Текст книги "Голые факты"

Автор книги: Татьяна Шабашова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Татьяна Шабашова
Голые факты

^{Дружеский шарж А.Цветкова}

Татьяна Владимировна Шабашова, как и полагается, сначала родилась. Нормально развивалась. Затем началось ученье – свет! – и тьма разных дел. Внесла небольшую лепту в отечественный волейбол и маленькие лепточки в плавание и легкую атлетику.

С помощью 1-го Московского государственного педагогического института иностранных языков преодолела языковой барьер и пятнадцать лет переводила с русского на английский и наоборот, на международных конгрессах, семинарах, фестивалях и симпозиумах. Там и сэкономила порцию юмора, пригодившегося впоследствии.

От безобидного юмора в газетах «Москоу ньюс» и «Советский спорт» перешла к нелицеприятной сатире в журнале «Крокодил». За меткое попадание смехом в наших зарубежных недругов была в 1976 году удостоена звания лауреата Крокодильской премии.

Рисунки Г.Караваевой

Голые факты

ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой рассказывается о том, как итальянский журнал «Плеймен» решил обскакать своего американского конкурента.

Редактор «Плеймена» Аделина Таттила деловито открыла собрание редакционного совета.

– Надо поднимать тираж, – без обиняков заявила она. – Наш шеф не похвалит нас, если мы будем топтаться на месте. Голенастые манекенщицы надоели. Надо искать новые формы. У меня трое детей, и я не хочу, чтобы им драли глотку сухие спагетти. Американский «Плейбой» – 400 тысяч экземпляров, мы – только 350 тысяч. Кто за то, чтобы переплюнуть «Плейбой»?

Все были за то.

– Для этого надо бить крупную дичь!

Все были за дичь.

– В таком случае, коллеги, есть идея – захватить и снять в самом что ни на есть натуральном виде высокопоставленную особу.

– Это можно! – гоготнули коллеги. – А какую особу?

– Жаклин Кеннеди!

По залу тихо пролетела муха. Аделина метнула колючий взгляд.

– В чем дело? Как понимать ваше молчание?

– Как знак согласия! – грянули коллеги.

– И, надеюсь, я не услышу слюнтяйских разговорчиков о том, что, мол, «вдова президента», «национальная трагедия», «неудобно», «нетактично» и прочую болтовню?

– Обижаешь, редактор, – нахмурились коллеги. – Мы и слов-то таких не знаем! Будет сделано на совесть! Аривидерчи!

ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой рассказывается о том, как 10 пронырливых фотографов – итальянцев и греков – со сноровкой завзятых домушников прокрались на остров Скорпиос, где проживала Жаклин, замаскировали фотоаппаратуру с дистанционным управлением и битых 15 месяцев охотились за объектом.

Знаменитый миланский фотограф Саттимио Гарритано зашевелился на суку. Ныли затекшие члены. Палило солнце. Попискивали насекомые. Кажется, целую вечность томится здесь Саттимио на ветке пирамидального тополя и слезает только в случае крайней нужды. «Внемли, пресвятая мадонна! Пошли в этот квадрат злополучную Джекки!» Молокосос Джиованни Тельпассио уже изловчился сделать несколько снимков. Этот щенок прорыл подкоп под пляжную будку, где раздевалась Жаклин. А ему, Саттимио, не везет. Он полз в апартаменты по канализационным трубам, но заблудился, утопил там свой штатив и сам чуть не задохнулся. Потом решил вскарабкаться в спальню по отвесной стене, цепляясь за ползучие растения. Сколько раз, бывало, он это проделывал удачно! А тут подвел радикулит. Продуло в канализации.

Но что это? В наушниках что-то застрекотало. Саттимио насторожился. «Спаси-те! – услышал он истошный шепот. – Пупондопуло утонул!» «Мама миа! – ругнулся Саттимио, от неожиданности падая с дерева. – Нашел время тонуть! Еще сорвет все мероприятие, грек несчастный!» Спотыкаясь на затекших ногах, короткими перебежками от куста к кусту Саттимио бросился к берегу моря.

Что он видит? На махровой простынке загорает Джекки. Моторная лодка заезжает то справа, то слева, и оттуда ведется прицельная съемка. Этот водоплавающий щенок Джиованни Тельпассио в стеклянном наморднике выныривает из пены и щелкает из водонепроницаемого аппарата. На песке, обмотанный водорослями, лежит выброшенный волной Пупондопуло. Грудь его в ракушках, на челе блаженство: утопая, он успел сделать несколько снимков. Не мешкая, Саттимио принялся делать собрату искусственное дыхание. «Жив, оклемается!» – подумал Саттимио, глядя, как Пупондопуло выплевывает рыбок и рачков, но в эту минуту Жаклин изящно перевернулась на другой бок, и Саттимио прильнул к аппарату...

Так или иначе, в декабре 1972 года вышел «Плеймен» с таким сенсационным подбором фотографий, что даже самые закоренелые циники заливались стыдливым румянцем, когда на них с обложки журнала, глянцево улыбаясь, глядела прелестная Жаклин. Она полулежала и полусидела в чем мама родила на четырнадцати сочных цветных фотографиях...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой рассказывается о том, как в редакции «Плеймен» подбивали итоги рейда на остров Скорпиос и строили новые, еще дальше идущие планы.

Редактор Аделина Таттила деловито открыла собрание. Сумочка, висевшая у нее на руке, заметно раздулась.

– Вы неплохо подзаработали, коллеги! – без обиняков заявила она. – Один только Саттимио Гарритано содрал с меня больше пятидесяти тысяч долларов! Хапуга!

– Обижаешь, редактор! – обиделся Гарритано. – Я только на вас работал, а этот утопленник Пупондопуло, между прочим, сбыл две черно-белые фотографии налево – журналу «Панорама» по цене...

– Прошу не считать в моем кармане! – высокомерно заметил Пупондопуло.

– Замри, хунта! Кто тебя вытащил из морокой пучины? Кормил бы ты сейчас рыб...

– Больше тебе меня спасать не придется. Кончились наши авантюры. Отплавались.

– Это еще почему?

– А потому! – Пупондопуло выгреб из портфеля пачку газет и журналов. – Послушайте, как нас поливают. Журнал «Тайм»: «Неприличное представление в голом виде бывшей Первой Леди взбудоражило всю Европу». Газета «Ла Стампа»: «Было бы лучше для Италии, если бы эти фотографии не появились в печати...»

– Прекратите нытье! – деловито крикнула Аделина Таттила. – Свобода журналистики – одна из наших самых замечательных свобод. Давайте лучше подумаем, что делать дальше. Вносите предложения!

– Предлагаю снять в костюме Адама главу правления Национального банка, – предложил Гарритано. – Можно вскарабкаться по стене в его ванную...

– Молчите, Гарритано! – прервала его редактор. – Кому нужен ваш глава? За этого волосатого тучника никто и сольди ломаного не даст! Я вот думаю другое: а что если снять в натуральном виде... – Синьора перешла на шепот.

– Как? – тихо ахнули коллеги. – Самого?

– Самого!

– А схема канализации Ватикана?

– Достанем.

На минуту все замерли от грандиозности замысла. По залу тихо пролетела муха. А потом все повскакали со своих мест и с громкими криками «Аривидерчи, Аделина!» побежали готовить очередную скандальную сенсацию.

«Плеймен» прочно укреплялся на печатном рынке.

Солила ль ты биточки, Дездемона?

Нет повести печальнее на свете, чем повесть о судьбе американского театра. Долго и беспросветно влачил он жалкое финансовое существование. Директора, импресарио, владельцы театров, этих убыточных предприятий, мыкались, прогорали и искали спасения всеми правдами и неправдами... Театр уже испускал последний дух, когда вдруг Фортуна приветливо улыбнулась Мельпомене.

«Интересное открытие сделали владельцы театров, – пишет журнал «Тайм» в статье «Артист на закуску». – В помещении переоборудованной закусочной в Сан-Диего, в бывшей прачечной в Канзас-Сити, в зале бывшего нелегального казино в Новом Орлеане, а также в бесчисленном множестве других мест дельцы открывают свое новшество – «обеденные театры». Зрителям подают коктейли, обед и пьесу под одной крышкой, все за определенную цену, которая колеблется от 6 долларов в небольшом южном городке до 15 долларов в районе, близком к Бостону или Нью-Йорку. В таких театрах актеры зачастую зарабатывают только то, что получают на чай, так как одновременно выполняют функции официантов и официанток».

Представьте себя за кулисами одного такого театра зажатыми между кухней и сценой. Несовместимо витают в воздухе запахи грима, пудры, кур и подгоревшей рыбы. Актеры готовятся к выходу: перетирают стаканы, сбивают коктейли, между делом проговаривают монологи.

РЕЖИССЕР. Ромео! Джульетта! Меркуцио! Все на месте? Что-то я не вижу Монтекки и Капулетти?

ДЖУЛЬЕТТА. Повар послал их на склад за пивом.

РЕЖИССЕР. Джульетта, реплики будете подавать вместе с бульоном!

ДЖУЛЬЕТТА. А пирожки с мясом?

РЕЖИССЕР. Пирожки – это сверхзадача. Раздали бульон, легко, изящно взбегаете на сцену и резвитесь с кормилицей. Кормилица в это время кормит посетителей сандвичами...

ДЖУЛЬЕТТА. Пока я буду резвиться, пирожки простынут.

РЕЖИССЕР. Пожалуй, вы правы. Пока вы разносите бульон, пусть кормилица разносит пирожки. Выход Капулетти – отца и матери. Джульетте сообщают, что к ней сватается Парис.

ДЖУЛЬЕТТА. Джульетта в отчаянии...

РЕЖИССЕР. Нет, пожалуйста, никаких отчаяний! Не надо портить зрителям аппетит. Вы просто скажите, что вам не нравится Парис и что вам нравится Ромео. Кстати, где он?

РОМЕО(из кухни). Я здесь! Мы с Тибальдом и Меркуцио чистим кур. Куры оказались полупотрошеные.

РЕЖИССЕР. Безобразие! Присылают полупотрошеных кур! Торопитесь, ваш выход! Сцена первая – площадь Вероны. А что брат Лоренцо опять опаздывает? Никакой дисциплины!

БРАТ ЛОРЕНЦО. Я вот он!

РЕЖИССЕР. Почему вы такой возбужденный, весь красный?

БРАТ ЛОРЕНЦО. Помогал разгружать огурцы. Я еще не гримировался: то разгрузи, то поднеси. В образ некогда войти!

РЕЖИССЕР. Тихо! Начинаем! Хор, прошу внимания. Не забудьте, что в «Прологе» последние две строки «Помилостивей к слабостям пера, их сгладить постарается игра», меняем на «Помилостивей к слабостям пера, их сгладить постарались повара!»

Итак, раньше театрал получал духовную пищу, теперь – пищу из духовки.

– Что сегодня дают в театре? – спрашивал в прошлом театрал, чувствуя приятное волнение в душе.

– Что сегодня подают в театре на первое действие, на второе действие и на сладкое? – спрашивает нынешний театрал, чувствуя приятное урчание в желудке.

Раньше актера увенчивали лавровым венком, теперь он довольствуется лавровым листиком, плавающим в супе.

Раньше театр прогорал. Теперь, в соединении с отбивной котлетой, он приносит владельцам, как пишет «Тайм», доход до 1,5 миллиона долларов в год. Обеденный театр в Омахе, например, вытягивает из посетителей 16 тысяч долларов еженедельно, из которых 9 тысяч – чистая прибыль.

Такие цифры, естественно, бодрят и веселят сердца бизнесменов. Возникают новые, дерзновенные планы по части дальнейшей гурманиэации театра.

ДИРЕКТОР(вбегая). Вы молодчина, старина! Именно от таких спектаклей вырабатывается желудочный сок! Что мы даем в субботу?

РЕЖИССЕР. «Отелло». Дездемона пересолит биточки, Эмилия расскажет об этом Яго, у Дездемоны пропадет одна столовая салфетка – подарок Отелло, и заварится такой конфликт!

ДИРЕКТОР. Надеюсь, мавр не станет ее душить? Этак у людей кусок в горле застрянет!

РЕЖИССЕР. Маврик добр, как котенок. Он, конечно, рассердится, что биточки пересолены, ведь он на диете. Но, в общем, все кончится поцелуем в диафрагму. Хэппи энд.

Слышно, как на сцене хор бодро исполняет:

– Нет повести печальнее на свете, чем повесть о сидящем на диете!

(Аплодисменты. Все жуют.)

Эта дружная, счастливая, процветающая семья

Недавно на американские телеэкраны был выпущен новый 12-серийный фильм «Американская семья».

Так называемые «семейные серии» – уже давно любимая телепища американцев. И молодой режиссер-документалист Крейг Гилберт, принимаясь за этот фильм, имел самые благие намерения – подробнейше зафиксировать на пленке дружную и процветающую ячейку добропорядочного потребительского общества. Свой выбор он остановил на благополучной пятидетной семье Лаудсов, имеющей полный набор стереотипных материальных ценностей – от ранчовидного домика в пасторальном пригороде, до электронной машины для облупливания крутых яиц.

Вообразите: вам выпадает шанс сыграть главную роль в многосерийном фильме о вас самих! Семейство Лаудсов с истинно американской любовью к «паблисити» ухватилось за этот шанс и побежало приводить в образцово-показательный порядок свое гнездо. Шутка ли, гнездышко будут показывать по центральным каналам миллионам американцев!

ИЗ РЕЦЕНЗИИ на этот фильм, напечатанной в журнале «Ньюсуик»: «Фильм «Американская семья» – это правдивая история, неделя за неделей прослеживающая настоящие, реально существующие жизни красивого, преуспевающего Билла и Пат Лаудсов и их детей от 13 до 20 лет. Лаудсы живут в Санта-Барбара, Калифорния. Билл имеет собственный бизнес. Пат – утонченная кулинарка. У обоих стройные фигуры и масса энергии».

В продюсеровом кабинете Лаудсы беседовали с создателями фильма.

– Мы выбрали вас, – приветливо говорил продюсер, весело крутясь на одноногом кресле вокруг собственной оси, – потому что вы выглядите очень счастливой, очень средней и очень типичной американской семьей. Нам не годились семейки со всякими там нехватками и неполадками. Наша цель – показать, что потребительское общество процветает, что люди в этом обществе счастливы и могут наслаждаться жизнью. Мы уже достаточно напроизводили и теперь можем потреблять. Вам ясно? У вас элегантный дом, сад, четыре автомобиля...

– Один из них «ягуар»! – уточнила Пат.

– Электродавилки, электросбивалки, электромойки, – вставил, воодушевляясь, режиссер. – Мы дадим их крупным планом!

– И лошадь еще, – добавил Билл.

– И лошадь! Лошадь – это пища для режиссера! Герой будет скакать на ней по ходу действия. Колоритно! Ковбойно! Кроме того, – продюсер крутанулся в сторону Пат, – вы, мадам, прекрасно сохранились. Вы, я бы оказал, еще чрезвычайно... гм... телегеничны!

– Я хранительница домашнего очага! – ворковала Пат, ошпаривая продюсера обворожительной тридцатидвухзубой улыбкой. – Я готова подписать договор!

ИЗ РЕЦЕНЗИИ: «Реклама этого фильма объявляет Лаудсов первой реально существующей телевизионной семьей. Но впечатление от фильма обратное. Глядя на жизнь Лаудсов, поражаешься нереальности, призрачности их безрадостной комфортабельной жизни. Видно, что Лаудсы должны все время стараться во что бы то ни стало неопровержимо доказать, что они образец добропорядочной, патриотически настроенной типичной американской семьи, а телекамера должна – также во что бы то ни стало – эти старания закрепить».

А Лаудсы готовились к выходу на голубой экран. Они старались довести свой дом до предельного шика. Натирались полы, пригвождались кашпо, примерялись туалеты, прочесывались кошки, накладывались питательные маски. Все промывалось, наряжалось и пылесосилось.

И настал час. И въехала в дом телекамера. Вошел в дом режиссер Крейг Гилберт. Он покажет, что «система ценностей» потребительского общества – это не миф! Внимание... Приготовились... Не обращайте на меня внимания, миссис Пат, вокруг вас непреходящие ценности, и вы потребляете!.. Мотор!

ИЗ РЕЦЕНЗИИ: «В школе, дома, на работе, на отдыхе и во время развлечений эти внешне красивые люди поступают, как богатые идиоты. Их тележки, когда они идут за покупками, ломятся, но их головы пусты! Божество изобилия служит им недобрую службу. Неужели же все это есть точное изображение американской жизни? Или создатели фильма сфотографировали все это в кривом зеркале?»

Утро в доме Лаудсов. Хрусталь. «Мартини» со льдом. Икебана.

ПАТ (перед зеркалом). Как я тебе нравлюсь, дорогой, в этом новом люрексовом брючном ансамблике?

БИЛЛ (с восхищением). Ты бесподобна! Я хочу купить тебе еще пять таких ансамбликов! Нет, лучше десять! Едем в магазин. Немедленно. (Едут в магазин. Двери магазина. Билл и Пат выходят, нагруженные до зубов. Выносят тюк из конфекции. Тюк из парфюмерии. Тюк из бижутерии. Грузят в машину.)

ПАТ (из шезлонга). Ах, как я устала! В магазинах было так жарко... (Закуривает «Ротмэнз».)

БИЛЛ (преподнося жене цветок). Понюхай, дорогая!

ПАТ (нюхает). Ммм-х! Интересно, растут ли такие на Гавайских островах?

БИЛЛ (вскакивая). Ты хочешь поехать на Гавайские острова! О, дорогая, твое желание – закон! Завтра же летим! (Заказывает по телефону авиабилеты.)

ПАТ (растроганно). Ах, как ты добр, дорогой!

БИЛЛ (еще растроганней). А ты еще добрей!

Пат плетет венок. Билл гоняется за бабочками.

ИЗ РЕЦЕНЗИИ: «Очень похоже, что семья усиленно старается создать впечатление счастливой. Но ведь счастье измеряется не только наличием материальных ценностей – одежды, автомобилей, – есть и другая мера – люди, которые сами по себе тоже что-то значат. Но об этом Лаудсы молчат».

Впрочем, молчали они недолго. Привыкнув к камере, Лаудсы перестали играть на публику и заговорили натуральными голосами. Ах, лучше бы они проглотили языки!

КРЕЙГ ГИЛБЕРТ (в отчаянии). Билл! Пат! Перестаньте скандалить! Закончим сцену «Тихие предвечерние часы», а там хоть застрелитесь! Билл, заткнитесь! Будьте корректны при детях, черт бы вас побрал!

ДЕТИ. Как же им не скандалить, когда папочка проторчал целую неделю у своей новой любовницы, а мамочка его там застукала!

КРЕЙГ (стучит кулаком). Хватит! Давайте снимать! «Тихие предвечерние часы»! Внимание... Мотор!

БИЛЛ (сдавленно). Что ты сегодня готовишь на ужин, дорогая?

ПАТ (вырывая у Билла клок волос). Яд! Яд я тебе готовлю, негодяй!

БИЛЛ (заезжая Пат кулаком по скуле). Тогда готовь одну порцию! Одну! Для себя! Я ужинать не приду!

КРЕЙГ (бросаясь наперерез дерущимся). Стоп! Сто-оп! Прекратите! Ну, вот... (чуть не плача). Что теперь делать с этим фингалом? Стойте так, не поворачивайтесь к камере разбитой скулой. А вы, Билл... Нельзя ли поосторожней!

ДЕТИ. Счастливо оставаться! Мы больше не участвуем. Нас ждут соседские дети, намечается небольшой детский групповой сексик. Привет семье!

БИЛЛ (замахиваясь на жену серебряной поварешкой от крюшонницы). Я могу ей для симметрии еще...

КРЕЙГ (вырывая поварешку). Да прекратите вы наконец, надоело!

БИЛЛ (лежа в кресле). Я могу ей для симметрии еще...

ПАТ (лежа в истерике). Снимайте, снимайте, пусть все видят!

ИЗ РЕЦЕНЗИИ: «Договор, который они подписали с телевидением, можно сравнить с фаустовским. Они запродали свои души глазку телекамеры, но поняли это только после семи долгих месяцев съемок. К тому времени двадцатилетний брачный союз родителей распался, а старший сын уехал из дома в Нью-Йорк, где связался с какой-то темной, полууголовной компанией».

А в продюсеровом кабинете происходил уже другой, крутой и малоприятный разговор. Продюсер, с остервенением крутясь на одноногом кресле вокруг собственной оси, хватался за сердце, Пат на стуле уныло махала ресницами.

– Нет, вы только послушайте, – взывал продюсер, – что пишут про вашу паршивую семейку! «Двенадцать эпизодов, по часу каждый, фильма «Американская семья», производят угнетающее впечатление. Фильм потрясает как истинная американская трагедия». Ваш старший сын на глазах у зрителей стал гомосексуалистом и наркоманом. Ваш 18-летний, которого вы считаете самым благополучным, возвратившись из путешествия в Таиланд и Австралию, не мог членораздельно рассказать, что он там видел. По скудости лексикона он мычал, как идиот. Ваш младший, 17-летний недоросль, не желает ни учиться, ни работать. Боже, что он плел перед телекамерой! Да еще каждый раз влезал в кадр пьяный!

– Ну, выпил ребенок! – огрызнулась Пат.

– А ваша 15-летняя дочь? Бесстыжая девка! Зачем это вас угораздило выуживать у нее подробности ее шалостей с этим, как там его, ее соблазнителем?

– Мы не навязывались!

– Я выбрал вас потому, что вы заморочили мне голову своими лошадьми и «ягуарами». Вы надули меня, обвели вокруг пальца!

– Вы сами семь месяцев торчали у нас в доме! – взорвалась Пат. – А теперь воете, как электронно-лучевая трубка! Скажите еще спасибо, что я не вышвырнула вас вместе с вашими видеоусилителями!

– И эту семейку муниципальные органы Санта-Барбары нам рекомендовали как самую благополучную!

– Перестаньте кудахтать, вы, старый диод! Уберите звук, когда дама говорит! Вы набьете себе карманы на этом фильме! Послушайте, что пишут: «Хотя фильм производит угнетающее впечатление...» Нет, не это. «Иллюзорность идеалов... Пустота существования... Отсутствие духовных...» – опять не то! Да перестаньте же стонать! Вот: «...фильм может иметь большой успех, ведь лаудсовский идеал семьи – конфетной коробки разделяет большинство американцев». Слышали? Большой успех!!

– Посмотрели бы вы на себя, когда в новогоднюю ночь сидели в пустом доме одна, как мышь! Нечего сказать, счастливая семейка: муж сбежал, детишки устроили пьяную оргию в гараже. Да, мэм, я хотел показать семью-конфетку, а что вышло? Обвинительный акт! Беспощадный, точный кинематографический портрет состоятельной американской семьи со всеми ее изъянами, болезнями и фальшивыми ценностями.

ИЗ РЕЦЕНЗИИ В ЖУРНАЛЕ «НЬЮСУИК»: «Этот фильм – вопль, отчаянный крик, чье эхо потрясает Америку».