Текст книги "Калейдоскоп (сборник)"
Автор книги: Татьяна Саражина
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Был чрезвычайно брезглив. Только мне позволялось его целовать. От поцелуев других людей он тут же начинал яростно вытираться, чем ставил меня в неловкое положение. Один раз, когда ему всего было около года, я попросила посидеть с ним свою приятельницу, так как, мне необходимо было с работы забрать кое-какие документы. Тут в комнату с Сережей зашел муж приятельницы. Стояло жаркое лето и он был бос. Взгляд нашего сына упал на босые ноги, и тут же у него начались сильные рвотные позывы. Соседка закричала: «Спрячь ноги!!». Ничего не понимающий сосед ретировался в другую комнату и спрашивает: «В чем, собственно дело-то?». И даже не поверил, когда ему объяснили. «Он же еще сильно маленький для такого», – сказал он.
Сергею было около трех лет, когда мы переехали в Ленинакан (Армения). Там устроили его в садик для детей военнослужащих. После первого дня пребывания в садике, шли домой (а это километра три, если не больше). Спрашиваю, как прошел день. А он: «Сказали, что еще один дистрофик пожаловал. А кто такой дистрофик?».
Накормить сына всегда было большой проблемой. На какие только ухищрения я не пускалась! А готовлю я вкусно, – всем нравится. Я делала сыну из картофельного пюре грузовики, в кузов ложились котлеты, вместо колес – кружки помидор и огурцов. Или делала из пюре пальму, а кокосами были тефтельки и тому подобное. Фантазия у меня богатая. Так под какую-то интересную историю и хоть понемногу, но скармливала пищу. Вареное мясо приходилось обязательно прокручивать на мясорубке и маскировать его в супе, ведь должен же был Сереженька получать «строительные кирпичики» – белки. Хлеб вообще игнорировался. Я один ломтик черного бородинского хлеба резала на восемь кусочков, на эти крошечные кусочки накладывала тонюсенькие ломтики замороженного соленого сала, на них сверху – пластинки чесночка. Посмотришь, – сам слюнями обольешься. В таком виде он мог съесть пару кусочков. Каждый день детям я делала свежий живой сок. Обычно морковно-яблочный. Если был у кого-то кашель, то добавляла капусту. Мы с мужем даже покупали страшно дорогую икру детям, чтобы поднять их иммунитет.
Сережа у нас отличался тем, что придумывал свои собственные слова, которые меня очень умиляли, – такие они были красивые и четко отображали суть. Так, будучи совсем еще крохой, он говорил: «Я занозил ногу, а мама вынозила». Или спрашивает меня: «Я плохо воняю?» «Нет», – отвечаю ему. А он: «Что, – хорошо воняю?». Увидел утром, что все цветы, кроме одного осыпались в букете. Говорит: «Он настоящий мужчина, – так хорошо держится». Видит фото горюющей старушки. «Пострадала», – говорит. «От чего?», – спрашиваю, – «от алкоголизма». Или: «Сейчас грузины выступали». «А почему ты думаешь, что грузины?» «У них улыбки грузинские». Как-то в плохую погоду вечером с улицы слышатся детские голоса. Сергей с укором: «может, кто и выпускает детей в такую погоду, но в такую позднь?». Вместо «Молдавия» у него была «Молдавания» А почему, собственно, действительно не Молдавания? Вместо драники – дрянники. Наверное, думал, что от слова «дрянь?». Вместо «пернатые» – «пердатые». Ну, этих замечательных выражений у меня записано столько, что хватит на целую брошюру. Идем из садика, а он: «Сегодня у нас в садике было убийство?» «И кто убийца? – спрашиваю, – я, – я бил плохих мальчиков». И тому подобное.
Мой сынок обладал явно не гуманитарным складом ума. На занятиях по математике он был первым. Но, вот, когда дело касалось стихов… Накануне каких-либо праздников детям раздавались листки со стихами, чтобы они с родителями выучили к утреннику. Но, для Сережи это было непосильное задание. Он тут же произносил весь текст, но… в произвольной форме. Никакие силы не могли его убедить, что рассказывать нужно только в строго определенном порядке, следуя рифме. Вся наша семья повторяла, уже у всех нас навязнувшие строки, злосчастного стихотворения. Еле – еле, как будто, справлялись. Но, наступал праздничный утренник, – нарядные дети с легкостью «отщелкивали» свои стишки. Приближалась очередь нашего сына. Мы, родители, и воспитатели потихоньку втягивали шеи в плечи. Сережа нас не разочаровывал. Лихо «резал» он стихи, так… как считал нужным. Мы прятали глаза. Я даже подумывала, что ребенку будет сложно учиться в школе по определенным предметам. Но… до поры, до времени. Старший брат как-то тайком принес домой пакостные стишки, где то и дело упоминались – гной, рвота, кишки и т. п… Один раз прослушав, Сергей выдал два листа стихов, ни разу ничего не переставив. Слава в радости «расшифровался» передо мной. И я не знала, то ли ругать за такие стишки, то ли радоваться Сережиной декламации. Я поняла, что мне нечего опасаться проблем в школе. Все-то у него будет в порядке.
К огромному нашему с мужем сожалению, на праздничную линейку 1-го сентября повели сыны не мы, – родители, а наша соседка. Нас не было на таком важном для всей нашей семьи событии, хотя мы всем сердцем хотели быть рядом с ним. Совершенно внезапно ушел из жизни дорогой нам всем человек – папа моего мужа. Это известие было для нас, как гром среди ясного неба, мы только три недели тому назад приехали из Одессы, где жили родители мужа, и где мы проводили свой отпуск. Мой муж очень тяжело воспринял это известие. А, поскольку, у него было больное сердце и сразу же «рвануло» давление (он у меня гипертоник), то я просто не могла отпустить его самого на похороны папы. Боялась, как бы с ним ничего не случилось. Я своих детей никому не доверяла. А тут такая ситуация… Пусть Сереженька простит меня.
В школе Сергей учился хорошо. Лишь письмо не давалось ему. Каждый день я давала себе слово «держать себя в руках», когда мы с ним начинали делать уроки. Но, «теряла лицо». Из уравновешенной интеллигентной женщины я превращалась в истеричку. А кто бы не превратился? Надо было видеть эти палочки и буквы, которые клонились то в одну, то в другую сторону, как бы в большом подпитии. Мне становилось плохо только от одного их вида. Как я ни билась, ничего не смогла с этим поделать. Почерк у Сергея и до сих пор жуткий.
Первый класс Сергею закончить в этой школе так и не удалось. Проучился он в ней всего лишь несколько месяцев. До 7 декабря 1988 года. Утром того дня его старший брат пошел в школу, а Сережа остался дома, так как, у него болело горло. Мы с сыном смотрели телевизор, и я одновременно вязала. В 11.30 послышался какой-то сильный гул и все затряслось. «Опять танковая колонна проходит под окнами», – сказала я. Первым, кто сообразил, что происходит на самом деле, был Сережа. Он закричал: «Это землетрясение!!!». Тут и я поняла, что он прав, так как, вокруг все начало рушиться, а комната вздыбилась. Реакция у меня хорошая. Я в одно мгновение сгребла мальчика в охапку, встала в проем двери (читала раньше, что так надо поступать в подобных случаях), обхватила его, прижала к проему, закрыв своим телом. А вокруг был ад. Все рушилось, дышать от пыли было нечем. Серенький так трясся, что его ножки колотили по моим коленкам. После первого толчка, сразу последовал второй. Мы продолжали стоять в проеме, широко расставив ноги, чтоб не упасть. Все ходило ходуном. Ужасное ощущение потери опоры под ногами. Потом все затихло. В дверь страшно заколотили. Послышался голос мужа: «Вы живы?». Он выбил дверь, которую заклинило, и ворвался в квартиру. Увидев нас живыми, приказал немедленно выйти на улицу, а сам бросился спасать город. Ведь, он был начальником политического отдела дивизии.
Сереженька, как был, – в футболке и колготках, (тапочки слетели с ног) так и рванул по лестнице вслед нашей собаке, зовя меня с собой. Я схватила документы, сгребла с вешалки одежду, Сергеевы сапоги, и побежала за ним.
Не дождавшись старшего мальчика со школы, мы с Сережей рванули к нему. Бежали, ориентируясь на храм, что стоял возле школы. Улиц не было, – только развалины. Подбежав к месту, где должна стоять школа, ее не увидели. Только холм. У меня подогнулись ноги. А Сережа кричал: «Пойдем отсюда! Нет здесь нашего Славы!». Ему не хотелось верить, что брат лежит под руинами.
После того, как Славика глубокой ночью удалось вытащить из-под руин, нас срочно эвакуировали. Надо было спасать Славу. Посадили в военный транспортный вертолет, который держал курс на Ереван. На полу вертолета, плотно друг к другу лежали пострадавшие. Кто мог, – тот сидел. Лежали на носилках, как и мой мальчик. Среди них проталкивались медики, вкалывая нуждающимся обезболивающее. Моему старшему сыну опять вкололи промедол, чтоб он мог выдержать боль до медучреждения. Говорят, что люди были с ужасными ранами, без конечностей, с разбитыми головами. Я этого не видела, я только смотрела в глаза старшего сына, боялась, что он не долетит живым.
А младшего просила не смотреть вокруг. В одной руке я держала руку старшего ребенка, чтоб чувствовать его пульс, в другой – руку младшего, чтоб в сутолоке не потерять его. Подошедший ко мне член экипажа, предложил взять Сережу в кабину. «Не надо ему видеть эти ужасы», – сказал он. Младший сынок, после увиденного, с год не ел вареные колбасы, цветом они напоминал увиденное в вертолете. В Ереване всех развезли по медучреждениям. Я попросила, чтоб нас отвезли в госпиталь. Там Славика сразу забрали врачи, не позволив мне с ним находиться. Сказали в категорической форме, что я нахожусь в военном лечебном учреждении и обязана подчиняться его порядкам. Нас с Сергеем поместили у кастелянши.
Уложив на кушетку спать измученного ребенка, я пошла искать старшего. Боялась лишь, что Сергей проснется, а рядом – никого. Совершенно один семилетний ребенок в чужом городе. Но и сердцем рвалась к старшему: «Как он?». Так я и металась между сыновьями, пока зав. отделением не предложил взять Сергея к себе домой. Я не отдавала. Как отдать чужому человеку? Пока он у меня на глазах, – я спокойна. Врач даже обиделся на меня. Я, мол, не кто – нибудь с улицы, а зав. отделением, все меня знают. Я уважаемый человек. Спросила Сергея, – пойдет ли он. Мое солнышко смотрело на меня огромными печальными и измученными глазами. И кивнул. Я готова была разорваться на две части, чтобы каждая моя половина была с одним из моих детей.
Нас со Славиком из госпиталя отправили в институт хирургии печени, который, как и все мед учреждения большого города принял пострадавших в землетрясении. Там был аппарат искусственной почки, к которому необходимо было подключить Славика, чтобы спасти его жизнь. Почки у него не работали.
В институте Славу моментально забрали на операцию. Ни минуты нельзя было терять. Он уходил от нас.
Позже мне сообщили, что Сереженьку забрал к себе домой хороший знакомый моего мужа, – начальник политического отдела ереванской дивизии. Эти прекрасные люди каждый день приходили проведать Славика, приносили вкусную еду, фрукты и приводили с собой Сережу. Мне так катастрофически не хватало общения с моим малышом. Хотелось зарыться в его душистые волосы, и, закрыв глаза, крепко-крепко прижать его к себе. И ничего не говорить. Только наслаждаться его присутствием. Но я была не одна. Должна была разговаривать, улыбаться, отвечать на вопросы. А Сергей, молча льнул ко мне. Только огромные черные круги вокруг глаз говорили, как ему морально тяжело, как остро он нуждается в моей поддержке, как он страшно переживает за брата, и тоскует по мне и папе. Он у меня все понимал и входил в наше с мужем положение. Понимал, что я спасала Славу, а его папа – всех людей, попавших под завалы. Он все понимал, но совсем разучился улыбаться. Ведь он был еще совсем маленьким семилетним ребенком. Быстро пролетало время посещения, и опять Сережу забирали от меня.
Когда мог вырваться, преодолевая тяжелую горную дорогу, через перевалы, приезжал поседевший муж. Лишь только увидеть нас и сразу же, не отдохнув, ехать назад. На нем лежала тяжелейшая обязанность – доставать людей из-под завалов. День и ночь.
Прибывшие в Ереван, спустя некоторое время, Сережина тетя и бабушка, забрали Сергея в Одессу. Я была рада, что сынок теперь находится в кругу родных. Он смог продолжить учебу в одесской школе, куда его водила бабушка. И, несмотря на страшные перенесенные потрясения, он учился хорошо.
Когда мы вернулись в Одессу после того, как Славу выписали, меня опять не было рядом с Сережей. Славика сразу же положили в госпиталь, – предстояло долгое тяжелое лечение, и я опять должна была быть рядом с ним. Потом было лечение в санатории. И опять Сергей был не со мной. И я ничего не могла с этим поделать, – мне надо было «вытаскивать» старшего сына.
Когда Славик смог, наконец, передвигаться на ногах сам, мы поехали в Германию, куда перевели служить мужа. Там уже у нас началась более – менее нормальная жизнь. То есть с обычным ритмом. Дети пошли в школу.
Нашему Сереже сильно не повезло. «Благодаря» папиной работе ему пришлось за шесть лет сменить шесть школ. Я один раз в своей жизни меняла школу и знаю, – это очень трудно. И, тем не менее, наш ребенок учился хорошо. Не каждому это удалось бы. Мы осели на постоянном месте, когда Сережа пошел в шестой класс.
Наш младший сын – полная противоположность старшему по характеру. Если старший у нас человек замкнутый, необщительный (у него никогда не было друзей. Не хотел он пускать никого в свою жизнь), – то младший, с годичного возраста рвался в компанию. И всегда был душой всякой компании. Веселый, с отличным чувством юмора, всегда готовым к розыгрышам, – он был любимцем девочек. А друзей у него много, в том числе и таких, кто за него жизнь готов отдать. Добрый, – и это чувствуют животные, их-то не обманешь. Так и липнут к нему кошки и собаки.
А еще он – большой дипломат. Мы с ним никогда не ссорились. Он ничего не никогда не доказывал. Смотрел внимательно и чуть улыбался. А чего мне доказывать, нервничать, кричать, когда со мной не спорят? Потом, правда, все делал по – своему. Но, это ведь уже потом.
На выпускной наш сын не попал. Даром я приготовила к такому большому событию прекрасный костюм, деньги на который собирала целый год. Когда Сергей примерил этот костюмчик, то напоминал модель, – так он был хорош. У него вообще прекрасная фигура – широкие плечи и узкий таз. Да и лицо не подкачало. А не попал на выпускной потому, что их десятый класс «накрыла» детская болезнь, которая была в таком возрасте совсем не безобидной. В самый разгар выпускных экзаменов «выбывали» мальчики из строя. На письменный экзамен, который нельзя было, естественно, перенести папа повез его с температурой 40 градусов. И мальчишка хорошо сдал этот экзамен. В день выпускного я пообещала ему, что не буду плакать. И слово свое держала. По того момента, когда часов в двенадцать ночи у наших ворот послышалось: «Се-ре-жа! Се-ре-жа!». Я не спала, была рядом с парнем, который даже вставать не мог. В такой день пыталась его как-то отвлечь. Услышав крики, пошла к воротам. У ворот стоял Сережин класс. Красивые, нарядные, веселые, – они не забыли своего любимца, и пришли его поддержать. Принесли бутылку «Шампанского», фрукты и сладости. Вот тут – то я и нарушила свое слово. Я разрыдалась от полноты чувств и от благодарности детям.
Сережа окончил школу хорошо, – без троек и в том же году поступил в институт.
Я не могу писать о Сереже и не отметить особенную его черту. Никогда не знаю, что от него ждать. Всегда в состоянии напряженности. Так сказать – «на низком старте». Я его называю «Киндер-сюрприз». И, хотя самые опасные бурные годы уже (Слава Богу) прошли, и Сергей разменял четвертый десяток лет, он все равно держит нас с мужем в тонусе. Такой вот у него характер. Хотя он остепенился, работает на хорошей должности, уважаем. Мы с мужем даже получили от руководства солидной фирмы, где он работал, благодарственные письма. Отдельно папе, отдельно маме, за такого сына. Нужно ли говорить, что мы гордимся этим фактом, что эти письма у нас стоят в самой нашей большой комнате на почетном месте. Каждый раз, проходя мимо, мы радуемся. И нам приятно, что наши гости и тоже видят эти письма.
Вот только сынок наш еще не женат. Видать, еще не встретил свою судьбу.
Ну, как говорится, еще не вечер…
Случай в метро
Пятилетнему нашему сынишке нужно было купить зимние сапоги. Договорились с мужем, что он придет с работы пораньше, и мы все вместе поедем за покупкой. Как говорится: «Одна голова хорошо, а две лучше», то же самое можно сказать, что две пары глаз лучше, чем одна.
Поехали. Походили по магазинам, подобрали сыну обновку, да и решили ехать домой. Со временем мы не угадали. Попали в «час пик». Подошли к входу в метро и… больше себе мы не принадлежали. Нами распоряжалась толпа. Как будто гигантская воронка всосала нас на станцию метро. Пронесла сквозь турникеты, которые едва успевали пропускать народ, и выплеснула прямо к электричке. Видя такое количество народа, мы хотели переждать, пока схлынет основной поток. Но не тут-то было! Нас буквально втянуло в подошедший вагон. Хорошо, что муж успел ребенка взять на руки.
Отчаянно мы старались держаться вместе. Сын, видя, что что-то пошло не так, вцепился в папину шею, как клещ. Я повисла на другой руке мужа. И все же, когда мы обнаружили себя уже внутри вагона, между мной и мужем каким-то образом оказалось несколько человек. Я где-то читала, что у каждого человека есть свое личное пространство, и при вторжении в него чужих людей, он чувствует себя не комфортно. Так вот, – я чувствовала сильный дискомфорт. И это еще мягко сказано. В мое личное пространство впечатались человек пять. В бок мне уперся чей-то острый локоть, в спину в районе лопаток упиралась голова подростка, чуть ниже я ощущала еще одну голову, очевидно, это контактировала со мной сестра подростка. С другого бока, прямо, почти уткнувшись мне в ухо, сопел пожилой мужчина. Сама я «фасадом» была прижата к груди высокого парня, и пуговица на его куртке больно впивалась мне в лицо. На правой моей ноге кто-то топтался, и выдернуть ногу из-под этого топтуна мне не предоставлялось никакой возможности. С этим я смирилась: «Ничего, в тесноте, да не в обиде. Как-нибудь доедем. Зато быстро и дешево». Проехали мы так несколько остановок. Толпа в вагоне не редела, а как бы наоборот. Всем хотелось домой после работы, – в тепло. И желательно, чтобы – побыстрее.
Вдруг, чувствую, что у меня в кармане пальто какое-то шевеление. Мне стало не по себе. С трудом отодрав от поручня руку, с еще большим трудом пропихнула ее в свой карман. И… встретила там чужую мужскую руку, которая тщетно пыталась нащупать там денежки. Я сразу же поняла, что мне «повезло», и я оказалась прижата к карманнику. Вот ему со мной так точно не повезло, карманы-то у меня были пустые. Я не имею такой привычки класть деньги в карманы. Мы стояли настолько плотно, что этот парень не смог сразу же выдернуть свою руку из моего кармана. А я так разозлилась на него, что неожиданно для себя самой сильно ущипнула его, да так и держала. Подняв глаза, встретила его изумленный взгляд. Чего-чего, а этого-то он точно не ожидал. Мы напряженно смотрели друг на друга. Муж, видя, что происходит что-то необычное, спросил меня с тревогой в голосе: «У тебя все в порядке?» «Да, да, в порядке», – ответила я. А что я могла ему сказать? Муж у меня вспыльчивый, мне еще драки в вагоне не хватало!
Тут поезд подошел к очередной станции. Парень рывком выдернул свою руку из моего кармана, одновременно освобождаясь от моего щипка и ломанулся к выходу, сметая всех со своего пути. Вослед ему неслись возмущенные вопли потревоженных людей. Двери электрички с шипением открылись, и мне было видно, как парень вылетел из вагона. Несся он со скоростью, с какой пробка вылетает из теплой бутылки с теплым шампанским, унося на своей руке синий след, оставленный моими пальцами.
Совместили…
Старший сынок родился в непростое для нас время. Мы с мужем заканчивали пятый курс политехнического института. Учились мы на самых престижных, но и самых трудных факультетах. Тогда нам было по неполных двадцать два года. Мы были молоды, переполнены силами, все нам было по плечу. Ребенок, рождение которого ожидалось в марте, был для нас желанным. Мы верили, что справимся со всеми трудностями. Я бодренько ходила на консультации. На вопрос руководителя дипломного проекта: «Когда же вы предполагаете «рассыпаться»? – лихо ответила: «Завтра». Чем чуть не довела своего, убеленного сединами, руководителя до обморока. «Как завтра? Немедленно домой! А вдруг сейчас уже начнется?» – в панике проговорил он.
Я слов на ветер не бросаю. Да и врача своего, который установил дату родов, не хотелось подвести. Сказал, что это должно произойти 18 марта, значит, так тому и быть. Ночью мы с мужем уже не торопясь шли в роддом. Благо, находился он совсем рядом с домом, в котором мы временно проживали. Родился у нас богатырь весом в 4 килограмма 600 грамм. Был он не только велик, но и очень громогласен. Легко перекрывал своим баском плач всех остальных новорожденных. Ко мне были шуточные претензии: «Опять твой парень наших детей разбудит». Все мамы знали звучный голосок нашего сына. Это он в папу. У моего мужа такой басистый и очень громкий голос.
Перед выпиской спрашиваю мужа: «Ты все приготовил для малыша? Пеленки теплые, легкие, марлю для подгузников?» Списку не было конца. «Все приготовил», – отвечает. Вся ответственность за приобретение малышевых вещичек ложилась на мужа, так как, ни на чью помощь мы больше не рассчитывали.
И вот торжественный день наступил. Пока выписывали меня мои врачи, пока выписывали ребенка педиатры (раньше все было очень строго), минул полдень. Радостный и красивый муж встречал нас цветами и улыбками. Сынок был водворен в синего цвета коляску, которую муж приобрел, пока мы с сыном находились в роддоме (цены в 1973 году на коляски были вполне умеренные, не то, что сейчас). Потихоньку побрели домой. Сынок, правда, нас немного конфузил. Орал во всю силу своих легких. Прохожие удивленно оборачивались на нас, родителей, которые не могли успокоить свое чадо. Соску он категорически игнорировал. Нам только и оставалось, что тряски коляску по ходу ее движения, надеясь, что дитя успокоится.
А дома меня ждал большой сюрприз. Кинувшись перепеленать мальчика (перед выпиской нам с мужем показали, как это делается), я спросила: «А где пеленки?» Представляя в своем воображении пару высоких стопок теплых и легких пеленок. В голове у меня помутилось, когда муж показал пару пеленок. «Как? И это все? А где же остальные?» – тихо, еще не веря, спросила я. «Я купил все четко по списку. Список висел в приемной», – ответил мне муж. Я запаниковала. А список – то был только тех вещей, которые необходимы были, чтоб забрать ребенка из роддома. Что делать будем? – вертелось у меня в голове. Магазины уже закрыты. А впереди долгая-долгая ночь без пеленок. Сейчас, вспоминая ту ночь, мы смеемся, а тогда было не до смеха. Как продержаться? В ход пошли все постельные принадлежности, по мере надобности, раздираемые на, необходимого размера, кусочки.
Ранним утром, уже за полчаса до открытия магазина «Ткани», топтался, не спавший ни минуты, муж у его порога. И накупил, в открывшемся, наконец, магазине, много фланели для теплых и ситца для легких пеленок (хорошо, что все стоило копейки и наших стипендий хватило на все покупки). Вопрос с пеленками мы закрыли. На первое место вылез вопрос пеленания малыша. Как – будто мы все делали так, как нам показывали специалисты при выписке из роддома, но у нас почему-то уже через минуту ребенок весело колотил ножками-ручками воздух. Но, как говорится, это дело практики. Сделав эти манипуляции миллион раз, мы научились ловко с этим делом справляться.
Теперь доминирующее место занял вопрос, как укачивать, не желающего спать, ребенка. Наш малыш засыпал только при открытом окне. И мы, несмотря на то, что стоял март, и было довольно холодно, открывали окно. Мое тихое пение его не устраивало, за дело принимался его папа. Оглушительным голосом пел он «Бухенвальдский набат» (именно под эту песня соглашался сын засыпать). Жили мы тогда на улице Бебеля в чисто одесском дворике-колодце, образованном пятиэтажными зданиями. Это в районе всем известной «Канавы». Все многочисленные жильцы нашего двора много-много раз за сутки вынуждены были слушать мужнин вокал, от которого тоненько дребезжали стекла в окнах. Но, претензий никто и ни разу не предъявил. Нравилось, наверное. Или входили в положение.
Наверное, от того, что я сильно волновалась перед защитой диплома, мальчик наш вел себя очень неспокойно. А, ведь, надо было заниматься дипломом. Мне пришлось улучшить свою координацию движений. Левой рукой я почти беспрерывно качала коляску, а правой начисто писала дипломную работу. Еще больше умения требовалось для чертежей. Ногой качалась коляска, а свободные руки быстренько создавали чертеж. На консультации мы бегали по очереди. Все бы хорошо, но опыта ухаживания за дитем нам явно не хватало. Я выбегала во двор к гулявшим там мамочкам и бабушкам и консультировалась. Так и научились мы «смотреть» за ребенком. Спать мне, правда, удавалось лишь час – два в сутки. Так что, защищала свой диплом я ошалевшей от бессонницы. Перед защитой волновалась страшно и ничего с этим поделать не могла. Придя домой после защиты диплома, накормить ребенка я уже не смогла, – у меня враз перегорело молоко. Так что пришлось нашему малышу в трехмесячном возрасте перейти на искусственное вскармливание. За все в жизни приходится платить.
Мы с мужем очень гордились, получив свои дипломы. Получив их, положили их на нашего сына, лежащего в коляске. Синие дипломы в синей коляске. Было красиво. Сын внимательно поглядывал на нас. Он как будто гордился, что у него родители дипломированные специалисты. И что сумели совместить два таких важных дела – получить высшее образование и родить его. Осталось только еще построить дом и посадить дерево. Но, какие были наши годы! У нас все было впереди.
Белое «золото»
По национальности я – русская. Судьбой были занесены мои бабушки и дедушки в Узбекистан. Он и стал моей малой родиной. Те, кто жил еще в Советском Союзе, знают, что Узбекистан обеспечивал всю могучую страну белым «золотом» – хлопком. Хлопчатобумажные ткани и изделия из них поставлялись во все республики бывшего СССР. Климат в Узбекистане идеально подходил для выращивания такой культуры, как хлопчатник. Есть такой детский стишок про Танин сарафанчик:
«Далеко в Узбекистане хлопок на полях растет.
Там жара, как-будто в печке.
Спит на солнышке верблюд.
Загорелые узбечки быстро хлопок соберут».
Хлопок собирали не только узбечки. Его собирали все. Весь многонациональный народ большой по территории республики, к моменту созревания хлопчатника, выходил на поля. И стар, и млад в прямом смысле этого слова. Нужна была каждая пара рабочих рук. Кидался клич: «Все на уборку хлопка!». Пустели институты, прекращали на время работу многие организации. Все были на полях. Ну, а как же обойтись без многочисленной школьной братии?
Едва проучившись несколько дней в сентябре, школьники ждали, что вот-вот и начнет ходить по классам директор с объявлением, что начинается хлопкоуборочная кампания. И этот момент наступал. Школа гудела, как улей: «Ура! Завтра на хлопок!» Работать в полях должны были школьники с пятого по десятый класс. Пятый, шестой и седьмой классы вывозились ежедневно, а с восьмого по десятый – ехали на два с половиной месяца с проживанием в сельской местности.
Утром ученики пятых – седьмых классов уже толпились у школы возле автобусов. Каждый держал в руках сумочку с обедом. Разобравшись по классам, набивались в автобусы и отправлялись в близлежащие колхозы. По прибытию на место, определялся фронт работ. Самых маленьких, пятиклассников, вводили в курс дела. Ребятам демонстрировался квадратный кусок бязи с тесемками на концах – верхняя пара завязывалась на шее, а нижняя охватывала талию. Таким образом получался своеобразный фартучек, в который и надо было складывать собранный хлопок. Назывался этот кусочек материи – пешкир. Школьник ставился в междурядье, и процесс можно было начинать.
Хлопчатник – однолетняя культура. Выглядит он так: прямой стебель высотой где-то с полметра покрытый листьями, среди которых прячутся коробочки с хлопком внутри. Коробочки похожи на небольшое яйцо и к моменту созревания лопаются, раскрываясь на четыре части, из которых торчат пушистые валики, их-то и нужно собирать. Лопнувшими «яйцами» покрыт весь стебель снизу доверху. Кончики этих сухих коробочек торчат острыми шипами и, как только начинаешь сбор хлопка, сразу же руки покрываются царапинами и заусенцами. Сбор хлопка необходимо производить обеими руками одновременно. Обобрав по одному стеблю с каждой стороны, надо передвинуться к следующему. И так, бесконечное количество раз наклонившись, пройти до конца поля и, встав на другой рядок, вернуться назад.
Наполнив пешкиры, ребята становились похожими на каких-то неуклюжих переевших насекомых с большими брюшками. Собранное нужно было взвесить. Учитель записывал вес принесенного хлопка в тетрадь учета, так как, по окончанию сезона производилась оплата. За один килограмм причиталось получить 7 копеек. Таким образом, набегала приличная сумма. За день все обязаны были собрать положенную норму. Она устанавливалась в зависимости от возраста детей. От 30–40 килограмм для младших, до 60 – для старших. Это – много-много полных пешкиров. Сначала работа шла споро, но с каждым часом становилось все труднее нагибаться, доставая очередную коробочку. Некоторые, не выдержав наклонов, передвигались поначалу на коленях. Сильно болела с непривычки поясница. Хотелось отдохнуть, но не позволялось. Только – в обед.
Кстати, работать одновременно двумя руками не каждый мог, но если такая способность есть, можно было достичь хороших результатов. У меня всегда была хорошая координация движений. Поэтому скорость собирания хлопка была высокой. Узбеки, которые всегда быстро работали, называли меня «хлопкоуборочной машиной». Были такие комбайны, собирающие хлопок на, так называемых, машинных полях. Поля эти предварительно обрабатывались с воздуха «кукурузниками». Самолеты сельскохозяйственного назначения сбрасывали дефолианты, такие химические вещества, от которых растения сбрасывали листья, оставались только стебли с открытыми коробочками. И комбайнам легко было собирать хлопок. Поскольку я работала очень быстро, мне часто удавалось собрать вместо одной нормы – две. Но, до корейцев, которых у нас в классе было трое, мне было не дотянуться. Эти выдавали и по три нормы в день.
