Текст книги "В шкуре зверя (СИ)"

Автор книги: Татьяна Матуш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Глава 10

Улицами здесь именовались грязные закоулки, такие узкие, что едва разойдешься со встречным прохожим, не задев друг друга плечами. Они петляли меж такими же грязными и серыми от пыли домами, точно стараясь сбить со следа. Когда-то дома здесь были белыми, вечерами приветливые огоньки зазывали в гости припозднившихся путников. Теперь только жаркий суховей гонял вдоль заборов обрывки старых, уже потерявших цвет тряпок и войлока. Они сами стали как мягкие, большие куски пыли, в которые с каждым порывом ветра набивалась все новая и новая пыль, гонимая все тем же безжалостным дыханием раскаленной земли, вместе с колючими, похожими на мотки верблюжьей шерсти, вырванными с корнем большими пучками трав, торчавшими теперь из этих мотков в разные стороны. Вездесущая эта пыль скрипела, визжала, шуршала в городе, в самом пространстве, называемом городом, забивалась под одежду, как ни укутывайся по самые глаза, рассаживая кожу в кровь, и пребольно, хрустела на зубах, билась в заскорузлые доски закрытых ставен, из-за которых если и блеснет огонь, то разве украдкой. Плоские крыши домиков, превращающиеся в барханы во время песчаных бурь, а в остальное время мрачно нависали над маленькими, точно язвительно прищуренными окошками, подобно нахмуренным лбам чем то вечно озабоченных людей. Высокие, в рост человека заборы, выложенные из серых известковых камней с глиной, с сохранившимися кое-где следами облезшей побелки не позволяли заглянуть в глубь дворов, разве только сидя верхом на лошади. Хотя вряд ли это доставило бы любопытному какое-нибудь удовольствие. Из-за оград несло чем-то кислым, причем из-за всех сразу. так что не было никакой возможности определить, что же является причиной появления столь непотребного зловония. С редкой ограды свешивалась ветка какого-нибудь дерева, почти без листьев, такая же запыленная, колеблемая порывами ветра, щедро осыпавшего серой мукой и деревья, и камни. Иногда мутная вода арыков приносила страшную болезнь, уносившую целые семьи. Тогда приходилось уходить за сотни лиг от города, чтобы найти чистую, не зараженную воду, и вода в городе дорожала в сотни раз, и тот, кого пощадила болезнь, умирал от жажды. Случалось, что город захлестывали полчища зачумленных крыс, и тогда он превращался в огромную могилу, где над сотнями не погребенных трупов носились тучи мух, которых называли здесь "синими бутылочками". И долго еще жизнь города не могла войти в нормальную колею.

   Днем солнце нещадно палило, посылая огненные стрелы во все концы света.

   Где-то они дарили жизнь и ласкали землю, но здесь они встречали только песок и камень, и снова камень и снова песок, раскаленный, как само светило. Зато ночью, когда пышущий жаром шар скрывался за краем земли, и приходила вожделенная прохлада, люди выходили из дневных укрытий на ночной промысел. Кто на честный, а кто – на свой страх и риск. А остроты риску добавляла непроглядная чернота здешних ночей, без огонька, без малейшего просвета в заставленных окнах и плотно закрытых дверях.

   Кованый слюдяной фонарь над дверями трактира горел не дымно, но, покачиваясь от порывов ветра, он отбрасывал на гладкую поверхность стены черные, зловещие тени. И что было самым тревожным, так это то, что черные тени двигались совсем не в такт пляшущим язычкам огня. Они подчинялись какому-то своему, одним им ведомому ритму, и двигались в четко определенном направлении, по одиночке, а то и группами, соблюдая определенный ритуал остановок и загадочных телодвижений, после которых одни из них исчезали а другие снова появлялись. От этого танца теней веяло какой-то угрозой, неуловимой, но неумолимой.

   В маленьком, незаметном домике, который располагался недалеко от трактира, но был настолько плотно закутан во тьму, что казался домиком-невидимкой, в комнатке, с двумя камышовыми ширмами, затянутыми белым шелком, в самом центре ее, на циновке, сидел, поджав ноги, человек. Сказать, что он был стар – значило ничего не сказать. Он был древен, даже не как камни стен, а как земля вокруг этих камней, как вечное небо над головой. Седой, когда-то сильный и ловкий, а теперь высохший точно каштан, он сидел без движения, глядя прямо перед собой бесцветными глазами. Но в них, в этих глазах не было старческого слабоумия – они светились жизнью, мудростью, мягким добрым светом и глубокой уравновешенностью. Кожа его, когда-то смуглая, теперь казалась белее снега, прямо перед ним на полу стоял маленький светильник, блуждающий огонек которого точно плавал по темной поверхности масла. Белые ширмы, такие же древние, как и их хозяин, в полутьме казались огромными окнами в потусторонний мир. Сходство это подчеркивалось удивительными по тонкости и живости изображениями черного, с пятью золотыми когтями на лапах, тонкоусого Дракона на одной и красно-черной змеей, кусающей себя за собственный хвост, на другой. В комнате витал едва уловимый аромат роз и крепко заваренного чая.

   Казалось, старик ждет.

   И он дождался. Прямо перед ним, на линии его лучистого, говорящего взгляда, вдруг обозначился силуэт человека, мужчины, в просторном одеянии, не стесняющем движений. Он был невысокого роста, худ, но гибок, как веточка молодого дерева, и лицом весьма похож на старого Дзень Сю, только на несколько столетий моложе. Фигура уплотнилась, стала зримее, четче. Мужчина словно сошел с невидимой лестницы на раскрашенную циновку, поклонился старику и сел напротив. Тот все еще молчал.

   – Здравствуй, Учитель, – произнес молодой, – рад видеть тебя.

   Дзень Сю кивнул, не отвечая.

   Казалось, он не обращает никакого внимания на вошедшего и даже не видит его, но Дзигоро знал, как зорок этот бесстрастный взгляд его Учителя, как обманчива его отрешенность. Он, без сомнения, увидел и понял все, что только можно было увидеть и понять.

   – Я тоже рад видеть тебя, – произнес старик глубоким и неожиданно сильным голосом, – как далеко ты продвинулся в своих поисках после нашей последней встречи?

   – Я умер, Учитель, – слегка удивленно ответил Дзигоро.

   – Это я заметил, – невозмутимо кивнул старик, – ну а еще что-нибудь ты сделал?

   Дзигоро рассмеялся с явным удовольствием:

   – Ты ничуть не изменился, Учитель.

   – Ты тоже, – ответил Дзень Сю. – По-прежнему не отвечаешь на вопросы, а ведь я спрашиваю не о пустяках.

   Дзигоро стал серьезен.

   – Я видел его, Учитель.

   – Делви?

   – Нет, Учитель. Я видел Тумхата. Мне горько говорить об этом, но все же ты ошибся. В нем ничего не осталось от Делви, и я не хочу называть его тем именем, которое дал ему в тот день, когда он принял от меня Посвящение. Да они сам не вспомнит это имя. Он Тумхат. Маг. Поклонник Сетха. Он погряз в своей грязной магии, как муха в паутине, и теперь сам Будда не разберет, собака крутит хвостом, или хвост – собакой, он управляет своими заклятьями, или магия уже давно подчинила его себе. Когда ты говорил, что путь магии – путь в никуда, в тупик, я не верил. Если это так, думал я, отчего столько мудрых считают за честь ступить на этот путь. Теперь я понял, Учитель. Есть Знание и есть Мудрость. Истинно мудрый никогда не захочет быть магом.

   – Ты дорого заплатил за этот урок, – произнес Дзень Сю, – но мудрость стоит дороже, чем знание. И если ты прав, и Делви безвозвратно потерян для этого мира, тогда у нас остается только меч. Ты выковал его?

   – Клинок, о котором говорило пророчество, ждет за дверью, – в голосе Дзигоро проскользнули торжественные нотки, – Я нашел его почти готовым. Его отковала жизнь, а она лучший кузнец, чем я. Он может войти, Учитель? С ним женщина, она видит незримое глазу...

   – Пусть войдут, – величественно и просто произнес старик.

   Когда маленький, но необыкновенно острый нож в руке старика аккуратно срезал оплетку, бутыль предстала перед глазами Йонарда и девчонки Айсиль во всем своем древнем великолепии. Она оказалась сделана не из глины, а из белого алебастра, подобно сосудам, в которых хранились драгоценные масла. Теперь Йонард понял, почему сверток показался ему тяжелым. Варвару стало даже неловко, что такую изумительную вещь он так небрежно пихнул на дно своей котомки. Дзень Сю словно прочел его мысли.

   – Случиться ничего не могло, северянин. Дыхание Смерти пережило века лишь потому, что запечатано величайшим заклятьем – подлинным именем Бога, древнего, темного Бога...

   Йонард мрачно кивнул. Он понял, о чем идет речь.

   – Открыть ее, – продолжал Дзень Сю, – могло только это, подлинное имя, которое, насколько мне известно, передавалось из поколения в поколение в той семье, где хранилась погибель этого мира.

   Старик легким жестом протянул левую руку, и в нее вдруг легла большая книга в дорогом кованом переплете.

   – В старину, – продолжал он, открыв том чуть ближе к наяалу, – с помощью Дыхания Смерти целые города превращались в обиталища призраков. Предок прежнего хозяина бутыли с ее помощью собрал огромные сокровища, и прекратил жизнь славной Акры почти на двести лет...

   Принимая сосуд на хранение, члены семьи и их ближайшие поверенные давали клятву беречь его больше, чем мужчина должен беречь свою жизнь. Они должны были беречь его так, как мужчина бережет свое мужское достоинство... – Лицо старика оставалось так же бесстрастно, но в голосе, не смотря на серьезность ситуации, проскользнул добродушный смешок, – из этой клятвы и родился обряд Посвящения в Хранители Сосуда. Их отмечали татуировкой с магическими знаками... – Взглянув на Айсиль, старик усмехнулся, и интересный рассказ не закончил.

   – Вся беда в том, – продолжал он, снова став предельно серьезным, – что от времени ветшает все, даже заклинания. Сейчас Дыхание Смерти очень опасно. У бутылки появилась дурная привычка открываться самой, когда кто-нибудь по злобе или по недомыслию скажет что-нибудь недостойное, либо просто упомянет темного бога тем именем, которое он взял для людей.

   – Ее необходимо...! – воскликнул Дзигоро.

   – Как? – коротко спросил старик.

   – Учитель, мудрейший из мудрых, неужели даже ты не знаешь, как это сделать?

   Дзень Сю медленно покачал головой.

   – Разве может человек быть настолько мудрым, чтобы спорить с богами? – спросил он обводя всю компанию внимательным взглядом. На мгновение взгляд этот задержался на Йонарде, но почти тотчас скользнул дальше. – В бутылке вино, друзья мои, – продолжал старик, – обычное старое вино, но рука Темного Бога касалась его и наделила силой и голодом. Когда бутыль открыта – она должна кого-нибудь убить. И с каждым разом ей требуется все больше и больше, чтоб насытиться. А загнать его обратно может лишь человек, владеющий Запирающим талисманом. У меня есть такой.

   Варвар подскочил, но старик властно вскинул руку, и Йонард опустился на место, кляня склонность великих мудрецов к пустопорожней болтовне. Впрочем, помня о ненадежной пробке, клял он ее мысленно, проявив не свойственную ему сдержанность в выражениях.

   – Запирающий Талисман – не редкость, – продолжал старик, – это всего лишь особым образом ограненный камень, чаще всего – алмаз, иногда – сапфир. Его используют для разных целей. Для прекращения ураганов, например, или наводнений. Я дам вам такой камень но, боюсь, не слишком он вам поможет. Талисман не запечатает Дыхание Смерти на века, сила у него не та. Талисман придумал человек – мудрый, наделенный силой, но человек. Для того, чтобы спорить с Богами, нужно самому быть Богом. Или равным Богу.

   – Богу? – пробормотал германец, задумчиво поглаживая рукоять кинжала, -Хотел бы я знать, что значит: "быть равным Богу".

   – Этот человек должен быть мудр, как звездочет, и чист, как младенец, -ответил без промедления Дзень Сю. – Он должен все иметь, но от всего оказаться. Идти дорогой Богов, и платить жизнью за каждый шаг, но не жалеть об этом, и не считать, что платит слишком дорого... Ты когда-нибудь встречал человека, который ничем не дорожит?

   Йонард в своей беспокойной жизни встречал много самого разного народу, и добросовестно порылся в памяти, но через некоторое время покачал головой.

   – Вот именно, – кивнул Дзень Сю. – Такого человека на свете нет. Возможно, когда-нибудь он появится – живое воплощение Бога, герой или великий мудрец и найдет способ уничтожить Дыхание Смерти. Пока же мне очень жаль, друзья мои, но я вижу только один выход.

   Воин, призрак и женщина не отрываясь глядели на строго китайца.

   -Я наложу еще одно Запечатывающее Слово. Мне потребуется много сил, и возможно их не хватит, но я сделаю все, что могу. Быть может, мне удастся отсрочить беду. Ни что другое мне не под силу. Человек не должен спорить с богами...

   – Хорошо, мудрец, твори свои заклятья, как говорят, если нет лошади, то и осел лошадь, а там – посмотрим, – поднялся со своего места Йонард. За ним поднялась Айсиль и наконец, Дзигоро, поклонившись на прощание учителю.

   Уже выходя, Йонард поискал глазами таинственную книгу, но не нашел... Впрочем, он уже устал удивляться, лишь с незнакомой еще ясностью подумал: не то ли и мудрость, что эта книга. Захочешь получить хоть малую толику, так идти за ней – не дойти, и дойдешь – не найти, а и найдешь – не поднять. Так и уйдешь ни с чем, глупец – глупцом, как и был. А подаст тебе ее кто-нибудь другой. Кто-нибудь, у кого она всегда по левую руку и не тяжела...

   Тем временем на улицах стемнело, и город, и так-то не слишком гостеприимный и добрый, сделался попросту зловещим. Айсиль испуганно жалась к Йонарду. Ночных разбойников и воров она боялась больше, чем запечатанного в таинствnbsp; Дзень Сю кивнул, не отвечая.

енной бутылке Дыхания Смерти. Откуда ей было знать, что тот, в ком она видела единственную защиту, водил довольно близкое знакомство с ночными собратьями по ремеслу, которые для оплаты своих долгов доставали кошельки из чужих карманов. И даже сам был один из них.

   – С тяжелым сердцем оставил я учителя, – проговорил призрак, оглядываясь на слабоосвещенное окно, – он мудр, но уже очень стар. Ему может не хватить сил. То, что спрятано в бутылке... Я ощутил его силу и злобу и знаю, это больше, чем может выдержать любой из нас. Я тревожусь...

   Йонард о чем-то напряженно размышлял. Айсиль терпеливо ждала, предоставив решение мужчинам.

   – Надо поесть чего-нибудь, – решил наконец Йонард, – зайдем в трактир подкрепимся, а потом всерьез подумаем, что делать дальше.

   – Глядишь, мысли веселее побегут, – поддержала варвара Айсиль.

   Дзигоро с сомнением поглядел на германца и верткую девчонку.

   – Вино превращает человека в скотину, только настоящий мужчина не становится животным даже после... Можешь ведь и обратно в собаку превратиться.

   Йонард торопливо кивнул. В мыслях он уже видел жареные бараньи почки с кусочками золотистого сала, плавающе в опаловом озерце растопленного жира, которые отлично и недорого готовили в трактире "Золотой баран" как раз неподалеку. Последнее обстоятельство устраивало Йонарда как нельзя лучше, по городу бродить он не хотел, так как не без оснований думал, что городская стража надолго запомнила здоровенного варвара, и вряд ли память эта проникнута уважением и почитанием проявленной в бою с ними отваге и силе чужеземца. Да и с Хаимом-лисицей он так же мало хотел встретиться как и с Ардаширом.

   К трактиру он и направился, держась в тени. Дорогу он помнил отлично, Айсиль не отставала. Призрак, по своему обыкновению растворился, не оставив следа и не сообщив о своих дальнейших намерениях. Улица опустела. И тут, в полнейшей тишине и безмолвии, из ниоткуда, из темных провалов узкого переулка, из неглубокой ниши одного из домов, просто из густой темноты, одна за другой, возникли три фигуры. Они действовали совершенно бесшумно и на удивление слаженно, и целью их вылазки был, похоже, дом старого китайца, Учителя Дзень Сю.

   Ох, не зря было беспокойно призраку Дзигоро...

   Германец с удовольствием уписывал жаркое, отдыхая душой и телом за"человеческой едой". Сейчас ему почти с ужасом вспоминалась старая жилистая лошадь, парочка мышей, проглоченных прямо со шкурой и овсянка Дзигоро. Айсиль, хоть и была голодна и не избалована, но насытилась быстро и, с хорошо скрытым отвращением, отодвинула от себя местные деликатесы. Девушка недоумевала, как из такого хорошего, почти не старого еще мяса можно умудриться состряпать такую несъедобную дрянь. Спутник ее был, видимо, другого мнения, и Айсиль это ничуть не удивило. Она уже поняла, что желудок у варвара железный, а зубы еще крепче. Кислое вино Айсиль отставила, даже не пригубив, и теперь, не зная, что еще делать, смотрела по сторонам. Йонард насыщался обстоятельно, запивая скверную еду дрянным вином, и с каждым глотком настроение его становилось все более и более благодушным. Под конец он даже соизволил обратить на свою спутницу внимание.

   – Послушай, Айсиль, – спросил он, лизнув жирный палец, – А с чего ты за мной увязалась? Чем тебя муж обидел?

   От неожиданности Айсиль замерла, и Йонард увидел, что щеки ее горят.

   – Так что там у вас случилось? – повторил он, – Не бойся. Я нем, как рыба. Он, что...

   – Он отверг меня, – быстро проговорила Айсиль, явно стараясь поскорее отделаться от назойливых расспросов варвара. – Когда отец привел меня, повелитель только взглянул один раз и отправил на кухню...

   Щеки Айсиль пылали, как маки, а губы дрожали от обиды. Окинув взглядом ее тощее, совсем детское тело, Йонард подумал, что, пожалуй, как мужчина – мужчину, вполне понимает Хаима, но он был парнем не злым, а девчонка ничего плохого ему не сделала, напротив. Йонарду захотелось ее утешить.

   – Если ты печалишься, что мужчина отверг тебя, то этому горю помочь не трудно, – произнес он с искренним участием.

   – Дурак, – обиделась Айсиль и отвернулась. Разговаривать с Йонардом ей расхотелось.

   Музыка звучала уже давно, но занятые, один едой, другая своими невеселыми мыслями, они не замечали ее. А заметить стоило. Играл эульд, и песня его серебряных струн была песней тихого летнего ветра, безмятежного неба, быстрого хрустального ручья, сбегающего с гор и превращающегося в бурлящий поток, поящий живительной влагой цветущую долину...

   Айсиль повернула голову. У дальней стены сидел человек, на которого, раз увидев, второй раз по доброй воле не взглянешь. Он был ужасающе тощ, патлат и грязен. Рвань, в которую он облек свое тело, видимо когда-то была халатом, но цвет его уже не поддавался определению вовсе. Нет сомнения, что с тех пор, как патлатый надел ее впервые, лет сто назад, никак не меньше, а следовало догадаться, что уже и тогда она была не новой, так больше и не снимал. Даже когда мылся, если такой обычай вообще был знаком неизвестному певцу. Закрыв глаза, запрокинув голову, он лениво и вдохновенно перебирал струны и что-то тихо напевал-рассказывал себе под нос. Против желания Айсиль прислушалась.

   Ты – как цветок, мила, добра, чиста,

   Я – ветер, срывающий роз лепестки,

   Ты – как волна забвенья холодна,

   Я – солнца иссушающая сила,

   Ты – как разлука любящих сердец,

   Я – первый поцелуй при новой встрече,

   Ты – темный страсти жар,

   Я – крик, слетевший с губ от наслажденья,

   Ты – огненный поток любви,

   Я – бурный водопад в теснине,

   Ты – океан безбрежный,

   Я – его покой и сила.

   Ты – зной пустынь,

   Я – свежесть струй фонтана,

   Ты – дрожь задетых струн,

   Я – песня сердца,

   Ты – буйный танец,

   Я – неторопливая беседа,

   Ты – аромат цветущих роз,

   Я – легкое дыханье ветерка,

   Ты – серп луны над спящим миром,

   Я – россыпь звезд,

   Ты – неисчерпаемый источник силы,

   Я пью лишь из него.

   Ты – лунный свет в листве,

   Я – блеск росы,

   Ты – как предутренний туман,

   Я – песня первой птицы,

   Ты – яркий поднебесный свод,

   Я – отражение его в долине,

   Ты – путник жаждою томимый,

   Я – тихий шепот ручейка,

   Ты – капля теплого дождя,

   Я – гром сердец,

   Ты – вечная весна любви,

   Я – верный твой певец.

   Айсиль так заслушалась, что не заметила, как в трактир вошла городская стража. Один, из них, видимо, старший обвел внимательным взглядом людей, за несколькими, грубо сколоченными столами. Увидел он и Айсиль, и Йонарда, который сидел, уронив голову на стол. То ли притворялся, то ли и впрямь задремал. Ничего страшного не случилось, поглядев на ее спутника, стражник отвернулся и неспешно подошел к сидящему в углу певцу-бродяге. Тот прервал пение и поднял на стражника светло-серые глаза и смотрел на него без страха и недовольства, скорее с детским любопытством.

   -Ты разве не слышал указа? Попрошайничать в трактирах запрещено! – строго и внушительно произнес начальник отряда стражников. Певец покачал головой.

   -Я ни о чем не прошу, у меня все есть.

   – Все есть? – стражники переглянулись и негромко рассмеялись, – ну, если у тебя, бродяга есть все, тогда ты богаче самого султана.

   Певец улыбнулся, и. словно солнце выглянуло из-за туч.

   – А ты ответь мне, доблестный воин, кто может быть богаче, чем султан?

   – Откуда мне знать, – стражник пожал плечами, скрипя кожаными ремнями ножен и колчана, – может византийский базилевс или индийский раджа.

   – Ты уверен, воин? – как-то загадочно улыбнулся певец.

   – Что ты несешь, оборванец? – возмутился начальник стражи, – я их золота не считал.

   – И все же у загадки есть ответ, – проговорил певец куда-то в сторону, – очень простой ответ. Ребенок нашел бы его. Твой сын, воин, ответил бы верно. С годами мы приобретаем знания, но теряем ясность мысли.

   – Ну вот что, – рявкнул стражник, которому надоело это глупое препирательство с нищим бродягой. – Поднимай свои кости и убирайся на улицу.

   Певец не двинулся с места. Казалось, он просто не слышал приказа. Стражник наклонился, морща нос, и проорал в самое ухо нищему: "Убирайся!" Певец молчал, задремав. Взбешенный стражник мотнул головой, и два его спутника вытянули стрелы и наложили их на арбалеты.

   – Я могу приказать застрелить тебя на месте за неподчинение приказу, – страж пихнул бродягу в бок сапогом, – или ты убираешься отсюда сам, или тебя выволокут за ноги.

   – Ты так и не нашел ответа на загадку? – певец рассмеялся, вновь поднимая голову. – Ничего удивительного. Ты думал только о том, как бы та, красивая девушка в углу, не сочла бы тебя трусом, который не смог справиться с бродягой. Успокойся. Она не считает тебя трусом. Она считает, что ты – редкий дурак, – певец беззлобно рассмеялся, и закончил, – я никуда не пойду. Мне здесь нравится. Можешь убить меня, воин. Я уже закончил песню.

   – Отстань от него, Суржак, – хозяин трактира подошел, переваливаясь с боку на бок, как большой толстый гусь, – он в самом деле ничего не просит, только сидит в своем углу и играет. Гости не против. А по мне, так пускай.

   – Давно сидит? – счел долгом службы поинтересоваться Суржак. Трактирщик задумался. Делал он это весьма примечательно, одой рукой почесывая плешь, и загибая на другой пальцы.

   – Дней десять уже будет, – неуверенно произнес он. – Пришел неизвестно откуда, да вот как раз на исходе праздника, вроде слегка навеселе, здесь немедленно добавил, сколько не хватало, и почитай с того дня так и не протрезвел. Да мне то что, он тихий, не буянит, только играет, песни иногда бормочет, да еще смешные загадки задает. Музыка хорошая. Людям нравится. Пускай сидит, а?

   Стражник не был злым человеком. Не был он и упрямым человеком. Пошумев еще немного для острастки, он похлопал хозяина по плечу, а его не первой молодости, но бойкую, родственницу по заду, и, прихватив с собой кувшин вина, наконец, оставил и гостей, и владельцев кабачка в покое. Двое стражников с арбалетами последовали за ним. Певец не шелохнулся. Йонард поднял голову, он и не думал спать. Варвар отлично видел все, что произошло в трактире, и теперь с любопытством оглядывал нищего бродягу. Германцу случалось видеть смелых людей. Он и сам был не из робких, но знал, что всегда, пробуждаясь, отвага должна победить страх. В светло-серых глазах Певца, в его глубоком голосе Йонард не заметил никакой борьбы. Певец, похоже, просто не знал, что такое страх, и с чем его едят. Хрофт! С таким парнем стоило познакомиться поближе.

   – Хозяин! – рявкнул Йонард. – Еще вина.

   Хороший совет Дзигоро разделил судьбу всех остальных хороших советов.

   Певец был не то чтобы пьян, но все-таки не сказать, чтобы трезв. Серо-стальные глаза его лучились добром и любовью ко всему живому и неживому. Он сходу приметил вино, которое так и не пригубила Айсиль, осушил ее кружку и улыбнулся девушке. А та невесело улыбнулась ему в ответ. Йонард хотел, было, еще навести разговор на стражников с арбалетами, но певец беспечно махнул рукой с зажатым в ней эльдузом.

   – Один раз, дело было в Хорезме. Ты, приятель был в Хорезме? – бродяга почувствовал в Йонарде какое-то подобие интереса. – Значит, был. Ну, так вот. Был я еще молод. И написал как-то песню для одного скупого господина по случаю торжества в его доме, спел ее, но никакого вознаграждения не получил. Ждал несколько дней. Ничего. Тогда я написал просительную песню и передал ее господину. Тот снова не проявил никакого интереса. Еще через несколько дней я написал песню, где зло высмеял его. Господин и виду не подал. Тогда я пришел к его дому и уселся у дверей. Вышел хозяин, увидел меня удобно расположившегося у его порога.

   – Эй, неисправимый наглец, – закричал он мне, – ты восхвалял меня, я ничего не дал тебе, просил – я не обратил внимания, высмеял меня – я не показал виду. С какой надеждой ты сейчас явился сюда и уселся у дверей?

   – С надеждой, что ты умрешь, и я с легким сердцем напишу тебе похоронную песню.

   Скупой господин разгневался, а был он далеко не последним человеком в Хорезме, и велел выгнать меня из города. С тех пор и брожу по свету. Но на него я не в обиде. Спасибо ему, сам бы долго еще собирался.

   – Хотел бы вернуться? – спросил Йонард, невольно задетый рассказом. Он тоже с детства бродил по свету, но сам себя никогда не спрашивал, хотел бы он сейчас оказаться на родине или вернуться в одну из тех прекрасных и удивительных стран, в которых успел побывать. Певец лишь пожал плечами, и тотчас озадачил варвара и, как он произнес с теплотой в голосе, "прелестную спутницу".

   – Как положить лошадь в сундук в три приема?

   – Дохлую? – уточнил Йонард.

   – Зачем дохлую? – удивился вопросу на вопрос певец. – Живую.

   – А зачем живую?

   – А затем, зачем и дохлую, – ответил певец, – только сделать это надо в три приема.

   – Ну и как? – заинтересовался германец.

   – Очень просто, – в глазах певца ожил и засиял серебристый свет, – надо открыть сундук, положить лошадь, закрыть сундук. А как положить в тот же сундук верблюда в четыре приема?

   Йонард задумался, не замечая, как вино из его кувшина как-то незаметно переместилось в кружку Айсиль, а из нее, сопровожденное глубокомысленным напутствием: "Если хочешь петь – пей!", в желудок певца, который был, вероятно, бездонным. Но тут девчонка рассмеялась тонким смехом, похожим на звон хрустальных капель родника.

   – Я догадалась. Открыть сундук, вынуть лошадь, положить верблюда, закрыть сундук. Правильно?

   – Правильно, – бурно обрадовался певец. Видно, Айсиль была первым человеком, который отнесся так серьезно к его глупым загадкам. Йонард не собирался мешать им развлекать так друг друга хоть до рассвета. Он собирался заказать еще вина и попытаться позабыть о своих бедах, хоть ненадолго. Но сегодня судьба была против него. Вместо третьего кувшина за столом возник призрак Дзигоро. С ним определенно что-то случилось. Слова, которые он произнес, объяснили Йонарду все.

   – Учитель мертв. Бутылка пропала.

   Дзигоро становился настоящим призраком и вестником смерти.

   Дзень Сю лежал на своей циновке, раскинув руки, и лицо у него было такое, словно в последний миг своей жизни он увидел самого Таната, или еще что-либо подобное, большое и мерзкое. Айсиль опустилась перед ним на колени и осторожно закрыла старчески бесцветные глаза учителя. Случилось то, что должно было случиться. Так говорил и сам старый китаец. Он все-таки выполнил то, что считал своей главной целью на этом пути. Дыхание Смерти запечатано вечной печатью. Все силы, вся уходящая жизнь старика достались проклятой бутылке. По щекам Айсиль бежали слезы, но она не утирала их и не прятала, они текли из самого сердца. Чистая печаль о том, кто прожил свою жизнь так, чтобы уйти не жалея о тех, кого оставляешь. Чуть подрагивающие губы Айсиль раскрылись, произнеся, словно в полубеспамятстве:

   "Ночь, прими меня

   В свой вечный союз

   Света и тьмы.

   Обними холодной рукой

   За плечи.

   Посмотри,

   Как горят слезы

   В черных провалах лиц

   Тех, кто давно

   Ждет с тобой

   Встречи.

   Ночь пришла,

   Ты свободен,

   Иди!

   Это – не смерть,

   То рожденье души".

   Йонард и Дзигоро молча стояли над ними.

   – Как хочется спокойствия душе, простора, не заполненного болью, как хочется оставить на земле, хоть что-нибудь с тоскою и любовью, – тихо и нараспев проговорила Айсиль, поднимаясь с колен. Она внимательно огляделась, и, через некоторое время, убежденно заявила, что бутылки в доме нет. А ей можно было верить, нюх у нее на колдовство был прямо-таки собачий. Бутылку унесли. Совсем недавно. Куда? Возможно, она могла бы, но потребуется время... Времени у них не было. Йонард внезапно понял, что призрак Дзигоро смотрит на него, и, на этот раз требовательно. Он отвернулся, чтобы избавиться от потустороннего сияния этих темных глаз, и наткнулся на робкий и умоляющий взгляд Айсиль. Варвар сморщился, будто вместо вина по ошибке хватил кумыса, помянул Хрофта и Таната, мгновение помедлил.

   – Ну конечно, позвали верблюда на свадьбу, а он сразу догадался: "либо за водой пошлют, либо по дрова", – проворчал он. – Хорошо! Только штаны подберите.

   Призрак, по своему обыкновению, улыбнулся. Йонард злился и в другое время оторвал бы ему голову. Хотя, как оторвать голову призраку? Возможно и есть способ, и, скрипнув зубами, варвар поклялся, что он этот способ отыщет, вот только покончит с этой проклятой бутылкой и противным египтяниом из Черной Башни. Воспоминания о колдуне, башне и Вратах Заката помогли ему. То, что представлялось смутно, сделалось вдруг ясным, простым и понятным. Выпустить из себя зверя оказалось гораздо легче, чем стать человеком. Йонард чувствовал, как в нем поднимается глухая ярость, но не стал ее подавлять, напротив, дал ей волю, и она поднялась выше, отозвавшись в горле коротким рычанием.

   Пес, точно из живого серебра, с голубыми, горящими глазами и яростно вздыбленой на загривке шерстью, освобождался от человеческой одежды. Черный, подвижный нос его уже втягивал гнилой и пьяный аромат Хорасана.