Текст книги "Неизвестное сельское хозяйство, или Зачем нужна корова?"

Автор книги: Татьяна Нефедова

Соавторы: Джудит Пэллот
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Многие авторы, основываясь на показателях здоровья населения и развития социальной инфраструктуры, считают, что уровень человеческого капитала в сельской местности ниже, чем в городе. Например, по таким важным индикаторам, как детская смертность, село ему сильно проигрывает. Если в 1990 году младенческая смертность в сельской местности превышала городскую на 8 %, то к 2000-му – на 14 %. Смертность детей до 5 лет в селах также увеличилась и превышает городскую на 25 % (Зубаревич 2003:138). Так же удручающе выглядят и показатели мужской смертности в деревнях.

Собственно в сельской местности характер человеческого капитала подробно рассмотрен В.В. Пациорковским в книге «Сельская Россия, 1991–2001». Под человеческим капиталом он понимает «способность членов сельского домохозяйства к совместному труду для целей удовлетворения потребностей в продуктах питания и повышения материального благосостояния (доходов) (Пациорковский 2003:194).

Такое понимание человеческого капитала исходит из представления о семье как кооперации рабочих и потребительских единиц, что перекликается с трудами классика изучения крестьянского хозяйства начала XX века А.В. Чаянова. Человеческий капитал измеряется В.В. Пациорковским с помощью отдельных индикаторов, отражающих состав семьи, возраст ее членов, их образование. Все эти параметры косвенным образом характеризуют способность людей к труду и его мотивацию. Если исходить из этих параметров, то наиболее высоким уровнем человеческого капитала характеризуются супружеские пары с детьми подросткового возраста и другими родственниками. Самым низким уровнем характеризуются одиночки. С учетом относительно высокого образовательного уровня современного сельского населения и того факта, что в личное подворье сельские жители инвестируют значительную часть своих возможностей и труда, состояние человеческого капитала в российском селе оценивается им как хорошее. Оценка человеческого капитала среднего российского домохозяйства, по расчетам Пациорковского, составляет 2,42 балла, а это означает, что оно имеет более двух полноценных работников (Там же, 228). Однако контрасты в уровне человеческого капитала по всей России очень велики и вызваны, прежде всего, его сильным пространственным разрежением, связанным с депопуляцией сельской местности.

Сельская депопуляцияТерритории с плотностью населения ниже 10 человек на 1 кв. км за XX век в Европейской России увеличились более чем на 1 млн. кв. км, или в два раза. В результате депопуляции к 1990 году почти 60 % ее территории оказалось слабо заселено.

Максимальной численности сельское население достигло в России в 1926 году (76 млн. человек в границах сегодняшней Российской Федерации). Но с тех пор число сельских жителей здесь почти постоянно уменьшалось. Положительный естественный прирост на селе не компенсировал огромного оттока населения в города. Сказались и политические и военные катаклизмы первой половины XX века. В результате численность сельского населения России уменьшилась к 1950 году до 58 млн. человек, а к 1990-му – до 39 млн. Село потеряло половину своего населения.

Таблица 3.1.1. Изменения долей и площади сельской местности разной степени заселенности в Европейской России, 1897–2002

Источники: Город и деревня 2001; данные о численности сельского населения по материалам переписи 2002 года.

Таблица 3.1 л наглядно показывает, как изменилась за столетие плотность сельского населения Европейской России. Площади слабозаселенных сельских территорий (с плотностью от 1 до 10 человек на I кв. км) за XX век выросли более чем на 1 млн. кв. км, увеличившись в 2 раза. Но лишь в незначительной степени это произошло за счет освоения севера и юго-востока, а главным образом – за счет потери сельского населения прежде заселенными территориями, т. е. за счет вторичного социального опустынивания. К 1990 году почти 60 % территории Европейской России оказалось слабо заселено. А вместе с севером – это три четверти Европейской России. В целом территория с плотностью сельского населения более га человек на 1 кв. км в Европейской России уменьшилась за XX век в 2 раза. В начале века она составляла половину территории Европейской России, теперь – четверть.

В районах депопуляции уменьшение плотности населения не могло не сказаться на его демографической структуре. В начале XX века здесь преобладали полноценные семьи с множеством детей (хотя уровень детской смертности был высок). Еще в 1959 году доля детей в сельской местности достигала 33 %, а доля людей старше трудоспособного возраста составляла всего 13 % (Демографический ежегодник 1995:34). К началу XXI века доля детей упала до 21 %, доля пенсионеров выросла до 23 %, а доля населения в трудоспособном возрасте, таким образом, составила лишь 56 % от всего сельского населения (Возрастно-половой состав 2004:17).Депопуляция привела к тому, что современные домохозяйства во многих районах зачастую представлены одинокими бабушками, а в лучшем случае состоят из двух человек (табл. 3.1.2). И таких домохозяйств в Нечерноземье и Центральном Черноземье до 60 %. На юге Европейской России в республиках Поволжья и в Сибири – более полноценные сельские семьи, что предполагает наличие более демографически полноценного человеческого капитала.

Таблица 3.1.2. Домохозяйства в сельской местности по данным переписи 2002 года

Источник: Число и состав домохозяйств 2004: 6-19.

Алкоголизм и деревняЭкономическая депрессия географически обычно сочетается с социальной. Тогда «болезни отрасли» или предприятия на поверку оказываются «болезнями места».

По данным районной статистики, в Косинском районе Коми-Пермяцкого АО (см. раздел 2.3) каждая третья смерть в 2000 и 2001 годах произошла от неестественных причин. Из них половина – от прямого отравления алкоголем, другая – от бытовых и производственных травм, также в основном связанных с ним. Таких примеров слишком много, чтобы не прийти к выводу: алкоголизм стал главным бичом сельской местности. Он есть и в городе, но в деревне особенно заметны его последствия. При замкнутости сельского сообщества, отсутствии выбора занятий для жителей, а полноценных работников – для руководителей, алкоголизм разрушает само это сообщество и его экономические основы. Очень многие руководители предприятий, фермеры и предприниматели жаловались нам, что в селах с населением 100–300 человек не найти людей, которые не уйдут в запой через несколько дней после начала работы или первой же зарплаты. Достаточно посмотреть в пьющих семьях на детей, которых с детства приучают к алкоголю. Следы вырождения налицо. Полноценными работниками они, когда вырастут, уже не будут.

Население зачастую само осознает причины своих бед. Например, массовые опросы ВЦИОМ 1995 и 2001 годов, посвященные проблемам бедности, показали, что доля сельских жителей, которые в качестве основной причины своей бедности называли злоупотребление спиртным (42 % опрошенных в 1995 году и 39 % – в 2001-м), почти равна доле населения, видящего причину во вне – в экономическом положении в стране. Невозможность найти работу назвали основной причиной бедности 30–35 % опрошенных, столько же – лень (Зубаревич 2003:155). Тяжелые формы алкоголизма резко осложняют социально-экономическую ситуацию на селе. Помимо глубины социальных патологий, трудовые ресурсы деревни отличают от человеческого потенциала большого города острый дефицит людей, способных к ответственной, в том числе руководящей работе, обилие жителей пожилого возраста и смещение трудового баланса в пользу женщин. И хотя женский алкоголизм теперь тоже совсем не редкость, все же намного более распространен мужской. Половой дисбаланс занятости характерен в общем-то для слаборазвитых стран. В России, особенно в сельской местности, он тоже увеличивается. Женщина все чаще становится основным работником и кормильцем семьи, совмещая работу на предприятии и в своем собственном хозяйстве. Роль женщин в сельской местности вообще увеличивается на фоне общей деградации человеческого потенциала.

Таким образом, учитывая социальные патологии, мы можем говорить не столько о демографических, сколько о социально-демографических ресурсах сельской местности.

Ухудшение демографической структуры, алкоголизм и прочие патологии оказались во многих районах губительными для крупных и средних агропредприятий, на которых просто не осталось полноценных работников. Например, статистические расчеты по 1400 административным районам Европейской России показали, что существует очень сильная зависимость результатов деятельности предприятий от степени депопуляции и плотности сельского населения. При плотности менее га, а особенно менее 5 человек на 1 кв. км в районах депопуляции, как правило, наблюдаются самые низкие показатели урожайности культур, надои молока, преобладают убыточные предприятия (Нефедова 20036:328–340). Такая ситуация сложилась задолго до 1990-х годов, и современный кризис только обнажил «старые раны». При этом главным оказалось не столько само количество трудовых ресурсов, сколько качество сельской среды, ставшее результатом длительного «отрицательного» отбора населения. В социальной психологии все эти процессы описываются теорией селективности миграций, указывающей на то, что в миграционный поток вовлекаются личности определенных типов, нацеленные на самореализацию, повышение экономического статуса и т. п. (Березин 1988). Данные о российском селе хорошо иллюстрируют эту теорию: отсюда действительно уезжают более активные, молодые и здоровые люди.

Места, как и люди, имеют свой характер и свои болезни. Можно говорить о «больных местах», формирующихся в ареалах длительной сильной депопуляции (Там же, 109). Даже «свежие», приехавшие из других районов люди, попадающие в эти места, в конце концов спиваются. Поэтому те, кто хочет чего-то добиться в жизни, бегут из сельской среды, тем самым закрепляя низкий уровень возможностей и желаний местного населения. Таким образом, длительный исход активной части сообщества и генетически накапливаемые патологии приводят к его деградации (инволюции) и постепенному исчезновению.

Мы много раз попадали в такие села в Новгородской, Ярославской, Тверской, Пермской, Архангельской областях, и они оставляют очень тяжелое чувство (см. некоторые примеры в разделах 2.3,2.4,2.5).

Люди сами осознают наличие таких безнадежных «ареалов». Нам не раз говорили о некоторых селах и даже группах сел, в основном в Нечерноземье: «Там все равно ничего не получится, что ни делай» или «Там люди с ленцой» и т. п. Это сказывается не только на работе предприятий, но и на индивидуальных хозяйствах, которые сведены в таких «ареалах» к минимуму (картошка, немного овощей), и на общем облике сел с черными, полуразрушенными избами. Это понятно и объяснимо, если в селе остались немощные старушки. Но часто есть и «мужики» – мужчины трудоспособного возраста, для которых легче набрать ведро грибов на бутылку, чем заниматься своим огородом. Именно в таких местах и личное подсобное хозяйство, и полуживые предприятия держатся на женщинах.

Для понимания этиологии «болезни места» недостаточно анализа депопуляции и качества человеческого капитала. Она всегда сочетается с экономической депрессией, часто вызванной не только качеством работников, но и отсутствием инвестиций, инфраструктуры, плохим менеджментом. А это означает не только невозможность заработать деньги, но невозможность их потратить, что лишает людей любой мотивации к труду. Поэтому «болезни места» и возникают чаще вдали от городов (см. разделы 3.5 и 4.1)

Выбраться из ямы одинокому селу очень тяжело. И дотации предприятиям здесь не помогут. Технику все равно загубят, а скот разворуют или заморят голодом. Можно не соглашаться с булгаковским героем, считавшим, что «разруха» – у людей «в головах». Но бесспорно одно: диагноз «болезнь отрасли», «болезнь предприятия» часто бывает неверным, на поверку это оказывается «болезнь места».

С другой стороны, есть места с чрезвычайно активным сельским населением. Там обычно формируются ареалы товарного хозяйства, о которых рассказывалось в предыдущей главе, из этой среды выходят фермеры. Случайны ли географические различия трудовых ресурсов?Об этом в последнем разделе этой главы, 3.5.

Безработица или дефицит труда?

Сельская безработица парадоксальна, потому что все сельские жители ведут свое личное хозяйство, порой товарное, которое дает им гораздо больший доход, чем «официальная» работа на предприятиях.

Сильный отток населения из деревни в города породил в 1970-1980-х годах такой феномен, как дефицит работников в колхозах и совхозах.

Однако этот дефицит во многом был связан с нерациональной организацией агропроизводства и низкой производительностью труда. Даже по официальным данным занятых в сельском хозяйстве у нас значительно больше, чем в западных странах: в 1992 году – 14 % населения, в 2003-м – и% (Россия в цифрах 2004:80). А в Великобритании в сельском и лесном хозяйстве вместе работает 1,8 % населения, в США – 2,7 %, в Германии – 3 % (Содружество 1999).

Переход на рыночные отношения обнажил избыток занятых на предприятиях, а кризис общественного агропроизводства вытолкнул с работы людей трудоспособного возраста во многих сельских районах. Произошло абсолютное сокращение работников сельхозпредприятий. В 1990 году российское сельское хозяйство давало место работы 48 % трудоспособного сельского населения России, а в 2000-м – только 39 % (Демографический ежегодник 2001:36–37: Труд и занятость 2001:61). Общий показатель российской сельской безработицы, рассчитываемый на основе опросов по методике Международной организации труда, в конце 1990-х годов достигал 18 %, в то время как в городах он составлял и% (Состояние 2000:9-11)Многие проблемы связаны с тем, что сельские жители с упадком колхозов и совхозов и с неразвитостью альтернативных сельскому хозяйству отраслей не имеют в своем селе иных занятий, кроме индивидуального хозяйства, которые стали бы для них материальным или моральным жизненным стимулом. Отходничество и вахтовая работа сельских жителей в городах становятся весьма распространенным явлением.

Неэффективность коллективных сельхозпредприятий и законодательные изменения 1990-х годов, давшие сельским жителям больше земли для индивидуального хозяйства, привели и к добровольному оттоку из предприятий на подворья. Продавать свою продукцию надежнее, чем ждать нищенской нерегулярной зарплаты в колхозе. Сельская безработица парадоксальна, потому что в условиях России практически все сельские жители так или иначе ведут свое личное хозяйство, часто товарное, которое приносит им заведомо больше денег, чем могла бы приносить «официальная» работа на предприятиях. Тем не менее, несмотря на то что 1990-е годы выявили своеобразную перенаселенность сельской местности, дефицит трудовых ресурсов на агропредприятиях в ряде районов сохраняется. Но он имеет не столько количественное, сколько качественное измерение и связан с особенностями человеческого капитала: население есть, а работать часто некому.

3.2 Земельные ресурсы

Для того чтобы понять суть землепользования населения, поясним, что земля в России может быть частной, государственной и муниципальной, т. е. в последнем случае принадлежать районной, городской или сельской администрации. Поскольку в России понятия неприкосновенности частной собственности не существует и землю уже не раз отбирали, для людей нет особой разницы между официальными категориями землепользования. В умах сельских жителей сложилось совсем иное деление: моя земля, «ничейная», или общая, земля и земля чужая.

Такое отношение к земле имеет очень глубокие корни. Постоянная колонизация России оказала на ее население огромное влияние. Длительное существование системы «полубродячего» скотоводства и земледелия способствовало стремлению закрепить за собой не тот возделанный участочек, который вскоре, может быть, будет брошен, а как можно больше земель для новых сельхозугодий (Качаровский 1906:88). Это не рождало фермерского отношения к земле как к продукту труда. Земля считалась даром Божьим, на который у всех, как на воздух, права равны.

И даже по мере того как оставалось все меньше свободных земель, такое отношение к земле могло измениться (и менялось) только в случае хуторского расселения, которое для России было не характерно. В деревнях же формируется коллективное право на район захвата земель, с выделением не только «моих» и «чужих», но и «наших» земель, из которого и выросла общинная организация и общинная психология (Там же, 109).

Сейчас «моя земля» – это небольшой огород, иногда сенокос недалеко от дома, которые могут быть и в частной собственности, и арендованными, и просто захваченными. Общая земля – это выгоны и сенокосы деревни: при этом люди чаще всего и не знают, кому эти земли принадлежат формально. И наконец, чужая – это земля соседей, а также колхозная, государственная и т. п.

Коллективная и частная земля

Согласно статистике, коллективные предприятия до сих пор используют 76 % всех российских сельскохозяйственных земель.

Всевозможные ограничения частного землепользования советских времен (см. раздел 1.3) способствуют распространенному мнению о долговременном дефиците земли для индивидуальных хозяйств. Поэтому во время реформ 90-х и было предпринято столько усилий, чтобы добиться для людей возможности использовать больше земли и передать ее в частную собственность. Но низкая активность сельских жителей даже в использовании той земли, что им положена по закону, говорит о том, что дело не в недостатке земель. Попробуем в этом разобраться.

Согласно статистике, коллективные предприятия до сих пор используют 76 % всех российских сельскохозяйственных земель (табл. 3.2.1), хотя значительная часть из них формально считается собственностью крестьян. Но распоряжаются большей частью земельных долей сельских жителей, как прежде, коллективные предприятия. А реальный частный сектор земельной собственности – это 16 % сельскохозяйственных земель. В основном это хозяйства населения, земли фермеров и горожан.

Таблица 3.2.1. Структура использования российских сельскохозяйственных угодий по видам пользователей (на начало соответствующего года), 1950–2004, %

Источники: Российский статистический ежегодник 1996: 551; Народное хозяйство 1957: 127’ Сельское хозяйство 2000: 52, 86; Земельный фонд 1961; Сельское хозяйство 2004: 55, 97.

С середины 1990-х годов на второе место по землепользованию после коллективных предприятий вышли фермерские хозяйства с их 9 % сельскохозяйственных земель. Доля собственно приусадебных земель сельских жителей до сих пор крайне мала – около 3 %; даже вместе с прочими землями, используемыми гражданами, она поднимается максимум до 6 %. Однако это только статистический артефакт, потому что в действительности земля распределяется между укладами иначе.

Сколько земли у населения?При опросах подавляющее большинство сельских жителей утверждает, что проблем с землей у них нет.

Многие российские и особенно западные ученые полагают, что именно нехватка земли сильно тормозит развитие частного сектора российской аграрной экономики. Однако наши обследования и оценки других экспертов (см., например: Родионова 1999) показывают, что земли у дома и у границ поселка людям обычно достаточно. При опросах подавляющее большинство сельских жителей утверждает, что проблем с землей у них нет. Приусадебные участки населения (рис. 3.2.1) действительно малы. Более 40 % сельских жителей имеют участок менее 12 соток, 33 % – от 13 до 25 соток, 18 % – 26–50 соток и лишь 6 % – более 50 соток. Участки горожан еще меньше: 29 % используют менее 6 соток и 60 % – от 6 до 12 соток (Малое предпринимательство 2004:144). Размеры участков сильно различаются в разных районах и зависят от традиций и наличия свободных земель. Кроме того, жители имеют возможность использовать земли сельских администраций, прилегающие к их участку или находящиеся за околицей села, под картошку, огороды, выпасы и сенокосы – в основном на условиях аренды, хотя многие получают эти земли и в собственность (рис. 3.2.2). Коллективные предприятия также выделяют местным жителям землю, в основном под картошку, и помогают ее обработать. Плата и тут минимальная, но используют эту возможность не все, а лишь те, кому не хватает своих и муниципальных земель (рис. 3.2.3). Если люди работают не в колхозе, а на каких-то других предприятиях (леспромхозе, пищевом предприятии и т. п.), они тоже получают дополнительные земли под огороды – в собственность или в аренду. Так что некоторые семьи при желании могут получить несколько участков по месту работы мужа, жены и взрослых детей.

Рисунок 3.2.1. Полностью используемый под огород приусадебный участок в Пермской области Рисунок

3.2.2. Дополнительные огороды на окраине поселка в Московской области Рисунок

3.2.3. Индивидуальные участки под картошку в Московской области Рисунок

3.2.4. Стадо частных коров в Саратовской области

Таким образом, население использует три вида только одной пашни : земли при усадьбе, т. е. вокруг дома (в собственности), за околицей села – под огороды (в собственности или арендованные у администрации) и в поле (обычно это земли предприятия). Кроме того, сельские жители имеют следующие возможности:

– использовать под сенокос часть приусадебного участка, если он велик (в некоторых районах, где много пустующих земель, собственные участки людей были расширены за счет прилегающих земель администрации до 1 га именно для сенокошения):

– арендовать сенокос у администрации, агропредприятия или лесхоза:

– использовать общие для населенного пункта выгоны для скота (обычно тоже на землях администрации):

– использовать заброшенные колхозные поля или с разрешения колхозов выпасать скот на убранных полях;

– использовать любые земли в округе (под пустошами, лесами и т. п., где можно косить сено и выпасать скот) без всякого разрешения.

Если земли под пастбища выделяет сельская администрация, а такая практика существует практически всюду, их площадь обычно колеблется от 30 до 70 соток на одну корову, хотя в принципе эта цифра зависит от тучности пастбищ. Частных коров сбивают в стада примерно по 100 голов (так что в больших селах бывает несколько стад). Видя такое стадо рядом с селением, можно быть почти уверенным, что это частный скот, а не колхозный (рис. 3.2.4). В южных районах летом, когда выгорает трава, пастбищ не хватает. Но и там решают проблему с помощью колхозов: скот пасется на тех же пустующих колхозных полях или по стерне – остаткам зерновых культур после сбора урожая (см. раздел 2.1).

Мы всегда спрашивали, кому принадлежат те или иные земли, и люди обычно путано отвечали на эти вопросы, если они не касались их приусадебного участка. А кому принадлежат сенокосы и пастбища, большинство обычно и не знало. Точно так же мы сталкивались с весьма равнодушным отношением сельских жителей к своему земельному паю – кроме некоторых районов, о которых мы расскажем в разделе 5.5.

Три района обследования землепользованияТам, где люди держат много скота или выращивают много картофеля, сельскохозяйственная статистика занижает площади частного землепользования. Если добавить дополнительные огороды, пастбища и сенокосы на землях администрации или на колхозном поле, то официальные цифры статистики надо увеличить в 2-10 раз.

Чтобы понять, насколько реальное землепользование населения расходится с тем, что показывает статистика, мы попытались суммировать наши данные о землепользовании крупных предприятий и индивидуальных хозяйств и рассчитать их соотношение по трем регионам, которые мы подробно исследовали, – Саратовской, Московской и Пермской областям. Колхозные и частные земли показаны в таблицах 3.2.2–3.2.4, последние – с учетом не только приусадебных земель, но и дополнительных огородов, сенокосов и пастбищ. Данные о наличии крупного рогатого скота (КРС) у населения приводятся потому, что это является главным фактором дополнительного землепользования. Площади предприятий – это тысячи гектар, на фоне которых теряются участки, используемые населением. Важно другое – цифры все равно выше официальных, особенно в Саратовской и Пермской областях. По статистике, доля приусадебных участков в общей площади колхозных и личных земель составляет в Саратовской области о,6 %, а доля всех земель в пользовании граждан – 2,4 % (Сельское хозяйство 2004:236). Но это, видимо, собственно приусадебная пашня. Она действительно мала (см. раздел 2.1) Если добавить скотные дворы, пастбища и сенокосы, посадки картофеля на землях администрации или на колхозном поле, то официальные цифры статистики в Саратовской области надо увеличить в 5 и более раз. В среднем одно домохозяйство там фактически использует от 0,7 до 2 га. Но даже при таком увеличении – это все равно 3–5% всех сельскохозяйственных земель, что связано с огромной землеемкостью зерновых коллективных предприятий.

Таблица 3.2.2. Параметры землепользования некоторых коллективных предприятий (КП) и хозяйств населения (ХН) в Саратовской области, 2000

Источник: данные предприятий и сельских администраций.

Сравнивать землепользование хозяйств населения Саратовской и Московской областей довольно сложно, ведь большая часть сельского населения Подмосковья живет в условиях, близких к городским. Правда, сараи для живности и огороды всегда находятся рядом и с подмосковным многоэтажным домом. И все же полугородской образ жизни, привычка зарабатывать деньги и тратить их в магазине, притом с лучшим снабжением, чем в глубинке, привели к тому, что скота у подмосковного населения меньше, чем в Саратовской области, почти на порядок. Поэтому и меньше земли у местных жителей, а в той, что есть, значительно выше доля пашни. Средний размер подмосковного личного хозяйства составляет 30–60 соток. Но и коллективные предприятия Подмосковья, хотя в них занято намного больше работников, гораздо менее землеемки, чем саратовские. В результате при небольшой средней площади индивидуальных участков в Московской области их доля в общей площади сельскохозяйственных угодий (3–8%) обычно не уступает саратовским. Это соответствует и официальной статистике, по данным которой доля земель населения в общей площади коллективных и личных земель составляет 5 % (Там же). Несколько иная ситуация с землепользованием складывается в удаленных нечерноземных районах (табл. 3.2.4). Ситуация в Косинском районе на севере Коми-Пермяцкого АО подробно описана в разделе 2.3. Полуразвалившийся Косинский совхоз использует лишь часть тех угодий, что за ним числятся, остальное уже заросло лесом. Огороды населения – по 20–30 соток. В поселке Нижняя Коса, который расположен недалеко от райцентра, не в каждом домохозяйстве есть корова. С учетом используемых для содержания скота сенокосов и пастбищ, населению нужно в среднем немногим более 1 гектара на домохозяйство.

Таблица 3.2.3. Параметры землепользования некоторых коллективных предприятий (КП) и хозяйств населения (ХН) Луховицкого и Лотошинского районов Московской области, 2000

Источник: материалы отчетов районных статистических управлений, 2001; обследования автора.

Таблица 3.2.4. Параметры землепользования некоторых коллективных предприятий (КП) и хозяйств населения (ХН) в Пермской области и Коми-Пермяцком автономном округе, 2002

Источники: данные предприятий и сельских администраций.

В основном это бывшие совхозные поля. Доля хозяйств населения составляет здесь около 20 % сельскохозяйственных земель. Статистика оценивает долю земель личных подсобных хозяйств в Коми-Пермяцком автономном округе в 11 % (Сельское хозяйство 2004:236). Это доля выше, чем в других регионах России, но в 2 раза меньше, чем показали наши обследования. В Порошевской администрации совхоза давно нет, и все земли вокруг села используются населением. Огороды здесь тоже крупнее. В результате на одно домохозяйство в среднем приходится около 3 га угодий – при официальной площади приусадебных участков в 30 соток.

В Бардымском районе на юге Пермской области (см. о нем в разделе 4.3) крупные предприятия более устойчивы, а кооператив им. Ленина – один из лучших. Официальные участки у населения не превышают 20–30 соток. С учетом сенокосов и пастбищ администраций, а также помощи колхозов при относительно большом количестве скота им достаточно по 0,7 га на домохозяйство. А их доля в землепользовании составляет всего 6 % всех сельскохозяйственных угодий, что примерно соответствует показателям Московской и Саратовской областей. В соседнем селе Султанай (Сарашевская администрация) земли у населения побольше, так как вместо непосредственной помощи колхоз отдал в аренду населению под сенокосы и пастбища часть своих земель. Здесь также почти в каждой семье – корова, а доля частных земель составляет около трети общей площади используемых сельскохозяйственных угодий.

И все же в среднем земли граждан, несмотря на их заметное расширение и возможность использовать площади колхозов и администраций, невелики. И в Нечерноземье, и в Поволжье большинство населения реально использует (в зависимости от наличия скота) от 0,3 до 2 га. Земельная статистика учитывает в основном приусадебные участки и там, где они являются основной частью земель населения (например, в Подмосковье), отражает действительность более или менее адекватно. В тех же районах, где люди держат много скота и нуждаются в дополнительных сенокосах и пастбищах, или там, где приусадебные участки очень малы и люди вынуждены использовать под картошку дополнительные земли, она занижает площади землепользования населения. При этом наши расчеты показывают только площади реально используемых земель, которые больше тех, что указывает статистика, в 2-10 раз. На самом деле население косвенно использует еще больше земель, так как получает корма и продукты из коллективных предприятий (см. следующий раздел). Поэтому сравнения колхозной и индивидуальной интенсивности землепользования на основе статистической информации лишены смысла. Получается, что выход валовой продукции с единицы посевной площади в хозяйствах населения в 18 раз выше колхозной и особенно фермерской (Клюев 2005). С учетом прямого землепользования высокая интенсивность труда обеспечивает мелким хозяйствам преимущества в 3–4 раза, если к тому же учитывать, что все крупные предприятия и особенно фермеры сильно занижают в отчетах объемы своей продукции.

Земельные налогиИзменение механизма налогообложения земель не повлияет на средний рост налогообложения. Наиболее существенные различия в налогах на землю будут связаны не с законодательством, а с географическим положением участков земли. Земельные налоги наиболее сильно возрастут вокруг крупных городов.