Текст книги "Дело человеческое"

Автор книги: Татьяна Свичкарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Я сейчас думаю – хозяева не настаивали, чтобы я осталась, потому что у них умирала дочь. Впереди трагедия, похороны. И держать меня еще пять лет у себя…

Когда я приехала в Сталинград, мама медлила с ответом. Переговорила по телефону с Ниной. И конечное ее решение было таким:

– Учиться никогда не поздно. К тому же – не стоит поступать в институт по блату. Некрасиво это, надо надеяться только на свои силы. Сейчас учатся старшие, помоги им получить образование – зарабатывай, высылай деньги. А потом они вдвоем станут учить тебя – ты окажешься в льготном положении.

Делать нечего, вернулась я в Астрахань с таким ответом. И приехала комиссия, которая занималась распределением. Помню, возглавлял ее министр рыбной промышленности Бабаян. Мы все толпились в коридорчике, нас вызывали по одному, рассматривали личные дела, беседовали…

Зашла я … Сидит министр – маленький, толстенький. Увидел, что перед ним совсем девочка, и стал со мной разговаривать, как с маленькой.

– Предлагаю вам Уссурийский край – там интересно, тигры.

– Да дело-то не в тиграх, – говорю, – Мне сестер учить надо.

Рассказала, что одна учится в мединституте, а другая только что поступила в аспирантуру.

– О, тогда я вам хорошее место подберу… Смотрите – вот Дальний Восток, а вот Сахалин… Всего только этот пролив переехать – он как ниточка, и все равно вы уже не дома – но станете вы получать намного больше, согласно коэффициенту. В два раза больше. Учите на здоровье своих сестер! Правильное вы решение вынесли, умное!

– Как же Петр вас отпустил?

Все эти годы мы с ним были неразлучны. Придет он к моей хозяйке, тете Фае – дров наколет, воды натаскает, мяса нарубит… мы ели кондер – мясной суп с пшеном.

В церковь меня Петр провожал. То за святой водой, то просто на службу… А храм после войны был битком забит. И вот надо идти за просвирками, или за водой… Петр вот так… тихонечко людей раздвигал, такая сила у него в руках – я шла, как по открытой дороге…

Тетя Фая часто лежала в больнице, и я старалась помочь семье, чем могла. Шла на рынок – там продавали черную икру. Ее заворачивали в пергаментную бумагу – откроешь, она плавает в жиру… Куплю булочку, икры – и еду к тете Фае в больницу на другой конец города.

Илье Павловичу стирала белье. В корыте, на доске. Я сама худенькая, маленькая – как уж я стирала, хорошо – или плохо – не знаю. А только один раз решила постирать байковое одеяло, которое мне в техникуме дали. Под расписку дали, чтобы я, уезжая, вернула. Да и расщедрились-то потому, что я из Сталинграда.

Я одеяло замочила в холодной воде, потом выстирала – оно такое хорошее стало, желтое. А повесила на веревку сохнуть – глянь, и нету. Стащили. Как меня потом главбух ругал!

– Знаем мы вас, аферистов! Ты его, наверное, продала…

Я стою и плачу:

– Ну честное слово – я его так хорошо отстирала, оно такое было чистое… Выхожу – смотрю, веревка пустая…

И вот, когда я заканчивала техникум – Петр с ребятами отправился в дальнее плаванье. В загранку, на практику. Я пришла его провожать на пристань. Там красивейший зеленый парк, народу много… Петр сказал, что они уезжают на два месяца.

Но он соврал, они вернулись раньше.

Проводила я Петра и поехала в Сталинград. И почувствовала себя такой свободной! Встречалась там с мальчиками, которые обеспечивали меня музыкой, пластинками… Перед одним, Виктором, я преклонялась – он хорошо учился, был спортсменом, носил значок парашютиста, крутил на турнике «солнышко». Днем мы загорали на пляже, а вечером гуляли по улице Ленина, по местному Бродвею.

И вдруг, смотрю, тетя Поля бежит.

– У нас во дворе сидит Петя, ждет тебя.

Я испугалась. Он такой здоровый был, большой – просто за руку возьмет моего кавалера, и мокрое место от него останется. Отправила я Виктора домой, а сама пошла гулять. И вернулась только в два часа ночи. Петра уже не было.

А утром я уехала в Астрахань – получить подъемные, сдать книги в библиотеку.

Илья Павлович мое поведение осудил.

– Я запуталась, – говорю, – Петр красивый, но не спортсмен, а тот уж очень хороший спортсмен. И музыкой меня обеспечивает. И какого выбрать, я не знаю…

– Зачем тогда им головы морочила?

Но когда я вернулась в Сталинград – хоть бы слово мне Петр сказал! Никто никогда со мной так нежно не обращался. Мы встретились, как будто оба только что вернулись.

И я придумала видеться с Виктором по утрам, приходила к нему в гости. Его семья жила в венгерских коттеджиках. Такая идеальная чистота у них была! Бабушка пекла тоненькие блинчики, сверху клала чайной ложечкой джем. И чай ставила, так что завтраком мы были обеспечены.

А потом мы с Виктором общались, разговаривали. Петр – он мало говорил, больше делал нужную работу. Виктор же рассказывал, и я слушала, разинув рот. Но Петя, наверное, догадался о наших встречах и стал приходить с утра. И, в конце концов, сказал:

– Передай Виктору, чтобы после шестого августа его не было в Сталинграде.

– Так ты со мной говори по этому поводу… – отвечаю.

– Запомни на всю жизнь – что б ты ни выкомаривала, я до тебя никогда и пальчиком не дотронусь. Все разговоры буду иметь с твоим корешом.

Виктор собрался и уехал – не захотел связываться с Петькой. Тот как-то умел всех ребят держать в узде – своей силой, уменьем драться. Когда он в Астрахани поздним вечером возвращался через весь город в мореходное училище – я была спокойна. Знала, что хулиганы его обойдут стороной.

Мы с ним переписывались после того, как я уехала на Сахалин. Он все надеялся, что я выйду за него замуж.

Сахалин

В Москве я с трудом достала билет до Хабаровска. Ехать предстояло на самой верхней, третьей полке, где обычно лежат постели.

– На ночь-то их снимают, – сказали мне, – Вот и будет тебе, где спать. Бери, а то еще месяц просидишь на вокзале.

В вагоне я оказалась вместе с молодыми ребятами, геологоразведчиками. Песни под гитару, нескончаемые разговоры… На маленьких станциях продают горячую картошку в кулечках из газет, непривычные, диковинные сибирские ягоды, кедровые орешки, копченых омулей.

Потрясающее зрелище – Байкал. Поезд идет по самому краю его, вода – хрустальная. Даже страшно – кажется, вагоны вот-вот съедут в глубину.

Там же я увидела на высокой скале – бюст Сталина, его сделали заключенные.

Из Хабаровска нужно было ехать во Владивосток. На всю жизнь мне запомнилось тамошнее сливочное масло – соленое. Вероятно, его везли из Москвы и, чтобы не испортилось, добавляли соль. Долго я к нему привыкала, а годы спустя, вернувшись в родные края, не могла есть обычное масло – оно казалось пресным.

Добираясь на пароходе до Сахалина, я все вспоминала министра Бабаяна. Говорил, пролив как ниточка, на карте показывал… Однако, пароход шел несколько суток. Меня насмерть укачало.

– И это Тихий океан? – пытались шутить пассажиры, – Какой же он Тихий…

Билет у меня был в четвертом классе, в трюме, где качка кажется особенно жестокой. Одна из дорожных попутчиц пригласила к себе в каюту. Так мы и лежали валетом в подвесной койке – голов поднять не могли.

По прибытии на Сахалин меня ждало жестокое разочарование. Отправили на отдаленный рыбзавод. Пятьдесят километров от комбината. Ни бани, ни библиотеки, ни кино. Только тайга – и Японское море.

Завод и заводом-то назвать нельзя – так, сараи какие-то. Основная рабочая сила – заключенные. Утром их приводят, на ночь уводят.

Я шла ночевать в избушку. Кроме меня там жила бабушка с детьми.

Один из ее сыновей сказал мне:

– Трудно тебе придется. Вот сейчас осенняя путина закончилась. Но зима пролетит мгновенно. Весной рыбаки снова начнут привозить рыбу. Труд их нелегкий, и они требуют оценивать весь товар первым сортом. И рыбу сразу надо пускать в дело, перерабатывать… Хватит ли у тебя – у мастера – физических сил? Чтобы принять рыбу первым сортом, а выпустить высшим. Только тогда ты будешь иметь прибыль. А нет – так ведь попасть в тюрьму – раз плюнуть.

Работа у рыбаков и вправду тяжелая. Их по двенадцать человек в кунгасе. И волна вышиной с дом – то поднимает, то опускает кунгас, тогда долго-долго рыбаков не видно. Плачешь, думаешь, что они утонули. Море кипит, как в котле. У рыбаков сетки, лебедкой они эту рыбу вытаскивают…

И, конечно, они хотят получить самую высокую плату за свой труд.

А тут лаборант смотрит – не помята ли рыба, сохранилась ли на ней чешуя, на анализ берет – и то второй сорт присваивает, то третий. И рыбаки могли с кулаками броситься – рыба же только что из моря, свежайшая.

Заключенные носили рыбу с берега на носилках. Носилки тяжеленные. Они порою выматерятся – если меня не видят. Но если поймут, что я была поблизости и слышала – обязательно извинятся.

Я до сих пор вспоминаю это, потому что сейчас люди совсем другие. Там заключенные просили прощения! А сейчас я стараюсь после одного случая не делать молодежи замечания.

Недавно к нашему дому подъехала «скорая». Я вышла и смотрю – лежит молодой парень. Худой, кожа да кости. Руки грязные, на подбородке – засыхающие следы рвоты. Может, и вправду бомж, но ведь человек же… Приехала молодая фельдшер. Босоножки на ней в бусинках, на высоких каблуках. Разве можно на «скорой» с такими каблуками? Там только успевай по этажам бегать. И с фельдшерицей – молоденький медбрат.

– Парень из вашего дома? – спрашивают.

– Нет.

И тогда эта медичка заявляет:

– Поехали!

– Девушка, послушайте меня… Я врач с пятидесятилетним стажем. Не берите на себя такую ответственность. Он без сознания. Нужно, чтобы его посмотрел невропатолог – на предмет черепно-мозговой травмы, потом необходимо исключить отравление…

– Бабка, – говорит эта особа, – Ты куда шла? Вот туда и иди…

– Кошку, – говорю – увидишь больную, и то не пройдешь мимо. Что же вы так с человеком?

И тогда парень, что сидел за рулем, спрыгнул наземь:

– Берем…

Вместе с медбратом они перенесли этого несчастного в машину. А фельдшерица только каблучками топотала, чтобы на носилки его не клали.

Потом выяснилось, что отвезли они его не в больницу, а в милицию. Да он и пьяным-то не был – я над ним наклонялась… Бедный… Я знаю, что порой бывает с людьми в вытрезвителе… Лучше бы умер у нашего дома, на ветерке…

И вот, возвращалась я после работы в свою избушку. С одной стороны – тайга, с другой море шумит, как котел, и как будто надвигается на наш домик. И я не выдержала. Выбрала время, когда поднялась метель – и пошла за пятьдесят километров в Холмск, к своему начальству. Падаю, на коленки встаю, потом опять иду… Всю ночь шла, весь день и еще ночь. Мне было 19 лет.

Пришла и спрашиваю:

– За какие провинности вы меня в такую глушь направили? Я что, Ленина убила?

– Выйдите, – говорит начальник.

– Не уйду!

Я его на части готова была разорвать. И выписали мне направление в Невельск. Это значительно южнее, и это все же – город.

Назад я тоже добиралась пешком. Только в баню в Холмске сходила. И еще послушала приемничек. Я его слушала и плакала – потому что много месяцев была без радио, без связи с «большой землей».

Возвращаюсь, а отпускать меня не хотят – путина на носу. И тогда мне на помощь пришел один случай. Как-то раз, к нам на рыбзавод приехал начальник погранзаставы. Молодой капитан. Он приехал узнать – сколько у нас кунгасов. Сколько из них в море?

Потом мы с ним долго сидели на огромном выкорчеванном бревне и разговаривали. Это было такое удовольствие – поговорить с культурным человеком! Заключенные же все с изменением психики, да и не разрешалось с ними общаться. А этому капитану я душу излила, рассказала, как мне здесь одиноко.

И седьмого ноября он приехал еще раз – пригласил меня к себе в часть. Там к празднику организовали концерт самодеятельности, танцы. Столы были накрыты. Домой он меня привез уже к утру.

Когда я вернулась с направлением в Невельск, и главный наш технолог Александра Ивановна не пожелала меня отпускать – я сказала, что живу с этим капитаном гражданским браком. Расписаться мы не можем, потому что он женат. И теперь его переводят в Невельск, а я должна ехать за ним.

Это такой позор в то время был – гражданский брак!

– Я тебя считала порядочной девочкой! Молчи, ни одного слова не говори! Я с тобой не хочу больше разговаривать! – кричала Александра Ивановна.

А когда документы отдали – я сказала:

– Ваше первичное мнение обо мне остается в силе. Я просто не могла тут больше выдержать.

Невельск по сравнению с нашим рыбзаводом, показался мне Москвой. Огромный комбинат, различные цеха. И консервный, и коптильный, даже открыли новый – витаминный.

Витаминных заводов в стране было только пять. А эта продукция так необходима! В печени трески, акулы – много витаминов «А» и «Д». И человеку не надо думать о том, чтобы принять какие-то таблетки.

Я старалась работать на 250 процентов. Домой практически не ходила. Стол подвину к батарее и чувствую – если бок не жжет – значит, кочегары в котельной дремлют. Были котлы – котляревский однотрубный и ланкаширский двухтрубный. Аппаратура вся японская – рухлядь. В то время все японское – было плохое.

Однажды приходит седой мужчина из «Котлонадзора». Я только обедать побежала – и зовут. Мол, иди, он ругается, столько недостатков нашел, в любой момент все на воздух может взлететь. Прибегаю. Я ростом маленькая, за спиною длинная коса с черным бантом, как тогда носили.

– В чем дело?! – спрашиваю.

– Мне нужен начальник цеха.

– Я перед вами стою.

Его парализовало. Он думал – мужчина придет, и уж он с ним поговорит… Потом засмеялся, обнял меня и подвел к эти котлам:

– Милая моя девочка, ты знаешь, что это за машинки стоят?

А мы эти котлы изучали по теплотехнике. Ланкаширский и котляревский.

– Вот эти моменты, что я тебе объясню, нужно исправить в ближайшее время. Никакого протокола не буду писать, и штрафа не наложу. Но приеду – проверю, не исправите – взрыв будет.

Справиться с проблемой помог слесарь высшего класса Крылов. Он за абы какую работу не брался – ремонтировал только морские большие суда. Я пришла к нему домой, попросила…

На четыре месяца я ездила в Москву учиться. Приехали начальники цехов – мужчины, из женщин – только я, и мне 20 лет. Все недоумевали – откуда этот ребенок взялся?

Нам читали лекции профессора из московского рыбвтуза. Помню преподавателя химии, который рассказывал о чудесах, которые может творить эта наука – даже омолаживать человека.

– Вы нам откроете этот секрет? – спросила я.

– Ни за что. Нам придется потом нести вас отсюда в пеленках.

В Невельске я жила у хозяев – муж с женою и их мальчик Миша. Дом одноэтажный, длинный. Входишь – налево и направо – двери, двери…

И вот как-то я вхожу, а за мною – молодой человек. Снимает шапку, отряхивает снег… Я на него смотрю. Такой он приятный, и есть какая-то изюминка в нем. В серых глазах читается недюжинный ум. Потом я узнала, что в вечерней школе он учился на одни пятерки. Взгляд серьезный, и красивые волосы…

Он почувствовал, что я его разглядываю.

– Вы хотели мне что-то сказать? – спрашивает.

А в то время считалось стыдным девушке первой показывать интерес к молодому человеку.

– Нет, – говорю, – У меня просто замерзли руки.

Сняла перчатки. Он подошел, сложил вместе мои ладони, наклонился и начал дыханием согревать. И я разглядела – какие у него были волосы! Как павлиньи перья, когда павлин распустит хвост. Сияющие, каштановые, крупные кудри, аж переливаются…

Я вошла к себе, а он – в дверь напротив. Спрашиваю у хозяйки:

– Что это за мальчик?

– Виктор Никифоров…

Немного погодя Виктор принес утку. Он сибиряк, из Омска, они там все охотники. Отдал моей хозяйке:

– У вас гостья… накормите девушку…

А потом я заболела тяжелой формой ангины. Лежу с высокой температурой, вся в поту, сил нет пошевелиться. И входит Виктор. Посмотрел внимательно.

– Вам надо переодеться… Нельзя лежать в таком мокром. Где ваше белье?

– Под койкой, в чемодане, – говорю чуть слышно.

Он вынул мою рубашечку, простыню, положил рядом.

– Хотите – я отвернусь или уйду.

– Отвернитесь, пожалуйста.

Я кое-как переоделась, села на стул, он заправил койку сухим бельем.

Потом хозяева рассказали мне о судьбе этого мальчика. Его родные из небольшого поселка, под Омском. Бабушка пила, весело проводила время… От кого-то – Бог весть – родила девочку, Дашу. А потом в этот поселок приехал цирк. И женщина уехала вместе с артистами – грузинами. Может быть – в пьяном угаре? Но малышку она оставила в нетопленой хате.

А неподалеку жили дедушка и бабушка, по фамилии Никифоровы, которые когда-то дали Богу обет взять и воспитать сироту. И старушке сказали, что в одном доме надрывается от крика ребенок. Бабушка вошла в комнату в овчинном полушубке – настолько там все выстыло, а девочка, которая уже опухла от слез, была укутана лишь в тряпки. Посадила бабушка ее в фартук, укрыла пальто и принесла дедушке Никифорову.

В метрике у девочки было записано – Дарья Васильевна Андреева. Дедушка с бабушкой воспитали ее, устроили работать в горком партии, секретарем-машинисткой.

По словам Дарьи – сына Виктора она родила от секретаря горкома. Оставила малыша бабушке, как когда-то ее самою оставила мать, начала пить, сошлась с мужчиной, у которого были свои дети.

Виктор учился в четвертом классе, когда старушка умерла. Он навсегда запомнил ее похороны. Приехал сожитель матери, бабушку положили в гроб из неотесанных досок, и на такой скорости гнали машину на кладбище, что мальчик боялся – его выбросит из кузова.

Забрав Виктора к себе, мать уделяла ему не слишком много внимания. Покупала на день банку молока и немного хлеба – тем забота и ограничивалась. А когда женщина окончательно спилась – завербовалась на Сахалин, стала кладовщицей.

Сам Виктор работал с пятого класса: на материке – помощником столяра, на Сахалине устроился в военкомат. Ходил в вечернюю школу, а потом решил поступать в среднее военное училище. Вырваться из тяжелой домашней атмосферы. В комнате постоянно царил беспорядок, здесь жила собака, которая то и дело рожала щенков, а мать не позволяла их раздавать. Даже одежду Виктору утром приходилось вытаскивать из-под собак – мать подстила им его пальто, чтобы было помягче.

Зимой юноша ходил в резиновых сапогах. А деньги, предназначенные на брюки, мать и вовсе пропила. Виктор был в отчаянии – удастся ли в такой обстановке закончить восьмой класс? Учился он отлично, получал похвальные грамоты, но ведь ему не в чем было ходить в школу…

Это был умный, прекрасный молодой человек. И я видела, что военным он собирается стать только для того, чтобы уйти из дома. В душе же он мечтал о профессии хирурга.

И я пообещала ему помочь.

Купила ему пальто, полусапожки на меху, брюки, шапку. Мать его пришла и устроила скандал – что мне надо от ее сына? Она ходила и в военкомат и в горком комсомола, чтобы меня пристыдили. Меня вызывали, беседовали, а заканчивалось все одним. И военком, и молодые ребята из горкома пожимали мне руку, желали нам с Виктором никогда не расставаться и пронести свою любовь через всю жизнь.

И все же, история эта была мне настолько неприятна, что я сказала Виктору:

– Больше мы общаться не будем, только «здравствуйте» и «до свиданья».

Вы бы видели, в какое отчаянье он пришел! Встал на колени, слезы потекли по щекам:

– Единственный луч света появился в моем темном царстве – и я его теряю… Завтра же пойду в лес и застрелюсь…

И тогда я решила – будь что будет, но я его не брошу.

Мы зарегистрировались в 1952 году, перед тем как мне ехать учиться в Москву. Виктор ходил в 10 класс. Нам дали комнатку. Вначале Виктор сколотил топчан, потом уже мы купили коечку, начали обустраиваться.

После окончания школы он отправился сдавать вступительные экзамены в мединститут. В Хабаровске, в медицинский был огромный конкурс. А в Благовещенске открывался новый институт. Туда он и поступил.

* * *

Деньги я все рассылала: регулярно – маме, по праздникам – Нине, а теперь еще и Виктору. Мне оставалось 200 рублей. Поэтому по вечерам я шла трудиться рабочей, на пирс.

Рыбу доставляют, в цехах идет ее разделка, из трески делают филе, упаковывают в ящички – и в морозильные камеры. А потом уже отправляют рефрижераторами – на «большую землю».

И вот нам с напарницей надо погрузить рыбу на носилки, вывалить на стол, там вода течет – чтобы все обмывалось, было кипенно-белым… Не дай Бог какая чернота попадется внутри рыбы – это снижало сортность…

Я приду домой, и одно меню у меня было. Сварю гречневую кашу, положу в нее томатную пасту и головку лука мелко порежу. Хотелось острого. Да больше я ничего и не могла себе позволить.

Но Виктора я одела «с иголочки». Два костюма ему купила – коверкотовый, и для повседневной носки. Человек же учится…

План я выполняла на 150–250 процентов. В три смены работала. Рабочих замучила, объясняя, как стране нужны витамины.

Но стоила наша продукция дешевле горбуши, кеты, и тем более разных копчений, балыков… Капитаны не хотели ее брать – только если останется место на корабле. А места никогда не оставалось. И если уж пристроят наши витамины – то где-нибудь на палубе, а там их и смыть волной может. А оставшиеся коробочки заржавеют от брызг соленой воды.

И тогда я пошла на берег. Шторм, корабль не может подойти… До того насмотрелась я на бушующее море, что тошнить начало. Но знала, что не уйду и сутки, и двое – мне надо попасть к капитану. Наконец подошел корабль, провели меня. Сели мы в каюте – я, капитан, старпом… И начала я им рассказывать то, что нам объясняли.

Ну и что, что витамины дешево стоят… По своей значимости – они в сто раз важнее всяких там балыков. Они необходимы трудящимся. Ведь мои собеседники – коммунисты, понимают политику партии…

И капитан поверил мне. Приказал выделить лучший трюм.

Я очень серьезно с ними говорила, потому что – такие шутники на кораблях были, так хулиганили… Одну мою коллегу пригласили в каюту, открыли бутылку шампанского… Она поднимается на палубу – видит, корабль уже в море. А у нее мальчик дома один остался. Бедняга в слезы… Сошла в Холмске, оттуда поездом домой…

Так что держалась я строго, и все сладилось.

Я узнавала, когда приходит «Умба», ждала ее. Капитан со старпомом стали мне как родные. Если у меня не хватало партии на отгрузку – я не ходила их встречать. Так они сами – сядут на катер, приедут…

– Мы хотели узнать, здоровы ли вы? С корабля в бинокль смотрели – вас нет. Ничего не случилось? Будете отгружать?

– Слишком вы быстро вернулись, – говорю, – Давайте-ка я лучше в этот раз угощу вас. Попробуйте «А» – это ведь витамин молодости.

– Да нам вроде еще рано.

Старпому лет двадцать семь было. Смотрю я в его голубые глаза и говорю:

– А в прошлый раз они голубее были… Теперь цвет немного поблек. Знаете же, с возрастом… Замечали, какие бесцветные глаза у стариков… Зачем до этого доводить? Давайте, заверну вам несколько банок…

– Ну, спасибо…

…Когда я приехала из Москвы – увидела, что на складе скопилось столько витаминов… Другие капитаны не брали… Узнала я, когда «Умба» приходит, пошла. Капитан так обрадовался:

– Где же вы были четыре месяца? Давайте, сейчас все погрузим, в первую очередь…

Старпом забегался – все тут же отгрузили. Главный наш – потом другим начальникам цехов выговаривал:

– Вы балыки не сумели отправить, а витамины, которые копейки стоят – погрузили… Как это получилось, не понимаю…

В нашей комнате, когда Виктор уехал, я сама все побелила. Из Москвы привезла хорошие занавески. Покрывало. У меня, кровать как невеста была. Такая сеточка, и на ней аппликация из белых роз. И такие же накидки на подушки. Я подсинила простыни и наволочки. И как невеста – эта коечка сияла.

Коврик был из красивого ситца с яркими розами. Уютно, нарядно в комнате… Я пустила к себе девушку, Тамару.

Но когда Виктор уже учился на третьем курсе, а я готовилась сдавать экзамены в рыбвтуз, муж неожиданно сказал:

– Подавай документы в медицинский…