Текст книги "Дьюри"

Автор книги: Татьяна Тихонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

4

Здесь, в домике Элизиена, я прожила почти месяц, никуда не высовываясь дальше заросшей травой поляны, на которой стояла землянка. Во-первых, местность, которую я успела увидеть, падая с неба, была совершенно мне незнакома, а во-вторых, рассказы Элизиена о большеротых, порусях и болтунах, и прочей живности, населяющей эти места, отбивали у меня всякую охоту отправиться в лес одной.

Поэтому все мои исследования окрестностей сводились к походу за водой к роднику и прогулкам с Милиеном. Именно у родника я впервые встретила эту самую порусь…

Я тогда еще скептически относилась ко всем этим живностям, и лишь домашнее мелкое колдовство дьюри вводило меня в сомнение. Поэтому когда всколыхнувшаяся стоялая в небольшом озерке возле родника вода разошлась кругами, и показалась половина серо-зеленой, мокрой головы… я то ли от неожиданности, то ли желая защититься, уронила свой кожаный мешок для воды прямо на эту самую голову. Причем под водой была именно та половина, которая должна дышать…

Голова исчезла, а под водой мелькнуло длинное туловище. Воды я набрала, а когда, уходя, еще раз оглянулась на родник, то вновь увидела половину головы, смотрящую мне вслед мутными беззрачковыми глазами. Но почему порусь не утащил… или не утащила… хотя кто их разберет… меня под воду? Ведь наши русалки славятся именно этим? Тогда мне подумалось, что утопленник утопленнику не нужен… И стало еще тошнее, значит, точно, утопленница… Но я тут же рассмеялась тихо себе под нос, и, обернувшись, отчего-то показала поруси фигу – болтаться в болоте как оно, я не собиралась… А голова исчезла…

…Сейчас, пробираясь через колючий кустарник вслед за Харзом, который словно нарочно шел по таким зарослям, будто про дорогу в этих местах и слыхом не слыхивали, я уныло думала, что это наверное связано с нашей безопасностью. Шли мы уже давно, без остановок, как если бы нам надо было прийти в назначенное место в назначенный час.

Милиен ехал на плечах брата, там же что-то постоянно жевал, ныряя рукой в кожаный заплечный мешок Харза. Иногда дремал, порой что-то тихо спрашивал, наклонившись к самому уху брата… Харзиен время от времени оглядывался на меня, и, увидев, что я все еще тащусь следом за ними, опять шел вперед, уворачиваясь от веток…

"Обычные березы, осины… Ничего не понимаю я в этой стране дьюри… Словно я никуда и не попадала, а пошла по грибы у себя дома…"

Наконец, уже начинало смеркаться, когда дьюри остановился. Дождавшись, пока я доплетусь до него, и, некоторое время прислушиваясь к тишине леса, он вдруг легонько подтолкнул меня в самую гущу колючих ветвей шиповника… Я, опешив и выставив вперед руки, шагнула вперед…

Ступенька! Еще одна… Куда подевались эти чертовы кусты?! Лес пропал, словно его и не было…

Темно… Тихо… Я в каком-то помещении. Пахнет затхлостью и пылью…

– Харз? – неуверенно произнесла я в темноту, все также таращась вперед руками и выпучивая глаза.

– Я здесь… – спокойный голос дьюри оказался у меня за спиной.

И зажегся свет. Сразу несколько факелов освещали длинный коридор впереди меня. Каменный мешок с высоким сводом…

Милька, едва ступив на пол, побежал по коридору, заглядывая в открытые двустворчатые двери по правой и левой стороне.

– Милиен… – позвал его Харз, – там никого нет… Подожди, мы пойдем вместе.

Мальчик остановился. Он стоял напротив раскрытых дверей. Я подошла к нему.

Огромный зал терялся в темноте, еле освещаемый факелами из коридора. Толстый слой пыли лежал на каменном, мозаичном полу. Гигантских размеров люстра тускло поблескивала десятками, сотнями бликов на хрустале сквозь сетку паутины.

Милиен сделал несколько шагов и оказался в пустом зале. Звук его шагов долетел до стен, прошел глухой дробью где-то в темноте, и затих…

– Папа… – неожиданно звонко крикнул в мрачную пустоту Милиен.

Папа-папа-папа… раскатилось эхо его слов по всему залу… Шелест крыльев сорвался в темноте, и летучая мышь слепо шарахнулась в лицо Мильке…

Он вскинул руку, и ночная тварь упала ему под ноги, словно парализованная. Она судорожно затрепыхалась, забилась, пытаясь взлететь, но ей удалось лишь опереться на крылья, и мышь уползла в тень, оставляя след на пыльном полу…

– Испугался? – проговорил Харзиен, оказавшись минутой раньше рядом, и положив руку на плечо Мильке.

Тот вскинул голову вверх, и его глаза уставились на брата…

– Отца больше нет, Милиен. – Старший брат смотрел на младшего, и я чувствовала себя чудовищно посторонней.

Сделав несколько шагов назад, я пошла по сумрачному коридору. Справа, на уровне моей вытянутой руки, тянулись зажженные факелы, слева – старое зеркало плавилось тенями в их свете. Дальше открытая двустворчатая дверь – все в тот же зал с огромной люстрой… И опять зеркало… Шагов моих почти не слышно… Иногда я слежу за своим отражением… Худая, длинная, с хвостом длинных, темно-русых волос, перетянутых кожаной полоской, в лохматом, мехом наружу, жилете Элизиена, в рубахе, выпущенной туникой поверх штанов, заправленных в мокасины – зрелище не для слабонервных…

– О!.. – услышала я за спиной. – О! Ты где?

Оказывается, меня зовут… Никогда не могла предположить, что меня можно так назвать.

– Я здесь… – откликнулась я, не в силах оторвать глаз от того, что я только что увидела.

Здесь широкая лестница поднималась вверх. На стене висели старинные потемневшие полотна. Лица давно умерших королей и королев смотрели на меня свысока… А по лестнице, волоча за собой собственную кровоточащую призрачной кровью руку, поднималась белесая прозрачная тень. Призрак вдруг оглянулся и посмотрел на меня… Его рот отчего-то раскрылся и, пока я, похолодев от ужаса, соображала, что же он сейчас скажет… дикий вой, от которого кожа моя в миг стала гусиной, раздался из его глотки…

Часть 2

1

– Ну, что вы разорались, Велиамин, в самом деле! – чей-то голос крикнул с самого верха лестницы, но увидеть мне его сразу не удалось. – Опять руку потеряете, ваша призрачность… – кто-то, судя по голосу, спускался вниз по лестнице.

Призрак, услышав этот голос, перестал истошно орать и, забормотав себе что-то под нос, подтягивая за собой кровоточащую голубой дымящейся кровью руку, скрылся в стене под одним из портретов.

– У нас гости, судари и сударыни! – голос раздался у меня над ухом и я, совсем одурев от сегодняшнего безумного, бесконечного дня, и, видимо, устав беспрестанно пугаться, проговорила вполне внятно на этот раз:

– Капец какой-то!

Рядом со мной хмыкнули, потоптались, потом громко чихнули…

– Олие, ты уже познакомилась с Никитари? – Харзиен подошел и хлопнул по воздуху словно бы по плечу кого-то. – Наш с Милиеном воспитатель и учитель, Никитари…

Тот, кто появился передо мной после этих слов, заставил меня пропустить мимо ушей слова дьюри… А зря…

Пушистый, серый котяра сидел скромно возле наших ног. Его круглые глаза неподвижно уставились на меня, хвост нервно дернулся и, обернувшись вокруг своего хозяина, замер. Глаза, желтые, сонные, моргнули, зажмурились и вновь кругло уставились на меня.

– Котик… Кис-кис-кис… Где же Никитари, Харзиен? – спросила я, поднимая кота на руки и блаженно прижимая к себе его замурлыкавшую пушистую тушку, мимоходом отмечая, что только что готовый вот-вот разреветься Милька смотрит на меня во все глаза… и дьюри-гад почему-то прикрыл глаза и того и гляди лопнет от смеха… Да что же это такое-то!

Котик отчего-то становился все тяжелее и тяжелее, чем они его кормят кота этого? А кот тарахтел все громче и становился больше и больше, словно его распирало от удовольствия, лапы его уже висели, кажется, до моих колен, когда руки мои не выдержали и выпустили этого странного распухшего кота…

Котяра шмякнулся тяжело на пол… и встал на ноги… в сапогах. И вот уже напротив меня стоял полноватый мужчина в объемном, крупной домашней вязки свитере, кожаных, потертых основательно штанах, заправленных в мягкие сапоги, и посмеивался. Он наклонил голову с большими ушами, из которых торчали седые волосы, и произнес:

– Никитари…

И тут всех прорвало. Словно все обрадовались тому, что я им дала возможность от души посмеяться… Милька заливался громче всех как колокольчик, Никитари посмеивался сдержанно в короткую седую бороду. Харз же хохотал беззвучно, замолкал и вновь, махнув рукой, смеялся… Я же, представив себя с мужиком на руках, остановиться не могла и уже тихонько, по-дурацки хихикала, безуспешно, всем лицом силясь посерьезнеть…

От шума, поднятого нами, опять вышел из стены Велиамин, таща за собой свою несчастную руку, и вновь, разинув рот, горестно завыл.

И Никитари, еще раз сдержанно хмыкнув, строго ему сказал:

– Велиамин, ваша призрачность, угомонитесь вы сегодня, наконец?!

Призрак, продолжая выть, повернулся и вошел в стену.

– Это нам надо бы угомониться, Никитари, – сказал ему Харз, проводя рукой по лицу, будто пытаясь стереть следы смеха с него, но это ему не удалось, и его глаза по-прежнему замечательно улыбались, – всех призраков распугали… Но и ты, учитель, тоже хорош! – покачал головой он, – взгромоздился на руки девчонке и сидишь… Ты, О, с ним осторожнее, он горазд у нас на такие проделки, – смеющиеся глаза дьюри с интересом смотрели теперь на меня.

Я же улыбалась и молчала. Что я могла сказать? Нравилась мне их компания… забавный Милька, теперь этот Никитари с волосатыми ушами, и больше всех – Харзиен…

А дьюри тем временем повернулся к Никитари и спросил:

– Ты уже знаешь, учитель?..

Милиен же взял меня за руку и, потянув за собой, шепнул:

– Пошли…

Я не могла отказать ему, и, сжав его маленькую крепкую ручку, пошла за ним. Хотя так интересно было узнать, что будет говорить Харзиен, что ему ответил его странный с волосатыми ушами учитель Никитари, мне все здесь было интересно…

Этот укрытый от посторонних глаз замок со следами былого величия после землянки Элизиена был для меня словно гром среди ясного неба, хотя вообще-то уже после слов Харзиена о том, что он король Вересии, можно было насторожиться…

Лестница была не очень крутая, широкие каменные ступени вели наверх, переходя в длинную галерею, нависавшую над залом первого этажа. Сквозь перила было видно, что Харзиен что-то рассказывает Никитари, а тот смотрит нам вслед… Думаю, что в этот момент дьюри про меня рассказывает… Но что про меня можно рассказывать? Ничего… Вернее, нечего…

2

Комнату, куда привел меня Милька, слабо освещала настольная, пузатая лампа, стоявшая на круглом высоком столике, больше похожем на подставку. Огонек слабо плясал в стеклянном колпаке серебряного светильника. Затейливая вязь рисунка на стекле отражалась на стенах комнаты, и удивительные звери и травы плыли в ее неярком свете.

Вся мебель здесь была накрыта белыми чехлами. Огромная круглая кровать с плотно закрытым балдахином стояла посреди комнаты, большой ковер под ногами, по которому бежали олени, спасающиеся от охотников… Пахло сыростью, пылью, мышами…

И вдруг балдахин заколыхался и распахнулся. Круглолицая толстушка в цветастом платье с оборками и белом фартуке, кряхтя, сползла с кровати, продолжая поправлять замысловатое кружево простыней. Большущее одеяло ловко взлетело в ее руках, расправилось и легло…

– Брукбузельда! Брукбузельдочка моя! – вскрикнул Милиен и бросился к ней.

Толстушка охнула и оглянулась. Она присела на корточки и обняла мальчика. Он затих, а Брукбузельда посмотрела на меня и грустно улыбнулась.

– Вы уже здесь, мой славный принц! – проговорила она, погладив Милиена по черноволосой голове, – как же я скучала по вас! Посмотрите-ка, какой здесь несносный порядок, пора вам разобраться с этой армией лентяев…

Милька обернулся и посмотрел в ту сторону, куда показывала ему улыбающаяся Брукбузельда. Там вдоль стены стояло множество деревянных воинов. Интересные это были воины – лица у них были добрые… А ближе к кровати сидел, склонив голову на грудь, большой, размером с самого Мильку тряпичный клоун… или скоморох, или шут… Его разрисованное веселое лицо было видно лишь наполовину, но пестрое, лоскутное одеяние все равно придавало ему шутовской вид.

– Привет, Сато… – проговорил Милиен, глядя на него.

Голова клоуна приподнялась, стало видно полностью добродушное веселое лицо. Нарисованные синим большие глаза, красный большой рот, нос – картофелиной, неподвижно улыбались.

– Привет… – прозвучал ответ.

Прозвучавший голос был нарочитым, искусственным, но пока я раздумывала, – не сам ли Милька ответил за клоуна, – мальчик уже отвернулся от игрушек, и, выбравшись из объятий не знающей, чем еще порадовать его Брукбузельды, забрался на кровать. И голова Сато вновь опустилась на грудь и ослепительно заулыбалась в пол.

– Кто же это с вами, мой маленький принц? – видно было, что толстушке очень хочется отвлечь мальчика от грустных мыслей, и она теперь переключилась на меня, – я могла бы принести вам сюда сладких ватрушек и пирожков с мясом… Вы же, конечно, проголодались с дороги?

Она мне отчаянно подмигивала, и я, разведя руками, усмехнулась и кивнула.

– Это О… – проговорил Милька, не поворачивая головы. – Она убила великана, который поймал меня…

Брукбузельда смотрела на меня, и ее маленькие светлые бровки медленно ползли вверх.

– Убила ланваальдца?! – повторила она озадаченно.

Я пожала плечами и махнула рукой.

– Сама не знаю, как получилось… К тому же было темно, он стоял ко мне спиной и на коленях… – ответила я.

– Кто же вы тогда, милая девушка? – спросила, улыбнувшись, толстушка. – Никак не могу определить… Вроде бы и похожи вы на дьюри, но имя у вас чудное, и словно бы вы не были давно в Вересии… и вернулись недавно…

В эту минуту Сато опять поднял голову. Его улыбающееся лицо смотрело на нас с Брукбузельдой и в тоже время мимо нас.

– Брукбузельда, ты ватрушки обещала… Так хочется твоих ватрушек… – Сато проговорил все это деревянным голосом, смолк и вновь уронил голову.

А толстушка, глядя на меня, тыкала пальцем в направлении Милиена, улыбалась и кивала утвердительно головой. Значит, все-таки Милька сам разговаривает вместо клоуна… Маленький хитрец… Я усмехнулась и предложила:

– Давайте, я вам помогу все принести сюда, Брукбузельда.

Та, принявшись быстро снимать белые чехлы с кресел и диванов, стоявших вдоль стен, удивленно на меня посмотрела и согласилась:

– Пойдем, пусть мой славный принц спит, – проговорила она, поглядывая на него, свернувшегося клубочком посреди огромной кровати, – видимо, придется мне отдать молоко кошкам…

– И молоко, Брукбузельда, принеси Сато, Сато любит молоко больше, чем ленивые кошки… – опять проскрипел деревянно клоун.

Брукбузельда рассмеялась и, забрав узел с пыльными чехлами, махнула мне рукой и добавила вслух:

– Только сначала схожу, напою белого олененка в конюшне, Никитари вчера из леса привел, маленький такой, славный и на лбу рыжее пятнышко, как солнышко…

В этот раз гнусливый клоун промолчал, а голова Мильки слегка повернулась в нашу сторону.

– Ну, пошли, О, кормить мужчин…

– И я… – Милька подскочил мигом, – и я пойду кормить мужчин…

– Нет, Милиен, лучше ты пойдешь кормить олененка, – засмеялась я, беря его привычно за руку.

Брукбузельда погасила огонь, махнув рукой в сторону светильника и едва шевельнув губами…

Мне же оставалось лишь смотреть и удивляться этим удивительным событиям, разворачивающимся на моих глазах, и надеяться, что когда-нибудь все вопросы мои найдут ответы, и я найду свое место в этом мире, или найду выход из него. Но этого мне хотелось все меньше и меньше…

3

Спустившись вниз по лестнице, и войдя в открытую дверь под ней, мы оказались в большой, жарко натопленной кухне. На выбеленных стенах были развешены большие сковороды, половники… Вдоль правой стены стояли два буфета с посудой, посредине – стол, заваленный овощами, тут же рядом с овощами было блюдо внушительных размеров, накрытое белоснежной салфеткой с вышитыми на ней золотыми вензелями… Сладкий дух свежей выпечки заставил меня вспомнить, что я ужасно голодна. А жарящееся на сковороде щедрыми ломтями мясо заставило заскулить жалобно мой желудок.

– Да здесь еще конь не валялся! – воскликнула хозяйственная Брукбузельда, отправляя тюк с бельем во встроенный возле двери в стену шкаф. Тюк ухнул, судя по звуку куда-то вниз, слышно было, как он еще пару секунд летел и глухо ударялся о стенки и, наконец, приземлился где-то в неведомых для меня недрах замка.

Никитари сидел на маленьком деревянном стульчике у большой печи и подкладывал дрова в топку. Блики огня весело плясали на его лице, глаза щурились, глядя на пламя… Милька, подойдя к нему, взобрался на колени, и затих, подперев щеку рукой. Никитари, обнял его и обернулся к нам и, также умиротворенно щурясь, ответил:

– Мясо, Брукбузельдочка, жарится… Чего тебе еще желать, кошечка моя? Да брось ты эту кастрюлю, опять за свои овощи принялась… – он говорил лениво, разморившись от огня и спокойствия, – овощами твоими только мясо портить… И хлеба не надо…

Брукбузельда деловито расхаживала по кухне, брала какие-то кастрюли, мыла морковь и картофель, перебирала лук, укроп и петрушку, продолжая при этом ворчать о мужской недальновидности, что мяса всегда мало, что надо подрезать и хлеба, и похлебку сварить… Но ее никто не слушал…

Не зная, чем могу помочь хозяйке, я принялась разбирать завал на столе. Спрашивая у Брукбузельды, что, куда положить, раскладывала овощи по корзинам и уносила их в кладовку. А Брукбузельда, уже позабыв о мужской недальновидности, счастливо рассмеялась:

– Мы же тут, О, совсем одни с Никитари, как сычи жили… Если бы не принц Харзиен, ох, глупая голова, я все его по-старинке, принцем величаю…

– И правильно делаешь, Брукбузельда, – неожиданно ответил ей дьюри, когда он появился на кухне, я не заметила, – король без короны и королевства это пустой звук…

Харзиен теперь стоял рядом со мной. Едва оказавшись возле стола, он откинул салфетку с блюда и, выбрав самую большую и аппетитную ватрушку, отхватил от нее добрую половину. Нарезая хлеб, я искоса разглядывала его.

Как можно объяснить, отчего тот или другой человек начинает нравиться тебе? Видимо, что-то совпадает… Вдруг, понимаешь, что даже паузы в предложениях делаешь с ним в одном и том же месте… И взгляды, коснувшись друг друга, не бегут быстрее прочь, заменяя случайное прикосновение дурацкой улыбкой, а словно проходят насквозь, выжигая горячую дорожку в тебе… и ты начинаешь приглядываться к тому, кто вызвал это странное ощущение…

Так и сейчас, отвернувшись, я поняла, что дьюри тоже разглядывает меня. Но это-то, как раз, и понятно: поди, разберись, что за дикобраз в моем лице затесался в их славную компанию.

А народ этот мне, действительно, нравился все больше. И хоть в моей голове неразбериха полная была с их национальностями или принадлежностями к каким-то вымирающим народностям, я их однозначно причислила к "хорошим людям".

Брукбузельда тем временем принесла из кладовки кувшин и, налив в кружку молоко, поставила его на край печи подогреть. Но Милиен уже потянулся за ним, и Никитари подал ему кружку. Брукбузельда всплеснула руками, а Никитари махнул на нее рукой:

– Не лезь, Бру, он же мужчина… – проворчал он. – Сейчас мы пойдем с Милиеном проведать нового жильца нашей конюшни, ему тоже потребуется кувшин молока… Приготовь-ка нам лучше его, Бру…

И она промолчала, грустно улыбнувшись, глядя как Милька жадно припал к молоку. И видно было, как любят мальчишку они оба. А я между тем взяла себе на заметку, как сократить это безумное имя – Брукбузельда.

– Сейчас, сейчас, – засуетилась она.

А Никитари одной рукой обнимал Мильку, а другой переворачивал шкворчавшее мясо на сковороде и приговаривал:

– Вот уже и готово… Еще чуть-чуть… чтоб кровушка запеклась… Милиен, встань-ка, сынок…

Никитари важно пронес сковороду к столу и поставил ее на стол, на что Брукбузельда, бежавшая с подставкой в руках, только ахнула, но возражать не стала. Рассевшись вокруг одного конца стола и вооружившись трехпалыми вилками, некоторое время все сосредоточенно жевали. Мясо было фантастически вкусное и сочное, с хлебом и молоком… Молоко я обычно не пью, но здесь капризы выкаблучивать нечего.

– Надолго вы к нам, Харзиен? – наконец, отложив вилку, спросил Никитари. – Может быть, пусть хоть Милиен поживет пока здесь…

Дьюри молчал. Уставившись в какую-то одному ему известную точку на деревянном столе, он жевал, уже не так жадно, но кивнул головой, и Никитари по-своему перевел этот знак.

– Ну, вот и хорошо! – воскликнул он, – значит, поживете, стало быть, еще немного…

Брукбузельда, улыбнувшись своей славной, доброй улыбкой, погладила важно насаживающего на вилку мясо и опять роняющего кусок в жир Милиена по голове и счастливо вздохнула.

А Харзиен, видимо, решив внести ясность, проговорил:

– Милиен останется, но не надолго, учитель… Все рано или поздно становится известно ошкурцам. Так случилось и с Элизиеном.

Никитари, сложив руки на столе, кивнул, соглашаясь. Его коротко остриженные седые волосы торчали в разные стороны, пучки седых же волос торчали из ушей, небольшие умные глаза сонно и сыто глядели на дьюри. Котяра… Только не мурлычет…

– Ошкурцы всегда пользовались слабостями живых существ… – ответил он, – особенно Ангерат… Только его дьявольский ум и привел ошкурцев к победе над дьюри. Да еще беспечность Вазиминга, прости меня, Харз, но я слишком хорошо знал твоего отца…

Дьюри, пропустив его слова мимо ушей, задумчиво посмотрел на меня. Глаза его словно прощупывали меня, перебирали мои мысли, добираясь до того, что его интересовало.

– Олие… – сказал он так, словно бы пробовал мое имя на вкус, – завтра ты пойдешь со мной…

А это уже интересно…

– Слышала ты когда-нибудь о Серебряной Флейте?

– Серебряная флейта… – проговорила я растерянно, – нет, пожалуй… Ведь вас не интересует флейта, сделанная из серебра? – усмехнулась я, – судя по тому, как прозвучал вопрос, это что-то особенное…

Харзиен кивнул утвердительно. Милька, положив голову на стол, уже спал, и Брукбузельда, взяв мальчика бережно на руки, понесла его наверх. Дьюри же продолжил.

– В те времена, когда подлунный мир был прост, и все живое и неживое жило вместе и говорило на одном языке, – Харзиен говорил медленно и даже улыбался, словно сам давно не верил в эти сказки, – жил-был один великий волшебник, имя его давно забыто… Много прекрасных вещей подарил он людям, но, говорят, не сохранилась ни одна из них до наших дней. Так вот одной из этих вещиц… – Харз наклонился вперед при этих словах.

– И была серебряная флейта, – закончила я, – так чем же она примечательна, эта флейта?

– Не торопись, О, – улыбнулся Никитари, – самое интересное впереди…

– И стали люди воевать друг с другом, и наказаны были они за это… – опять продолжил дьюри, – заговорили они на разных языках и перестали понимать один другого… Волшебник же, устав от их разноязыкой болтовни, изготовил чудесную флейту, которая открывала своей музыкой двери в другие миры. И вскоре враждующие народы разошлись по своим мирам и перестали видеть и ненавидеть друг друга…

Харзиен замолчал, наблюдая за мной. Наверное, он надеялся, что откроет в моей безнадежной памяти дверь, и я вспомню про серебряную флейту. Не тут-то было. В памяти моей было глухо, как в танке. Дьюри кивнул головой, словно прочитав мои мысли. Совсем плохо, Олька, он читает тебя, учись думать красиво…

– Темный Ангерат, король ошкуров, вызвав демонов прошлого, отыскал эту флейту и открыл дверь из своего мира в наш, – продолжил Харзиен.

Какой настойчивый! Эх, жаль, что тебе досталась такая бездарность, как я…

– Так вот, Олие, учитель мне рассказал, что Элизиен в последнее время искал Хозяйку Серебряной Флейты, – теперь Харзиен говорил очень серьезно, – Хозяйка может призвать флейту к себе, где бы та не находилась, и закрыть открытую дверь в другой мир.

Вах! Какой вкусный вещчь… – как говорил наш сосед по даче. Сказка – одним словом… Конечно, и волшебства, и всяких магических штучек, я насмотрелась здесь достаточно, но не до такой же степени! Теперь мне предлагали поверить, что мир поделен на множество миров, словно на этажи, и на каждый этаж есть свой вход… А можно на лифте? А мой мир на каком этаже?

Тут я встретила немигающий взгляд Дьюри. Он ждал. Да, он ждал меня.

– Хорошо, я слушаю, Харз… – терпеливо сказала я. – И кто же эта хозяйка флейты, ее разбудить надо, наверное? Спит где-нибудь беззастенчиво в дальнем углу леса, взгромоздившись на вековой дуб…

Теперь не очень весело рассмеялся Никитари.

– Это точно разбудить ее надо, Олие, чтоб она с дуба рухнула! – в сердцах проговорил он. – И это в твоих силах!.. Потому что это ты сама.

В эту минуту я не очень умно хихикнула, потом посмотрела на дьюри, и улыбка стала медленно сползать с моего лица. До меня стало доходить, что отшутиться не получится…

– Не получится, – опять ответил на мои мысли Харзиен, улыбнувшись на этот раз мне, – а на каком этаже твой мир, я думаю, ты очень скоро вспомнишь сама…