Текст книги "Дело человеческое"

Автор книги: Татьяна Свичкарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Мединститут

– Лидия Николаевна, Вы решились сразу?

– Я боялась трупов. Я до сих пор их боюсь. Морг обхожу стороной. В годы учебы шла туда по крайней необходимости, когда мы проходили судебку или патанатомию. И когда труп вскрывала – чего только не передумывала, фантазировала: как этот человек жил, работал, и какие у него трудности были. А теперь он лежит, и мы его режем…

Когда я слышала похоронную музыку, то опрометью бежала на другую улицу, чтобы не столкнуться со скорбной процессией. И Виктор мне предлагает идти в мединститут!

Да еще как назло – вошли мы с ним в институтское здание, и встретили ректора:

– Как хорошо, Витя, что ты здесь! Привезли безродный труп для анатомки, а нести некому.

Виктор и еще один парень потащили ящик, а в нем – дырочки. И я увидела, как капли темной крови падают на пол. У меня голова кругом пошла.

Тогда муж начал со мной беседы проводить.

– Во-первых, – говорил он, – Не в каждом городе будет работа по твоей рыбной специальности. Во-вторых, мне не хочется расставаться с тобой ни на минуту. В-третьих – ты привыкнешь. Вы же начнете не с трупов. Сперва будете изучать кости по таблицам. Потом перейдете на муляжи. А вот когда дойдете до мышц – тебя самою потянет в анатомку, чтобы увидеть, как это выглядит в действительности.

Благовещенский институт был новым. Препаратов – тех же костей – не хватало. Изготовить учебные пособия можно было несколькими способами. Один из них – варить трупы. Потом мясо счищали с тел… Но качество костей получалось низким – они быстро темнели и имели неприглядный вид.

Гораздо лучше препараты получались, когда трупы раскладывали на крыше мединститута. Они гнили на солнышке, мышцы отслаивались… Студенты надевали маски, фартуки – и сами себе готовили учебные пособия. Погружали в специальный раствор – и вот они – белые, чистые кости и черепа.

Но когда трупы варили… Этим занимались латыши, высланные на Дальний Восток. Во дворе мединститута горели костры, стояли котлы, в них кипели трупы, латыши это варево помешивали. Бульон получался белого цвета. И запах супа – на три квартала…

Напротив был ресторан «Амур», так студенты шутили, что у медиков запах вкуснее.

Я ничего не могла есть до третьего курса, кроме оладушков с повидлом и чая. Ни супа, ни мясных блюд….

– Но как Вы выдержали экзамены в медицинский?

– Сперва посмотрела, какие предметы надо сдавать. Химию – это нетрудно. У нас семейная склонность к этой науке: папа, Нина, Алиса… И у меня рука, будто играючи, писала все, что нужно.

А вот литература… Далеко не все произведения новых авторов я успела прочесть. Обычно тема на экзамене была – «идейное содержание произведения», или «анализ образа героя». Да еще какая-нибудь вольная, вроде «Наш бронепоезд стоит на запасном пути».

Виктор сказал:

– Бери общую тетрадь.

Он важно расхаживал по комнате и диктовал – и про идейное содержание, и анализ тех или иных художественных образов. Я еле успевала за ним писать – как за профессором.

Помню ощущенье небывалого счастья, когда я увидела себя в списках принятых.

Прежде я плакала, что сестры учатся, получают высшее образование, а у меня – неизвестно как сложится судьба. А теперь…

Второй такой же счастливый миг был, когда родился первенец, Витя. Муж очень хотел мальчика. И я ликовала, что его мечта сбылась.

Мы жили в семейном общежитии. Все студенты зубрят, только и слышишь это монотонное бубненье «ду-ду-ду», и «бу-бу-бу», а Виктор приносит художественную литературу сетками, и ночь напролет читает.

– Ты же не сдашь экзамены! – говорю.

На другой день возвращается, достает зачетку, кладет на стол, а там одни «отлично».

– Как ты ухитрился?!

А у него память была уникальная – если присутствовал на лекции – все, учебник можно не читать. Беда в том, что иногда он просыпал первые часы, и вот тогда тревожился – не тот ли вопрос попадется на экзамене, что ему незнаком.

А потом в нашем общежитии случился пожар… Представьте старые бревенчатые дома… До революции в них жили купцы. И вот, такой дом – половина снята мединститутом под общежитие, а другую занимают хозяева. Ночью хозяин вкатил в коридор мотоцикл, и не заметил, что рядом с печкой – голландкой стоит ведро с горячими углями – жена выгребла, чтобы закрыть вьюшку. И ночью раздался такой взрыв…

Я будто перенеслась в Сталинград, когда рвались бомбы. Мы еле успели выскочить. Стены уже горели. Виктор кое-что из вещей выбросил в окна… У него на руке навсегда остался большой шрам от ожога.

Очутились мы практически «на улице». Погорельцы. Собрали нам деньги, но надолго их хватить не могло. И секретарь ректора, приятная женщина, сказала:

– В Сталинграде тоже есть мединститут. Вы тут воду вермишелью заправляете – где бы ни жили, хуже не будет. А там хоть родные люди рядом…

Мы колебались… Нина прислала письмо: «Не вздумайте ехать к мамочке, она такую тяжелую жизнь прожила, ей надо отдыхать…» Но в конечном счете мы все-таки отправились домой, понадеялись, что не станем маме обузой – сумеем себя прокормить.

Не могу сказать, что близкие были довольны. Мама и тетя Поля жили в небольшой комнатке. Алиса только что вышла замуж и уехала с мужем-летчиком на Сахалин. Мы будто поменялись местами.

Мне было трудно учиться и справляться с малышом. Хотела уже брать академический отпуск… Запомнились слова председателя ВКК:

– Снять бы ремень хороший, штаны с тебя спустить, да по попе напороть с большим удовольствием. Сама из трех лучинок сложена, а ребенка заимела…

И тут в Сталинградский медицинский приехали представители из Куйбышева – пригласили студентов в военно-медицинскую академию. Мол, будете такими же терапевтами, окулистами, хирургами – только станете работать в госпиталях, носить форму и получать дополнительные деньги «за звездочки».

Виктор сказал:

– Едем.

Малыша мы оставили маме. Она согласилась взять Витю, только попросила высылать для него деньги. Они с тетей Полей жили очень скромно, а мальчику многое нужно.

Муж уехал первым. Нашел квартиру в центре Куйбышева. После к нему присоединилась я. Учеба отнимала все силы. Помню май… Виктора отправили в военные лагеря, под Саратовом. Мне предстояло сдавать экзамены. Я была рада, что осталась одна – никто не помешает готовиться. Ведь у студентов – медиков толстенные учебники, и столько всего надо знать наизусть…

Но к той поре Нина вышла замуж, в июне у нее должен был родиться ребенок. Мама засобиралась в Ленинград. Маленького Витю она привезла мне как раз перед экзаменами. Боже мой… Малышу около двух лет, он рвется на улицу, ему надо готовить, развлекать его…

А знаете, как у нас проходили испытания? Зачет по черепу… Сидит старенький профессор со спицей, и на череп показывает:

– Что это за отверстие?

А я не помню. Это такое отчаяние – ведь учила как стихи латинские названия! Но что это за дырка – убей не скажу…

– Идите, готовьтесь еще.

Выхожу в коридор, а там толпятся ребята.

– Да это же муляж, а дырка – от гвоздя. На этот гвоздь – муляж ставят.

– Лидия Николаевна, в Жигулевск Вас направили по распределению?

– Сперва направление получил Виктор. Приехал академик Долго-Сабуров. Увидел, что у мужа в дипломе одни «пятерки». Расспросил его о семейном положении. Тогда к этому очень внимательно относились, учитывали обстоятельства.

– Молодую семью разбивать нельзя, – сказал Долго-Сабуров, – Мы направим Вас в Казань, будете служить в центре города, и супруга закончит там институт.

Но когда академик уехал, начальство перерешило:

– С какой радости мы будем хороших военных врачей направлять в Казань, когда их здесь не хватает? Нет уж, служите в Куйбышеве, на Седьмой просеке. Вот вам направление, езжайте к командиру и договаривайтесь о предоставлении жилья.

Выделили нам комнату в двенадцать квадратных метров. Повернуться негде. Там помещались лишь две армейские койки. На одной спали мы с Виктором, на другой – ребенок и тетя Поля. У окна стоял маленький столик.

Я не выдержала и пошла к Витиному командиру.

– Понимаете, я заканчиваю мединститут. Нужно серьезно заниматься, а тут малыш, бабушка… выделите нам две комнаты, или хотя бы одну, но побольше, чтобы было, где поставить ширму.

А он только улыбается:

– У меня офицеры живут в палатках под открытым небом, а вы недовольны комнатой… Ну и ну! Но мы решим вопрос. Я работаю до шести вечера, а дальше кабинет свободен – приходите и учите свои уроки, никто вам мешать не будет.

Потом Виктора направили в Тольятти, в район ВСО-5. Дали ему машину, чтобы объезжал части. И он настолько хорошо поставил всю работу… Ездил по столовым, снимал пробу из котлов. Следил, чтобы были разные разделочные доски для сырых и готовых продуктов. Если видел маленькую трещинку – тут же доску топором разрубал – она уже негодна к употреблению. Щель могла стать источником инфекции. Ручки у дверей были обмотаны бинтами, смоченными в карболке. И половички лежали мокрые.

Отбирал у солдат грибы, если те приносили. В лесах много грибов – молодежь бывало, наберет в фуражки… А Виктор в машине мечется как бешеный. Забрать, уничтожить… Потому что съедобные грибы – они тоже условно ядовитые.

Еще муж следил за температурным режимом, чтобы еда была не холодной, и не горячей – теплой. Юнцы, которые приходили в армию с хроническим гастритом, возвращались домой здоровыми.

В медсанчасти были аптека, терапевтическое отделение, хирургическое – если требовалось, например, вскрыть фурункул.

Виктору приходилось очень много ездить. В апреле, вместе с солдатами – на Кубань, в Зеленокумск – на полигон. А потом на целину, на уборку урожая. По полгода я его не видела.

И никогда он сам себя не хвалил – лишь раз проговорился. Это случилось, когда из армии вернулся наш старший сын, Виктор. Он окончил институт, и был призван два года отслужить лейтенантом в Архангельске. Видно, климат не подошел, или сказалось то, что пришлось работать с окислителем. Но у сына началась экзема – сперва ею покрылись руки, а потом дошло до кончика носа, и даже уши распухли. Это – самая тяжелая форма.

Хорошо, что в местный госпиталь приехал молодой доктор. Он часами сидел возле Вити, придумывал, как ему помочь. Пробовал то одно, то другое лекарство. И вылечил. Кожа у сына стала, как у младенца.

А в первое время там работал врач – таджик. Так он мешок с медикаментами и не развязывал. Как упал на него, так и лежал, спал… Пьяница.

Виктор Михайлович услышал рассказ сына и сказал:

– Наконец-то мне понятно, почему я получал благодарности. Однажды к нам прилетели: секретарь ЦК Казахстана Кунаев и известный генерал – медик. Они проверяли, как обслуживают солдат на целине. И генерал был в восторге – он такой медсанчасти ни в одном городе не видел… Оборудованной по всем правилам…

И все же долгие месяцы жизни без семьи не прошли для мужа даром. Представьте эти удаленные точки. Свыше шестисот километров до ближайшего населенного пункта. Бутыли со спиртом. Тишина. Нальешь маленькую рюмку, выпьешь – и лежи, читай…

В те годы муж пристрастился к алкоголю.

Но у него была такая форма болезни, что позволяла отлично работать. Короткий запой – а потом начальники вновь встречали его – едва ли не с объятиями. Был такой строгий командир, по фамилии Лисянский. Все у него ходили по одной дощечке. Но вместо того, чтобы отругать моего мужа, он думал – как ему помочь. Ко мне обращался.

– Говорите, Виктор хотел стать хирургом? Пусть работает по этой специальности хоть часа три в день – в Тольятти или в Жигулевске. Может – это его отвлечет? Люблю я его, усатого – полосатого…

Жигулевск

Еще учась на шестом курсе мединститута, я приехала в Жигулевскую больницу – на практику. Мной были довольны, написали добрые отзывы: грамотный, вдумчивый врач, быстро и точно ставит диагнозы.

Я навещала свою семью каждую неделю, целыми сумками привозила продукты. Поэтому в Куйбышеве урезала себя во всем – пила чай с пряниками. Квартирные хозяева иногда угощали супом, картошкой.

Но жить Виктору, тете Поле и маленькому Вите на ВСО-5 было несладко. Сосед выпивал, по ночам играл на гармошке. Я обратилась к командиру соседней воинской части – по рассказам, доброму человеку, который любил и уважал врача Никифорова.

– Если Вы нам не поможете, я уж и не знаю, что делать… Мы будем пожизненно обречены на коммуналку…

Командир пошел навстречу – нашей семье выделили жилье в Жигулевске. Вначале – комнату, затем освободилась вторая – и вся квартира оказалась в нашем распоряжении. Одна беда – жилье кишело клопами и прочей живностью.

Виктор Михайлович принес банки с дезраствором, с клопами удалось справиться, но черные тараканы были неистребимы.

И все же, даже в новой квартире было тесно. Поэтому много лет семья жила так: в одной комнате разместились Виктор Михайлович и тетя Поля, в другой – сыновья, а я на ночь ставила для себя раскладушку в коридоре.

– Лидия Николаевна, чем отличалась жигулевская больница 60-х годов от нынешней?

– Сегодня появилось много новых зданий… Но какие в те далекие годы работали прекрасные врачи! Они переживали за каждого больного, чтобы вылечить его – старались применить все свои знания. Если их не хватало – не стеснялись обращаться за помощью к старшим товарищам.

Я помню изумительных людей. Гаршина… Посвятила всю жизнь медицине. Была на фронте, и когда пошла смотреть фильм «А зори здесь тихие» – у нее сдавило сердце, до приступа. Начитанная женщина – декламировала наизусть стихи, прозу…

Погосян, заведующий хирургическим отделением… К каждому больному относился как к близкому человеку. Мог в пух и прах разнести медперсонал, если что-то не сделано для пациента.

Прийти на пятиминутку, пообщаться с ним – было такой радостью! Казалось, эти врачи все знали, мы смотрели на них, как на богов… Четверга ждали, как праздника! Я еще в среду подготовлюсь, наглажусь…

Я работала в кабинете Полежаевой – и у меня сердце замирало, что сижу на месте такого врача. Она была и ЛОР-ом, и нейрохирургом, делала внутричерепные операции. И она сама меня посадила на это место.

– Вы начали терапевтом?

– Тогда все после института так начинали. Муж мой сравнивал терапевтов с инженерами. Мол, остальные медицинские специалисты – это техники, а тут – инженеры.

Веру Филипповну Назарко перевели заместителем главного врача, а до этого она вела центральный участок – и мне предложили ее заменить. Я села на стул, и чуть не умерла – сижу на месте Веры Филипповны.

Когда проходила практику – я ею любовалась. Как она больных опрашивает, как подробно все записывает в карточку мелким, красивым почерком. Назначает лечение – подбирает целые курсы… Я не могла глаз оторвать – думала, вот это талант!

Участок большой – четыре с половиной тысячи человек. И она каждого знала – входит больной, и она помнит, кто страдает высоким давлением, какое лекарство переносит, а какое нет. Я потом пользовалась ее записями – это была большая помощь!

Когда Вера Филипповна уходила, я попросила обрисовать работу участкового врача.

– Это – как труд домохозяйки, – сказала она, – Вы никогда не сможете дома идеально переделать все дела. Их поток нескончаем. Так и здесь. Вы должны «от и до» отсидеть на приеме, потом обслужить вызовы…

Помню, как пошла в Яблоневый Овраг, вместо заболевшей коллеги. Еле вскарабкалась на гору, обслужила пациентов, потом нашла дощечку типа фанеры, села на нее – молодая была – и съехала с крутизны – до той самой улицы, где ходили автобусы.

А еще бегала на уколы к тяжелым больным. Если крупозная пневмония – инъекции надо делать через определенные промежутки времени, до самого позднего вечера, пока человек не заснет.

Нужно было прийти и к гипертоникам, проверить отдаленные результаты моего лечения. Зайду к своим бабушкам – им так нравится, что о них не забыли, уделяют внимание, меряют давление… не уйдешь – усаживают, предлагают чай с вареньем.

А потом в семье случилась беда. Сестра Нина отправила в Жигулевск мать.

Мама до этого жила у старшей дочери, помогала нянчить внука. Но чувствовала себя все хуже. Нине нельзя было прерывать опыты, и она решила: младшая сестра и ее муж – врачи. Разберутся в чем дело, поставят диагноз, вылечат.

Виктор Михайлович на военной машине встретил маму в Сызрани. Выглядела она плохо – кожа до кости. После проведенных исследований стало ясно – рак печени, положение безнадежное.

– Сколько это продлится? – я у онколога.

– Около полутора лет.

Маме требовался постоянный уход, а только что родился Олег. Мне пора было выходить из декретного отпуска. Трудиться участковым врачом при таком положении в семье – невозможно. Я перешла работать на «скорую» – всегда будет возможность заехать домой, сделать маме инъекцию.

Олег с рождения был холериком. Не спал и пяти минут.

Мама стонет, ей нужен укол. Тогда же не было одноразовых шприцев, надо скорее кипятить стеклянные… Сделаю инъекцию, ей немного полегче.

Мужа дома не бывало месяцами – он на полигоне, или на целине. Помочь некому.

И вот мама стихла – мне б прилечь, уснуть… Только на диван прилягу – смотрю, Олег кряхтит. Он еще не умел ходить. У кровати решетки, он за них цепляется… Вижу в темноте – встает и начинает хныкать. Требует, чтобы я зажгла свет. Я кладу его потихонечку – и начинаю убаюкивать. Потому что сама спать хочу – уже сил нет… Как бы не так… Он снова – как ванька-встанька. Родился с таким характером. Нужно подниматься, уделять ему внимание…

И он долго не хотел есть ничего, кроме грудного молока. Уже почти два года, а выплевывал самый вкусный суп. Одна из причин, почему я согласилась поехать в Куйбышев, учиться на лора, была – отлучить Олега от груди. Не умрет же малыш от голода! И точно: в очередной мой приезд, тетя Поля сказала, что ребенок ест все, что дадут.

Но я забегаю вперед. После смерти мамы я собиралась вновь работать терапевтом. Это трудная работа – поверьте! Всю жизнь я не признавала талонов – принимала всех, кто придет на прием. Задерживалась в поликлинике до полуночи – муж приходил встречать.

Да еще – сколько на участке было стариков! В стационар их уже не клали по возрасту. Им за девяносто… А крупозных пневмоний тогда было много. Вылечить же глубокого старца труднее, чем грудного ребенка. Иммунитет снижен… Я ходила в разные концы города, делала уколы… Очень добросовестно относилась к этому. И если направляла больных в стационар – коллеги мне верили: иначе нельзя.

Один раз слышу такой разговор:

– Кладите, кладите, где хотите ищите место, хоть раскладушку ставьте, но раз Лидия Николаевна прислала…

Это была для меня награда, такое доверие. Как будто орден на грудь повесили.

Да, еще я не рассказала… Отступление… Мама сидела, уже вся больная, и ворчала на меня:

– Ты износилась потому, что балуешь своих мужиков, брюки им стираешь… Пусть сами…

– Мам, – спрашиваю – А был какой-нибудь мужчина в жизни, которого ты любила?

Смотрю – у нее сразу лицо подобрело, я ее такой никогда не видела. Серьезная она была, а тут вдруг расцвела…

– Ну, признавайся, кто это был?

И она мечтательно:

– Полин первый муж. Вот уж этому я бы каждый день ноги мыла, и пила эту воду. Когда свадьба была, и молодые из комнаты выходили – он все же взгляд на меня бросил… А я его безумно любила… Через всю жизнь я эту любовь пронесла.

Когда мама умерла – мне сказали: «У вас на ногах появилась сеточка, болезнь станет прогрессировать. Нельзя бегать по этажам. Поезжайте учиться на лора – будете сидеть в кабинете».

А тут еще Олега надо было приучать кушать обычную пищу, и я отправилась в Куйбышев.

Первое впечатление – тяжелое. В клинике оперировали детей. Они визжали, пытались убежать, бросали на пол лотки с кровью… Столько крови я не видела ни на одной кафедре: даже у хирургов – там только тампоны, а здесь… И я взмолилась:

– Я прирожденный терапевт, отпустите меня, пожалуйста, в Жигулевск.

А заведующая – Альпия Петровна Митник, сейчас она академик, и ее коллега – меня уговорили:

– Вы уйдете отсюда только лор – врачом. Мы вам поможем…

Подбирали мне взрослых больных, которые сознательно шли на операции.

Я ходила в морг с кандидатами наук, училась оперировать. Самый большой специалист был Калинкин. Как изумительно он восстанавливал носы! Разные же случаи бывают: человек попадает в аварию, например…

Особенно ему удавались резекции носовых раковин. Он кохером как возьмется от начала раковины – и так быстро все сделает! Положит на стол одну, потом вторую – и они лежат как две рыбки, ровненькие, будто никто их и не трогал, а кровь вся в лотке.

Сейчас он профессор, заведует лор – отделением. Мне передавали от него привет.

Помню его жгучим брюнетом, а нынче он белый, как лунь.

Четыре месяца я училась. Когда приехала – владела всеми операциями. И рвалась в хирургию.

– Лидия Николаевна, а правду говорят, что может быть способный врач, но руки у него не приспособлены к виртуозности хирургической работы – и тогда ему лучше переквалифицироваться?

– Наверное, как и у портних. Иная так сошьет вам… Здесь была немочка, Гильда. Она обшивала только секретарей горкомов партии и их жен. Еле уговорила ее сшить костюмчик. Прихожу в больницу, раздеваюсь, а молодой хирург – азербайджанец говорит:

– Ну почему наши не умеют так шить? Сразу видно заграничную вещь…

А Олег на шестом курсе подрабатывал санитаром, чтобы купить мне легкое сукно и сшить английский костюм.

– Он никогда не выходит из моды. Днем жарко – ты повесила пиджак, а вечером прохладно – надела…

Купил отрез и преподнес мне ко дню рождения. Пошла я к местной портнихе – и как же она сшила… Уродливо все вырезано, широкий хлястик, юбка балахоном… И ведь на примерку ходила… Она долго извинялась, но мне осталось только повесить испорченную вещь в дальний угол шкафа и больше ее не касаться.

И вдруг ко мне на прием пришла женщина в таком замечательном костюмчике – цвета кофе с молоком…

– Тамара Ивановна, где вы его купили?

– Мне сшили в ателье «Россия». Могу дать вам координаты портнихи…

Я поехала. Вышла эта женщина – она даже не похожа на закройщицу. Так аристократически держится, разговаривает…

– Можно ли сшить хорошую вещь из испорченной?.. Ваш костюм – только на помойку. Если бы вы мне отрез принесли…

Я так ее просила! Объясняла, что жалко труд сына…

– Ну оставьте… Посмотрю, что можно сделать.

И на первой примерке я свой костюм не узнала. Пиджачок сидит, как влитой, и юбочка…

– Любовь Михайловна мне не хочется его снимать, так бы и ушла в нем…

Она смеется. Я потом этот костюм носила до последнего, пока он не стал рваться.

Работу хирурга можно сравнить с искусством портного. Орехов! Как красиво он делал операции…

Когда удаляешь миндалины – нельзя убрать и миллиметр ткани, иначе потом человека замучает фарингит. Надо передние и задние дужки разрезать по ребру, это очень сложно… Миндалину отслоить…

Орехов будто не касался миндалин, когда оперировал. И результат был такой красивый, когда посмотришь горло у выздоравливающего…

Однажды пришел капитан – у него была опущена переносица, и перегородка вся сложена гармошкой. Я направила его к Орехову отчасти даже с любопытством – справится ли он с таким случаем? Что вы думаете – приходит капитан, как по линеечке ровная перегородка, и дыхание свободное.

Мастер! Я представляла Орехова высоким, с длинными пальцами.

А у Олега – ангина за ангиной, с высокой температурой. В один прекрасный момент это могло дать ревмокардит. Зачем рисковать? Но вряд ли бы сын стал сидеть у меня в кресле спокойно. Операция кровавая – и я часто давала больному отдыхать. Потом быстро-быстро поработаю и опять:

– Подышите, как вам удобно, сплюньте.

Чужие – то слушались, и я делала операцию за пять-семь минут. А Олег будет отдыхать не секунды, а сколько захочет – раз со скальпелем мама!

И я решила пригласить Орехова.

– Не прооперируете ли моего сына? Когда Вы сможете?

– Да прямо сейчас и приеду…

Входит, у него дипломат со стерильным вкладышем, он работает только своими инструментами. Маленького роста, большая голова, широкие плечи… Пальцы короткие, толстые.

– Я вас совсем другим представляла, – говорю, – Как вы такими пальцами так красиво оперируете?

Олег оперирует как Орехов. Помню, он только закончил институт… Иду, а навстречу медсестра Моргунова. И говорит:

– Лидия Николаевна, мы такого еще не видели. Такой быстроты рук… Как Олег все делает – будто играючи…

Я подумала – она приукрашивает. Просто, чтобы я знала, что сын хорошо работает. Откуда ему владеть хирургическими навыками? Он только начинает.

А потом Мария Николаевна Румянцева – другая операционная сестра – слово в слово повторила то же самое. И тогда я поверила.

– Хирурги срываются на операциях?

– Бывает, когда сложные случаи. Сегодня ко мне зашла медсестра – она всю жизнь проработала в хирургии, а операционной. Принесла горячий батон:

– Скушайте горбушку с чаем, Лидия Николаевна.

Подаю ей нож, а он не режет, тупой… Как она завернула, по мужски… Она всю жизнь проработала среди мужчин в операционной.

Я знаю, когда слетела лигатура, под потолок бьет артериальная кровь, каждая секунда играет роль, а сестра подает не тот инструмент – так ее шлют матом…

Я промолчала – вижу, она не замечает, что выругалась – просто выразила недовольство, что Олег не наточил нож.

– А любовь к людям у врача сохраняется – после многих лет работы?

– Врач должен быть деловым. А больной – понять, что перед ним не нянька, не артист, а специалист высокой категории…

Есть врачи, которые сюсюкают с пациентами. Есть – исключительно грамотные, но просто не способные на такие нежности.

Олег перед сложными операциями заказывает в храме молебны. Берет у отца Павла освященную воду…

* * *

Я делала по двадцать операций в день. Начинала с утра, приходила пораньше – и пар стоял: медсестры уже подготовили мне инструменты.

Хирурги сердились, что я занимаю столько мест в отделении – им некуда класть своих больных. Я бегала по всей больнице, просила найти места. После операции медсестры и санитарки вели туда больных под руки.

А потом я спешила на прием. И все равно порой опаздывала. Операции же – вещь сложная, все может обернуться непредсказуемо.

И шестнадцать лет я ездила в командировки. То в Шигоны, то в Мирный.

В Шигонах нужно было осматривать призывников. Военкомат – огромный дом в поле. Спала на столе, подстелив пальто… И другие врачи так же. Все в одной комнате. С вечера уборщица натопит – а к часу ночи уже холодно.

Столовая работала до обеда. Щи… Белая вода и кислая капуста… Идешь в магазин – берешь кефир и пряники, чтобы погасить чувство голода. И полмесяца в таких условиях.

Дети оказывались заброшенными. Олег учился в восьмом классе – и его учительница литературы однажды встретила меня, сообщила, что сын не сдал в срок сочинение. Пусть мол, нынче же принесет.

Дома Олег сидит за столом, важный как профессор. Вижу, занимается чем-то своим.

– Почему не сдал работу? – спрашиваю.

– Вдохновения не было…

И так он это сказал, с таким чувством собственного достоинства… что я не могла сердиться.

Но ведь, чтобы поступить в мединститут, нужно отлично учиться – там огромный конкурс… Как мне присматривать за сыном, обеспечить уход? Что делать? Помог случай.

У меня было множество общественных нагрузок. И вот, к Восьмому марта, женщинам – медикам выделили по три рубля, и я поехала в Тольятти, чтобы купить подарки. Говорили, что там продают капроновые платочки как раз за эту цену.

И там я встретила Нину Владимировну Полежаеву. Замечательный врач! Из Питера… Закончила аспирантуру, была отоневрологом в большой клинике, делала сложные внутричерепные операции. А все остальные манипуляции – просто играючи. Приводят ребенка, у него косточка от вишни в ухе… Извлекать очень больно, дети даже при обезболивании кричат. А Нина Владимировна – как фокусник – все делала молниеносно. И без всякой анестезии. Сверкнет инструмент – и покатилась косточка.

Но главврач к Полежаевой придирался. И дождался того, что она бросила перед ним ключи от казенной квартиры – и ушла работать в Тольятти.

Она мне сказала:

– Я ухожу на пенсию – а ты переходи на мое место, в больницу водников.

Нина Владимировна договорилась со своим руководством – и позвонила, что меня ждут. Когда я пришла – встретили замечательно. А меня интересовал лишь один вопрос – будут ли командировки? Новое начальство только смеялось:

– Если это Вас так пугает, мы Вас даже в Куйбышев на совещания посылать не будем.

Главврач Жигулевской больницы шестнадцать дней не подписывал мое заявление. Но, в конце концов, ему пришлось это сделать, я ушла к водникам и шестнадцать лет проработала там.