне хорошенько рассмотреть.
– Я ждал вас, но вы не пришли. – Голос звучал буднично, словно он говорил о погоде. – На следующий день я ждал опять, но вы опять не пришли. Я был не в силах вырваться из этого заколдованного круга и наказывал себя за это. Не спрашивайте, что бы я стал делать, если бы вы не пришли совсем. Я не знаю.
Я остолбенело уставилась на него, лишившись дара речи.
Так искромсать себе руку только из-за того, что… Из-за чего? Я почти увидела, как это происходило. Резкий взмах, сверкнувшее лезвие, закушенные губы…
– Ты сумасшедший, – вырвалось у меня. – Ты просто псих!
– Да, и надо сказать, это было делом не одного дня.
Медленно он выбирается из седла, подходит ко мне вплотную (высокий парень, выше меня на полголовы, хоть я и не маленькая), снимает с меня соломенную шляпку, потом очки. Складывает все это на капоте моей машины, поворачивается и, протянув руку, прижимает ладонь к моему затылку, словно для поцелуя.
Ну, знаете ли!.. Я смотрю на него, щурясь от солнца. Тоже мне Клинт Иствуд!
Моя фантазия несколько приукрасила его. При ближайшем рассмотрении он оказался… более обыкновенным, что ли. Интересно, собирается он в конце концов снять свои очки?
Потеряв терпение, я сдергиваю их сама. И застываю, почти бездыханная.
Как я могла подумать, что ему двадцать пять лет? Этот взгляд с прищуром – неожиданно цепкий, пронизывающий, жесткий – взгляд нацистского преступника. Тонкая сетка морщин в углах глаз…
– Вот почему ты не снимаешь очки при первом знакомстве.
Он кивнул:
– Мои глаза пугают людей.
Я тоже чувствую себя озадаченной. Мой новый знакомый выглядит форменным маньяком, но не в этом дело. Есть одно обстоятельство, которое беспокоит меня гораздо больше, чем его внешний вид. Он изранил себе ножом то же самое место на той же самой руке, откуда во сне у меня сходила кожа от прикосновения многоликого демона.
Меня преследует и тяготит сознание неотвратимости происходящего со мной в последнее время. Это незнакомое, пугающее чувство. Похоже, я попала в сферу действия каких-то инфернальных сил – по глупости или по неосторожности.
Первая стадия мифологического пути героя – «зов к странствиям» – означает, что судьба позвала его и перенесла центр его духовного тяготения за пределы человеческого общества, в область неизвестного. Эта судьбоносная сфера, таящая как опасности, так и сокровища, может быть представлена по-разному: как далекая страна, лес, подземное, подводное или небесное царство, таинственный остров, высокая горная вершина или как состояние глубокого погружения в сон; но в любом случае это место удивительно меняющихся и полиморфных созданий, невообразимых мучений, сверхчеловеческих свершений и невыразимого восторга.
Стоящий передо мной мужчина даже не пытается помочь мне. Его светлые, почти прозрачные глаза – глаза цвета морской воды, какой она бывает в утренние часы на мелководье, – скользят по моему лицу, по груди в распахнутом вороте блузы, заставляя меня поджимать губы с нарочито неприступным видом. Светлые глаза, слегка выступающие скулы, волнующие очертания губ…
– Может, выпьем по чашечке кофе? – Он все же решил прервать затянувшееся молчание. Снял руку с моего затылка, сделал шаг назад и снова стал далеким и чужим, как раньше. – Или поедем купаться? Или еще куда-нибудь?
– Кажется, вы собирались показать мне Нижний Превели, – напомнила я, безоговорочно принимая правила игры.
Чужие так чужие.
– Да, конечно. Я рад, что вы помните.
И вот наша колонна, состоящая из мотоцикла и малолитражки, начинает движение к заброшенной пустыни, расположенной в трех километрах от приморского монастыря. Заявленная скорость – сорок километров в час. Зная о моем отношении к горным дорогам, ведущий милосердно придерживается ее, хотя в глубине души наверняка считает это капризом.
Изъеденные временем живописные звонницы и башенки Нижнего Превели видны прямо с дороги, поскольку сами постройки теснятся ниже по склону. Ни дверей, ни оконных переплетов. Только каменные стены. Глядя на них сквозь высокую сетчатую ограду, я задаю себе вопрос, каким образом туда может проникнуть живое существо крупнее крысы. Однако мой спутник исполнен оптимизма, и вскоре мы уже стоим перед полуразрушенным зданием, которое не имеет ни кровли, ни балок перекрытия, только желтовато-серые облупленные стены с остатками штукатурки, и обсуждаем вопрос, стоит ли забираться внутрь или лучше ограничиться созерцанием этой остро нуждающейся в реставрации святыни с безопасного расстояния.
– Предлагаю подняться вон туда. Может, нам повезет, и мы отыщем святая святых и чудом сохранившийся древний алтарь. Ну что, вы согласны? В худшем случае все это рухнет нам на голову, и мы окажемся погребенными под руинами храма Господня вместе со святыми отцами. Существует ли лучший способ уйти из этого мира? Смотрите под ноги, ступени совсем обвалились. Стойте-ка, я проверю, нет ли там призрачного стража с огненным мечом в одной руке и распятием в другой. Ага. Ну, идите сюда. Дайте руку. Это место силы. Чувствуете?..
И все в том же духе.
Осмотр печальных, но по-своему величественных развалин доставил мне настоящее удовольствие. Мой самозваный гид вел себя безупречно. Приподнимал, поддерживал, отряхивал, без конца задавал вопросы типа «все в порядке?», «вы еще не устали?», «как по-вашему, здесь не слишком грязно?». А главное, так и сыпал всевозможными историями о временах венецианского и турецкого владычества, о критских повстанцах, укрывающихся в горах, о неравных битвах, когда монахи вставали плечом к плечу с мирянами, об открытии древнейшей в Европе минойской цивилизации.
– Вы любите этот остров, – заметила я, когда мы окончательно выбились из сил и присели на запыленные ступени одной из построек.
– Что, заметно? Можете не отвечать. А вам здесь нравится?
– Ну, в общем…
– Вы давно на острове?
– Уже неделю.
– Вот как? – переспросил он с иронией. – Целую неделю? – Его зеленоватые глаза на мгновение задержались на моем лице. – Откуда вы?
– Из Москвы.
– Из Москвы в России?
– Да.
– Туристка? Живете в отеле?
Странно слышать все эти вопросы после того, как мы… Мы – что? Провели вместе полдня и даже не познакомились? Вот именно. Даже не познакомились.
– Нет, не в отеле. В доме моей сестры. Недалеко от Аделе. Знаете? На северном побережье Крита.
Он кивнул:
– Ваша сестра – владелец недвижимости. Богатая женщина, да? Случайно, не актриса? На Крите полно актеров из Европы и Голливуда. Хорошее место для жизни.
Последняя фраза прозвучала особенно красиво, и я постаралась запомнить ее. Хорошее место для жизни. Нет, даже не так. Не совсем так.
Nowhere on the Earth there is a better place for living. Нигде на Земле нет лучшего места для жизни.
– На северо-западе острова, в бухте Ставрос, не так давно даже снимали фильм, – продолжал он невозмутимо. – «Грек Зорба». Вы не смотрели?
– Нет.
– Я тоже. Но это не важно. Исполнитель главной роли, не помню его имени, получил «Оскара» за этот фильм, высшую награду Американской киноакадемии; так этот «Оскар», эта статуэтка, теперь стоит в местной таверне на радость туристам, а сам актер просто взял да и переехал сюда жить. Сюда, на Крит. Молодец парень, правда?
Я кивнула, с трудом удерживаясь от смеха. Что за дурацкий разговор!
– Моя сестра не актриса. Дом принадлежит ее мужу, хозяину крупной строительной компании. Мосты, тоннели и все такое прочее. У нас это называется «удачно выйти замуж».
– О! – проронил он, отворачиваясь, чтобы я не заметила его улыбки.
Прикусил зубами сигарету, щелкнул зажигалкой. С привычной небрежностью заядлого курильщика, которая делала его похожим на дворового хулигана или нет, скорее на столичного аристократа, погрязшего в пороке.
– Вы младшая из сестер? – прозвучал неожиданный вопрос.
– Да.
– Так я и думал.
– Почему? Он издал отрывистый смешок:
– У вас несчастный вид. Я оторопела.
Ну и ну! А где же такт? Где пресловутая английская вежливость?.. Мне пришло в голову, что он, возможно, американец.
– А вы откуда?
Прежде чем ответить, он в очередной раз приложился к сигарете, выпустил дым колечками и проводил их мечтательным взглядом.
– Из Голлуэя, Ирландия. Но живу главным образом в Лондоне. – Проследил за тем, как колечки табачного дыма растаяли в воздухе, и добавил: – Когда не живу на Крите, разумеется.
Узкие запястья, на одном – золотой браслет. Худое, гибкое тело. Рубашка полощется на ветру.
Минуточку, дорогуша, что это у тебя на уме? Ты хочешь его к себе в постель?
Ответ очевиден. Да, я хочу его к себе в постель. Кошмар!
Догадываясь, что все эти мысли написаны у меня на лице, я сделала глоток воды из бутылки, пару раз непринужденно обмахнулась носовым платком и одарила собеседника ослепительной улыбкой в духе Джулии Робертс.
– Вы часто приезжаете сюда?
– Сюда, на Крит? Или сюда, в Превели?
Порядок. Я спасла положение. У него по-прежнему не было ни малейшей причины заподозрить меня в каких-либо притязаниях на его особу.
Он приезжает на Крит ежегодно, в конце апреля или в начале мая, и остается до конца ноября. Снимает комнаты у одной греческой семьи в Хора-Сфакион. Всегда у одной и той же семьи.
Я собираюсь подробнее расспросить его об этой семье, а заодно и его собственной семье, выяснить, кто он вообще и чем занимается, но в эту минуту в сумке у меня начинает звонить телефон. С невнятным возгласом досады я извлекаю его из-под кучи всякого барахла, каким обычно бывает набита дамская сумочка, смотрю на дисплей и обреченно вздыхаю. Делать нечего, придется отвечать.
– Да, мама. Все в порядке. Я здорова. Да, купаюсь, отдыхаю. И я тоже. Уже соскучилась. Привет папе. Целую вас обоих.
Отключаю аппарат от сети и понимаю, что подходящий момент для детального ознакомления с его биографией, увы, упущен. Мой приятель уже встал, отряхнул штаны и приготовился сопровождать меня к машине.
– Как тебя зовут? – спрашиваю я с неожиданным ожесточением, твердо решив, что не сдвинусь с места, пока не получу ответа хотя бы на один вопрос.
– Нейл Бреннан, – отвечает он с безмятежной улыбкой. – А тебя?
Мы купаемся в чудесной бухте Дамнони – песчаный пляж, чистейшая вода, – потом обедаем в таверне на берегу, потом снова купаемся.
В этой таверне он явно не в первый раз, его здесь знают и, поскольку он свободно говорит по-гречески, встречают действительно как своего.
– Хэретэ, Нейл! – слышится со всех сторон. – Хэретэ, кирие!
Греческие приветствия очень симпатичны. При встрече греки говорят друг другу «радуйся». Это кажется мне мудрым и правильным. Во всяком случае, это не простая формальность.
– Я сас! – отвечает он с улыбкой, что значит «привет». И тут же переходит на английский, чтобы я не чувствовала себя лишней. – Моя подруга Элена. Она из России. Кто-нибудь из вас, парни, говорит по-русски?
Бармен и официанты улыбаются до ушей.
Нейл тоже доволен. Мне нравится, как он произносит мое имя – Элена. Его низкий, хрипловатый голос делает проникновенным каждое слово.
Пока мы отдавали должное салату по-гречески, шашлыку и местному пиву «Мифос», к пляжу подъехали два здоровенных джипа, битком набитые жизнерадостными итальянцами. Посовещавшись, мы сходимся во мнении, что эти милые люди, обвешанные фотоаппаратами, радиоприемниками, надувными матрасами, волейбольными мячами и маленькими детьми, могут достать кого угодно, и перебираемся поближе к скалам.
– Далеко не заплывай,– говорит мне Нейл, стоя на ветру с развевающимися волосами. Очень стройный, очень загорелый. – Боюсь, как бы шашлык не потянул тебя на дно.
Безо всякого стеснения он переодевается в моем присутствии, и я следую его примеру. Взявшись за руки, мы направляемся к воде.
– Хоть это просто, – роняет он с легким вздохом.
Но мне-то так не кажется.
Назавтра мы договорились посетить плоскогорье Аркади с одноименным монастырем, что в пятнадцати километрах от Аделе, а если останется время, то доехать до археологического заповедника на горе Элефтерна и побродить по руинам античного города, знаменитого своими мозаиками. При условии, что я не передумаю. Будет просто здорово, если я позвоню.
Очередное испытание – мне придется позвонить самой, чтобы подтвердить свою готовность.
От Хора-Сфакион до Аделе он доберется за полтора часа, а еще через полчаса мы можем быть в Аркади. Отличный план, не правда ли?
Я чувствовала себя лодкой в водовороте. Точнее, я чувствовала себя в лодке, которую уносит… Куда? К каким берегам? Переправа, граница… Все тот же неотвратимый подтекст.
Герой может сам, по своей собственной воле, пуститься в странствия, как Тесей, услышавший по прибытии в Афины ужасную историю о Минотавре. Или же он может быть послан или унесен в свое приключение какой-нибудь благожелательной или злонамеренной силой, как в случае с Одиссеем, которого носили по Средиземноморью ветры разгневанного бога Посейдона. Приключение может начаться с простой ошибки; или герой может всего лишь случайно прогуливаться и его блуждающий взор остановится на чем-то, что увлечет его с проторенных дорог человечества.
4
Ни кофе, ни булочка, ни йогурт не лезут в глотку. За утро я уже раз пять брала в руки телефон и после мучительных колебаний возвращала его обратно на журнальный столик. Ну что, что сложного – взять и набрать номер? Да, но сделать это – значит дать ему понять, что я в принципе не против, что я заинтересована в нем. Вечное мое проклятие – боязнь ответственности сказать слово или совершить поступок. А что, если позже придется об этом пожалеть?
Захватив с собой телефон (так, на всякий случай, вдруг позвонит Ритка или мама), я вышла на террасу и притворилась, будто любуюсь окрестностями. В саду надрывались цикады. Теплый ветерок раскачивал ветви олив, шевелил высокую траву, У подножия гор лежало бескрайнее синее море, прекраснейшее из всех морей, колыбель жизни.
Одиннадцать тридцать. Дальше тянуть невозможно. Или звонить, или не звонить. Я рухнула в плетеное кресло и раскрыла книгу.
Часто в реальной жизни и нередко в мифах мы встречаемся с печальным случаем зова, оставшегося без ответа, ибо всегда можно попросту обратить свое внимание на что-то другое. Отказ призыву превращает приключение в его противоположность. Погруженный в рутину, в тяжкие труды, человек теряет способность к значимому решительному действию и превращается в жертву, требующую спасения. Его цветущий мир становится пустыней, а жизнь кажется бессмысленной, несмотря на то что, подобно царю Миносу, он может преуспеть в создании прославленной империи. Какой бы дом он ни построил, это будет дом смерти – лабиринт с исполинскими стенами, предназначенный для того, чтобы скрыть от человека его собственного Минотавра.
Поистине, все против меня!.. Ну что мне в этом парне, в его рисунках или рассказах? И ведь мой номер телефона он даже не спросил. Нарочно не спросил! Чтобы вынудить меня сделать следующий шаг без всякой поддержки.
Что ж, ладно. Я набрала номер, услышала в трубке его хрипловатый голос и бодро затараторила:
– Привет, это Елена. Надеюсь, я тебя не разбудила? Хм… я рада. Как насчет прогулки по горам?
Несколько минут легкомысленной болтовни, обсуждение времени и места встречи – и вот уже у меня поднялось настроение и, как следствие, прорезался зверский аппетит. Надо же! Все оказалось проще, чем я предполагала. Теперь еще одно: нужен мне макияж или нет?..
Я жду его на обочине дороги между Пиджи и Лутрой. Заблудиться здесь невозможно. Незадолго до назначенного срока он появляется, вылетая из-за поворота с ужасно солидным ревом, на бешеной, как мне представляется, скорости. Тормозит, тормозит еще и, наконец, останавливается в двух шагах от моей машины. Снимает очки и делает взмах рукой. Вот и я!
На нем рубаха защитного цвета, как у военнослужащих, которая ему очень к лицу, и те же вылинявшие до небесной голубизны джинсы. Вытянутые коленки. Обтрепанные края штанин. И тут же сверкающий на солнце золотой крест в распахнутом вороте рубахи. На шее крест, на запястье браслет, в левом ухе серьга. Умри все живое.
Тем же порядком, что и накануне, мы следуем к монастырю Аркади. Путь наш тернист и полон неожиданностей. Крутой поворот. Подъем. То и другое одновременно. Ладони у меня взмокли от нервного напряжения. Но что делать, не поворачивать же обратно.
Наконец мы на месте. Выхожу из машины, оглядываюсь по сторонам и сразу понимаю – оно того стоило. Плоскогорье Аркади – единственное на Крите, где произрастают знаменитые итальянские сосны, пинии. Они здесь повсюду. Сосновый запах просто сбивает с ног.
– Элена! Посмотри сюда!
Я иду на зов и замираю, восхищенная. У моих ног крутой обрыв, справа и слева могучие сосны с раскидистыми ветвями и пушистыми веерами мягких зеленых игл, а внизу, много ниже, – серая лента дороги, по которой мы взобрались сюда. Лента, свернувшаяся в петлю.
Нейл наблюдает за мной, стоя под аркадой мемориального комплекса, сооруженного уже в наше время в память о событиях 1866 года, когда осажденные турками монахи вместе с укрывшимися в монастыре повстанцами по благословению игумена Гавриила взорвали пороховые склады, что привело к гибели как турецких солдат, так и защитников монастыря.
– Они предпочли смерть позорному плену, – сказал, пожимая плечами, Нейл. – Греки, для них такое нормально.
Это неожиданно и странно: переступив порог, вы сразу невольно останавливаетесь, чтобы не наступить на высеченный прямо на полу равносторонний крест, помещенный в круг, а в следующую минуту, еще не успев опомниться, видите перед собой музейную витрину, где на полках за стеклом выставлены на всеобщее обозрение человеческие черепа. Прославленные черепа, героические черепа. От одного взгляда на них мороз по коже.
– Вот ужас-то, – прошептала я еле слышно. Нащупала руку Нейла и крепко сжала. – Давай уйдем отсюда.
– Что в этом ужасного? – возразил он. – Все в порядке вещей. И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его.
Эти слова заставили меня обернуться. С моим парнем творилось что-то неладное. Только что он стоял со мной рядом веселый и оживленный, а теперь выглядел так, будто внезапно заболел. Отсутствующий взгляд, по-прежнему устремленный на полки с черепами, поблескивающие на висках и на верхней губе мельчайшие капельки пота…
– Нейл, посмотри на меня.
Он не шелохнулся. Глядя в его бледно-зеленые глаза, остекленевшие, точно в кислотном трансе, я не придумала ничего лучшего, чем потрясти его за плечо.
– Эй, ты меня слышишь?
Он глубоко вздохнул, провел пальцами по лбу.
– Прости, я задумался.
Хороша задумчивость! Надо, что ли, на всякий случай поинтересоваться, как на этом острове вызывают врача.
В четырех километрах от Аркади нам встретилась развилка с дорожным указателем «Аркади – прямо, Амнатос – налево», и Нейл включил поворотник, а затем коротким взмахом руки предупредил меня, что уходит налево. В самом деле, что нам лишних пятнадцать минут. Я и сама была не против выйти ненадолго из машины, сделать глоток воды (приближалось самое жаркое время дня) и постоять перед воротами Амнатоса, на фризе которых высечена надпись: «Начало мудрости – страх Господень».
– Долгое время я не понимал смысла этих слов, – признался Нейл, – мне казалось, что страх перед Богом подобен страху перед зубным врачом, и значит, в этом есть что-то унизительное. Но страх Господень – это не страх перед наказанием, которому Бог должен непременно подвергнуть нас за какой-то грех или просто неблаговидный поступок. Это боязнь впасть в этот грех независимо от того, последует ли за ним наказание. Боязнь не столько БЫТЬ наказанным, сколько ЗАСЛУЖИТЬ наказание. Понимаешь? Боязнь оказаться недостойным.
– Недостойным чего? Милости Божьей?
– Можно и так сказать. Если считать за милость обладание силой, необходимой для преодоления препятствий, характерных для пограничной зоны, с последующим расширением из сферы смертного в сферу бессмертного.
– Трансформация в божественное? Слияние, растворение, тебя это не пугает?
– Трансформация – не растворение. При этом человек не утрачивает индивидуальности, а прорастает в вечность, подобно зерну.
Зерно Элевсинских мистерий. Жизненный цикл зерна, воплощенный в бессмертных образах Диониса и Осириса. Через какие страхи и терзания приходилось пройти неофиту, прежде чем перед ним открывалась высшая истина посвящения: для души, сходящей с неба, рождение есть смерть.
Итак, он верующий. Кто бы мог подумать. Но при первой нашей встрече там, в Превели, когда…
– Ты ответил, – продолжила я вслух свою мысль, – что со временем перестал чувствовать разницу.
– Ты задала не тот вопрос. Ты спросила: вы, наверное, католик? Нет, я не католик, не православный, не протестант, не копт, не христианин, не мусульманин, не буддист. Я дитя Бога, сын Царя Царей[11]->->.
Он в самом деле это сказал? Я не ослышалась? На своем веку я повидала немало образованных людей, но далеко не каждый цитировал Рама-кришну.
Зеленые глаза его искрились, губы подрагивали от сдерживаемого смеха. Он видел, что его признание ошеломило меня, и остался ужасно доволен.
– Я не одинок в своих убеждениях, Элена. Доктор Карл Меннингер отмечает, что хотя еврейских раввинов, протестантских и католических священников в теоретических расхождениях по общим вопросам иногда еще можно примирить, то когда они начинают говорить о правилах и принципах достижения вечной жизни, их взгляды безнадежно расходятся. «До этого момента программа безукоризненна, – пишет доктор Меннингер, – но если никто определенно не знает, каковы правила и принципы, все превращается в абсурд». Ответом на это, безусловно, является сказанное Рама-кришной: «Бог создал различные религии для того, чтобы удовлетворить требования различных людей, стремящихся к Богу. Все учения – это лишь множество путей; но путь ни в коей мере не есть Сам Бог. Воистину, человек может прийти к Богу, если будет следовать по любому пути с искренней приверженностью. Пирожное с сахарной глазурью можно есть, начиная как спереди, так и сбоку. В любом случае вкус его будет сладок».
Нейл рисует, пристроившись, по своему обыкновению, на каких-то стесанных ступенях, я же, набросив на плечи длинный шелковый шарф, вступаю под своды монастырского кафоликона. Здесь традиционно два алтаря: слева – Преображения Господня, справа – Святых Константина и Елены. Ставлю свечки, шепчу бессвязные и совершенно неподобающие случаю слова и отступаю к выходу. Православная христианка из меня как из дерьма пуля. Чего-то мне для этого не хватает, чего-то весьма важного…
Братские корпуса, несмотря на частичную реставрацию, предпринятую в XVIII веке, считаются самой древней частью обители. В левом углу двора – руины винного погреба, служившего пороховым складом и взорванного 9 ноября 1866 года. Благодаря этому событию, как доложил мне Нейл, монастырь Аркади стал символом борьбы критского народа за независимость, и его изображение даже поместили на банкноты достоинством в сто драхм.
Двое туристов фотографируются возле корявого обугленного ствола дерева, безмолвного свидетеля тех трагических событий. Если бы защитники монастыря могли предположить… впрочем, это уже праздные размышления, не заслуживающие упоминания.
Я медленно иду по длинной крытой галерее: с одной стороны расположены двери в кельи монахов, с другой – многочисленные арочные проемы, в каждом красуется керамический горшок с цветущей геранью. Греки просто обожают герань, и она, в свою очередь, чувствует себя здесь весьма неплохо. Мне попадались кусты в человеческий рост.
Любопытная деталь: при определенном ракурсе оштукатуренные, местами облупленные стены цвета песчаника кажутся розовыми. Причуды ли освещения тому виной, или специальные добавки к штукатурке, в любом случае выглядит это потрясающе.
Слегка ссутулившись, то и дело отбрасывая со лба длинную челку, Нейл рисует фасад кафоликона, а я наблюдаю за ним с лестницы, ведущей в помещение музея.
Фасад со сдвоенными колоннами, классическими порталами, двойным фронтоном с резными рельефами и доминирующей над всем этим двухъярусной звонницей в три звона очень хорош. В отличие от других построек монастырского ансамбля кафоликон не пострадал в результате взрыва, поэтому за всю историю своего существования ни разу не подвергался серьезной реставрации. Фактически он сохранился в первозданном виде – с конца XVI века до наших дней.
Что же касается тех, кто не отверг зов, – первый, с кем им предстоит встретиться на их героическом пути, представляет собой фигуру защитника, призванного снабдить их неким волшебным средством против несокрушимой силы драконов, адских псов и прочих стражей порога…
Повсюду, где мне встречается знак креста, это именно равносторонний крест – такой, как в усыпальнице. Я уже обратила внимание на то, что и Нейл носит на шее точно такой же крест, но все никак не могла выбрать подходящий момент, чтобы выяснить почему.
«Ты слишком много думаешь, дорогая, – любит повторять моя матушка, – дай голове отдохнуть». Но, поверьте, моей бедной голове не до отдыха, когда со мной этот парень. Как мы здесь оказались?.. Почему мы вместе?..
В сказке это может быть маленький лесной человечек, некий чародей, отшельник, пастух или кузнец, явившийся для того, чтобы дать амулет или совет, которые требуются герою. Более высокоразвитые мифологии предоставляют эту роль возвышенному образу наставника, учителя, паромщика, проводника душ в потусторонний мир.
