Текст книги "Дело человеческое"

Автор книги: Татьяна Свичкарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Семья

При всей своей занятости я старалась навести уют в доме. Купила гарнитур, зеркало, повесила ковер… В нечастые свободные минуты хваталась за домашние дела.

Росли сыновья. Старший увлекся техническими науками.

Когда-то у Вити нянькой был… шофер. Муж много ездил по своим медицинским делам. И сын с ранних лет полюбил автомобили. Окончил школу, и пошел в политехнический институт, на факультет – «двигатели внутреннего сгорания».

Так же, как и отец, Витя с детских лет много читал. Когда был еще совсем малышом – вокруг него раскладывали журналы, и он мог часами рассматривать картинки. Взрослые за это время успевали и приготовить обед, и постирать белье.

Учеба в школе давались ему легко. Я возвращалась с работы и спрашивала у тети Поли:

– Витя уроки учил?

– Знаешь, не видела… Может учил, когда я спала?

А спала она тихо, как ребенок.

Она вообще была для меня большой поддержкой. Я прибегу:

– Кушали?

– Да неужели тебя ждать будем? Иди на кухню, да сама поешь…

А там уже ждет ароматный борщ, в сковороде – с одной стороны поджаристые котлеты, с другой – картошка, еще в одной кастрюле стынет кисель. На столе – эмалированная чашка, полотенцем накрыта – там лепешечки. Недавно Алиса у меня рецепт спрашивала – лепешки эти не черствели.

И дети сыты, и живой человек в доме. Бывало, расстроюсь, рассказываю о своих неприятностях, а тетя Поля говорит:

– Я не пойму, чего ты с ума сходишь. Вот и сумашествует, и ходит… Прекращай!

Конечно, мальчикам нужно было внимание отца.

Виктор Михайлович не ходил на родительские собрания. Зачем – ребята отлично учатся, а что хулиганят порой – так кто из мальчишек не дерется?

Но как-то у Вити в дневнике появилась надпись красным карандашом – обидел девочку. Я в тот день вернулась с работы поздно, в школе было уже темно, учителей нет. Сделала Вите замечание за проступок, он ответил повышенным тоном. И тогда вышел Виктор Михайлович:

– Чтобы я в первый и последний раз слышал, что ты с матерью так разговариваешь!

В последние годы муж работал на «скорой», его болезнь позволяла это. Он, как всегда, много читал. И старший сын не отставал от него.

Я выписывала большое количество журналов – и Витя черпал из них самые разные сведения: по химии, автомобилестроению, медицине. Еще когда он был мальчиком лет пятнадцати – соседи ходили к нему лечиться. Он и диагноз поставит, и лечение назначит – нас наслушался, начитался наших книг.

До недавнего времени Витя преподавал в техникуме. Мальчишки его очень любили, смотрели, как на отца. Он и ремонты в классах регулярно организовывал, вкладывал свои деньги.

Здоровье сына нельзя назвать крепким – у него язва желудка. Помню страшную ночь. Накануне, в воскресенье, Витя весь день пролежал. А ночью зашел ко мне в комнату:

– Мам, мне плохо.

Я спросонья даже не поняла, что случилось.

– Сынок, – говорю, – Я только что уснула. Ты, наверное, за день выспался, тебе скучно…

Он зажег свет, а у него изо рта фонтаном кровь. Кровотечения – это самое страшное осложнение в медицине.

Я метнулась к Олегу:

– Посмотри…

А вот в нем, видно, хирург никогда не засыпает… Я такую скорость не видела – с какой он вскочил, брата обнял – и почти на руках, волоком – снес его в машину. И отвез к себе в хирургию. У него же дома под рукой ничего не было.

Вернулся из отделения и сказал, что кровотечение почти сразу удалось остановить.

В последние годы близкие мне люди ушли.

Тетя Поля… Я уже говорила, какой она была для меня поддержкой. За два года до смерти она сломала ногу. Лежала… Я отработаю день, потом ночь отдежурю – и еще день работы – только тогда прибегу домой. И сразу становлюсь ее купать. Клеенку подстелю, чтобы не намочить матрас, налью в таз воды, добавлю туда «белизны»…

И постельное белье у меня было белоснежным – я его кипятила.

Сейчас я мысленно прошу прощения у тети, что работа моя врачебная не позволяла уделять ей достаточно времени. Пересплю дома – и опять меня нет.

А тут Олег приехал из Самары за книжкой. Взял тетю на руки, отнес в ванную, выкупал, как следует. Одел на нее мой байковый халат, уложил поудобнее, в ту позу, как она попросила – и уехал последним автобусом.

В тот день я задержалась и пришла поздно. Уже на пороге слышу – тетя Поля кричит, просит ее перевернуть. Скорее поворачиваю – как могу – рывками, а она жалуется:

– Болит за грудиной…

У нее случился обширный инфаркт.

Олег приехал хоронить, привез огромный букет белых цветов. Он всегда покупает огромные букеты, их в ведро ставить, а не в вазу.

И я попросила женщину, свою бывшую пациентку, которая в тот момент была у нас дома.

– Дарья Васильевна, возьмите в ванной ведерко, поставьте цветы.

А она перепутала, и взяла тазик, из которого я мыла тетю Полю. Он мелкий, и она обрезала каллы, оставила одни головки – они там плавали…

Я так расстроилась, мне было так жалко сына… И денег как всегда – в обрез.

А Виктор Михайлович умер от тромбоэмолии…

Олег

– Лидия Николаевна, я читала, что проходит несколько лет после того, как врач уходит на пенсию, и бывшие пациенты его забывают. Разве это правда?

– Знаю, что помнят наставников – я восемь лет преподавала в медучилище. Ученики вспоминают до сих пор. А когда Олегу вручали премию «Признание» – зал в едином порыве встал, и мэр сказал: «Никогда еще не видел, чтобы так чествовали врача. Это говорит о многом».

Нам тогда подарили два огромных букета: мне – алые розы, а Олегу – белые. Это больные, которые у него лечились, собрали деньги, больнице недоступно – купить столько роз.

Олег с детства хотел стать врачом.

Помню кошку, это был кошачий подросток… Олег принес ее домой. Страшное существо, шерсть вылезла, шея складками.

Сын постелил ей в ванной:

– Мам, ее нужно лечить, – говорит, – Кто ж такую возьмет?

Повез он кошку в местную ветлечебницу. В ведро посадил, и фанеркой прикрыл, чтобы кондуктор из автобуса не выгнала. А там отказались даже осмотреть животное:

– Мы кошек не лечим, вам надо ехать в Тольятти…

В Тольятти спрашивают:

– Это ваша животинка? Нет… Ну и выкиньте, на улице таких тьма бегает.

Сын чуть не плакал:

– Мам, как же так можно? Они же врачи…

Он все это прочувствовал, это равнодушие – чтобы самому не быть таким.

Я дала кошечке щец на пробу, колбаски кусочек – а она не ест. Бросается на кусок, фырчит. Видно, что голодная, а проглотить не может – значит, у нее патология в горле.

Я принесла инструменты. Открыли мы с сыном ей рот, глянули, а там кость поперек глотки стоит, и за этим местом абсцесс образовался.

– Олег, будем вскрывать.

Сделали пункцию – и столько гноя вышло… Кошка сразу кушать начала.

Витамины мы ей прокололи – полный курс лечения, как человеку. И что вы думаете? Обросла шея. Олег искупал кошонку с шампунем. Пушистенькая стала, хорошая.

Она у нас жила месяца два или три, пока не сбежала.

Не так давно сын выходил ворону. У нее было что-то с крылом. Куда Олег только ни ходил – ее не принимали. А она росла, нужно было учиться летать. И Олегу дали адрес приюта для зверья. Я собрала ему в дорогу мешочки со старой крупой. Он не хотел брать, стеснялся предлагать такое. Но когда он сказал бабушке, которой привез птицу, об этой крупе – она так обрадовалась! Она же этих питомцев содержала на свою пенсию – никто не помогал. И сколько там птичек было – и с подбитыми ногами, и со сломанными крыльями… Жили, выздоравливали…

Каждый день, когда Олег приходит с работы, он спускается в подвал кормить кошек. Порою, в два часа ночи. Я заранее все сварю… Никому об этом не говорю, потому что доброта нынче вызывает смех. Жалеешь животных, а в глазах других выглядишь дурой.

И есть там больной кот. Их семейство травили… И мать его умерла, и сестренки, а он сжег себе горло, но выжил. Он не может кричать, все коты его бьют, а он только так – хххх… хххх… Бывает, по два-три месяца его нет, потом появляется. Идет, хрипит мне – дает знать, что это он.

Я начинаю с ним говорить, а он так рад этому, у него глаза веселые делаются…

И кошечка, которую я выходила, живет там же, в подвале. Ей молока сваришь, заправишь вермишелькой, или сливочным маслом, сахарку добавишь. Потом кильки немного дашь, и она блаженствует – и чужих котов в подвал не пускает…

Бабушка моя рассказывала: у нее была очень хорошая кошка, рыжая. Приехали гости из Сталинграда, и забрали котенка от этой красавицы. В первый раз он вернулся домой через неделю. Подумали – запомнил дорогу. Ведь ехали на телеге. Он так и шел над Волгой, тем же путем. Второй раз котенка посадили в мешок – но он снова возвратился на старое место. И больше его уж не отдавали.

В школе Олег очень увлекался химией. Наше, семейное! Его учительница не только уважала, она его просто любила.

И нынче он отлично знает фармакологию, напишет формулу любого лекарственного вещества. Некоторые препараты совместимы, другие – ни в коем случае нельзя вводить пациенту одновременно. Олег умеет все нужное соединить, и – в капельницу.

Один раз, когда я дежурила в стационаре, лежал у нас парень лет двадцати семи. Возбужденный такой, уставший. У него была язвенная болезнь с сильнейшим болевым синдромом.

Я велела медсестрам сделать ему внутривенный укол, назвала лекарства. Утром молодой человек подошел ко мне счастливый – выспался… Дома я похвалилась Олегу.

– Ну-ка давай, садись рядом, – сказал он.

И начал писать формулы веществ, которые я вводила. И вышло, что в результате реакции получилась вода.

– Как же он мог у тебя спать?

… Когда Олег поступал в ординатуру, он хотел попасть только к Ратнеру.

Для справки.

Георгий Львович Ратнер – хирург, педагог, доктор медицинских наук, заведующий кафедрой факультетской хирургии Самарского государственного медицинского университета, председатель Самарского общества хирургов.

Почетный член Шведского общества «Аорта», Почетный профессор Осакского университета, член ряда международных хирургических обществ, почетный гражданин Самары, кавалер орденов Ленина, Отечественной войны I и II степени и Дружбы народов, обладатель золотого академического «Оскара» – «За неоценимый вклад в культуру, науку и прогресс человечества», кавалер 7 орденов и медалей, Большой серебряной медали Кембриджа.

Олег рассказывал о его больнице. В восемь часов там начиналась пятиминутка. Ратнер садился за стол. К его приходу хирурги должны были уже все о больных знать и доложить. Как пациент спал, какая у него температура, сколько раз мочился – это очень важно, и все это у них было записано…

Еще Ратнер заставлял хирургов зарисовывать операции в цвете: что делал, как швы накладывал – все… Такой был требовательный. А Олега всегда тянуло туда, где требования выше. Он мечтал:

– Если бы Ратнер взял меня к себе…

На собеседовании сыну задавали много вопросов. Олег к тому времени отработал хирургом лишь три года, а нужно было – пять. И его спрашивали по пятилетнему стажу: какие делал операции, сколько…

В конце беседы Ратнер отметил в блокноте его фамилию.

И сын приехал домой такой счастливый…

Сейчас Олег много работает на поджелудочной железе. У него свои методы, разработки – он забросил их в Интернет:

– Этого нет в книгах, пусть ребята-хирурги пользуются.

А потом ему пришла тяжелая бандероль – статья попала в научный журнал, ему прислали экземпляры.

Вскоре после этого Олега пригласили в аспирантуру.

* * *

Олег в совершенстве владеет английским, говорит практически без акцента. Когда бывает в составе научных делегаций – выступает в роли переводчика. Сказалось, что он несколько лет брал уроки у одного из лучших преподавателей в городе.

И когда сын сдавал экзамен по иностранному языку в аспирантуру, услышал:

– Изумительно, свыше, чем «пять», но, к сожалению – больше «пятерки» – мы вам поставить не можем.

А онкологом Олег быть не смог. Слишком жалел пациентов. Ведь много безнадежных…. Он до последнего старался им чем-то помочь, успокаивал. Заказывал лекарства в Тольятти, где его все знают.

И говорил близким такого больного:

– Я завтра буду на работе, вы зайдите к маме, она вам отдаст препарат.

А потом больной умрет – и родственники проходят мимо Олега, не здороваются. Будто врач виноват в исходе – не вылечил…

Иногда я слышу, о сыне говорят «У него трудный характер, хмурый вид»… Но это работа трудная – а у Олега все написано на лице. И если он сосредоточен – значит, впереди серьезная операция, мрачен – значит, тяжелый пациент.

Он не оставляет человека до полного излечения. Уже и из хирургии больного выпишут – Олег придет домой, проверит – все ли благополучно. Нередко на свои деньги покупает лекарства. Камфару мою, которую я берегла для себя – ее уже сняли с производства – отнес своим тяжелым больным.

Помню, умирал один пациент. Олег менял ему белье, спускал мочу… У мужчин же это очень сложно, только врач может. А никто не хотел лишний раз подойти.

Я зашла в палату, и вижу – дедушка скончался. А Олег бреет его, мертвого.

Олег спит так мало… Редкую ночь его не зовут в хирургию. Начинаю его ругать:

– Не жалеешь себя, долго не протянешь… Это ж какие силы надо иметь – так работать!

– На себя посмотри, как ты работала… – говорит он.

И я замолкаю.

Из всех врачей – меньше всего живут хирурги.

Я стала очень медлительной. Раньше главврач хотел мне дать две медсестры, потому что я очень быстро со всем справлялась. А сейчас суечусь – суечусь, а в конце дня вижу, что всего-то и успела: сходить в магазин и сварить борщ.

Олег приходит и начинает выговаривать:

– Ты ничего не ешь… уморишь себя… Я не видел сегодня, чтобы ты кушала.

– Как же ты увидишь, если целый день в хирургии…

Сам быстро что-то перекусит: я и спросить ничего не успею – как он уже в дверь убегает.

А мне так хочется поговорить… Была бы дочка – она бы меня слушала…

Дело человеческое

В Тольятти, в больнице водников, Лидии Николаевне говорили:

– Как Вы много оперируете!

Она только улыбалась – это капля в море по сравнению с Жигулевском.

Вспоминает Лидия Николаевна:

– У нас был очень строгий контроль по всем параметрам. Старшая операционная сестра ходила с ваткой, смотрела – нет ли где пыли? Стекла были такие прозрачные – будто их нет. Проверяющие контролировали – должным ли образом проводится диспансеризация. И много чего еще учитывали.

Ставились баллы, потом подсчитывался общий итог. И наш кабинет всегда выходил на первое место. Все шестнадцать лет у нас стояло бархатное знамя с вышитым бисером портретом Ленина.

Однажды меня попросили посидеть в военкомате – шла призывная комиссия в Афганистан. В это время приехали наши сотрудники – сказали, что было профсоюзное собрание, и меня выдвинули на присвоение звания заслуженного врача.

У меня задрожали от волнения руки. Осматриваю очередного мальчика, а руки трясутся.

Но на следующем собрании выяснилось, что звание получила не я, а наш главврач. Очевидно тот, кто решал вопрос, посчитал, что мне хватит и медали. Весь коллектив тогда возмутился:

– Мы выдвигали Лидию Николаевну!

А потом был еще один неприятный момент. Тот же главный уволил заведующую поликлиникой. Она прекрасно знала свое дело. Ее выбросили потому, что надо было осуществить перестановку кадров. На место лор-врача взять одну блатную особу. А мне предложили место заведующей.

Я отбивалась, как могла – сказала, что вскоре выхожу на пенсию… И все же ненадолго занять этот пост меня уговорили. Это административная работа – необходимо погружаться во множество конфликтных ситуаций, решать сложные вопросы.

Например, диабетикам давали талоны на гречку, и я объяснялась с больными, которые имели другие диагнозы, но желали получить талон.

– У меня гастрит, я кроме гречки ничего есть не могу, а мне не дают…

Или больная поссорилась с врачом, обвинила его в грубости – и у каждого своя правда. Мне становилось плохо от таких конфликтов. Да еще задел случай…

Когда я сидела на ВКК – поставила себе столик, положила рефлектор… Те, кто приходят продлевать больничный, иногда нуждаются в осмотре лор-врача…

Я уже рассказывала, с каким благоговением мы смотрели на старых докторов. А эта, новоиспеченная… ради которой всех выгнали со своих мест, встала передо мной и пальчиками барабанит:

– Отдайте рефлектор…

А он все эти годы был со мной. Я его отдала как что-то родное.

Когда мне было очень трудно, и я переставала верить в себя – вспоминала слова Гаршиной:

– У меня есть две женщины в жизни, которых я уважаю – летчица Марина Попович и врач Лидия Никифорова. Я всегда думаю, как бы Вы поступили в той ли иной жизненной ситуации. Уверюсь, что именно так – и тогда принимаю решение.

А потом меня уговорили вернуться в Жигулевск. Обещали тихую работу в поликлинике Яблоневого Оврага. Я была рада, что не в стационаре. Там трудно – и ночью вызывают, если экстренные случаи. Например, кровотечения.

Но, в конечном итоге, мне сказали: «Нет, это роскошь для поликлиники – держать там такого врача как Вы. Идите в центральную городскую больницу, сделаем вам достойную зарплату». И я пошла.

Сложных случаев за годы моей практики было много.

Привозили девушек, которые работали на радиозаводе. Личная жизнь не складывается, или отыскивается другая причина, а в гальваническом цехе – чаны с цианистым калием. Девчонки хлебнут, но концентрация низкая… Уксусную эссенцию пили.

Этих бедняжек привозили с шеями, раздутыми едва ли не в два раза. Лицо синее, почки отказывают… Ночью вызовут к такой – и борьба за её жизнь идет до утра.

Дважды определяла случаи тонзиллогенного сепсиса – это очень редкое и тяжелое заболевание. Некоторые лор-врачи не сталкиваются с ним за все годы работы. И обычно, чтобы подтвердить диагноз – собирается консилиум.

Помню, привезли юношу семнадцати лет. У него ангина осложнилась абсцессом, температура поднялась под 40. Он еще боялся идти к врачу, страшился, что начнут резать.

Привезли его уже с кровотечением – не успевал отплевывать кровь. Открыл рот – и мне все стало ясно. Надо вскрывать абсцесс, но хлещет артериальная кровь – аж отслаивает миндалину. И все-таки вскрыли. Вышло очень много гноя. Но как остановить кровотечение? Все лекарства капали, какие возможно, в разрез вложили тампон. Но нет, нет… течет… Мальчик был на грани… Помог фибрин – на станции переливания крови нашелся этот препарат.

У Володи Ряснянского была гноем переполнена пазуха, почти септическое состояние. Началось костное кровотечение. Я оперировала его ночью, и никогда после не говорила юноше, что он мог умереть в эти часы.

А один раз оперировала кисту гайморовой пазухи. Пациентка – милая женщина, главный врач. Операция сложная. Делается разрез от второго до шестого зуба. Отслаиваешь все скальпелем и заворачиваешь на лоб. Видно вход в глазницу, в нос… девочки из медучилища, глядя на это, в обморок падали.

И в гайморовой пазухе я увидела аномалию – там вырос зуб. Красивый голубой зуб, а корни его шли куда-то к глазу. Страшно стало! Вдруг я буду удалять, потяну – и с глазом вместе… Вызвала стоматолога.

– В чем дело? – спросил он, – Ах, аномалия развития… Запомни на всю жизнь – эти зубы очень нежные. Сейчас ты сама его удалишь… Я даже не буду мыться.

У меня душа была в пятках. Повернула, потянула – и гляжу – зуб лежит в щипцах.

Пациентке он так понравился! Она хотела его сохранить на память. Но санитарка убиралась в палате, и смахнула зуб с подоконника. А потом вымыла полы.

Один раз привезли пьяного мужика. Держит возле носа платок, кровь капает… Оказалось – носа и вовсе нет. Вернее, он его держит в руке. Черный такой, как уголек.

Оказывается, мужик этот нежно прощался с другом, обнимались-целовались, да еще – в частном секторе – на кучу антрацита падали, и никак не могли подняться… И, в конечном счете, приятель в порыве чувств – откусил ему нос.

Это же не моя операция, это – косметическая… Звоню Олегу:

– Что есть силы беги сюда!

Он прилетел тут же, посмотрел и говорит:

– Не приживется.

– Ну, хоть попробуй.

Столько он возился с этим носом… В перекиси черноту отмыл, продезинфицировал. Нос стал белый… А потом стал пришивать. Позвонил, чтобы ему принесли микроскопические иглы, и так быстро шил…

Сперва было покраснение, отек… А через два дня прохожу и вижу – мужчина в зеркало смотрится:

– Такого красивого носа у меня никогда не было.

– Лидия Николаевна, а у вас получалось собираться всей семьей?

– Когда же? Сперва я училась в институте, потом начались приемы – как уже говорила, до самой ночи. Санитарки вымоют полы и принесут ключи: «Лидия Николаевна, закроете поликлинику…». Никому из больных не отказывала. Только спросишь порой:

– Да что ж вы пришли к полуночи?

– А я знаю, что вы еще в кабинете. Пришел домой, искупался, поужинал. Потом думаю – дай, схожу к доктору. Ухо плоховато слышит.

– Давно?

– Года два уже…

И Олег такой же. Безотказный. Работает быстро, красиво. И те, кого он оперировал, для него уже – как родные. В День медика с утра звонят:

– Олега бы Викторовича к телефону… Поздравить…

Он ведь, если кому-то плохо – все бросает и бежит. И страждущие, чуть заболит – к нему. И таких – весь город.

Я уже несколько лет на пенсии. Кажется – что теперь за заботы? Отдыхай… А мне ночами снятся больные, тяжелые случаи, которые были у меня за пятьдесят лет… Просыпаюсь…

Я всегда уходила в работу с головой. Только так забывала обо всем плохом, трудном, что было в моей жизни. Переступала порог операционной – и весь мир переставал для меня существовать. И Олега так же учила. Для нас истина – слова Симонова:

 
Да, мне трудно уехать. Душою кривить не годится.
Но работа опять выручает меня, как всегда.
Человек выживает, когда он умеет трудиться.
Так умелых пловцов на поверхности держит вода.